Закулисная хроника

«Как пойдет ваш „Воевода“, Все твердили наперед, То-то, то-то он дохода Нам в театре принесет. …………………. …………………. Появился „Сон на Волге“, Да чуть всех не усыпил. …………………. …………………. Часто сон бывает в руку, А уж этот — вон из рук».

Здесь кстати можно привести и другие две эпиграммы Каратыгина на Самойлова, по случаю исполнения им «Короля Лира» и «Гамлета». Роль Лира Василий Васильевич играл с большим успехом и очень нравился публике, но это не помешало Петру Андреевичу, признававшему в этих ролях только своего знаменитого брата, В. А. Каратыгина, написать:

Зачем Шекспира прах ты хочешь возмущать? — Сказал бы я тебе, Самойлов, без утайки: На лире мудрено искусство показать Тому, кто целый век играл на балалайке. Когда-то дурака играл Самойлов в «Лире», Теперь он взял другую роль, И из шута вдруг сделался король!.. Вот так-то все превратно в мире. Как рассудить, уверишься в одном, Но только это все, прошу вас — между нами: Что как дурак быть может королем, Так точно короли быть могут дураками.

Впоследствии, когда Самойлов играл Гамлета в переводе Загуляева, и дана была новая богатая обстановка трагедии на Мариинской сцене, Каратыгин написал:

Гамлет возобновлен был с роскошью большой, Дирекция о нем усердно постаралась; Сияло все блестящей новизной, Тень в транспаранте так эффектно появлялась… Короче, стал Гамлет совсем другой, И тени прежнего Гамлета не осталось.

И этот же Каратыгин, восхищаясь однажды Самойловым в какой-то новой роли, применил к нему стих из Грибоедовского «Горе от ума»:

Браним его, а если разберешь!..

После празднования своего сорокалетнего юбилея В. В. Самойлов вышел в отставку и изредка стал появляться на частных и клубных сценах, где всегда делались ему большие овации с подношениями подарков и венков. Не входя в подробности и не разбирая причин его ухода с казенной сцены, следует заметить, что его характер в последние годы жизни стал весьма беспокойным, благодаря чрезмерно развившемуся в нем самолюбию. При реформе императорских театров, в 1882 г., Самойлов снова появился на родной ему сцене, на которой в продолжение четырех десятков лет он подвизался с громадным успехом. Новая дирекция, принимая во внимание его заслуги и несмотря на его почти десятилетнюю отставку, устроила Василию Васильевичу юбилейное празднество его полувековой деятельности. Торжество происходило на сцене Мариинского театра, который в этот знаменательный день был переполнен народом, устроившим необычайную овацию своему старому любимцу. Весь сбор с этого спектакля по указанию самого юбиляра был отдан на благотворительное дело.

В этом юбилейном спектакле участвовали все труппы императорских театров, не исключая итальянской оперы и балета. Сам Самойлов, в это время уже слабый здоровьем, играл только один акт из драмы «Ришелье», заглавная роль которой считалась его коронной ролью. Утром юбилейного дня ему был пожалован орден св. Владимира 4-й степени, и в числе множества поздравлений, он принимал у себя депутацию от Петербургской думы вместе с городским головою.

Устройством этого спектакля был сделан дирекциею шаг к примирению. Было решено вновь возвратить на сцену талантливого ветерана, и уже был заготовлен контракт, но, к сожалению этому не суждено было осуществиться, так как накануне дня, назначенного для подписания условий, Василия Васильевича поразил паралич…

XX

П. И. Григорьев 1-й. — Его актерские и писательские способности. — Женитьба П. И. Григорьева. — Его дружба с П. Г. Григорьевым 2-м. — Рассказы Петра Ивановича про Петра Григорьевича. — Шаловливость Григорьева 1-го.

С Петром Андреевичем Каратыгиным и Петром Ивановичем Григорьевым 1-м я прослужил вместе довольно долгое время, при чем всегда пользовался их добрым расположением и дружбой. Оба они известны, как авторы и переводчики целого ряда комедий и водевилей, которые до сих пор еще играются на сцене.

Григорьев был незаменимый актер на роли солдат, благородных отцов и водевильных «дядей». Обладая завидным здоровьем и крепким телосложением, он до почтенных лет сохранял в себе веселость и живость молодого человека, как в жизни, так равно и на сцене. Иногда любил пошкольничать и умел сочинять злободневные стишки, куплеты и эпиграммы, чем походил на своего приятеля П. А. Каратыгина.

Им написано множество комедий стихами, которые, хотя и пользовались успехом, но вовсе не отличались литературными достоинствами. Когда, например, он передал Каратыгину для прочтения свою новую комедию «Житейская школа», то тот, возвращая ее автору через несколько дней, сказал:

«Житейскую школу» я всю прочитал И только в одном убедился, Что автор комедии жизни не знал И в школе нигде не учился.

П. И. Григорьев женился оригинальным образом, и вот как он сам рассказывал об этом:

— С покойным Петром Григорьевичем Григорьевым [15] я всегда был в тесных товарищеских отношениях; одно время мы даже жили вместе. У меня с ним было много общего: во-первых, мы были однолетки, во-вторых, носили одно и то же имя и, в-третьих, одну и ту же фамилию… Как-то однажды является ко мне Петр Григорьевич и торжественно поверяет свою сердечную тайну. Он мне рассказал, что уже давно влюблен в одну девушку из знакомого, но не артистического дома, и намерен на ней жениться, при чем присовокупил, что вчера уже сделал ей формальное предложение. Я попенял ему, зачем он раньше скрывал от меня свое сватовство. «Ах, Петруша, — ответил мне счастливый жених, — разве я знал, что дойду до таких результатов? Правда, она мне всегда нравилась, но я никак не предполагал пойти с ней под венец… А теперь, когда дело это можно считать поконченным, я убедительно тебя прошу быть моим шафером. Кроме того, я непременно хочу тебя познакомить с ее милым семейством. Ты войдешь в их дом, как мой единственный друг и приятель»… Конечно, я согласился на просьбу товарища, но визита к родным его невесты мне почему-то очень не хотелось делать, так что я со дня на день откладывал поездку, несмотря на то, что Петр Григорьевич из себя выходил, увещевая, как можно скорее, представиться его будущим родственникам. Наконец, в один прекрасный день, я собрался с духом и вместе с ним отправился к невесте, которая произвела на меня чрезвычайно приятное впечатление. Принятый всеми домашними ее крайне ласково и радушно, я уже без просьбы своего приятеля стал посещать этот симпатичный дом и вскоре, так же, как и Петр Григорьевич, влюбился в барышню. Я так же ей приглянулся и, после долгого колебания она согласилась отдать мне предпочтение. Когда об этом узнал мой друг, которому по воле рока я отплатил за его ко мне привязанность черною неблагодарностью, то первоначально он рассвирепел, но потом, по зрелом размышлении, решил, что против судьбы не пойдешь. На моей свадьбе он весело пировал и подсмеивался над собой, называя себя «отставным женихом».

Про Григорьева 2-го вообще много рассказывал Петр Иванович, всегда вспоминавший своего однофамильца и друга с большим уважением. Будучи еще молодым актером, Григорьев 2-ой изображал боксера в популярной драме «Кин» и боксировал на сцене с знаменитым трагиком В. А. Каратыгиным, игравшим заглавную роль. Василий Андреевич, как известно, сильно увлекался на сцене и однажды, боксируя с Григорьевым, нанес ему такой неудачный удар, что у того пошла из носу кровь.

В антракте Петр Григорьевич подошел к трагику и, держа платок у разбитого носа, сказал:

— Василий Андреевич, посмотрите, как вы неосторожны?!. Вы меня на сцене так неловко ударили, что у меня полилась кровь…

Гордый и важный Каратыгин, не обращая внимания на заявление товарища, очень спокойно ответил:

— Беда не велика… Я на сцене за себя не отвечаю… Вы сами должны быть осторожны и сторониться от меня, а то еще и хуже может что-нибудь быть…

— В таком случае, Василий Андреевич, и сами вы не будьте на меня в претензии, если в следующий раз я тоже откажусь за себя отвечать и в увлечении сделаю вам то же самое.

Каратыгин смолчал и на другой же день отправился к директору с просьбой о замене Григорьева 2-го в роли боксера другим актером, на что последовало согласие, и Петр Григорьевич уже более не появлялся в этой, как оказывается, не безопасной роли.

Петр Иванович Григорьев 1-й, как я уже говорил, любил школьничать, и в этом отношении он был неподражаем, в особенности же в молодости, когда ни один спектакль, ни одна репетиция не проходили без какой-нибудь его шутки, иногда вызывавшей даже серьезные последствия. Однако, он был неукротим.

Одна из ужасных его шуток была проделана им над суфлером Сибиряковым во время спектакля в Александринском театре. Шла какая-то трагедия с В. А. Каратыгиным. Суфлер этот сидел в своей будке и старательно подсказывал реплики. П. И. Григорьев, окончивший свою роль во втором акте, сговорился с одним из свободных актеров отправиться под сцену во время третьего действия и «подурачиться» над Сибиряковым. Зная, что последний не имеет обыкновения запирать за собою дверь, которая ведет к выходу из суфлерской будки, Григорьев смело отправился с товарищем туда и хищнически приблизился к своей жертве, не подозревавшей злого умысла со стороны товарищей. Занятый суфлированием и тем что происходило на сцене, Сибиряков слышит, что его кто-то хватает за ноги. Взглянув вниз и увидя Григорьева, он шепнул:

— Что вам, Петр Иванович?

— Мы за тобой пришли… пойдем с нами…

— Что вы, Петр Иванович?.. разве не видите, я занят…

И опять обращается к действующим лицам на сцене. Григорьев не унимается и начинает щекотать его. Тот снова отрывается от пьесы и уже сердито замечает:

— Оставьте… не мешайте… Что вы делаете?.. Я закричу…

— Закричи, попробуй…

— Не трогайте… Вы собьете меня…

— Брось эти глупости, Сибиряков, иди к нам… дело есть… серьезное дело…

— Ради Бога… оставьте, господа. Вон Василий Андреевич… вышел… Уйдите, пожалуйста… — чуть не плача, проговорил суфлер и опять, вытягиваясь на сцену, принимается за суфлирование…

— А если так… то мы тебя, любезный, сейчас разденем… Я не люблю, когда меня не слушают, — сказал Григорьев и при помощи товарища стал снимать с Сибирякова сапоги, носки и проч., за исключением сюртука и жилета. Тот всячески вертелся и протестовал, но, не имея характера и смелости бросить книгу, продолжал суфлировать. По окончании же акта в суфлерскую сбежалась чуть не вся труппа посмеяться над несчастным суфлером, поспешно приводившим в порядок свой костюм.

На сцене Петр Иванович был весьма весел и смешлив. Его можно было рассмешить чем угодно, что нередко и проделывали над ним шутники-товарищи. Сочиняя или переводя пьесы, он часто делал роли специально для себя. Играя недурно на виолончели Григорьев любил появляться с ней на сцене.

Его болезнь поразила всех нас. В короткое время из сильного, крепкого человека он вдруг превратился в слабого и худого. Он не захватил вовремя развивавшейся горловой чахотки в умер от нее, на Кавказе, куда по совету докторов отправился лечиться. Свое образование он получил в театральном училище, в котором впоследствии занимал должность преподавателя драматического искусства.

XXI

П. А. Каратыгин. — Наша уборная. — Разнообразие дарований Каратыгина. — Его эпиграммы. — Мнение Каратыгина о своих остротах. — Хроника театров по стихам Каратыгина. — Остроты Каратыгина.

С известным остряком и водевилистом Петром Андреевичем Каратыгиным я одевался в одной уборной Александринского театра около двадцати лет подряд, то есть с самого первого дня моего поступления на сцену и до его кончины, последовавшей осенью 1879 года. Конечно, мне более всех остальных моих товарищей доводилось пользоваться его приятным обществом и одному из первых приходилось слушать ого меткие остроты и эпиграммы.

Петр Андреевич, как и И. И. Сосницкий, считался ветераном русского драматического театра, которому прослужил верою и правдою более пятидесяти лет, за что был награжден такою же медалью, как и Иван Иванович. Круг деятельности Каратыгина был чрезвычайно обширен и разнообразен: он был одновременно недурным актером, замечательным водевилистом и прекрасным преподавателем драматического искусства в том самом театральном училище, в котором и сам получил свое образование. Это был склад всевозможных дарований: помимо актерства, он успешно занимался литературой и художеством. После него осталось множество различных сочинений в форме драматической, повествовательной и пиитической, а также не мало сохраняется его альбомов с портретами современников и карикатурами на них же. Но особенною славою пользуются его сатиристические стихи и эпиграммы, на сочинительство которых Каратыгин был положительно неистощим. К сожалению, они не все сохранились, большинство их забыто и затеряно. Впрочем, некоторые попадали в печать еще при жизни их талантливого автора, и после его смерти также кое-где появлялись в периодической прессе выдающиеся его произведения, приводившиеся для более полной характеристики покойного. Однако, все это имело отрывочный вид и в большинстве случаев не комментировалось, что умаляло их несомненное достоинство. Не имея под руками этих печатных источников, я не могу проверить настоящей главы моих воспоминаний, посвященных незабвенному Петру Андреевичу: все нижеприводимое здесь мною почерпнуто исключительно из одной моей памяти и, следовательно, с сохранением той первоначальной редакции, в которой мне приходилось слышать от самого Каратыгина.

Своими остротами и эпиграммами Петр Андреевич иногда наживал врагов, в чем постоянно раскаивался.

— Язык мой — враг мой, — говаривал он, как бы оправдываясь в своей эпиграмматической невоздержности.

Если бы была возможность собрать все его стихотворения, касавшиеся сцены, то составилась бы чудесная хроника русского театра за полвека его лучшей эры. Буквально не было ни одной пьесы, ни одного актера или дебютанта, которому не посвятил бы он несколько метких и правдивых строк. Впрочем, Петр Андреевич не был глух и к общественным событиям, и к политическим движениям, и к мелочам повседневной жизни, — все находило отклик в этом остроумном человеке. Например, во времена появления в России первых нигилисток, ратовавших за равноправность с мужчинами, Каратыгин написал следующее, пародируя популярный в то время романс:

Не шей ты мне, матушка, Девичий наряд. Я оденусь иначе С головы до пят. Платье мы по новому Образцу сошьем, Чтоб с мужчиной разницы Не было ни в чем. Надоело косу мне Мыть да заплетать, Лучше ее попросту Взять да окорнать. Экие фантазии!.. Говорит ей мать: — Вот чему в гимназии Стали обучать… Ну, придет пора тебе Замуж выходить, Что тут люди добрые Станут говорить?! — Вот еще что вздумали!.. Мне все трын-трава. У девиц с мужчинами Равные права! Это все казенщина: «Кольца да венец»… Буду жить по-своему, Вот вам и конец.

Но чаще всего Каратыгин обрушивался на драматургов, к которым был чрезвычайно строг и взыскателен, впрочем, не более, чем к дебютантам. Доказательством его придирчивости к «сочинителям пьес», как он называл драматургов, может послужить один из его куплетов, помещенный в водевиле «Заемные жены».

«В наш век всеобщего займа Мы платим долг одной натуре. И хоть нельзя занять ума, Но есть займы в литературе. Всяк нынче в авторы полез, Но если разберем мы строго: Заемных множество пиес, А занимательных немного»,

Известным драматургам Алексею и Николаю Потехиным, из которых первый написал драму «Чужое добро в прок нейдет», а второй комедии: «Дока на доку нашел» и «Быль молодцу не укор» Петр Андреевич посвятил следующие строки:

Есть два Потехина. О старшем наперед: Он написал: «Добро чужое в прок нейдет». Меньшой, в чужом добре нашел довольно проку, И ловко за свое чужое выдает Хоть критики его и распекли за «Доку», Да он пословицу другую им в отпор: «Быль молодцу-де не укор».

На долю A. Н. Островского так же не мало доставалось от Каратыгина, который признавал его выдающийся талант, но постоянно придирался к каким-нибудь деталям. Это было его вечною слабостью, хотя, впрочем, очень часто справедливою.

На дебютантов, появлявшихся «с воли», то есть не из театрального училища, Петр Андреевич смотрел почему-то скептически. Нужно было быть очень талантливым, чтобы угодить этому беспощадному критику, строго охранявшему традиции родного театра.

И. И. Сосницкий, так же как и Каратыгин, не пропускал ни одного дебюта. Но однажды почему-то он не мог присутствовать на первом выходе в Александринском театре провинциальной артистки г-жи Сибирской, приехавшей в Петербург, как тогда говорили, из Сибири, где она подвизалась не без успеха. Сосницкий принимал в ней участие и весьма интересовался результатами ее дебюта, почему и упросил Петра Андреевича высказать ему на другой же день его мнение относительно ее. Каратыгин на следующее утро приезжает к Сосницкому с докладом, но не застает его дома. В прихожей берет он клочок бумаги и пишет:

Сибирская стройна, красива, высока, Есть недостатки в ней, но кто же без порока? И хоть пришла она издалека, Но здесь уж не уйдет далеко.

На дебютантку, г-жу Горскую, выступившую сначала в какой-то драме, в роли барыни, а потом в водевиле «Служанка-госпожа», Петр Андреевич написал:

Зачем, не слушая молвы, Вы не в свои садитесь санки? Играли роль вы госпожи, Теперь вы взяли роль служанки. Что время попусту губить, Что спорить вам с судьбой тиранкой? На сцене верно вам не быть Ни госпожою, ни служанкой.

Немецкой актрисе Вестфалли, отличавшейся полнотой, вздумалось сыграть роль Гамлета. Ее гастроли в Михайловском театре поэтому были весьма любопытны. Присутствовал на них и Каратыгин, по окончании спектакля экспромптом сказавший:

Скажите мне, мамзель Вестфалли, Зачем Гамлета вы играли? Ведь эта штука не легка! В «Гамлете» вы нам показали Одни вестфальские окорока, А принца Датского мы вовсе не видали…

В начале семидесятых годов две столичные газеты вели ожесточенную полемику друг против друга. Ежедневно, как в той, так и в другой газете, появлялись резкие, задорные статьи, полные брани в самых откровенных выражениях. Каратыгин долго следил за их перебранкой и, наконец, посвятил им такое четверостишие:

Пора бы поуняться вам Печатной ругатней клеймить друг друга, Приятно-ль слушать господам, Когда в людской ругается прислуга?

Однажды в нашу уборную вошел актер С-ин; автор нескольких неудачных пьес, ввязался в общий разговор, происходивший до него, и между прочим спросил Каратыгина:

— А помните ли вы, Петр Андреевич, мою драму, в которой и сами принимали участие?

— Это которую же? — спросил Каратыгин.

— «Царскую милость», — с гордостью произнес автор название своего детища.

— Ну, еще бы, мой друг: я ведь злопамятен.

Остроты и каламбуры Каратыгина пользовались громкою известностью и быстро облетали не только закулисный мирок, но проникали даже и в публику. На этом поприще он стяжал себе неувядаемую славу и до сих пор не имеет преемника.

В комедии A. А. Потехина «Виноватая» я играл чересчур говорливого молодого человека. Однажды, эта пьеса шла вместе с каким-то водевилем, в котором участвовал Петр Андреевич. Он все время томился ожиданием окончания комедии и скучно прохаживался за кулисами, где, случайно столкнувшись со мной, спросил:

— Скоро ли вы с этим делом покончите?

— Скоро.

— Который же это акт?

— Четвертый.

— Какая же это у вас будет теперь сцена?

— Мое объяснение с сестрой.

— Ах, да… да… да… помню… знаю… Это где она шьет, а вы порете… дичь.

Как-то спрашивают у Петра Андреевича:

— Как понравилась вам новая немецкая драма «Село и город».

— Весьма оригинальное сочинение, — ответил Каратыгин с присущим ему сарказмом. — Первое действие происходит в селе, второе — в городе, а все остальные акты написаны ни к селу, ни к городу.

В один из свободных вечеров Каратыгин поехал в Большой театр на балетное представление. В антракте подошел к нему заядлый балетоман Г. и стал жаловаться на упадок хореографического искусства. Петр Андреевич терпеливо выслушал его искренние сетования и ответил:

— Вы правы, ваши жалобы имеют глубокое основание… В былое время красовались Пери, Вилисы, а теперь и те и другие перевелись.

После торжественных похорон одного известного генерала С., в свое время известного картежника, спрашивают у Каратыгина:

— Были вы на его погребении?

— Как же, как же, присутствовал… Это ведь мой давнишний и хороший знакомый.

— Как вам понравилась похоронная процессия?

— О, она вполне соответствовала его постоянному занятию.

— Как так?

— Сперва ехали казаки с «пиками», за ними музыканты с «бубнами», потом шло духовенство с «крестами» и, наконец, следовал сам С. с «червями». За ним шли дамы, тузы, вслед за которыми тащились двойки, тройки и четверки…

В Мариинском театре играли мы водевиль Каратыгина «Заемные жены». Актер Д-ин, игравший в нем второстепенную роль любовника, хотел было выйти на сцену без шляпы, хотя по ходу действия в руках его обязательно она должна быть. Я вовремя это заметил и почти насильно навязал ему свою шляпу. Петр Андреевич, игравший тоже с нами, застал конец нашего разговора, и когда Д-ин удалился на сцену, он спросил меня:

— Что у вас произошло?

— Да вот Д-ин намеревался выйти без шляпы. Я заставил его взять мою. Он все время уверял меня, что это напрасно…

— Вот это мило! — полусердито заметил Каратыгин. — «Напрасно!»… Да как же это можно выходить без шляпы, если он является прямо с улицы?

— Но вы не беспокойтесь, он, все-таки захватил мою шляпу.

— Спасибо вам, мой добрый друг… Впрочем, ему-то можно было обойтись и без этого. Я и позабыл совсем, что у него нет головы, так значит ему зачем же и шляпа!..

В одно из представлений комедии И. А. Манна «Паутина», на сцене Мариинского театра, Каратыгин в качестве зрителя сидел в креслах. В антракте подходит к нему один из знакомых и замечает:

— Что это значит, Петр Андреевич?

— Что такое? — спросил Каратыгин.