Помоги проекту - поделись книгой:
– Тошнило ее, на что-нибудь жаловалась?
– Нет.
– Ну-ка помогите мне, несем в дом.
Помощи от двух детишек в процессе переноски из саней в дом взрослой женщины было немного. Но Настена справилась – не впервой больных да раненых ворочать.
Мишку почти сразу же выставили обратно на улицу, и он, не зная, оставаться или уезжать, присел было в сани, потом спохватился и принялся растирать куском дерюги вспотевшую Рыжуху.
Лекарка Настена…
Версии ее появления в селе, которые довелось в разное время и от разных людей слышать Мишке, отличались друг от друга в деталях, но, в общем, сводились к одному.
Однажды жителям села довелось отражать неожиданный наскок половцев. Собственно, половцы уже уходили назад, в степи, но возвращаться тем же путем, которым пришли – через Галицкую и Волынскую земли, – они почему-то не захотели и, переправившись через Горынь, двинулись по землям Турово-Пинского княжества. Добычи и пленных они тащили с собой много, поэтому, наткнувшись на организованный отпор, связываться не стали и начали поспешно отходить. Однако, когда добычу и полон у них попытались отбить (согласно некоторым версиям, частично и отбили), огрызнулись очень крепко.
Из сотни сельчан, ходивших на половцев, чуть ли не половина вернулись домой в окровавленных повязках. Кто сидя в седле, а кто и лежа в телегах или на носилках, подвешенных между двумя конями. Лучники степняки отменные и прекрасно умеют бить в цель на полном скаку.
Тогда-то и появилась в селе старуха-лекарка с маленькой внучкой. Ходила от дома к дому, спрашивала, есть ли раненые, перевязывала, давала лекарства, даже вроде бы оперировала, извлекая глубоко засевшие наконечники половецких стрел.
Если предлагали плату за лечение, с достоинством принимала, если не предлагали, даже и не намекала. Когда предложили переночевать, объяснила, что лучше бы ей ночевать в доме одного из тяжелораненых, ночью, мол, ему может стать хуже. На следующий день родственники раненых уже сами начали зазывать лекарку к себе, очень уж большой, как убедились ратнинцы, она была искусницей.
Осталась она в селе и на третий день, и на четвертый – работы хватало. И никому даже в голову не пришло поинтересоваться, какой она веры. Только день на пятый или шестой этим вопросом озаботился сельский священник. Лучше бы он этого не делал. Старуха оказалась язычницей! В полном соответствии со своими служебными обязанностями и, надо надеяться, искренними убеждениями святой отец вознамерился лекарку из села изгнать.
Что сказали ему по этому поводу мужи ратнинские во время кратких переговоров в узком проходе между сараями, история для потомков не сохранила. Протокол переговоров, надо полагать, не велся. Однако вид по окончании дискуссии священник имел несколько растрепанный, а походку – неуверенную. Тем не менее некий компромисс высокими договаривающимися сторонами, по-видимому, был достигнут.
Святой отец с тех пор очень натурально делал вид, что ни о какой лекарке знать не знает, а целая артель добровольцев за несколько дней поставила для лекарки дом, правда, за пределами тына, ограждающего село. Дом, что называется, сдали под ключ: с мебелью и полным набором домашней утвари, собранным в складчину.
С тех пор так и повелось. После сбора урожая скидывались и обеспечивали лекарку хлебом и крупами на целый год, после ежегодной облавной охоты выделяли долю мяса и шкур.
Когда старуха умерла, место ее заступила уже повзрослевшая к тому времени внучка. Звали внучку Настеной. Жила она одна, и откуда у нее взялась дочка Юлька, никто так и не узнал. Разумеется, процесс производства потомства для подавляющего большинства жителей села секретом не являлся, но вот кем был Юлькин отец… Самые дотошные кумушки в конце концов вынуждены были отступиться, так и не разрешив эту загадку.
И еще одно обстоятельство, связанное с появлением Юльки на свет, достаточно долго занимало умы сельчан своей неординарностью. Однажды Настена с грудным ребенком на руках заглянула в церковь и поинтересовалась у священника: христианское ли имя Юлия? Получив утвердительный ответ, она высказала пожелание, чтобы ее дочку окрестили именно этим именем. Слава богу, священник был уже новый – отец Михаил – человек умный и, как позже убедился Мишка, очень для своего времени образованный.
Презрев язычество матери, он сам нашел для новорожденной крестных мать и отца, оповестил о радостном событии всех, кто попался под руку (а те – всех остальных), и провел на следующий день обряд крещения в битком набитой церкви. Нарек он новорожденную Иулией, но иначе как Юлькой девочку никто не называл. На крестинах гуляло все село – лекарку, за редким исключением, любили и уважали все.
– И меня выгнала!
Мишка даже вздрогнул от неожиданного появления пышущей возмущением Юльки.
– Говорит – не мое дело. А как я учиться буду, если до больных не допускают?
– А ты Чифа посмотри, вон он под рогожкой лежит, – предложил Мишка.
– Ага! Так и буду всю жизнь скотину пользовать? А люди что, не болеют? Мала еще! – Юлька явно передразнивала мать. – Как будто я не вижу, что она беременная!
– Потому и мала, – буркнул Мишка. – Была б большая – не трепалась бы. Чтоб людей лечить, надо язык за зубами держать уметь!
– Ой, Минька! Я никому… Я нечаянно… – Юлька, наконец, поняла, что ляпнула лишнее. – Давай я Чифа посмотрю. Ой, бедный, как его! Минь, его в тепло надо, плечо зашить… Давай к тебе поедем, твою маму все равно на ночь здесь оставить придется. Минь, поехали, а?
– Ладно, поехали, – согласился Мишка.
– Сейчас, я только возьму кое-что.
Бедной Рыжухе снова пришлось тащить сани по снежной целине – тропинка, шедшая от дома лекарки к тыну, была меньше полушага шириной, да и вела она не к воротам, а к узкому лазу – только-только человеку протиснуться.
– Минь, это ты их всех пострелял? – Юлька с некоторой робостью разглядывала оскаленные пасти мертвых волков.
– Нет, одного мать – топором, еще одного – Чиф. Вон того, у которого горло разорвано.
«Разорвано» – это было еще мягко сказано, горло отсутствовало вообще, почти до самого позвоночника. Можно было подумать, что волк попался на зуб не псу, а крокодилу. Если, конечно, удастся представить себе крокодила, промышляющего волчатиной на зимней дороге в районе будущей границы между Украиной и Белоруссией.
– Эту шкуру тебе отдам, – пообещал Мишка – за то, что Чифа тогда выходила, и еще одну, если сейчас вылечишь. Шубу себе сошьешь. Вернее, мать сошьет, она лучшая портниха в округе.
– Да не нужны мне твои шкуры, я и так…
– Это опасно… ну, с матерью?
– Да не знаю я! То есть все хорошо будет, ты не бойся, летом тетка Евдоха, тоже беременная, с сеновала упала и плод скинула, так мать ее в три дня на ноги подняла. Только ребеночка уже не будет…
– Вот и про Евдоху растрепала, – укорил Мишка, – про кого еще поведаешь?
– Да не скажу я никому, Минька!
– Не обещай, у тебя язык своей жизнью живет – отдельно от тебя!
– Да что мне, землю есть, что ли?
– Землю не надо, а если хочешь людей лечить, научись владеть собой.
Ситуацию надо было срочно исправлять, и Мишка, имитируя внезапную вспышку ярости, схватил Юльку за плечи, притянул к себе и, глядя прямо в глаза, прошипел:
– Кому про мать растреплешь – убью!
– Минька… – Переход был слишком неожиданным, и Юлька на какое-то время растерялась, но не тот был у девчонки характер. Пихнув Мишку так, что он чуть не вывалился из саней, рявкнула тоном, снайперски точно имитирующим тон рассерженной взрослой женщины:
– Прочь руки! Бешеный!
Кличку Бешеный Мишка заработал совсем недавно, причем из-за той же Юльки. Как-то, шлепая по ноябрьской грязи в поисках залетевшего неизвестно куда самострельного болта, он вдруг услышал крики: «Ведьма, ведьма» – и, обернувшись на голоса, увидел своего вечного неприятеля и соперника по мальчишеским разборкам – Ероху. На тропинке, ведущей к дому лекарки Настены, Ероха с двумя приятелями окружили Юльку, брызгали в нее водой из ближайшей лужи, обзывали ведьмой и вообще развлекались на всю катушку. Юлька, обычно в обиду себя не дававшая, сейчас оказалась в очень невыгодном положении, поскольку обеими руками прижимала к себе здоровенный глиняный горшок с чем-то, что она очень боялась расплескать.
Переть одному против троих, разумеется, чревато… Была, конечно, досада из-за потерянного болта, и представилась возможность сорвать на ком-то злость. Было жалко Юльку – очень уж она берегла горшок – наверно, с лекарственным настоем или отваром. Но главное – надоело быть мальцом и вести себя соответственно этому статусу. Такое настроение на него иногда наплывало, и сдерживаться было очень трудно.
Подойдя к развлекающейся троице, Мишка очень спокойно и негромко сказал:
– Ну-ка идите отсюда. Быстро.
– Чего? – Ероха даже обрадовался новому развлечению: поединки с Мишкой один на один у них обычно заканчивались вничью, но сейчас-то было один к трем. – Защитник пришел! Жених, что ли?
– Если не уйдете, буду бить.
– Чего?
– Ты слышал, повторять не буду.
Замах у Ерохи был великолепным: энергичный, широкий, тело вслед за рукой разворачивалось почти на девяносто градусов, накапливая силу для сокрушительного удара кулака. Один был у этого замаха недостаток – под него легко было поднырнуть, а потом дать продолжающему разворачиваться по инерции парню в ухо. Мишка так и сделал. В полном соответствии с законами механики, физиологии и прочих хитрых наук Ероха на ногах не удержался, и холодная грязная вода осенней лужи приняла его тело в свои гостеприимные объятия. Приняла и сомкнулась над упавшим – лужа оказалась глубокой.
Мишка этого, правда, не видел, он уже бил ногой в туловище (куда именно – неважно) Ерохиного приятеля Фильку. Лужа приняла Филимона столь же радушно, как и его предшественника. Третий Юлькин обидчик – Борька-Мешок – был толст, неуклюж и труслив, однако в коллективной драке опасен своим любимым приемом – с разбега сбить противника с ног тяжестью своего тела. Тот же номер он решил выдать и сейчас. Мишка уже приготовился уклониться от его туши, благо по инерции Мешок должен был бы влететь в ту же лужу, что и Ероха с Филькой, однако трус он и есть трус. Борька попытался остановиться, поскользнулся и с маху уселся на землю. Грязь смачно чавкнула под его объемистым задом, и сражаться стало не с кем.
На этом можно было бы и заканчивать, однако Мишка еще не отвел душу, а потому, изобразив людоедский оскал и подражая, насколько получалось, рычанию Чифа, медленно двинулся на Борьку. Тот засучил ногами, пытаясь, не вставая на ноги, отодвинуться от Мишки, и даже тихонько заскулил от страха.
Все, им можно было больше не заниматься, тем более что Ероха уже выбирался из лужи, а следом за ним, держась за живот, выползал и Филька. Насквозь мокрые, грязные, полностью деморализованные – делать с ними можно было все, что заблагорассудится. Однако продолжения не последовало. Весь спектакль испортил Мешок.
– Бешеный! – вдруг завопил он тонким голосом. – Минька взбесился, сейчас кусаться будет! – и, совершенно непостижимым образом стартовав из сидячего положения, бросился бежать.
– Бешеный! – подхватили дуэтом Ероха и Филька, устремляясь вслед за Мешком, и Мишка с Юлькой остались наедине. Намечавшееся шоу сорвалось, едва начавшись. Так хотелось еще пару раз вмазать Ерохе, а потом заставить всех троих просить у Юльки прощения. Увы, труппа покинула подмостки очень шустро и забыв попрощаться.
Кличка Бешеный прилипла, а в горшке, как выяснилось, была обыкновенная вода, а вовсе никакое не лекарство…
То, что Юлька обозвала его кличкой, которую Мишка заработал, ее же и защищая, показалось обидным и несправедливым.
– Бешеный, говоришь? А сюда глянь! – Мишка кивнул на волчьи трупы в санях. – Не был бы бешеным, может, и не отбились бы! Не был бы бешеным, может, и мать не довез бы! А ты языком своим поганым…
– Минь, прости меня, – неожиданно мягко проговорила Юлька. – Ты голодный, уставший, за мать испугался… поехали домой… Я Чифа полечу. Ему плохо совсем, посмотри.
– Да едем, едем уже.
Несколько баб у колодца дружно уставились на груду волчьих тел в проезжающих мимо них санях.
– Михайла! Это где ж ты так поохотился?
– Не я охотился, – отозвался Мишка, – на меня охотились, да не вышло!
– А мать-то где? Ты же с ней уезжал.
– У лекарки, зашиблась она.
Чифу действительно было плохо. В дом его пришлось вносить на руках. Все вокруг сразу же наполнилось охами и ахами старших сестер – Анны и Марии, – но Юлька и здесь, проявляя подлинный профессионализм, быстро заняла всех делом: кому – греть воду, кому – искать чистые тряпки для перевязки, кому – просто не мешаться под ногами (это – малышне). Сразу же, между делом, объяснила, что с матерью все будет хорошо – просто зашиблась, когда из саней выпала, но ничего, слава богу, не сломала.
Тут все было в порядке, если в такой ситуации вообще может быть какой-то порядок, поэтому Мишка вернулся во двор и принялся распрягать Рыжуху.
Стукая деревяшкой, заменявшей ему нижнюю треть правой ноги, на крыльцо выбрался дед Корней.
– Где напоролись-то, Михайла? – поинтересовался он, разглядывая Мишкину добычу.
– Да уже почти подъезжали.
– И сколько их?
– Семь.
– Всех ты пострелял?
– Нет, одного мать – топором, еще одного – Чиф.
Дед молча потоптался на крыльце с таким видом, словно хотел что-то спросить, но никак не мог сформулировать вопрос должным образом. Для бывшего сотника латной конницы такое поведение было очень уж нехарактерным, и Мишка невольно напрягся, ожидая, когда дед наконец заговорит.
– Кхе… – Дед, кажется, все же подобрал нужную формулировку. – Что лекарка сказала?
– Что зашиблась, но ничего не сломано.
– Больше ничего не говорила?
– Нет, а что еще-то? – О беременности матери Мишка не собирался и заикаться. – Вон Юльку отпустила, значит, помощница не нужна. Наверно, не так уж и страшно.
– Юльку, говоришь, отпустила? – не отставал дед. – Сама или Юлька отпросилась пса лечить?
– Не знаю, деда, без меня разговор был.
– А мать на что жаловалась? Где болело?
– Ни на что не жаловалась, наоборот, говорила, что полегчало, а потом сознание потеряла.
– Кхе… Ни на что не жаловалась… А Юльку выставила…
Поделиться книгой: