Рэмбо 2

Дэвид Моррелл

Рэмбо 2

ЧАСТЬ I

1

Рэмбо занес над головой увесистый молот, полностью отдаваясь блаженству этого истинно дзэновского мгновения, выхваченного из потока времени. Он не чувствовал тяжести молота, и, описывая им широкую дугу, с удовольствием ощутил силу собственного размаха. Казалось, он вложил в удар всю мощь своего духа, когда молот обрушился на железный клин, загнанный в расселину великолепной — хотя бы потому, что она просто существовала на свете — скалы. Он мог разглядеть каждую трещину, каждую выбоину в камне, словно под увеличительным стеклом. Молот со звоном ударил по железу, глыба раскололась, и клин выпал. Острые камешки шрапнелью разлетелись во все стороны.

Свобода! Эта мысль пронзила его, и он внутренне сжался, пытаясь избавиться от нее.

Нет!

Он тряхнул головой.

Он запрещает себе думать о свободе.

Он запрещает себе думать о чем бы то ни было.

Только работать. Ничего больше.

Капли пота стекали по лбу и падали на металлическую поверхность клина, сверкая на солнце. Эти блестевшие в солнечных лучах бусинки вновь напомнили ему…

Об осколочных снарядах. О снарядах, выпущенных с артиллерийских кораблей. О минах-ловушках. О гранатах. О том, как полыхают огнем джунгли. Как стонут солдаты. И льется кровь… Не думать!

Ничего, кроме работы, если хочешь выжить. Он вогнал клин в следующую глыбу, взмахнул молотом и вновь яростно ударил по металлу.

Снова!

И еще раз!

И!..

Скрежет и лязг металла эхом отдавались в глубоком, продолговатом карьере. От прокаленной солнцем поверхности белесых скал исходил жар. Рядом с ним другие заключенные в изодранных, пропитанных потом робах с жирной буквой «3» на спине, задыхаясь, шатаясь от изнеможения, долбили своими молотами камень.

Им неизвестен мой секрет, думал Рэмбо. Они собачатся по вечерам, проклинают судьбу, мочатся и жалеют себя.

Никто из них не догадается, что все лишено смысла. Все, кроме самой жизни.

Даже боль может доставлять радость. Если настроить себя должным образом. Отсечь прошлое и будущее и не думать ни о чем, кроме этого мига, в котором ты живешь. Прекрасного, даже, если он наполнен болью.

Мышцы заныли. Он скользнул взглядом по угрюмым лицам часовых, державших в поле зрения каждое движение заключенных. Винтовки у них были двенадцатимиллиметрового калибра или же Спрингфилд 30/06 с оптическим прицелом.

Повода они от него не дождутся!

Наваливаясь всем своим мускулистым телом на металлический клин и ощущая дрожь ударной волны, он не мог не думать о том, что привело его сюда. Город. Полицейский. Да, Тисл. Но какого черта тот лез на рожон? Почему не спустил все на тормозах?

А ты-то сам хорош, ответил он себе.

Но у меня есть на это право.

Какое право?

Я себя не щадил, сражаясь за то, что считал благом для страны.

И все же, признайся, ты мог показаться ему подозрительным.

Только потому, что я провел несколько суток в лесу? Что у меня была помятая и небритая физиономия? Но я не сделал ничего дурного. Чего он ко мне привязался?

Ты же мог объяснить ему это. Признайся, ты действительно был похож на бродягу. Это уж точно. И потом у тебя не было работы.

Какая у меня может быть работа? Кому я нужен? Меня учили одному. Во Вьетнаме мне доверяли оружие стоимостью в миллион долларов. Там я управлял артиллерийским катером. Что же мне после этого припарковывать машины? О, Господи!

Он вновь с силой ударил по металлическому клину.

Тисл. Он цеплялся ко мне. Это он арестовал меня. Его люди побрили меня. Он ничем не лучше того вьетнамского подонка, что расписал мне грудь ножом.

И ты сорвался.

Нет, я защищался.

Ну да, сбежал из тюрьмы и болтался в горах, с этой шайкой бандитов. Все равно бы у них ничего не вышло. Ты держал под обстрелом этот город. Вспомни, как ты поступил с полицейским. А теперь…

Рэмбо опустил голову, изнемогая от волнения. Теперь, когда от его блаженного дзэновского состояния не осталось и следа, он готов был крушить направо и налево. И Рэмбо с остервенением продолжал лупить по каменной глыбе.

Теперь он расплачивается за свое военное прошлое. Да, из него сделали хорошего солдата. Там он им был нужен.

Неужели они думают, что так легко обо всем забыть? Почему его не удосужились научить тому, что могло бы пригодиться после войны?

Или это невозможно? А что если ты уже потерян для мирной жизни?

Потерян? После полугода в лагере для военнопленных в Северном Вьетнаме? Может статься, что и так. Одна тебе, видно, теперь дорога — прямиком в ад.

Как будто это не ад. Из одной тюрьмы в другую.

На этот раз в Америке. Страна свободы, доблести отчизна…

Эх, если бы только этот полицейский… Что?

Если бы он просто поинтересовался, как я живу.

2

Он опустил молот и смахнул пот со лба. Впрочем, без толку. И лицо, и руки были мокрыми от пота. Он посмотрел на ближайшего к нему охранника, и перевел взгляд на ведро с водой, стоявшее на уступе скалы футах в десяти над ним.

Охранник сжал губы и легким кивком головы ответил на его немой вопрос.

Рэмбо, тяжело ступая, начал подниматься по тропе. Впереди шел изможденный негр. Доходяга, подумал Рэмбо, наблюдая, как тот пьет из ковша, прикрепленного цепью к ведру. На какую-то долю секунды глаза обоих заключенных встретились.

Дьявольщина, казалось, говорил негр. Не могу больше.

Если каждый раз думать об этом, долго не протянешь, мысленно ответил Рэмбо. Но взгляд его сказал: дерьмовая жизнь, ясное дело. Ты, парень, не гони волну. Расслабься.

Негр покачал головой и принялся устало спускаться в забой.

Рэмбо окунул ковш в припорошенную пылью мутную воду. Теплая жидкость отдавала ржавчиной. Во Вьетнаме ему доводилось пить и не такое. Он окатил себя водой из ковша, но и это не принесло облегчения.

— Рэмбо! — услышал он резкий окрик и обернулся.

Солнце слепило ему глаза, лица охранников расплывались в знойном мареве.

Он не проронил ни слова. Разговаривать было запрещено. Скажи он хоть что-нибудь, и последует наказание — зуботычина, удар прикладом.

— Давай сюда, — продолжал тот же голос. Говорил охранник, стоявший слева. — Шагай вперед.

Они держали автоматы наизготове.

Рэмбо изо всех сил стремился казаться невозмутимым, хотя у самого засосало под ложечкой. Любопытство сменилось недобрыми предчувствиями, лишь усиливавшимися от замечания охранника:

— Кто его знает, что они там затевают. Мне приказано доставить тебя к начальству. Какая-то шишка хочет тебя видеть. Приготовься.

3

Полковника звали Сэмюэл Траутмэн. Войска специального назначения. Высокий, худой, с острым подбородком, он был в форме. Зеленый берет молодцевато сдвинут набок. На вид лет пятьдесят. Добрую половину из них он прослужил в армии. Он учился сам (а потом учил других) убивать из любого оружия, от автомата Калашникова до пистолета, спрятанного в шариковой ручке. Он воевал в пустыне и в джунглях, скрывался в гористых ущельях, был трижды ранен. У него на глазах пули косили солдат, прошедших вместе с ним огонь и воду, солдат, которых он считал своими сыновьями.

Но в сравнении с тем заданием, что предстояло ему теперь, все прежние испытания казались не более, чем тренировкой во время учебных сборов. Самая ответственная за всю его карьеру миссия ожидала его впереди.

Полковник шел, печатая шаг, по узкому тюремному коридору, в который выходили двери камер с маленькими зарешеченными окошками. Яркий свет, лившийся с потолка, заставил его прищуриться. В нос ударил запах пота, застоявшегося воздуха, и еще чего-то — резкий, пронизывающий все. Запах отчаяния и безнадежности.

Безнадежности.

В сопровождении солдата он приблизился к дальнему концу коридора.

— Здесь? — спросил он, кивнув в сторону последней двери.

— Отойдите лучше в сторону.

Охранник, держа пистолет в одной руке, другой отстегнул от ремня связку ключей и вставил один из них в замочную скважину. Ключ со скрежетом повернулся.

— Я постою в уголке. На всякий случай.

— Нет.

Охранник вздохнул.

— Я понимаю, что мне приказано оставить вас наедине, но этот тип… Заключенные разные бывают, а этот из самых опасных. Я за него отвечаю. И за вас тоже. Кто знает, что ему взбредет в голову.

— Нет.

Охранник покачал головой.

— Только не говорите потом, что я вас не предупреждал. Если не хотите, чтобы я шел с вами, возьмите пистолет, а то…

— Помалкивай.

Траутмэн отстранил часового и толкнул дверь. Дверь тяжело подалась, и полковник увидел тесную камеру, утонувшую во мраке.

Охранник нажал на выключатель в коридоре.

— Точно. Так я и знал. В чем дело?

— Выпендривается как может. Осторожно!

Не обращая внимания на предупреждения охранника, Траутмэн шагнул в камеру. Он достал рукой до потолка и повернул лампочку. Свет загорелся.

Полковник обвел взглядом бетонные стены. К полу привинчена железная койка. В углу камеры — круглая дырка в полу, размером дюйма в три, служившая уборной. Узкое, зарешеченное оконце под потолком. Захочешь посмотреть — не дотянешься. Да и тянуться незачем: окно выходило на стену соседнего здания.

Он продолжал осматривать камеру.

Слева от него, присев на корточки, словно готовился вот-вот броситься на гостя, напрягшись всем телом и не сводя с вошедшего глаз, сидел…

Рэмбо.

Траутмэну вспомнилась пантера в клетке. Вот так целыми днями она бегает по своей клетке, натыкаясь на решетку, туда — сюда, туда — сюда, а потом скорчится в углу и ждет чего-то, сверкая неистовым взглядом.

Только теперь, оказавшись в том каменном мешке, Траутмэн отчетливо понял, что происходило в душе Рэмбо после того, как двери полицейского участка захлопнулись за ним и эта история только началась. И тут же поправил себя. Нет, началась она гораздо раньше. Новое чувство горечи, жалости, сострадания до боли сжало ему сердце. Он и не надеялся, что будет легко, но дело, видно, серьезнее, чем он думал.

— Вольно.

Траутмэн повернулся, чтобы закрыть за собой дверь, и прежде чем она захлопнулась с металлическим лязгом, он успел заметить направленный на него выжидательный взгляд часового.

— Я тут побуду, — обратился к нему солдат через маленькое, прикрытое решеткой отверстие в двери.

Выполняйте то, что вам приказано, — ответил Траутмэн. — Отойдите в тот конец коридора и оставьте нас одних.

Но я должен запереть камеру.

— Выполняйте!

Ключ снова со скрежетом повернулся в замочной скважине. Эхо шагов часового замерло вдалеке, и лишь тогда Траутмэн перевел взгляд на пленника, который так и не шевельнулся, хотя полковник, закрывая дверь, намеренно повернулся к нему спиной, тем самым давая понять, что доверяет Рэмбо и полагается на его благоразумие.

— Ну что, вольно? — повторил он на этот раз с вопросительной интонацией.

Ответом ему была звенящая тишина.

Рэмбо медленно поднялся, мало-помалу распрямляя сжавшееся в тугую пружину тело, словно боясь неосторожного, резкого движения.

Молчание становилось невыносимым.