Помоги проекту - поделись книгой:
Сибирский кооператив 20-х годов работал под фирмой «Интеграл» — и сейчас сибиряки знают и помнят {49} это название. Он основывал на Тазу и «избы» и «фактории»; «Изба Интеграла» получила свое имя так же естественно, как, может быть, задолго до того ее ближайшая соседка «Изба Андреева».
Видите? «Тайна» раскрылась очень легко и просто, но добраться до нее удалось лишь потому, что загадочное имя возникло совсем недавно. За сорок лет человеческая память не успела забыть, как это произошло. В наше время почти каждое событие мира отмечается в печати: про все теперь пишут в газетах, печатают в книгах. Все попадает в справочники и словари... Да, кроме этого, за три-четыре десятка лет и с самим именем еще не успело произойти ничего особенного: слово «интеграл» сохранилось в своем первоначальном виде.
А представьте себе какое-нибудь имя, которое родилось на свет не сорок — четыреста лет назад. Тогда не было ни газет, ни книг. Никто не вносил новые имена ни в словари, ни в справочники — особенно, когда речь шла о захолустных, глухих, еще только обживаемых местах. Русский человек, поселяясь в Сибири среди тамошних жителей, давал месту свое, не понятное им имя, а они изменяли его по-своему, и до следующих поколений оно могло дойти «похожим на себя до неузнаваемости». Поди попробуй теперь, через четыре века, разгадать тайны таких имен, дознаться, откуда они взялись и что значили первоначально?
Такое, конечно, происходило не только в Сибири, не только у нас — всюду на земном шаре. Вот есть в Эльзасе, в нынешней Франции, городок с полунемецким (Эльзас — пограничная область, много раз переходившая из рук в руки) населением, говорящим на немецком языке. Он называется Цáберн (по-французски — Савéрн). Ни немцы, ни французы не могут, опираясь на {50} свои языки, объяснить это непонятное имя: ни там ни тут слово цаберн
Изба Интеграла? А почему не сарай Дифференциала? Ответьте на этот вопрос!
— саверн — не имеет значения, и непонятно, откуда оно взялось.
А топонимисты доискались все-таки до его начала. Давным-давно, примерно в начале нашей эры, когда тогдашнюю Галлию и часть германских земель завоевали римляне, они проложили повсюду свои отличные дороги — единственные дороги в варварских, дикарских землях. В том месте, где стоит сейчас горный городок Цаберн, был либо перекресток таких дорог, либо какой-то остановочный пункт. Три римских трактирщика (они всюду таскались за медношлемными легионами Рима) открыли в этой дичи и глуши три придорожных постоялых двора, три кабачка, три таверны, или, по-древнеримски, трс табéрнас.
Узнаёте в этом табернас первоначальную форму нынешнего эльзасского Цаберн’а? Подумайте, какие сложные процессы должны были произойти, чтобы одно название превратилось в другое. Подумайте, какой глубокий интерес представляет сохранение древнего имени на протяжении стольких веков, пусть хоть в трудно узнаваемом виде: ведь через него, как через окошко, можно заглянуть в жизнь, протекавшую почти два, а то и два с лишком тысячелетия назад! Подумайте, легко ли было топонимистам раскрыть историю этого имени; какое блестящее знание прошлого, какое виртуозное владение древними и новыми языками понадобилось для этого... Подумайте и низко склоните голову перед топонимикой...
Может быть, вы думаете, такие задачи встречаются не так уж часто? Они возникают на каждом шагу.
Несколько лет назад я, перечитывая одну из книг великолепного писателя-географа В. К. Арсеньева «В Уссурийской тайге», наткнулся на сообщение, которого не замечал раньше. Оказывается, в бассейне реки Уссури, за десятки километров от ближней железной дороги, Арсеньев в начале нашего века обнаружил маленькое селение, скорее стойбище, Паровози [23]1.
Путешественник выражает полное недоумение по этому поводу. Никакие «паровозы» в те времена не {52} только не ходили в этих местах, но, безусловно, не были даже известны местным жителям. Никто из них не ездил на поездах, во сне не видел их. Но имя-то «Паровози» — налицо? Оно требует объяснения! А подите найдите его...
Великолепная, Великолепная, но и мучительная наука топонимика!
Нет, в самом деле, неужели вам не нравится это название: Печалька? Когда я впервые услышал его, мне сразу полезли в голову сказочные образы... Глухая глушь; над тихой речной заводью сидит, охватив колени руками, грустная девочка, бедная Аленушка... «Братец Иванушка, где ты? Речка Печалька, расскажи, где он?» Бывают же на свете красивые имена мест! [24]2
Однако топонимика рассуждает так: красота — прекрасное дело, но истина дороже всякой красоты! Сейчас вы узнаете, как воды речки Печальки унесли с собой мои сентиментальные восторги... Зато они одарили меня другим наслаждением.
Но начинать придется не с Печальки, а с Кия-Шалтыря.
«Понимаете, есть такой Кия-Шалтырь... Далеко ушел он от областного центра, от районных городов, от сел и деревень Кемеровской области, подобрался к Красноярскому краю...»
Так неожиданно начинался в «Литературной газете» за 13 октября 1963 года подписанный журналисткой М. Белкиной живой и интересный очерк, посвященный одной из сибирских новостроек. Очень весело, очень красочно М. Белкина рассказывает о двух своих, за три последних года, визитах в этот самый Кия-Шалтырь.
В 1960 году она с большим трудом туда добралась: никаких дорог не было.
«И врезались мне в память избушки. Тайга. Гора. Дождь. И еще — грязь. Грязь там особая, кия-шалтырская. Зазевался, и — нет сапог: стянет «глина четвертичного отложения, категория крепости — два-три», как пояснили мне топографы». {53}
В 1963 году М. Белкина прикатила в Кия-Шалтырь уже автобусом, по великолепному — «само под колеса стелется» — шоссе. Еще сквозь автобусные стекла на месте избушонок-развальцóв она увидела бетонный большой мост через реку, за рекой — город с двухэтажными домами, с гостиницей и парикмахерской...
« — Что, не признаете, как тут было?
Тайга была...
Спрыгнула с автобуса и увязла в грязи. Глина, «четвертичного отложения, категория крепости два-три»...
— Узнаю Кия-Шалтырь.
— Это — Белогорск!
— Белогорск?
— Комиссия из Кемеровской области приезжала, постановила: переименовать. Потому как неизвестно, что Кия-Шалтырь обозначает. Можно ли доверять географическому названию?»
А в самом деле — можно ли? Я говорю о таких случаях, как этот, когда название выглядит вовсе непонятно, и неизвестно, ни откуда оно взялось, ни что может значить.
Пусть корреспондентка «Литературной газеты» М. Белкина ведет за собой читателей по новенькому, только что вылупившемуся на свет, как из яйца, городку, получившему сразу два спорящих друг с другом имени,— мы задержимся над этим интригующим вопросом: доверять или нет?
Имя нового городка непонятно. Для кого? Для тех людей, которые в наши дни работают в этих местах, управляют строительством, возглавляют администрацию в области и в соседнем Красноярском крае. Для русских людей.
Оно непонятно им по двум причинам: во-первых, появилось оно очень давно, и, во-вторых, дано оно было месту как раз не русскими и не на русском языке. Кем же, и на каком? Не думайте, что установить это так уж просто!
Когда русский человек впервые появился здесь — а это было во времена Ермака Тимофеевича, может быть, чуть позже, — он застал тут древнее население края, немногочисленное, но издавна считавшее эти места своей родиной, знавшее их как свои пять пальцев и давно успевшее окрестить по-своему каждую падь в го-{54}рах, каждый порог на реках, каждый обрыв и крутояр над их течением. На своем языке или — на своих языках?
Дело в том, что до прихода русских история этих мест была не простой и не однообразной. Тут жили рядом друг с другом, соперничали, теснили одни других многие племена разного происхождения: и тюркские — чулымцы, хакасцы, шорцы, — и селькупские, близкие к ненцам, к северным финским народам. Приходил один народ, крестил горы и реки по-своему. Вытеснял его другой — перекрещивал их на свой лад, иногда просто заменяя имя другим, иной раз переделывая его на новый манер, а порою оставляя старое название: «Кто его знает, в честь какого бога или духа назвали место наши предшественники? Может быть, их бог был очень сильным и обидчивым? Дадим его жилью другое имя, а он рассердится и покарает нас... Пусть уж все остается как было...»
Затем появились русские и стали поступать примерно так же. И в результате образовалось великое множество проживших долгий век имен, когда-то, на каком-то языке имевших очень точное (и, вероятно, совсем простое, даже проще, чем по правилам «Таинственного острова» приданное) значение, но затем, при переходах от народа к народу, при сложных скрещениях и изменениях, превратившихся в малопонятные, хотя и звучные, чистые названия.
То, что некогда было значимым словом, именем нарицательным, а нередко и сочетанием слов, превратилось в имя собственное, не имеющее никакого определенного смысла. По крайней мере, значение это, глубоко спрятанное внутри имени, недоступно никому из людей, сегодня его произносящих... Но ведь оно же было известно когда-то? Оно таится там, в глубине этого пустого скопления звуков. И что, если в какой-то момент оно вырвется оттуда, воскреснет?
Все знают: имена бывают очень различными и по своему смыслу, и по той эмоциональной окраске, которую люди в них вкладывают. Нередко они строятся, чтобы передать преклонение, восторг человека перед удивительным, поразившим его воображение произведением природы: озеро Красавица, гора Высокая, ключ Малиновая вода, речка Серебрянка, деревня Красный Холм, река Красивая Меча... Красиво! Но ведь встречаются {55} на карте и мира и нашей страны названия совсем другого сорта и смысла. Помните у Некрасова в «Кому на Руси жить хорошо» деревни Горелово, Неелово, Разутово, Знобишино, Дырявино, Заплатово, Неурожайка? Хороши имена?
Не следует думать, что это вымысел поэта, что имена придуманы «для агитации»... В газете «Правда» (4 августа 1964 года) сообщалось об Указе Президиума Верховного Совета Белорусской ССР. Этим указом заменялись новыми старые названия деревень, таких, как Бесхлебичи в Пинском районе, Свиноупы (Городкский район), Неумываки (Минский), Гниляки (Глубокский)... На Полесье, по свидетельству газеты, до наших дней дожили поселки Мохоеды и Короеды, были в Белоруссии деревни Горечь и Скорбичи, Голодница и Синебрюхи. Я сомневаюсь, чтобы это название тоже имело неодобрительное значение. Вряд ли «синее брюхо» может быть признаком нищеты или голода. Не связано ли имя деревни с обычаем носить какие-либо синие жупаны или с прозвищем ее основателя: он спокойно мог передать его своему потомству. Но все может быть; так или иначе — имя, не вызывающее умиления.
Это характерно не только для старой России: подобных «плохих» имен хватало и хватает повсюду. У немцев не так давно еще существовали населенные пункты Ангст унд Нот, то есть «Страх и бедность», даже «Страх и нужда» и Гибиснют (не берусь точно перевести; нечто в духе: «Неподаваловка милостыни»). У американцев есть и Грейт Мизери Айлендс — «Острова великой нищеты», и Уорри — «Тоска». Французское местечко Крэвкёр лё Гран, расположенное неподалеку от Парижа (Арамис в «Трех Мушкетерах» застрял тут, во время путешествия трех друзей в Англию за бриллиантовой подвеской королевы), носит имя, означающее «Великая досада».
В Средней Азии у нас имеется место, с приятным названием Барса-Кельмез — «Пойдешь, так не вернешься». Была до революции на Военно-Грузинской дороге скала «Пронеси, господи!». Таких испуганных, неодобрительных, презрительных имен сколько угодно.
Кто может поручиться, что имя Кия-Шалтырь относится к первой, а не ко второй категории топонимов, что его изобретатель хотел запечатлеть в нем свои хоро-{56}шие, радостные, а не гневные, не горестные или связанные с глубоким отвращением чувства? Во всяком случае, прибывшая из Кемеровской области комиссия, по-видимому, такого ручательства дать не могла... А что, если Кия-Шалтырь на каком-нибудь, комиссии не известном, но ученым, может быть, и знакомом, местном языке означает что-либо вроде «Поселишься, жив не будешь», или: «Да будь ты проклят!», или что-либо еще почище?
Конечно, пока такое название носила бурно плещущая в таежных распадках река, беды не было никакой, Кто знал эту речку? Десятка два лесных охотников. Да именуйся она «Черная грязь» — пусть «Черная грязь»; «Прыжок росомахи» — и то не плохо...
Но все переменилось в наши дни. Недавние «чертовы кулички» становятся советской стройкой. Там, «куда Макар телят не гонял», ревут трактора и бульдозеры. Вчера имени Кия-Шалтырь не знали даже географы, Сегодня о нем написано в газетах, завтра радио расскажет о нем всему миру... И вот уж зарубежные картографы выписывают каллиграфическим почерком на новых картах слово «Kyja Chaltyr», и они вводят его во все справочники, и уже пишут о «кия-шалтырских нефелинах» [25]1, о тамошних бригадах коммунистического труда... И внезапно какой-нибудь старичок профессор открывает людям: «А слово-то это по-шорски или по-хакасски означает, скажем, «поди к черту» или «пропади ты пропадом»... Получится конфуз! Так не лучше ли поступить осторожнее: махнуть рукой на историю, оглянуться вокруг и подобрать (опять-таки в согласии с инженером Смитом) какое-нибудь самое обыкновенное, ничем не примечательное, всем понятное имя из тех, что говорят «об очертаниях, о каких-либо особенностях» места?
Тут наш вопрос, как река, разделяется на несколько протоков. С одной стороны, хорошо ли, что в нашей стране есть, как оказывается, имена, никому не понятные? Много ли их? Не следовало ли бы давным-давно их «расшифровать»?
Есть, как видно, и имена просто неизвестные или малоизвестные: вот же никто не знал до поры, до времени, что кто-то где-то зовет что-то (реку, ущелье, скалу) именно так: Кия-Шалтырь. {57}
Я сейчас не буду останавливаться на этом. Скажу лишь коротко: да, и непонятных и неизвестных имен у нас куда больше, чем известных и растолкованных. Это, разумеется, нехорошо: их приведение в известность и объяснение как раз и должны составить основную задачу нашей топонимики; ее хватит на множество специалистов и на долгие годы.
Но, с другой стороны, а не правильнее ли было бы, если бы местные администраторы, в Кемеровской области или в любом другом месте, столкнувшись с такой довольно обычной загадкой, вместо того, чтобы решать дело росчерком пера, все-таки обратились бы к специалистам, спросили бы у них: «А не ведомо ли кому-нибудь, что же все-таки может значить, какому народу принадлежит, на каком языке было создано таинственное, как заклинание, имя «Кия-Шалтырь»?
Тоже скажу коротко: конечно, так и следовало бы всегда поступать, но, к сожалению, русская топонимика еще очень далека от возможности на каждый такой запрос ответить быстро, точно и уверенно.
Наконец, как же поступили с подозрительным Кия-Шалтырем, и хорошее ли решение было найдено?
Решение было принято далеко не самое лучшее. Взглянули на карту или поговорили с местными людьми. Заметили, что неподалеку от Шалтыря есть вполне благополучная по названию гора Белая (что значит это слово — объяснять не надо), и окрестили новостройку Белогорском.
Чýдное имя! Есть уже один Белогорск в Крыму, есть другой Белогорск где-то совсем близко, в Казахстане, что ли... Есть неисповедимое число всяких других «горсков» (Зеленогорск, Светогорск, Дивногорск, Каменногорск — без конца и края, на севере, на западе, юге и востоке СССР). Такие имена надо давно уже запретить давать: скука сплошная! Но зато спокойно: никаких тайн, никакой прошлой истории, все ясно, как луна! [26]1 {58}
Прочитав статью М. Белкиной, я заинтересовался злополучным именем: а как бы все-таки узнать, откуда оно и что значит? Я написал самой журналистке, но она, естественно, сообщила, что ей это неизвестно. На месте ей объяснили, будто «алтырь» по-шорски — «золото», а что такое «ш-алтырь», никому неведомо. Я, как и в случае с Артеком, стал бить челом ленинградским туркологам. Туркологи тоже не обрадовали: «Если бы имя было Кияш-Алтырь, то Кияш в некоторых тюркских языках значит «солнце», а алтырь — склон холма... Однако на деле-то существует не кияш и не алтырь, а Кия-Шалтырь, приток реки Кии. Увы, это отпадает... А хорошо бы: «Солнечный склон», «Красная горка»... По другой версии, в других тюркских языках «кия» может значить «смелый», «храбрый», а «шалтырь» — «искусный противник, умеющий ловко ставить подножку в борьбе». Тоже неплохое имя для бурной реки, но беда, что такое значение можно встретить у киргизов, казахов, тувинцев, а никто из них тут никогда не живал... Но...
Самые же авторитетные знатоки этих языков просто качали головами и отказывались высказывать даже предположение; что ж, так, без точных оснований, гадать на бобах? Осторожность больших ученых бывает для профанов мучительной...
Во все это время я сотни раз разглядывал карты и этих, и окрестных мест, стараясь установить границу между племенами и народами, составить себе представление о других, рядом встречающихся именах... Взгляд мой бродил не только до Ки, впадающей в Чулм, не только вдоль Чулма — притока Оби, но и по соседним рекам. Вот тут-то и попалась мне на глаза впервые приятная речушка Печалька, приток Таза, реки, текущей параллельно великой Оби. {59}
Как и вы, я умилился, было. Но умиления этого хватило мне (хватило бы и вам, будь у вас перед глазами карта) буквально на считанные минуты. Почти тотчас же я перевел взгляд на другие притоки Таза и ахнул... Вот их недлинный перечень:
ПЕЧАЛЬКА, КАРАЛЬКА,
СИЛЬКА,ПЮЛЬКА,
ТАЛЬКА,ЧОСАЛЬКА (и озеро ЧОСАЛЬ),
ВАТЫЛЬКА,ВАРКА-СИЛЬ-КЫ,
ПОКОЛЬКА,ОЛЯГАЙ-КЫ.
Я думаю, при первом же взгляде на этот список вы подумаете: «А ведь русское слово «печаль» тут, пожалуй, ни при чем!» И впрямь, из десяти слов-названий только одна Печалька как будто содержит в себе русскую основу. Остальные образованы явно не от русских корней; что может значить «ватль», «карáль», «пль»? Видимо, сходство тут совершенно случайное; простое созвучие — и только. И особенно подтверждают это два факта: во-первых, наличие рядом с речкой Чосалькой озера, называемого Чосаль, и, во-вторых, присутствие таких, похожих и не похожих на остальные восемь, названий, как Варкасилькы и Олягайкы... «Кы», а не «ка»...
Наткнувшись на все это, я призадумался. Целый ряд рек имеет названия, которые в русской передаче оканчиваются на «—ка». Это — раз. Рядом есть речки, имена которых, уже не так сильно обрусевшие, не «оканчиваются на «— ка», а состоят из двух или трех слов, последним из которых является «кы». Это — два. Наконец, там же лежащие озеро и река отличаются тем, что озеро зовется просто Чосаль, а речка — Чосалька. Где-то я встречал что-то подобное...
Конечно, встречал, и неоднократно. Посмотрите на карту Дании — почти все реки ее кончаются на «о» Нерео, Суко, Оденсео, Конгео, Гудено... Странно? Нет! На других картах их имена написаны так: Гуден-о, Нере-о, Оденсе-о, а в датско-русском словаре вы узнаете: слово «о» по-датски значит «река, вода»... Забавно при этом, что, если я не ошибаюсь, в Дании есть и озеро Гуден, рядом с рекой {60} Гуден-о; совершенно как Чосаль, при Чосаль-ка... А в Швеции?
Многие шведские реки «кончаются» на слог «—эльв», то есть, иначе говоря, называются «Пите-эльв» — «река Пите» или «Луле-эльв» — «река Луле». Так не похоже ли, что и наше «—ка» в Печаль-ка есть только русская переделка слова «кы», которое на каком-то забытом теперь местном языке могло значить то же самое: «река»?
После долгих мытарств я получил наконец адрес человека, высокоученого и способного растолковать мне значение моего «Кия-Шалтыря». Им оказался профессор Андрей Петрович Дульзон в Томске. Профессор известен как наилучший знаток западно-сибирской топонимики, и я рискнул потревожить его.
Ученые — любезные и обязательные люди. Очень скоро я получил ответ, и этот ответ разрешил проблему не только самого Шалтыря, но попутно и милой речки Печальки.
«Глубокоуважаемый Лев Васильевич! — писал А. П. Дульзон. — Название Кия-Шалтырь образовано, вероятно, от названия речки Кийский Шалтырь... Вторая часть этого названия — шалтырь — тюркского происхождения... из кызыльского наречия хакасского языка и имеет значение «блеск, блестеть» (по-хакасски — «чалтыра»).
Название реки Кия, притоком которой является Шалтырь, в русский язык вошло тоже из тюркского (чулымо-тюркского) языка, где оно употреблялось в форме Кысу или чаще всего просто Кы. Русские заменили непривычный звук «ы» после «к» на «и» (а вы замечали ли, что в нашем языке «ы» после «к» не встречается?—
Радость моя, как говорится, не поддавалась описанию. Кия-Шалтырь, как выяснилось, — отличное, спокойное название. Оно значит: «Блестящая река», «Река блеска» — чего же лучше?!
Новый город отлично может унаследовать его. И тогда этим будет достигнуто сразу два результата: во-первых, он будет носить не стертое, как пятак, в десятках мест повторяющееся, стандартное имя, выдуманное по принципу наименьшего сопротивления, а имя красивое, своеобразно звучащее, свое, особенное. И, во-вторых, будет соблюдено необходимое почтение к прошлому не только русского, но и других народов нашей страны.
Кузнецкий Алатау, Горная Шория, Хакассия — удивительные места, со своей особенной историей. Они овеяны былями тех — пусть малочисленных, но мужественных и гордых — сибирских народов, которые жили в этих местах, знали их, нарекали их воды и долы задолго до того, как сюда пришли русские.
Русский народ — советский русский народ — хранит в памяти предания не только своей собственной старины; ему близка и дорога история и его близких или дальних братьев, племен и народов, пути которых с некоторого времени слились с его историческим путем. У русского народа нет и быть не может стремления стирать с карты Родины имена, которые нанесены на ней этими братьями.
По-моему, следовало бы вернуть Кия-Шалтырю его сложное и красивое исконное имя, а впредь, когда встанет вопрос о переименовании любого места, прежде чем раз отрезать, семь раз примерить свои действия. С кем вместе примерить? Со знающими топонимистами.
А что же с Печалькой? Ну, с ней-то спокойно. Ее {62} никто не собирается переименовывать. И хорошо. И пусть она невозбранно течет рядом с Силькой и Талькой, возле Котыльки и Ватыльки, около Покольки и Каральки, неподалеку от более причудливых Варка-Силь-кы и Олягай-кы... Вот они бегут по тайге и по карте, как стайка веселых лесных девчонок, и шумят и журчат по-своему. Но топонимика переводит это их журчание на общепонятный язык.
Да, несомненно, в каждом из их имен завершающий его слог «ка» — это старое селькупское, самоедское или остяцкое — «кы» — река. Из селькупских языков оно перешло в тюркские, войдя в состав и тюркских имен. Когда это случилось, это «кы»уже утратило ясность смысла; теперь оно могло свободно сливаться с другими, тюркскими элементами. А затем прибывшие сюда русские, не владея ни селькупскими, ни тюркскими языками, взяли те же имена на вооружение и неминуемо постарались сделать их хоть отчасти, хоть по форме похожими на русские слова. В одних случаях они превратили чуждое им созвучие «кы» в удобное и приемлемое «ки», снабдили его русским окончанием «я». В других — сделали из него окончание женского рода существительных «—ка», и все утряслось к общему удовольствию.
Топонимист же приходит сотни лет спустя и кропотливо собирает эти переработанные имена, и очищает их от последующих языковых напластований, и вдруг обнаруживает следы пребывания того или другого племени там, где его давно нет, где уже все позабыли о его давнем или недавнем присутствии. Племя ушло, а имена, данные им, сохранились: «Несколько выше и ниже устья Кии, — пишет мне А. П. Дульзон, — встречаются еще другие гидронимы селькупского происхождения. На Нижнем Чулыме были две остяцкие (самоедские) «инородческие» волости».
Были! Теперь их нет, но о том, что они были, свидетельствуют сохранившиеся имена. Надо как можно быстрее зарегистрировать, закрепить, расшифровать и объяснить их, пока излишнее рвение малоосведомленных людей не превратило их всех в никому ничего не говорящие «Белогорски». {63}
Не создалось ли у вас устрашающее впечатление: за какое географическое имя ни возьмись — каждое из них представляет собою непонятную загадку, требует мучительных усилий для своей расшифровки?
Так это или не так?
Стоит бросить даже беглый взгляд на карту РСФСР или на любой перечень существующих у нас географических имен, и вам бросится в глаза две ясно отграниченные группы их: понятные и непонятные. Или, лучше сказать, совершенно понятные и вовсе недоступные пониманию. Между этими двумя противоположностями можно указать множество имен «средних», которые, так сказать, «от ворон отстали и к павам не пристали». В самом деле: вот перед вами имя города Владивосток. Нет надобности размышлять над его происхождением, значением, формальным составом. Оно построено из двух слов, чисто русских. Слова эти — «владеть», и «восток». Значение их сочетания связано со стремлением Российской державы проложить себе прямой путь к Тихому океану; Владивосток значит: «опорный пункт страны на Дальнем Востоке», «крепость, помогающая овладеть Востоком, утвердиться на нем [29]1.
Не представляет трудностей определить и время возникновения этого имени: XIX век, время окончательного закрепления России на дальнем тихоокеанском побережье Азии. Словом, тут ясно и бесспорно все от начала до конца.
А теперь от дальних окраин обратимся к самому центру, самой сердцевине Руси. Вот верховья Волги, место древнейших русских поселений. Возле старинного Ржева впадает в Волгу небольшой приток, мало чем примечательный. Протяжение у него незначительное — около сотни километров. В справочниках о нем говорится с несколько пренебрежительной краткостью: «Берега у истоков низменны, в нижнем плесе — каменисты и возвышенны. В 20 верстах от устья есть малый порог...»
Видимо, ничего любопытного... Да, кроме названия, потому что имя этой текущей по старым тверским зем-{64}лям чисто русской речки несколько странно: Молодой Туд.
Что такое «молодой», не требует разъяснений. Но сможете ли вы хоть примерно подсказать мне, что может значить слово «Туд»? А раз вам это неизвестно, то и самое сочетание «тýда» с «молодостью» повисает в воздухе: как и откуда оно появилось на свет, нам с вами непонятно.
Этот гидроним (имя реки, озера, источника) интересует меня очень давно. Я копался во множестве источников, наводил справки, строил предположения, но тщетно: и сейчас мне неизвестно, что такое «туд» и почему он так молод.
Любопытно: на реке Туд стоит село Молодой Туд. В нем живет немало народа; его имя ежедневно поминают тысячи соседей. Все «тудичи» с детства до старости смотрят на реку Молодой Туд, купаются в ее волнах, пьют ее воду, ловят ее рыбу и представления не имеют, отчего они, река и село, называются так. На фронте я встретил почтенного майора, прирожденного «туднина»; он очень удивился, узнав, что я считаю имя его родного села странным. «А чего странного? Туд и Туд... Мало ли, как разные места называются: вон город Ржев тоже — поди разбери, что его имя значит...»
По-своему он был, если угодно, прав, этот майор. Конечно, название Туда, притока Волги, непонятно, но разве самое имя Волга много яснее, чем оно? С легкой руки А. П. Чехова фраза «Волга впадает в Каспийское море» считается образцом утверждения бесспорного до бессмысленности. А в то же время вряд ли кто-либо из моих читателей возьмется растолковать значение обоих упомянутых в ней имен.
Ленинград — очень ясно: город Ленина; Петрозаводск не вызывает недоумения: завод, построенный Петром Первым, город при этом заводе. Таких имен очень много: город Иваново, гора Магнитная, гора Благодать, город Днепропетровск... Мы отлично понимаем значение даже нерусских, иноязычных названий, когда они относятся к этому «открытому» разряду: «Порт Дарвин» — в честь великого Ч. Дарвина; «Ботани-бей» — «бухта растений, ботаническая бухта», «Сан-Франциско» — «город святого Франциска». {65}
Но рядом с каждым из этих «прозрачных» по значению названий мы в любой миг можем поставить хоть два, хоть три, хоть десять имен, смысл которых от нас скрыт и значение абсолютно неясно.
Ленинград понятно каждому, а вот что может значить слово Москва — подите растолкуйте.
Петрозаводск не вызывает сомнений, но смысл названия озера, на котором оно стоит — Онéго, вряд ли хорошо известен вам.
Города Иваново, Владимир, Ярославль — не требуют (или почти не требуют) комментариев. Но города Суздаль, Галич, Углич, Ростов, расположенные тут же поблизости, носят названия очень мало понятные.
Гора Магнитная — проще простого, гора Благодать — тоже. Но не будем уж ссылаться на имена гор Кавказа или Алтая: возле них живут иные племена; возьмем чисто русские области: Псковщину, Новгородчину... Гора Судома, горы Валдай — что это значит? Что значат названия таких исконно русских городов, как Тверь (его новое имя Калинин, кажется, понятно всякому), Псков, Порхов, Калуга, Тула, Кострома, Вологда, Пермь, Вятка, Рязань, Пенза, Тамбов? Посмотрите, какая странность: добрая половина (если не большая часть) самых старых, самых русских поселений нашей Родины носит названия, значение которых мы отказываемся опознать.
К именам этого рода никак не применишь всего того, что мы говорили, рассуждая о названиях «Таинственного острова» — ясных, понятных, организованных по нескольким очень точным правилам и от этого сáмого несколько скучных. Про наши имена никак не скажешь, что они скучны, какое там!
Как вам понравится село, именуемое Новая Ляля, а такое название встречается в Свердловской области. Что вы думаете о происхождении и значении имени Майор-Крест: вы найдете его далеко от Москвы, в Якутии. А река Мокрая Буйвола? Это не из юмористического рассказа: она течет себе, где ей положено течь, на Северном Кавказе. А другая река — Мачеха, в Поволжье, а населенные пункты: Материки (Волог. обл.), Марсята (Свердл.), Люксембурги (Гру-{66}зия)? А уже упомянутое мною Паровози? Как образовались они, кто их придумал, почему и зачем?
Поделиться книгой: