Помоги проекту - поделись книгой:
В оконнице от гула дальнего выстрела звякнуло стекло. Еще и еще...
Три пушечных удара, похожих на деловитый успокоенный лай крупного пса...
— Пойти поглядеть, — сказала Наташа, бросив коклюшки.
Веня бежит впереди сестры на волю. Через крыши в море далеко виден чужой пароход, убегающий поспешно к весту. А «Владимир», послав три снаряда вслед убегающему врагу, повернул обратно, закрыл пары, поставил паруса и, окрыленный удачей, возвращается в бухту.
— Вот как мы вас! — кричит Веня.
— Да уж от тебя попадет и туркам, и англичанам, и всем! — обнимая брата и целуя его, говорит улыбаясь Наташа.
Отщипнув ягодку винограда с ветки, Наташа попробовала и сказала:
— Пора виноград резать... Пойдем-ка, милый, в горницу — я буду кружево плести, а ты мне сказку скажешь.
— Сестрица, я не хочу сказывать сказку, я сбегаю на Графскую пристань — посмотрю: не попало ли во «Владимир».
— Нельзя, батенька не велел!
— А ты ему не сказывай.
— Он и так узнает.
— А я сам убегу.
— Я тебе убегу! Идем, Венька.
Наташа хватает Веню за руку и тащит в дом. Он упирается, рвется, кричит...
— Что за шум, а драки нет? — воскликнул, входя во двор, матрос в бушлате и высоких сапогах.
— Стрёма, здорово! — кричит Веня. — Ура! Вот как их «Владимир»-то...
Наташа отпустила руку Вени — он кинулся к Стрёме и начал его тормошить и дергать.
— Здорово, братишка!
Матрос отстранил Веню рукой, снял шапку и поклонился:
— Здоровеньки ночевали, Наталья Андреевна!
— Спасибо. Как вы?
— Благодарим покорно, ничего...
— По делу к батеньке или так?
— Дельце есть до вас самой, Наталья Андреевна.
— Какие же могут быть у вас до меня дела, Петр Иванович? — потупив взор, спросила Наташа.
Стрёма надел шапку, посмотрел на стену, увитую лозой, и сказал:
— Созрел у вас виноград-от. Пора сымать...
— Как маменька велит.
Стрёма молча посмотрел внутрь своей шапки, где на донышке написан номер «232» и фамилия «Стрёмин».
Наташа лукаво улыбнулась:
— Коли дело есть, говорите. Мне некогда, надо кружево плести... Пожалуйте в хату, — пригласила Наташа.
— Дело-то есть, — говорил Стрёма, не решаясь следовать за Наташей. — Шли мы мимо — в штаб нас послали, так по пути... Очень желательно взглянуть на вашу работу. Уж очень хорошо у вас выходит взволнованное море и корабли.
— Это дело маленькое... Да ведь вы уж сколько раз глядели. Посмотреть не жалко. За показ денег не платят... Веня, — обратилась Наташа к брату, — ты слазь-ка на крышу, посмотри чего еще...
Веню не так просто поддеть на крючок.
— Да, на крышу! А только что бранилась, что я упал...
Сообразив, что можно поторговаться, Веня прибавляет, подмигнув матросу:
— Я бы на Графскую вот сбегал, пока у вас тары-бары, разговоры, да ты не велишь.
— Пускай братишка сбегает! — просит Стрёма у Наташи.
Она нахмурилась:
— Нельзя. Бывайте здоровеньки.
Повернулась и ушла, не затворяя двери.
— А ты иди, не бойся! — шепнул матросу Веня.
Стрёма шагнул вслед за Наташей в дом. Веня последовал за матросом. Наташа уже сидела у окна за работой. Стрёма остановился у нее за спиной и, глядя на ее тонкие пальцы, вздохнул:
— Дивная работа!
На синем фоне подушки в сплетении тончайших нитей рисовались пять кораблей. Они весело неслись под крепким ветром на раздутых парусах по курчавым волнам, а в прозрачной глубине моря вслед кораблям дельфины, кувыркаясь, показывали из воды остроперые хребты.
— Крутой бейдевинд! — вздохнув, определил Стрёма ветер по тому, как стояли паруса на кораблях Наташи. — Все паруса до места! До чего все верно!
— Сидайте, что стоите! — ласково пригласила Наташа.
— Да нам некогда, собственно говоря... В штаб нас послали, а мы дорогой...
— Да ты уж садись! — сердито приказал Веня матросу.
Матрос опустился на скамью перед Наташей.
Тишину нарушали только стеклянные постукивания коклюшек да вздохи матроса. Наташа, подняв голову, улыбнулась и спросила:
— Какие теперь дела во флоте, Петр Иванович?
— Дела — как сажа бела! Братишки, собственно говоря, воют от злости. Да и как же? Неприятель подходит к берегу в больших силах. Готовит высадку...
— Да много ли можно высадить народу с флота? Сомнительно что-то, Петр Иванович!
— Напрасно изволите сомневаться, Наталья Андреевна. Английский флот огромный. У них на борту шестьдесят тысяч человек. Собственно говоря, целая армия!
— А вы бы не давали им к берегу подойти, эх вы! — с укором посоветовал Веня. — Вот как «Владимир».
— И адмиралы, и господа офицеры, и команды точно так и думают: не давать им высаживаться. Собирались адмиралы вечор. Владимир Иванович[1] говорит: «Боже, что за срам! Неприятель подошел в огромных силах к крымским берегам, а славный Черноморский флот стоит на рейде, загородился бонами![2] Надо выйти в море и разбить неприятельский флот. И все транспорты с войсками сжечь и потопить»...
— Столько-то народу, батюшки! Ведь люди тоже! — сказала Наташа, не поднимая головы от работы.
— До драки все люди. А когда к вам в окошко, Наталья Андреевна, полезут...
— Бог с вами, Петр Иванович, какие вы страсти говорите! Пальцы стынут.
Коклюшки перестали стучать.
— Я бы так на месте и умерла, — подумав, прибавила Наташа.
— А я бы, — воскликнул Веня, — схватил утюг да того, кто полезет, утюгом по башке! Не пугайся, Наталья!
— Ты у меня одна надёжа! — улыбаясь брату, проговорила Наташа и начала плести свое кружево.
— Малые дети и то свой дом застоять хотят. Однако, Наталья Андреевна, будьте покойны: у вас найдутся и помимо Вени, кто желает защитить ваш покой, — с чувством проговорил Стрёма, прижав шапку к сердцу.
— А Павел Степанович что говорил с адмиралами? — спросила Наташа.
— Ну, он-то, сомненья нет, согласен с Владимиром Ивановичем. Он так говорил: «Севастополь — это наш дом. Дело моряка — на море». А все-таки плох тот моряк, кто о береге не помнит. На море мы дом наш бережем. На то и берег называется. Например, взять меня. В Синопском бою — прошлым летом — мы затем турецкий флот разбили и сожгли, чтоб они к нам не пожаловали вместе с англичанами. Я во время самого боя из крюйт-камеры подавал картузы. Крюйт-камера — это, дозвольте объяснить, пороховой погреб.
— Она знает, — кивнул головой Веня.
— Люк на палубу открыт. Бомба ударила, изорвала, зажгла у орудия занавеску. Лоскутья смоляного брезента в огне к нам в крюйт-камеру посыпались...
— Я вас про Нахимова спрашиваю, а вы, Петр Иванович, про себя! Мы уж про ваше геройство довольно знаем, — лукаво улыбаясь, молвила Наташа.
Стрёма вспыхнул, ударил шапкой о скамью и закричал:
— Что Павел Степанович, то и я! Все одно! Выйти в море и лучше погибнуть в бою, чем бесславно умереть на мертвом якоре в порту! Бывайте здоровеньки, Наталья Андреевна, — неожиданно закончил Стрёма, вскочив на ноги.
Нахлобучив шапку, он шагнул к двери. Веня загородил дорогу:
— Погоди, Стрёма, доскажи!.. А ты уж будь добренькая, Наташенька, дай ему все сказать... Порох-то в крюйт-камере взорвался?
Стрёма остановился и усмехнулся:
— Кабы взорвался, так и нам бы с тобой тут не говорить. И надо мной твоя сестрица бы не издевалась. И «Мария» наша полетела бы в небо ко всем чертям. А с ней и сам Павел Степаныч, а с ним триста человек...
— А ты что сделал, Стрёма? — настойчиво требовал Веня.
Стрёма как бы нехотя снова опустился на скамью перед Наташей и, не спуская глаз с ее дрожащих пальцев, продолжал:
— Пускай они не желают слушать, а для тебя, Веня, я доскажу, коли ты забыл.
— Совсем не помню! Ничегошеньки!
— Неужели? Ну ладно. Вижу я — пылают смоленые лоскутья, корчит их огонь, как бересту в печи. Братишки — к трапу! «Стой! Куда?!» Люк я задраил моментально. И остались мы с братишками в крюйт-камере с пылающим огнем. Триста пудов пороху. Кричу: «Хватай, ребята!» Схватил я лоскут голыми руками, смял, затоптал. Замяли, затоптали огонь — не дали кораблю взорваться. Сами чуть от дыма не задохнулись. Открыли люк. А наверху и не догадался никто, что у нас было: «Давай порох! Чего вы там — заснули, что ли?»
— Покажи ладони, Стрёма, — просит Веня.
Стрёма сунул шапку под мышку и протягивает ладони с белыми рубцами от ожогов.
— Наталья, смотри! — приказывает Веня сестре.
Наташа посмотрела на руки Стрёмы. Губы ее свело звездочкой, будто она попробовала неспелого винограда.
— Как вы могли на такое дело пойти, Петр Иванович... Желанный мой! — прибавила она, уронив голову на руки. Из глаз ее полились слезы.
— Полундра! — прокричал Веня сигнальное слово пожарной тревоги.
— Не согласно морскому уставу! — поправил Веню Стрёма. — Когда в крюйт-камере огонь, пожарную тревогу не бьют, а, задраив люки, выбивают клинья, чтобы оную затопить. И помпы не качают... Напрасно слезы льете, Наталья Андреевна. У меня в груди бушует такое пламя, что его и паровою помпой не залить.
— И ты не по уставу — руками огонь гасил! — заметил Веня.
— Да ведь, чудак ты, подмоченным порохом пушки не заряжают! Имейте это в виду, Наталья Андреевна.
Наташа перестала лить слезы, вытерла глаза и опять принялась за работу.
— Наталья Андреевна! — воскликнул Стрёма. — Оставьте в покое свои палочки на один секунд. Решите нашу судьбу. Довольно бушевать огню в моей груди!
— Чего вы желаете от меня, Петр Иванович?
Поделиться книгой: