Все совпаденья не случайны

Время шло, и постепенно притупилось не только чувство вины, но и ощущение опасности тоже.

В один весьма неудачный для Эдуарда день он отправился с новой любовницей, благосклонности которой упорно добивался целый месяц, на дачу. Все шло просто великолепно, но в самый пикантный момент в спальню вошел тесть. То, что последовало дальше, Лямзин вспоминать не любил. Фонарь под глазом был самым малым из тех потерь, с которыми он вышел из переделки. Дело закончилось увольнением по собственному желанию из органов госбезопасности и лишением всех материальных благ. Кинувшегося по успевшим образоваться связям, впрочем, весьма немногочисленным, Эдика вежливо пинали за порог, пока он не понял, что тесть успел предупредить всех.

Оставалось два варианта – вернуться в провинцию или пойти работать в милицию.

Лямзин выбрал второе, рассчитывая со временем на амнистию у тестя и у, казалось бы, такой отстраненной от суетной мирской жизни жены. Он искренне каялся и всячески пытался выпросить прощения у Ларисы, но та была непреклонна. В результате последовал долгий бракоразводный процесс, в течение которого Лямзин старался свести все к примирению сторон, а жена настаивала на разрыве. Итог был довольно неожиданным. На пороге его комнаты в общежитии появился тесть, молча прошел к столу и положил на него ключи.

– Это что? – поинтересовался Лямзин мрачно.

– Твоя новая квартира.

– Откупаетесь?

– Ты сам виноват, – буркнул тесть.

– Да? – усмехнулся Лямзин. – Тогда ответьте мне только на один вопрос: правда, что ваша дочь скоро выходит замуж?

– Это ничего не доказывает, – уставился в стену тесть.

– А то, что ее роман длится уже два года?

– Вы квиты.

Так Лямзин очутился в небольшой однокомнатной квартире в спальном районе Москвы и, то ли от скуки, то ли от разочарования в людях, всей душой отдался своей давней страсти – фотографии.

С фотоаппаратом он старался по возможности не расставаться. Была б его воля, он бы и на работу ходил обвешанный объективами, но это вряд ли бы понравилось начальству, и с этим приходилось считаться.

Ради удачного снимка Лямзин готов был влезть на крышу или даже повиснуть на ветке дерева над водопадом, лишь бы заснять, как солнце играет в брызгах разбивающейся о камни воды.

Происшествие, на которое пришлось выехать сегодня, было первым с утра. Так хотелось надеяться, что весь день пройдет спокойно, и тут – на тебе. Какой-то придурок вломился в запертую на замок квартиру, о чем соседка оповестила милицию, потребовав принять меры.

Поднимаясь на пятый этаж, Лямзин едва не споткнулся о собаку непонятной породы, которая метнулась по лестнице, жалобно скуля. Чучело, похожее на помесь болонки со шпицем, но низкое в холке, как такса, вдобавок имело клочковатую шерсть и острые, с кисточками на концах, уши. Существо метнулось вверх, село на лестничной площадке пятого этажа и, задрав морду вверх, тоскливо и протяжно завыло.

– Собачка, собачка, тю-тю-тю-тю… – позвал старший лейтенант Борисов, в отличие от Лямзина всегда довольный жизнью и потому чаще всего пребывавший в легкой эйфории. Высокий, белобрысый, остряк и балагур, Борисов никогда не знал отказа у слабого пола и с удовольствием этим пользовался.

– Что ты растюкался тут? Это не кролик тебе, а собака. Откройте, милиция! – Лямзин забарабанил в девятнадцатую квартиру.

– Там он, там! – высунулась из-за двери пожилая женщина. – Я сама видела, как он кулаком стукнул, а дверь-то и распахнулась.

– Что делать будем, Эдуард Петрович? Вскрывать?

– А слесаря нету, – поспешила показать свою осведомленность соседка. – Ему вчера по пьянке ногу грузовиком оторвало, в больнице он.

– У вас что, один слесарь в ЖЭКе?

– Кому ж охота не на свой участок идти?

В этот момент собака, которая сидела, словно прислушиваясь к разговору, вдруг вскочила и начала отчаянно скрести лапами дверь.

– Похоже, там кто-то есть, – указал на нее Борисов. – Вон, собачка-то как беспокоится.

Лямзин ненадолго задумался, потом махнул рукой:

– Давай, бей, один черт!

Борисов, насколько можно было, отошел, с разгону ударил по двери плечом, и та резко распахнулась. Споткнувшись о стоявший на дороге стул, парень пролетел еще несколько метров, едва удержавшись на ногах, чтоб не упасть.

– е-мое… – пробормотал он, отдышавшись. – Тут можно было ладонью вышибить, а я, как на ворота замка, разогнался.

– Романтик! – фыркнул Лямзин. – Ворота, замки… А работать устроился конюшни разгребать.

Он прошел немного вперед, заглянул в спальню и остановился, нервно икнув. Все планы на сегодняшний вечер летели в тартарары.

И ведь сколько уж раз он давал себе зарок ничего не загадывать заранее! Так нет же, как раз сегодня хотел сорваться пораньше с работы и завалиться перед телевизором смотреть футбол. И вот, вместо телевизора – жмурик. Можно теперь проститься не только с томным вечером, но и с ночью тоже, потому что скоро такие дела не делаются.

В том, что женщина мертва, у Лямзина сомнений не было: руки судорожно сжаты, лицо синюшное, с безобразно вываленным языком, на шее – узкая странгуляционная борозда, а по-простому – след от удавки.

– Что смотришь? – заорал он в сердцах на Борисова. – Звони в управление, вызывай следственную группу. Труп с признаками насильственной смерти, предположительно удушение. – Лямзин внимательно вгляделся, потом подошел к окну и добавил: – Возможно, шнуром от жалюзи.

Эдуард посмотрел вниз, оценил высоту и вероятность того, что преступник мог покинуть квартиру таким путем. Решив, что это практически невозможно, закружил по квартире, заглядывая во все углы. В узком коридоре опять наткнулся на стул, хотел его пнуть и замер, осененный догадкой.

Чтобы лучше видеть, Лямзин даже опустился на четвереньки и, присвечивая себе фонариком, склонился над пыльным полом. Паркет, посередине уже затоптанный несколькими парами ног, под стенкой еще хранил пыль, и на ней четко отпечатались четыре ровненьких кружочка. Лямзин аккуратно поставил на них стул, проверяя свою догадку, нервно смахнул пыль с брюк и, открыв дверь в подъезд, уставился на потолок.

– Так и есть, – пробормотал он, – люк. Вот ить твою ять… Борисов! – гаркнул он. – Ставь стул и лезь наверх!

Пока Борисов исполнял поручение, Лямзин раздраженно наблюдал за ним. Исполнительность подчиненного почему-то злила. Хотя, впрочем, сегодня его злило все: устал, планы на вечер нарушены, а в личной жизни такой застой, что и в гости, с перспективой позавтракать вместе, ни к кому не напросишься.

– Ну, что? – задрав голову вверх, крикнул он в черное нутро люка.

– Никого! – гулко отозвался Борисов и оглушительно чихнул. – Там дальше во второй подъезд выход, он вполне мог туда уйти.

– Сам знаю, – буркнул Лямзин. – Иди вниз, ищи свидетелей. Если найдешь человека, что-либо заметившего, расспрашивай, кто в дом входил и в последние пятнадцать минут выходил, а после поквартирный опрос проведешь.

Следственная группа прибыла минут через сорок. Учитывая сложность передвижения по городу из-за вечных пробок и относительную удаленность места происшествия, можно сказать, практически сразу.

За это время Лямзин успел выяснить, что квартира принадлежит Катерине Григорьевне Каранзиной, пятидесяти лет от роду, разведенной, одинокой. Соседи показали, что в последнее время Катерина Григорьевна отсутствовала, проживая где-то за границей и наезжая домой время от времени. Точной информации никто не дал, потому что, как выяснилось, Катерина с соседями всегда держалась сухо, откровенничать не любила.

Ее же племянница – тридцатитрехлетняя Таисия, являлась полной противоположностью тетке: языком мела, как помелом. По отзывам тех же соседей, разумеется. Увы, предпочитала она больше болтать о своих собственных проблемах, чем о теткиных, так что из соседских сплетен Лямзин ничего полезного для следствия не извлек.

Обычно Таисия приходила раз в неделю – полить цветы и протереть пыль, а иногда, если задерживалась, оставалась ночевать. Поскольку несколько человек подтвердили, что вчера вечером ее здесь видели, Лямзин решил, что убитая блондинка и есть Таисия.

Самое противное в работе опера – беседовать с родственниками погибших. С ними Лямзин очень не любил разговаривать и всегда старался переложить эту обязанность на кого-нибудь другого, но сейчас время не терпело, и пришлось ему идти к телефону самому. Трубку сняли довольно быстро, и бодрый женский голос сообщил, что родные с Таисией Тиховой не проживают, а если кому-то нужна она сама, то это она самая и есть.

Сначала Лямзин воспрянул духом, потом сообразил, что о смерти все равно сообщать надо. Племянница, узнав о причине обращения к ней милиции, сначала охнула, потом всхлипнула, а затем со слезой в голосе простодушно сообщила, что все ее планы на сегодняшний вечер летят к черту. Ведь не успеет же она к нужному времени и тело опознать, и свидетельские показания дать.

– А даже если и успею, я ж не бездушная какая, все равно не смогу после идти в гости и танцевать, – всхлипнула Таисия.

Вслух Лямзин ей посочувствовал, в душе же испытал чувство странного облегчения от того, что не только у него все планы летят к черту.

Осмотр квартиры был в самом разгаре, когда Таисия появилась на пороге теткиной квартиры.

– Вы кто? – загородил ей дорогу Борисов.

– Я Тая, племянница Каранзиной, – прошептала пришедшая, нервно сглатывая слезы и едва не теряя сознание от волнения. Рядом с ней, повизгивая и поскуливая, крутилась собака, ранее выгнанная милиционерами из квартиры.

– Пшла! – цыкнул на лохматое существо Борисов. – Пшла, я говорю!

– Это теткина собака, – дрожащим голосом сообщила Таисия, – Катерина ее из-за границы с собой притащила: любила она животных, не могла без них. Не гоните, я псинку с собой заберу. Не пропадать же животине.

Слезы все-таки полились, Тая суетливо выхватила из кармана платок и прижала его к глазам.

– Эдуард Петрович, – представился Лямзин, выдвигаясь чуть-чуть вперед. – Думаю, стоит начать с опознания убитой. У нас, признаться, возникли некоторые сомнения в личности потерпевшей. Вашей тете ведь пятьдесят лет, не так ли?

– Пятьдесят, – кивнула Тая, – скоро должно было исполниться пятьдесят один.

– Но убитая женщина выглядит очень молодо. Взгляните, возможно, это не она?

Тая пошла вперед, но, увидав мертвое тело, в ужасе закрыла глаза.

– Ну-ну, успокойтесь, – взял ее за локоть Лямзин. – Придется взглянуть, кроме вас некому опознать.

Тая медленно подошла, близоруко прищурилась и вдруг судорожно затрясла головой и разрыдалась. Лямзин терпеливо ждал.

Наконец, Таисия справилась с волнением и заговорила:

– Это она, Катерина. У нас в роду все молодо выглядят и… долго живут, – Тая всхлипнула. – Вот только Катерина… не смогла… – Женщина туго намотала платок на палец, распустила и намотала снова. – Катька недавно за границей целый курс омоложения прошла, писала мне в письме. Так что, пожалуй, теперь даже моложе меня выглядеть стала. Я ее когда увидала, так даже не признала сперва – стоит красавица лучше, чем в молодости была. А она смеется… Мне даже завидно стало. А зря, значит, позавидовала, недолго ей радоваться красоте-то своей пришлось…

Таисия опять заревела, закрыв лицо носовым платком и сотрясаясь всем телом. Лямзин выждал, пока рыдания стихнут, и задал очередной вопрос:

– Так когда, вы говорите, она прилетела?

– Два дня назад.

– Откуда?

– Из Австрии.

– А что ваша тетя делала в Австрии?

– Жила там, – шмыгнула носом Таисия. – Такая счастливая была, когда замуж выходила…

– И что потом случилось?

– Не знаю, резко как-то развелись. Наверное, не поделили что-то. И зачем она только сюда вернулась? Осталась бы там, может, жива б была! А кто ее убил, что-нибудь известно?

Лямзин пожал плечами.

– Выясняем. Скажите, вам что-нибудь известно о ее круге общения?

– Да так, знаю кое-кого. Тетки ведь почти два года в России не было, какие тут общие знакомые. Знаете, как быстро сейчас забывают любого, если отношения не поддерживать.

– Знаю, – кивнул Лямзин, сразу вспомнив, как от него отвернулись все, кого он знал, стоило только ему попасть в немилость у тестя.

– Мне нехорошо, – пожаловалась Тая, вставая, – голова кружится, и дурнота подступила. Пойдемте на кухню, я кофе сварю, там и поговорим.

Лямзин вопросительно повернулся к начальнику следственного отдела, и тот согласно кивнул:

– Только мне тоже чашечку кофе, пожалуйста.

– И мне! И мне! – донеслось сразу несколько голосов с разных сторон.

Тая кивнула.

– Да без проблем.

Они прошли на кухню, где Лямзин сел на маленький угловой диванчик, с наслаждением вытянул ноги под столом и снял туфли.

– В отсутствие тетки вы ухаживали за квартирой?

– Да, – кивнула Тая.

– Гостей водили? Могли ее вместо вас по ошибке убить?

Таисия вытаращила глаза и кулем свалилась на табуретку:

– Меня? Убить? За что?! Кто?!!!

– Ну, это вам виднее, кто, – желчно ответил Лямзин. – Согласитесь, странно: женщина возвращается из-за границы, где пробыла достаточно долгое время, и практически сразу ее убивают.

– То, что ее убили, вообще странно, – не согласилась Таисия, – она никому зла не причиняла. Если не считать злом то, что вечно была занята только собой и никем больше, потому и не уживалась ни с кем. А в остальном – абсолютно безобидное существо.

– А ее муж? Ведь она была замужем?

Таисия задумалась, потом осторожно спросила:

– Вы о ком? Об австрийце или о первом муже? Я других мужей у нее не знаю.

– О первом, – согласился Лямзин. – Что вы можете о нем сказать? Он мог желать смерти своей бывшей жене, Катерине Каранзиной?

– Нет, – отшатнулась Тая, – он безвредный совсем, далекий от мира. Одно слово – художник. Правда, неудачливый, никто его картины не покупает. Может, потому и разошлись они с Катериной, что тетка моя все время пыталась мужа предприимчивости научить. Да и моложе он ее на пятнадцать лет, вот она его и воспитывала, удержаться не могла. Сама-то неплохо получала – переводчиком с французского и немецкого в крупной фирме работала, муж же вечно на ее шее сидел. Ну и надоело ей. В ее представлении мужик должен быть сильным, властным и обеспеченным, а не хлюпиком, который лишь время от времени рисует картины, а когда их никто не покупает – занимается самобичеванием и страдает депрессиями. Так вот, терпела она, терпела, а потом и выгнала его, сама же замуж за иностранца собралась.

– Почему она в Австрии, после того как брак был расторгнут, не осталась?

– Понятия не имею, – пожала плечами Таисия. – Мы встретились, и я сразу спросила ее об Альберте – ну, об австрийце. Так она губы поджала, помрачнела, а потом бросила так зло: «Еще посмотрим, кто есть кто. Я ему еще нос утру». Но что там у них случилось, что она хотела сделать, я так и не узнала.