Ликуя и скорбя

— Сказано, нет туда пути по суху. Надо идти на Белоозеро, а оттуда на Устюг. Когда вскроются реки — плыть по Двине.

Боброк гневно молвил:

— Вольная жизнь — заманчивая забава! Да какая же вольная жизнь русскому человеку под Ордой?

Капуста рукой махнул.

— В Заволочье Орда не добиралась. Гиблые там места для степняков.

— А я думаю, новгородец,— продолжал Боброк,— самая ныне вольная вольность — это Орду бить! Запрятаться медведем в лес, то какая же вольность! А Орду бить — нужна единая сила, а единая сила дается в руки только могучим князьям!

— Князь Сихмеон собирает воинов! — подтвердил Пересвет.— Да примут ли ныне? От Брянска и до Игнач Креста нас ни в один погост не пустили. На Москву идти надо через Торжок и Тверь. Дойти, может, и дойдем, да от московских ворот получим поворот. Все опасаются язвы.

— Потому и тяну к Белоозеру,— сказал Капуста.— Не могла язва забежать в Белоозеро.

Пошли в Белоозеро.

Шли едва притоптанными дорогами, зимними необка-танными тропами, по целине пробивались. Воду добывали из-под льда в речках и в озерах, топили на кострах снег. Железный сшибал дичину из самострела. Коням находили сено в лесных стожках. Погосты и деревни стояли на запоре, нигде не открывали осадных слег, будто вся Русь в осаду села. Встречные на дорогах шарахались в сторону. Долгий и тяжкий путь, ни одной ночи во всю зиму не переспали под крышей. В овины нет нужды забираться в мороз, у костра теплее. Совпало, что в Велик день услыхали колокола белоозерской церкви Пречистой Богородицы.

— Говорил же! — воскликнул Капуста.— Жив город! Сюда не добраться язве.

Поспешили, дабы успеть к утренней службе, а когда вышли из леса, то открылись взгляду затворенные ворота и одинокий пономарь в ряске, сидевший на перевернутой днищем вверх лодии. Пономарь вскочил, завидя всадников, отступил к самой кромке берега. Крестился в страхе.

— Христос воскрес! — поприветствовал Пересвет.

— Воистину воскрес! — ответил пономарь, все еще не преодолев опаски перед пришельцами.

— Как   звать   тебя,   монашек? — спросил   Пересвет.

— Не удостоен пострижения. Пономарь я... Крещен Евтихианом. Затруднительно наречен, прозвали меня Мостырем...

— Люди есть?

— Вечор на двенадцать апостолов трое пришли. К заутрени я один остался. Отец Василий ночью преставился. В Велик день счастье помереть, сразу душа возносится в царство небесное...

— Пришли! — мрачно обронил Пересвет. Капуста не поверил, переспросил Мостыря.

— Ужели ты один остался?

— Один как перст... С зимы многие ушли, а те, кто остался, всех под крыльца сразила...

Развели костер. Железный накидал в огонь хвои, снял доспехи отдохнуть и размяться. Мостырю приказали раздеться донага. Разделся. Ряску и лохмоты велели бросить в костер, самому же сквозь огонь прыгать. Железный окурил Мостыря смоляным дымом. Капуста вытащил из торок боярский кафтан и боярские порты из атласа. Дали обрядиться, словно на потеху.

— Жив остался, и быть тебе живу! — объявил наконец Пересвет.— Видишь, рубец у тебя под крыльцами, стало быть, и тебя язва тронула. Боле не тронет.

С Белоозера до Кубенского по суху рукой подать, а из Кубенского по Сухоне прямой путь в Заволочье, в дикие места, куда зазывал Капуста. Рукой подать, да не всяк прямой путь может оказаться прямоезжим. Летом, в сухую пору, не всякий решится пройти этим путем, болотами да дремучими урочищами, весной в половодье ни пешему, ни конному прямого пути на Кубенское озеро нет. Надо выбирать окольный путь, по воде. По Шексне из Белоозера до Волги, из Волги в Унжу, а там недалеко и до Устюга.

Коней расседлали и пустили на волю. Горестно расставаться витязю с конем, да чем их кормить на реке, а по буграм уже пошла густая трава. В ушкуй положили бочонок с квашеной капустой, в рыбацких хибарах собрали запас муки, прихватили сети и соли. Можно плыть.

Поплыли.

По Шексне деревенек не густо насыпано, погостов и того роже. Однажды только увидели девицу у воды, набирала бадейку, завидела ушкуй, бадейку бросила и кинулась бегом в гору, на обрывистый берег.

Задумали пристать у Ярославля. Направили лодку к причалу. На краю причала стражники. Они натянули луки, над рекой разнесся окрик:

— Плыви мимо!

Лодку остановили на стремнине, работали веслами втроем, Пересвет перекликался со стражниками. Пояснили ему, что в городе мор на людей, никого не велено впускать, дабы не затащили с собой язву, и к берегу не велено приставать, а кто с ослушанием, того бить стрелами.

На реке умелые люди с голода не умрут. Ловили рыбу, муку берегли, соли хватало.

По течению легко несло ушкуй. Вода далеко разлилась по луговинам. В иных местах не видно ее края, а там, где оба берега низкие, нехитро потерять русло реки. Разбег воды по лугам остановился, не прибывала, но и опадать ей еще не пришло время.

От Ярославля быстро дошли до Костромы. И Кострома затворилась. Пристани затоплены, по берегу ходят стражи с копьями и луками. Теперь плыть до Унжи, до Унжи ни одного города, время решать: идти ли в Заволочье или спускаться до Нижнего Новгорода, оттуда по Оке на Муром, на Рязань, на Переяславль рязанский, на Коломну, а с Коломны по Москве-реке к великому князю Симеону? Рассуждали, как служить суровому князю, не зная, что он умер, что супротив его брата Ивана спорят в Орде суздальские князья.

Тяжко думали витязи: куда заворачивать, к северу или на юг. Мостырю та дума не в думу. Радовался, что жив, радовался вольности на реке, солнцу, воде неоглядной, утренним теплым зорям. Отдышался он свечного чада под тяжкими сводами белоозерской церкви, тосковал, правда, по колокольному звону, любил переклик малых колоколов с большим колоколом.

Привычка к княжеской службе перетянула. Пересвет, Ослябя и Бобрик высказались за то, чтобы плыть в Москву. Железный не любил диких и лесных урочищ, тож за Москву. Капуста остался в одиночестве. Да не верили теперь, что язва не забежала в Заволочье. Вон до каких пределов достигла!

Минули Унжу, поплыли к Нижнему Новгороду.

Нижегородские пристани стоят высоко, полая вода их не залила. У пристани — лодии, струги, ушкуи. На воде на лодиях сторожа. Стерегут вход в Оку с Волги.

Подошли к пристани. Боброк накинул свою княжескую приволоку. Стражи с пристани приказали остановиться, не подходить к причалу.

— Откуда, княже? — спросил старший в страя«е. Откуда? Долго объяснять. Ответил кратко.

— Из Новгорода!

— Не велено никому приставать, княже! Язва без разбору бьет...

— Донеси князю! Стражник покачал головой.

— До князя никого не допускают. В городе горят костры, в город и из города хода нет!

— Ярославль и Кострома сидят в осаде. Куда же ныне пристать?

— Если живу быть, никуда не приставать! В Москве язва убрала митрополита и за ним и великого князя Симеона! Грозен князь, а язва в одночасье под крыльца свалила.

Капуста и Мостырь, их был черед на веслах сидеть, отгребли от причала.

— Или в своем граде помирать, либо бродить, пока язва утихнет,— молвил Пересвет.

— Или свое сельцо ставить! — предложил Ослябя.

Но его слова за шутку приняли. В Оку не пустили, поплыли вниз. Ниже остался всего один русский город Курмыш. За Курмышом суздальские князья проложили засеки от Орды с Наручатской стороны. Там стояла сторóжа. Так в сторóжу, что ли, встать?

Поплыли. На дневку пристали к острову. Развели костер, пригрелись и заснули. Сторожить черед Мостырю. На сторожбе приучался бить из лука. Сверкало на воде раннее солнце, на воду смотреть — в глазах расплывались цветные круги.

Из-за крутого поворота возникли огненные крылья. Плавными взмахами летела над водой огромная птица. Вслед за краснокрылой зеленокрылая, за ней белокрылая. Одна за другой вылетали из-за поворота. Мостырь окликнул своих, угадав в чудовищных птицах большие струги.

— Батюшка наш Новгород! — воскликнул Капуста и немедля кинулся к ушкую — столкнуть с  песчаной отмели. В четыре весла начали выгребать на стрежень, впоперечь ходу каравана.

Сильно шли струги. Далеко разбегались разрезные волны. На бортах привешены щиты, окованные железом. Над бортами лес копий.

Передний струг под красным парусом. На носу высоко закинул трехглавую голову дракон, в глазных впадинах сверкают красные лалы. Зубы дракона литы из железа. Над головой приметы, на приметах бочки с «греческим огнем». На корме два больших порока, могут кинуть камень на два пуда, стрелу большую или снаряд с «греческим огнем».

Над вторым стругом зеленый парус, по парусу — черный дракон. На носу одноглавый змей с раскинутыми крыльями.

Сзади струги с белыми парусами, золотом по парусине — щиты драконы.

Капуста встал во весь рост и крикнул:

— Нет ли на стругах Степана Ляпы? Отозвались:

— Кому нужен Степан Ляпа?

— Гришке Капусте!

Пересвет, Ослябя и Железный налегали изо всех сил на весла. Куда там! Струг проходил мимо, как будто ушкуй стоял на месте.

Со струга взлетел вверх конец веревки, за конец ухватился Капуста, лодку поволокло за стругом. Сильные руки потянули канат, и лодка ткнулась о борт струга.

Из-за борта свесился воин в шлеме.

— Сущая правда, что Капуста! Каким ветром занесло? Кто сказал, что меня здесь искать надо?

— Нигде пристать не дают! Я тебя, Степан, наугад крикнул.

— Что с тобой за ватага? Хана воевать собрались?

— Глядя, на что повернет!

— Ха-ха! — откликнулся Степан басом.— Многолюдна ватага для такого похода.

— Дай с вами плыть! — бросил Капуста.

— Плыви!— бросил Степан Ляпа.

Веревка скользнула по борту. Лодку, едва не опрокинув, отбросило за корму струга.

Мостырь глаз не мог оторвать от Капусты, потрясенный его могуществом. Не раз с невыразимыми желаниями  следил  с  колокольни  за  полетом  новгородских стругов, когда проходили они мимо города на Волгу в пути южные или с юга на север, на Ладогу, а там через Волхов в Новгород. Если приставали к причалу, сбегался на богатое торжище заморскими товарами весь город.

— Со Степаном Ляпой ходили мы в Студеное море,— рассказывал Капуста.— Меж льдов пробирались в такие края, где из воды золото можно черпать.

— Начерпал? — спросил Пересвет.

— Сначала надо туда дойти, а потом черпать... Два года плыли. Год туда да год обратно. Зимой там полная ночь, солнце не всходит, и кругом лед. На сани ставили струги! Мы со Степаном старые товарищи.

Степан разрешил подняться прибившимся к каравану витязям на струг.

Степан спросил у Капусты:

— Кто с тобой? Куда собрались?

Капуста развел руками.

— Сошлись на дорогах, а куда идем, того не знаем. От язвы спасались, а она везде. Все города закрыты.

— У нас язвы нет! Вы не принесли бы.

— Да вот идем, не споткнулись... Принимай в ватагу!

— Тебя знаю, ходок мне известный.

Степан окинул взглядом остальных. Сломался взгляд его черных глаз о спокойный взор Боброка.

— Князь  без  княжества — изгой! — сказал   Боброк.

— Кто ж согнал со стола? Мы можем и поставить на стол!

— Орда согнала! Княжить мне в Галиче, из рода я Даниила Романовича, короля и князя галицкого. Слыхивал о таком?

— Слыхивал, что и Батый его побаивался...— ответил Степан.— Орда много кого сгубила, ее бить надо, а не кланяться ордынцам.

— И я говорю, что бить надо! — молвил Боброк и усмехнулся.— Вот и пойдем с нами бить, покудова князья соберутся.

— Князья — это еще не вся Русь, князь! Вот когда Русь подымется, мы передом пойдем.

— Русь поднимет только могучий князь, князь над князьями.

— Был такой! Он нас босыми перед своим лицом ставил. Симеон Гордый, да вот помер. Ныне опять все вразброд пойдут!

— Но надолго! — поправил Боброк.— Время приспело всем под одну руку собираться.

— Найди мне эту руку! — усмехнулся Степан.— Пойду.

Караван вел Некомат, сурожанин. Заморский гость нанял новгородскую дружину отвезти товар с Варяжского моря на кочевье великого хана. Откуда он родом, никто не ведал. Знали новгородцы, что возит он товары по всему волжскому пути, от Сарая до Ладоги, нанимает струги и лодии до Каспийского моря. Возит товар с моря Варяжского и из южных италийских стран. В сделках верен слову. В молодых летах, а ухватист, как мудрый старик. Черняв, ростом невысок, будто бы даже и горбат.

Степан Ляпа смолоду покоя не искал. Ходил на ушкуях с ватагами. До Казани в один мах долетал, грабил Кострому, Ярославль и Орду не боялся пограбить. А когда наскучит на Волге, уходил вверх по Каме, привозил соболей, бобров, горностаев. Пробирался до Студеного моря, проникал в Обь, знали его и в Орде, и в неметчине, и дикие народы по далекому ледовому берегу.

Ватага — лиха, но и сам рукаст. В бой идет с топором, рубит любой доспех, один десятерых стоит в рукопашной, топор его не каждый в руке удержит, по заказу кован, на обушке крюк — всадника с коня скидывать. Конного боя Степан не признавал, ходил в набеги реками на ушкуях. Ватага — четыреста воинов. Каждого сам подбирал, допреж того, как к нему попасть, надобно прославиться, сходить не в один набег.

Новгородский ушкуйник — то воин особого склада. Нужды ни в чем не имеет, из набегов привозит богатую добычу. Ватаган — человек, избранный не только за удальство, все удалы,— за мудрость, за знание мест, за властную руку, за умение руководить боем. Ни в доспехе, ни в оружии ушкуйники себя не ущемляют. В Новгороде оружейные умельцы любой заказ исполнят, а если что приглянется у иноземных гостей, перекупят и у них.

У каждого воина полный доспех. На кольчуге дощатая бронь, на плечи напущены железные брусы, из-под шлема на кольчугу опускаются плотные оплечья, у кaждого железная маска с прорезью для глаз, на руках кольчужные перчатки, кольчужные поножи до коленей закрыты железными дощечками. У каждого щит с тарчем. Тарч остр, бьет, как копье. У каждого рогатина — колющее и режущее копье, да еще с крюком над широким лезвием, чтобы ссаживать с седла всадника. У каждого тяжелый боевой топор, за поясом широкий нож. Меч не нужен. Ушкуйники бьют врага издали, а если сойдутся, то совсем близко. Левой рукой выставляют щит с тарчем, правой рушат топором. Сила ушкуйников в самострелах со стальными луками. У каждого на поясе крюк для оттяжки тетивы тугого стального лука. Стрелы целиком выкованы из железа. Удар такой стрелы, что удар копьем.