Новые парижские тайны

Клянусь, все так и было. Более того, могу поклясться, что мне это даже польстило.

Шалон-сюр-Сон. Сейчас еще только апрель. Вот уже месяц, как мы с женой живем на судне, а Буль с собакой в палатке. Бывало, под утро та вся покрывалась инеем. На Плато у нас в бочонке трижды замерзала вода. Однако ни у кого из нас не было даже насморка!

Макон, Лион… Шлюз де ля Мюлатьер… За ним — Рона. В редких местах скорость течения в ней не превышает десяти километров в час. Под арками иных мостов она достигает двадцати пяти и тридцати километров.

Нас беспокоит другое. Здесь мы расстаемся с нашими баржами, речниками, моторными судами и судами на конной тяге — со всем тем, что составляло до этого нашу жизнь на воде.

Вокруг только чудовищные пятидесятиметровые буксиры с надстройками, как у морских судов. Восемьсот лошадиных сил! Их приводят в движение два огромных колеса, расположенные по бокам. Настоящие апокалипсические звери, тянущие за собой четырех-пятисоттонные шаланды.

— И знаете, — говорит мне шлюзовой смотритель, — не везде они могут подняться вверх по течению. Есть участки в десять, двадцать, тридцать километров, на которых буксиры уступают место туерам[16]. Под водой проложен трос. Туер подтягивается по этому тросу.

А тут мой жалкий катерок в три лошадиные силы!.. Приключение уже началось. Один яхтсмен вручил нам десять страниц машинописного текста — они-то и послужат нам путеводителем.

«Между 24-м и 25-м километрами — опасные скалы. Взять правее.

На 25-м километре держаться середины реки, затем прижаться к левому берегу. Сильные водовороты.

На 26-м километре — скалы и песчаные отмели. Судоход — на треть реки справа. Обойти водовороты и…»

Вот, пожалуй, все, что я могу вам сказать. Мы пересекли великолепный край. По левую руку угадывались очертания Вьена, Кондриё, других городов. По правую — горы. И знаменитые виноградники.

Указатели скрыты листвой или вовсе отсутствуют. С тревогой читаем:

«64-й километр. Внимание, опасность. Подойти к левому берегу, затем резко взять вправо».

Но ни 63-го, ни 64-го километра мы так и не находим!

У Буль ни кровинки в лице:

— До моста Святого духа еще далеко?

Это самая «горячая» точка.

Проход судов возможен через одну-единственную арку. Вода устремляется туда, как в водослив. А в метрах ста от этой арки, ниже по течению, из-под воды торчат чуть заметные скалы.

Необходимо произвести следующий маневр: идти справа (рискуя быть отброшенными водоворотами на опору моста), затем как можно резче повернуть влево.

Скорость катера — десять километров в час. Скорость течения — двадцать пять. Мы затаили дыхание. Еще немного — и заденем опору. Под мостом темно. Слышу прерывающийся голос жены:

— Левее! Еще левее!

Я поворачиваю штурвал до отказа влево. Вот они, скалы, перед нами. Все ближе, ближе. Вода разбивается о них: буруны достигают одного метра в высоту.

— Лево руля!

Ну вот и все! Мы прошли почти впритык к ним. Это может показаться смешным, но, сознаюсь, на глазах у меня выступили слезы.

Авиньон… Мы стрелой проносимся мимо. Это последний опасный участок пути. Через час мы в Бокере, там принимаем решение идти каналом через Камарг[17]. Только входим в шлюз — скрежет. Полетел карданный вал двигателя.

Впоследствии я проехал по тем же местам на автомобиле, не спеша, всюду делая остановки.

Людскому потоку не видно конца. Приходится только удивляться, как это еще не снесли нашу палатку. Одна из мам заталкивает к нам внутрь троих своих малышей.

— Посмотрите, как там интересно…

А сколько мальчишек, девушек да и взрослых ныряют с моего катера, пробуют матрасы, пытаются поднять якорь! За всем надо приглядывать.

Тем не менее я охотно съездил бы снова туда на месяц! Ведь, кроме воскресений, есть еще и другие дни недели, в нашем распоряжении утренние часы, и сумерки, и целые ночи!

Катер остался стоять на якоре в пятидесяти метрах от пляжа. Мы с женой по-прежнему ночуем на борту, так что каждый вечер в одиннадцать часов нам приходится лезть в воду.

Буль вместе с собакой — в палатке. Ее утренний сон так крепок, что мы будим ее громогласными звуками трубы с борта катера.

Море бороздят рыбацкие лодки. Ждем завтрака. И вот уже Буль входит в воду, держа в руках поднос с жарким и кофе. Она погружается все глубже. В конце концов рука с подносом оказывается у нее над головой.

— Может, мне еще надеть белый передник и чепчик? — иронизирует Буль.

Месяц пролетел быстро, слишком быстро. Несколько раз на море штормило. Наше суденышко совершало невообразимые скачки, и нам казалось, что оно дрейфует на якоре, унося нас в открытое море.

Тогда мы лезли в воду. Матрасы расстилали прямо на песке.

Нередко мы просыпались со вздутой щекой или заплывшим глазом. Комары! Но в конце концов мы привыкли к ним или, может быть, они привыкли к нам.

Как только двигатель починили, мы гордо поплыли вдоль берега по атласной глади моря, и я, перечитывая судовые бумаги, обнаружил, что имею право в случае надобности выдать свидетельство о рождении.

Но в тот день так никто и не родился, а вечером мы уже входили в залив То, по которому должны были выйти к каналу.

Если у вас есть желание не разумом, а чувством постичь душу канала, его жизнь и смысл существования, вам нужно пройти по Южному каналу.

От Безье он взбирается вверх, проходит вблизи Каркасона, достигает Кастельнодари.

Мы в горах. Каменной тумбой отмечен водораздел. Все, что попадает на левый склон, устремляется к океану. Дожди, приходящиеся на правый, пополняют Средиземное море.

До этой отметки мы поднимались по шлюзам. От нее нам предстоит спуск.

В Безье их девять-десять шлюзов, которые буквально налезают один на другой, так что между ними совсем не остается свободного пространства; это не простая лестница, а приставная. Если взглянуть на гору снизу, она кажется почти отвесной. Но вот по ней взбирается одно судно. За ним еще. И еще.

Чуть позже, когда, казалось бы, их разделяет друг от друга меньше метра, разница в их уровнях составляет десять метров.

Воздух пропитан солнцем. Ряды кипарисов придают еще большую неподвижность окружающему пейзажу. И на всех судах бочки, одни только бочки, наполненные тяжелым вином.

А вот суда, идущие вниз по течению, — те, что возвращаются из Бордо, — почти все будут загружены углем.

Но для дружеского обмена в шлюзах это не помеха: за ведро угля дают цыпленка, утку или голубя.

На Севере все делается скрытно. Жизнь там суровая. Сказывается конкуренция. К тому же зерно, например, требует иного обращения. Нужно раздвинуть нити мешковины, вставить в отверстие железную трубку. Мешок наклоняют, и из него струйкой сыплется зерно. Когда его таким образом высыпалось достаточное количество, нити стягивают шилом. Пломба на мешке остается нетронутой.

На Юге бочку, чтобы из нее просочилось вино, поднимают на палубу и бьют по ней кулаком.

Баржа скользит меж платанов, растущих по обоим берегам и дающих самую что ни на есть светлую тень. Обедать в полдень располагаются часто прямо на берегу рядом с лошадьми, на шею которых привязывают торбы с овсом. Поодаль устраиваются другие странники — цыгане; их босоногие ребятишки околачиваются возле судов, высматривая, что бы такое стянуть.

Между теми и другими — речными бродягами и бродягами с большой дороги — нет ничего общего.

Действительно, в наши дни почти все речные бродяги — это собственники. За свою баржу, если она из железа и оснащена двигателем, они заплатили триста тысяч франков, которые ссудил им банк.

Если у них есть дети и, как следствие этого, им не нужно тратиться на матросов, они вернут себе эти деньги за десять лет, иногда раньше.

Как все мелкие собственники, они питают страсть к украшательству. А также к названиям типа «Вилла “Моя мечта”».

На воде название «Моя не хуже!» встречается так же часто, как и между Бекон-ле-Брюйером и Ри-Оранжи.

Эти баржи вы узнаете сразу: почти всегда стекла кают на них цветные. Внутри — внушительная медная люстра с массой розеток и хрустальных подвесок.

Башмаки оставляют на палубе. Бочка с водой красится в белый цвет, с синими или красными кругами.

В воскресное утро речник, совсем как мелкий рантье в Жуэнвиле, поливающий свой сад, бродит по судну, вооружившись толстыми кистями: где-то освежит краску, здесь добавит полоску, там — стилизованный цветок, нарисует побольше завитушек на руле.

На борту одна-две собаки, куры, кролики, ручные голуби. Иногда в ящике выращивают петрушку, кервель, лук-шалот.

Это напоминает мне один шлюз на самом старом канале Франции — Южном. Некоторые деревянные ворота там заменены. Другие до того обветшали, что прямо на них растут цветы.

Так вот я вижу, как один речник останавливается со своим судном перед шлюзом, спускает сходни, высаживает на берег жену и троих детей, передает им какой-то кожаный предмет и клетку с канарейкой и, оставшись один, проводит судно через шлюз. Я расспрашиваю его.

— Эти ворота не продержатся и года! Рано или поздно, но авария будет. Лучше, чтобы ни моей семьи, ни моих денег в тот момент на борту не было.

Смотритель шлюза пожимает плечами, но в спор не вступает. Он с покорным видом вертит рукоятку затвора.

— Прежде чем чинить ворота, может, подумают на счет того, чтобы повысить нам зарплату…

Он не сказал мне, сколько зарабатывает. Я узнал это не от него и не здесь, а на одном маленьком, редко посещаемом канале, называть который не буду.

Я замечаю шлюз. Даю гудок. Подхожу ближе. Продолжаю гудеть и убеждаюсь: чтобы попасть на берег, мне нужно вскарабкаться по брусу, как по дереву.

Еще яростнее нажимаю на гудок. Вот уже дом смотрителя. Честное слово, да там в окне человек! Проходит пять минут, десять. Теряясь в догадках, карабкаюсь наверх.

— Вы что, не слышали?

— Почему же! Вас трудно не услышать.

— Тогда что?..

— Что? Ну я это, я!

— И вы не отпираете ворота? Вы что, рехнулись?

Человек жалостливо смотрит на меня.

— Скажите-ка, молодой человек, вам известно, сколько мне платят за то, что я день-деньской торчу тут? Сто восемьдесят шесть франков в месяц. — И он заканчивает, раскуривая трубку:

— Вы что же, хотите, чтобы я за эти деньги пропускал еще и тех, кому приспичило тут кататься? Проводите судно через шлюз сами, молодой человек. Будьте осторожны: третий затвор нижнего бьефа сломан. В редукторе верхних ворот не хватает нескольких зубьев, и вы рискуете получить рукояткой по голове…

Бордо. Прилив. Доки и грузовые суда, на которые мы смотрим снизу вверх, как на горы.

Ни один канал, ни одна река не может вывести нас обратно к центральной части Франции и Парижу. Будь наше судно побольше, а его мореходные качества получше, можно было бы идти дальше морем до Нанта или Гавра.

Мы решаем иначе. И вот уже «Жинетта» со своим яликом водружены на крышу вагона. Их доставка в Монлюсон к подножию Центрального массива обойдется нам в пятьсот франков.

Нас ожидает встреча с игрушечным каналом, а также с игрушечным краем; на протяжении всего пути нас сопровождает игрушечная река — Шер.

Как можно всерьез принимать эти шлюзы? Они такие узкие, что если кому-то нужно попасть на другую сторону, то он даже не станет обходить их, а просто перепрыгнет через них, оттолкнувшись обеими ногами сразу.

А вот еще суда, те, что называют «берришонками»! Просто смешно ставить на такое двигатель. Лошадь может одним рывком вытащить их из воды.

Поэтому впрягают ослов, бывает что и одного мула, который выглядит гигантом рядом с тем, что он тащит.

В каждой деревне весь канал заполняют утки и гуси, они с любопытством поглядывают на пришельца. Проходит ли тут хоть три судна за день? Не всегда!

А еще есть мосты! Подъемные! Обслуживающего персонала на них никакого. Некоторые из них стоят вдали от всякого жилья неизвестно зачем, разве что оживляют пейзаж да забавляют детей, которые день-деньской погоняют палками ослов, тянущих баржи.

Нужно, ухватившись за цепь, повиснуть на ней. Мост поднимется. А как только судно прошло — взбежать по наклонной почти вертикальной поверхности настила, и он опустится.

Порой мосты встречаются через каждые пятьсот метров. По высоким берегам пасутся козы, вяжут старухи.

Попадаются, увы, и рыбаки с удочками. Их можно повстречать всюду: на реках и каналах, на Севере и на Юге. Их можно повстречать в любой день недели, так что порой задаешься вопросом, сколько же рантье во Франции.

А между тем вода принадлежит прежде всего рыбаку с удочкой. Попробуйте доказать ему обратное. Едва заметив вас издалека, он начинает бросать в вашу сторону свирепые взгляды. Затем знаками приказывает:

— Сбавьте ход! Возьмите подальше от берега!

Но когда на каждые сто метров приходится по рыбаку, а ширина канала шесть метров, сделать это сложно. Красный поплавок исчезает в водоворотах. Леска запутывается. Плывите прочь. Ничего другого вам и не остается. Плывите прочь и постарайтесь не оборачиваться…

Лучше уж подойдите вплотную к маленьким «берришонкам». Там прямо на палубе готовят еду, купают ребятишек. Проплывая мимо, вы уловите аромат рагу, запах мыльной воды, в которой плещется малыш.

Уже к пяти годам эти малыши, погоняя ослов, будут проходить по тридцать километров в день. Я помню одного такого лет шести. Судно стояло. Мальчуган драил палубу, обильно окатывая ее водой, которую черпал ведром из канала.

Я подхожу, чтобы сфотографировать его. Он не возражает. Затем, кивнув назад в сторону каюты, говорит серьезным тоном:

— А теперь уходите. Там сейчас умирает мой братишка. Лучше, чтобы вас никто не видел.

Из конюшни посреди судна показалась голова осла, недоумевающего, почему судно стоит на месте, как будто сегодня выходной.

А палубу мальчик драил, вероятно, из-за предстоящих похорон.

Мы пересекаем Луару по судопропускнику на опорах, и вот перед нами уже иная картина. Чувствуется близость Парижа. В каналах преобладают суда крупных компаний.

Мужчина и женщина, которых мы замечаем на борту судна, — это не его владельцы. Их не волнуют расписные стекла. Это рабочие; они получают сколько-то франков в месяц плюс надбавку за скорость.

Выиграть у графика один час, один день — значит пополнить свой бюджет.

Летом сделать это совсем не просто. Суда перегружены. Вода стоит низко. В иных местах двум баржам уже не разойтись, довольно нагрузить их до ватерлинии, чтобы они увязли в иле.

И до самого Сен-Маме, где нас вновь ждет встреча с Сеной, шлюзы следуют один за другим.