Закулисная хроника

— Да и, кроме того, он обладает ужасно скандальным нравом: чуть выпьет — тотчас начинает ни с того ни с сего рамы высаживать… Все стекла вам переколотит…

Буфетчик поклялся Василия Васильевича приметить и водки ему не давать.

Кто-то, слышавший приказание устроителя, шутя и насмехаясь, сообщил об этом Измайлову, который сейчас же отправляется в буфет и таинственно говорит буфетчику:

— Есть у вас в труппе актер Измайлов, вы не давайте ему водки.

— Меня об этом уж предупреждали…

— И отлично!.. А мне нацедите-ка рюмочку, да вон ту, которая побольше…

Василий Васильевич выпил, закусил и снова заговорил…

— Этот Измайлов удивительный пьянчуга!..

— Да-с, говорят…

— И при том буян, — продолжает мистифицировать Измайлов.

— Любит стекла бить, — добавляет буфетчик.

— Вот именно. — соглашается Василий Васильевич и, переменяя тон, произносит, указывая на рюмку: — налейте-ка еще!

Выпивает и, после небольшой паузы, убедительным голосом говорит:

— Так уж, пожалуйста, не давайте ему водки.

— Будьте покойны — капли не увидит.

— Пожалуйста! A то натрескается, как подлец, и спектакль не состоится…

— Да уж не беспокойтесь — к буфету не подпущу.

— Пожалуйста, убедительно вас прошу!

— Ладно, ладно…

— А мне налейте-ка еще, да уж не в рюмочку, а в стаканчик.

Измайлов захмелел, насупился и, после еще выпитых двух стаканов водки, сложил руки на груди крестом и строго спросил буфетчика:

— Что ты наделал?

— На счет чего это вы?

Измайлов укоризненно покачал головой:

— Ты расстроил спектакль!

— Как же это?

— Напоил ты актера Измайлова! Ведь Измайлов-то я самый и есть!

Буфетчик в ужасе чуть не выронил из рук графина с водкой и до прихода устроителя не мог выговорить ни слова.

— Разбойник! — отчаянно возопил антрепренер. — Зарезал! Убил! Тебя в Сибирь стоит сослать…

На репетиции в Дудергофском театре актер Н-ков познакомил Измайлова с своей женой. Втроем они отошли в сторонку и долго беседовали.

На спектакле Василий Васильевич по обыкновению был «на взводе». В одном из антрактов подходит он к Н-кову и, указывая на его жену, тихо говорит:

— Знакомы вы с этой артисткой?

— Н-ков улыбнулся и шутя ответил:

— Нет!

— Пойдемте, я вас представлю.

Измайлов подводит мужа к жене и рекомендует:

— Мой лучший друг Н-ков! Он давно надоедает мне просьбами, чтобы я его познакомил с вами… Любите его и жалуйте: он отличается лучшими качествами благородного человека…

Потом мужу аттестует жену:

— Наша прелестная Надежда Павловна… Женщина добрейшей души и веселого характера…

Супруги расхохотались и вывели Измайлова из заблуждения. Он отплюнулся и сказал:

— И черт вас знает, когда только вы успеваете пережениться.

XVII

A. Е. Мартынов как человек и артист. — Его провинциальные гастроли. — Участие Мартынова в пьесах Чернышева. — Похороны Мартынова.

Будучи еще очень юным, я пользовался добрым вниманием Александра Евстафьевича Мартынова и нередко бывал у него в доме.

Говорить о его таланте, о художественной, гениальной игре, значит повторять в тысячный раз старую истину. Для оценки его сценического дарования недостаточно одних слов, — они никогда не выразят того восхищения, какое выносил каждый зритель из театра, когда играл этот замечательный артист. Я же, помимо сцены, был от него в восторге, как от хорошего, доброжелательного, и бескорыстно-честного человека. С этой стороны Мартынов был также безупречен, как и со стороны артистической. Трудно представить себе другого артиста, при репутации и славе Александра Евстафьевича, более скромного и доступного для всякого.

Он никогда не кичился своими успехами, не гордился своим положением и никогда не добивался выйти из под власти начальства, как делали это его знаменитые товарищи, пользовавшиеся авторитетом и имевшие большое влияние на течение закулисных дел. В этом отношении Мартынов был неподражаем.

Помнится, в одну из суббот, когда у него, по заведенному порядку, собирались гости, он за ужином, между прочим, кстати сказал, что начальник репертуара сделал ему какие-то неприятности.

— Очевидно, он мною недоволен, но почему? — недоумевал Александр Евстафьевич. — Я просто ума не приложу, чем я ему не угодил? Это ужасно! Я так боюсь неудовольствия начальника репертуара, что хоть сейчас бы побежал к нему за разъяснениями.

Один из гостей возразил ему на это:

— Ну, вам-то нечего особенно бояться…

— Как нечего? Что вы, что вы!.. Да ведь от начальника репертуара вся судьба моя зависит.

— Как вам не грех это говорить, Александр Евстафьевич? Вот вы все повторяете «начальник репертуара» да «начальник репертуара», а на самом-то деле, что он значит для вас! При вашем таланте, вам никто не может быть страшен. Для вас нет начальства и не будет.

— Бог с вами, что вы такое говорите! — почти с ужасом воскликнул Мартынов. — По моему, не только Павел Степанович Федоров, но каждый человек, который может мне сделать гадость, есть мой начальник.

Имея большое семейство и получая ограниченное содержание, A. Е. Мартынов испытывал постоянные недостатки, благодаря чему часто предпринимал путешествия в провинцию для заработка. Он даже и скончался во время гастролирования в Харькове.

Хотя лечивший Мартынова доктор и запрещал ему утомлять себя летними экскурсиями по провинциальным театрам, но Александр Евстафьевич не слушал его советов.

— Вам нужно лечиться, — говорил ему доктор перед последней его поездкой, — серьезно лечиться. Вы не имеете права растрачивать своих сил, которых у вас так немного. Вам надлежит отдохнуть в полном спокойствии все лето и непременно на юге. Если вы на это не согласитесь, я не отвечаю за восстановление вашего здоровья…

В ответ на это Мартынов печально улыбнулся и, ни слова не говоря, вышел в соседнюю комнату, из которой тотчас же возвратился в сопровождении своих подростков-детей. Указывая на них доктору он сказал:

— Вот вам мой ответ! Не правда ли, красноречивый?..

— Для них-то вы и должны себя беречь!

— Нет, доктор, об этом говорить не будем!..

С бывшими своими сверстниками и товарищами по театральному училищу Мартынов был всегда в тесных дружеских отношениях, несмотря ни на какое их ничтожное положение при театре. К молодым, начинающим актерам Александр Евстафьевич был бесконечно внимателен и ласков. Покойный актер Иван Егорович Чернышев, написавший несколько удачных пьес, всегда говорил, что тремя четвертями своего успеха он обязан Мартынову, который помогал ему не только тем, что брал пьесы для своих бенефисов и играл в них главные роли, но и тем, что до появления их в свет делал автору полезные указания и давал советы. Помню, как после первого представления одноактной комедии «Жених из долгового отделения», где Мартынов превзошел себя, играя роль Ладышкина, Чернышев был в таком безумном восторге от успеха своего произведения, что но окончании спектакля почти насильно потащил меня в старый Палкинский трактир, где мы с ним досидели чуть не до рассвета. Иван Егорович все время не переставая пил шампанское за здоровье Мартынова с искренним пожеланием ему долголетия…

Весть о смерти Мартынова в Харькове буквально ошеломила весь Петербург. О безвременной потере Александра Евстафьевича печалился каждый, кто его знал. А кто же в Петербурге не знал Мартынова? Рассказывали, что когда эта грустная весть достигла Павловска в разгар гулянья, то тотчас же большинство публики разъехалось и ушло с музыки: так всем это горе было тяжело и близко.

Похороны Мартынова, происходившие в Петербурге, были торжественны и необычайно многолюдны. После отпевания в Знаменской церкви, что близ Николаевского вокзала, в приходе которой последние годы проживал покойный, гроб был поставлен на колесницу, лошади у которой тотчас же были отпряжены, и народ на себе повез прах своего незаменимого любимца, вплоть до самого Смоленского кладбища. Таких трогательных похорон мне более никогда не случалось видеть. Малолетние дети Мартынова были сажены на колесницу около гроба отца, которого они горько оплакивали…

На могиле было пролито много слез и произнесено было бесчисленное множество прочувствованных речей. А один из старых товарищей покойного, незначительный актер З., с горя выпивший малую толику хмельной влаги, подошел к могиле, заливаясь слезами, и, бросив в нее восковую свечу, проговорил:

— Саша! Вот все, что могу дать тебе в знак любви и памяти! Жди меня, скоро увидимся.

XVIII

A. M. Максимов 1-й. — Баловень судьбы. — Молодость Максимова. — Кутежи и разгулы. — Надломленное здоровье. — Поездка по высочайшему повелению за границу. — Благоговение Максимова к императору Николаю Павловичу. — Актер строгого государя. — Религиозность Максимова. — Его поездки в Деревяницкий монастырь. — Роли Максимова с выписками из Евангелия. — Ревнивое оберегание своего репертуара. — Попытки И. В. Самарина перейти на петербургскую сцену. — Неудача этой затеи. — Мое участие в последнем бенефисе Максимова. — Разговор с ним по этому поводу. — Обращение Максимова с сослуживцами. — Спор с актрисой В. — Ее внушение и его резкий ответ. — Недолговременная отставка Максимова. — Публичные протесты его друзей и поклонников. — Его привычка идти по суфлеру. — Острота Максимова на репетиции.

Совершенно другого характера и нрава был современник Мартынова, любимец императора Николая Павловича и баловень петербургской публики, Алексей Михайлович Максимов 1-й. В продолжение 27 лет он не переставал занимать амплуа первого любовника и молодых людей в драме, комедии и водевиле, причем в последних действительно играл прекрасно, с неподдельной веселостью и комизмом. После же смерти трагика В. А. Каратыгина, взялся он играть и «Гамлета», в котором, пользуясь правами любимца, имел также выдающийся успех.

По дарованию своему, Максимов никоим образом не мог идти в сравнение ни с Мартыновым, ни с В. В. Самойловым, но, благодаря пристрастно относившейся к нему публике, он с ними всегда мог поспорить относительно успеха. Никогда никого так много не вызывали и никому не аплодировали до неистовства так, как Максимову, чрезмерно этим гордившемуся.

Несмотря на страшную худобу Максимова и довольно невыгодную наружность для ролей пламенных любовников, зрительницы находили Алексея Михайловича очень красивым и интересным. Это, конечно, значительно способствовало упрочению его славы и популярности.

В молодости Максимов был кутилой и весельчаком. Он был общим другом и приятелем чуть не всей тогдашней кутящей молодежи, в компании которой проводил все свое свободное время. Однако, бурно проведенная молодость не прошла для него бесследно, надломив его организм. Впоследствии он постоянно хворал и упрекал себя за ненормальную жизнь. Во время загула, Алексей Михайлович был неукротим в шалостях и в безобидных, анекдотических проделках… Однако, несмотря на свою невоздержанную жизнь, Максимов всегда серьезно и с уважением относился к своим артистическим занятиям. Он не позволял себе выйти на сцену, не зная твердо роли или не отделав ее до мельчайших подробностей, чем, кажется, и приковал к себе внимание публики.

Алексей Михайлович обладал прекрасным звучным голосом и был хорошим чтецом, причем имел оригинальную, особую дикцию, которая, впрочем, не всегда была уместна в ролях драматического характера, но зато в водевилях, благодаря ей, Максимов не имел соперников.

Он был очень любим императором Николаем Павловичем, который оказывал ему много милостей, а однажды Максимов нежданно-негаданно был отправлен по высочайшему повелению на казенный счет за границу для поправления здоровья. Случилось это, по рассказам очевидцев, таким образом: после одного сильного кутежа, чувствуя себя очень нехорошо, Алексей Михайлович играл какую-то пьесу вяло и бесцветно. Государь, зайдя в антракте на сцену, взглянул на Максимова и, обращаясь к директору А. М. Гедеонову, сказал:

— Я замечаю, что Максимов не совсем у нас здоров. У него болезненный вид. Надо будет его полечить… Распорядитесь отправить его на мой счет за границу…

Этого было довольно, чтобы Максимов совершил приятное путешествие по Франции и Германии, что было в те времена весьма затруднительно, в силу дороговизны не только дорожной, но даже паспортной: заграничный вид на жительство тогда стоил пятьсот рублей…

За милостивое внимание государя к себе Максимов боготворил Николая Павловича. Его портрет он всегда носил в медальоне, с которым никогда не разлучался. Вся квартира его наполнена была бюстами и различными изображениями императора, а себя Алексей Михайлович иначе не называл, как «актером строгого государя»…

Максимов славился глубокой религиозностью. Он никогда не пропускал праздничных церковных служб и часто совершал паломничество в излюбленный им новгородский Деревяницкий монастырь где и похоронен. Своими средствами он поддерживал эту бедную обитель и был всегда там желанным и дорогим гостем. Когда он приезжал в этот монастырь, то братия, во главе с игуменом, встречала его с таким же почетом, как архиерея. Наезжавшие же оттуда в Петербург монахи останавливались у Максимова как на подворье. Алексей Михайлович очень любил принимать участие в церковной службе и нередко поэтому в церкви театрального училища читал псалтырь и часы. На первых страницах всех его ролей постоянно красовались собственноручные его выписки текстов из евангелия или каких-нибудь молитв. Без помощи Божией он никогда не принимался учить роль.

При всей своей доброте, Максимов но выносил соперничества с собой на сцене и крепко держал в своих руках репертуар своего амплуа. Каждый дебютант на его роли доставлял ему беспокойство и неудовольствие. Он ворчал, сердился и, конечно, благодаря своему положению при театре, умел каждого сделать, для себя безопасным. В давно прошедшие годы пытался было перейти на петербургскую сцену московский актер И. В. Самарин, который по дарованию был несравненно выше Максимова, но, поиграв в Александринском театре непродолжительное время, опять возвратился в Москву, где и прослужил более 50 лет, будучи первым актером.

Максимов не терпел уступать никому своих ролей, это я знаю по опыту. В последний год его жизни и службы, мне случилось участвовать в его бенефисе, и при том в его законной роли. При моем поступлении на сцену, Алексей Михайлович начал сильно хворать и вследствие этого появляться в театре не иначе, как в меховом полушубке; играть он мог редко, и то только в одноактных пьесах, большие же роли ему были строжайше запрещены докторами. Для последнего своего бенефиса он выбрал переводную драму «Кошка и мышка», главная роль в которой была прислана мне для разучивания, хотя она предназначалась самому бенефицианту. Между тем, он ограничился только появлением в маленькой комедии «Разочарование».

Недели за полторы до бенефиса, Максимов, встретившись со мною в театре, спрашивает:

— Ну, что? Получили роль на мой бенефис?

— Как же, как же, получил, Алексей Михайлович.

— Нравится она тебе?

— Очень нравится… прекрасная, превосходная роль… Премного вам за нее благодарен…

— To-то, брат… Я думаю, что благодарен… Она действительно недурна… Эх! только нездоровье мое, а то бы не видать тебе этой роли как ушей своих… Ты этому обязан только моей болезни…

В обращении с актерами он часто давал чувствовать свое преимущество и, несмотря на то, что был далеко не злым человеком, часто без малейшей церемонии высказывал свое резкое мнение актерам в глаза, при чем не щадил даже женщин. Однажды, репетируя с актрисой В., он поднял о чем-то спор и в пылу раздражения сказал ей не совсем вежливую фразу, на которую та, конечно, обиделась и строго заметила:

— Покорнейше прошу вас, Алексей Михайлович, не говорить со мной таким тоном… Вы забываете, что я такая же актриса, как и вы?!

— Нет-с, сударыня… вы не такая! — еще резче ответил ей Максимов.

В. смутилась.

— Какая же по вашему?… Позвольте узнать.

— Вы… вы… скверная актриса… а я первый актер! — категорически отрезал Алексей Михайлович.

У Максимова было столько друзей и поклонников, что когда он не на долгое время вышел в отставку, не сойдясь в условиях с дирекцией, то вместо имен актеров, игравших за него, публика неистово кричала: «Максимова». Это, говорят, послужило к скорейшему окончанию закулисного недоразумения.

Мне пришлось играть с ним не долго, так как он умер в год моего дебюта. Помню только, что на сцене он чувствовал себя совершенно как дома, успешно пользовался своим обычным хладнокровием и имел странную привычку идти по суфлеру. Всякую роль зная буквально наизусть, он, однако, ни за что, выходя на сцену, не начинал говорить прежде суфлера, от которого выжидал постоянно первую фразу.

На репетициях он любил шутить и острить. При постановке какой-то обстановочной пьесы, у выходных актеров и статистов долго не удавалась народная сцена, долженствовавшая изобразить ропот толпы. После нескольких рядовых повторений выбившийся из сил режиссер говорит:

— Господа, приложите больше усердия и внимания. Предупреждаю вас, что я до тех пор не кончу репетиции, пока эта сцена не пройдет гладко.

Присутствовавший тут же Максимов заметил:

— Господа, как вам не стыдно не уметь представить сцену ропота?! При вашем жалованьи вы должны были бы великолепно роптать…

XIX

В. В. Самойлов. — Свойство его характера. — Шекспиролог. — Карикатуры Самойлова. — Его пребывание в Париже. — Развязность Самойлова на сцепе. — Пересказывание анекдотов Самойловым. — Шутки Самойлова на сцене. — Обращение Самойлова с авторами. — Объяснение с Островским. — Отставка Самойлова. — Празднование его пятидесятилетнего юбилея.

Василия Васильевича Самойлова, оставшегося после Мартынова и Максимова первым актером нашего театра, я знавал еще в детстве. Он был большим приятелем моего покойного отца, которого Самойлов исправно навещал в Москве, при каждой своей поездке в белокаменную. Однако же, несмотря на дружбу Самойлова с моим отцом, с Василием Васильевичем я сблизился и стал посещать его дом, как хороший знакомый, лишь после своих дебютов, то есть когда я сам сделался присяжным актером.