Помоги проекту - поделись книгой:
Послы молча сидели в седлах, смотрели поверх головы ничего не выражающими глазами. Остей Укович нахмурился. К нему поспешно подъехал уже знакомый высокий воин, пояснил, что, по татарскому обычаю, послы могут говорить только с тем, к кому посланы. Посол, нарушивший обычай, примет гнев хана…
Воевода согласно кивнул:
— Если обычай, пусть будет по-вашему. На чужие обычаи мы не обижаемся. Пусть будет у послов путь благополучным…
Посольство хана Батыя уехало на север.
Медленно тянулись дни ожидания.
Не очень-то верил Остей Укович, что посольство закончится миром. Не для того царь Батыга привел к рязанскому рубежу такую великую силу! Но неверия своего воевода никому не показывал, воинам приказал татар не задирать, со стены оружием не грозить и словами не бранить. Даже татарских лазутчиков, слонявшихся под самыми стенами, не отгоняли. Пусть смотрят, много ли увидят?
А в стан за рекой подходили новые и новые конные рати. До самого горизонта уже стояли татарские юрты. Задумывался старый воевода: уж не обманули ли его татары? Не для того ли посольство наладили, чтоб без помех собрать свои орды? Но если и так, что поделаешь? Не с его же малым полчишком в поле выходить — враз прихлопнут!
Остей Укович стоял на башне, подолгу смотрел на татарский стан.
Костры, бесчисленные, как звезды в небе, тускло мигали за рекой.
В тягостном ожидании прошла неделя.
На восьмой день донеслось до крепости долгожданное пение дружинных труб. Из-за леса выплыли голубые рязанские стяги: ответное посольство князя Юрия Игоревича спешило к царю Батыге.
Любимого сына своего Федора послал рязанский князь во вражеский стан. Был Федор Юрьевич славен удалью и умом, красотой и силой. Боялись его враги и любили друзья. Был Федор счастливым мужем, без памяти любила его княгиня Евпраксия, краше которой, как говорили, не было женщины на Руси. Провожая сына в опасный путь, Юрий Игоревич наказывал:
— Помни, Федор, главное сейчас — время. Лаской, смирением, подарками — чем угодно, но задержи царя Батыгу на рубеже. Когда соберем войско, по-другому говорить будем. Может, и помощь придет из Владимира, из Чернигова. Не доброхоты мне владимирский и черниговский князья, но поймут — должны понять! — что сегодня Рязань погромят, а завтра на них обрушатся. Гонцы мои уже поехали во Владимир и в Чернигов…
Крепко запомнил Федор отцовский наказ. Готов был смерть принять за родную землю. Больше смерти боялся унижения, но и на унижение был готов, если понадобится.
И вот ехал теперь Федор впереди пышного посольства. Горячился под ним красавец конь, постукивал по бедру друг верный — булатный меч, румянил щеки морозный встречный ветер. За князем — бояре в высоких бобровых шапках, в цветных суконных плащах, обшитых для красоты серебряной тесьмой. Тяжело топотала посольская стража.
Двести конных дружинников — рослых, молодых, в сверкающих кольчугах — послал с сыном князь Юрий Игоревич. Не для безопасности послал (в случае чего и две тысячи не спасут!), а для вразумления Батыя. Пусть посмотрит царь Батыга, какие молодцы есть у князя рязанского! Пусть призадумается: не лучше ли с таким сильным князем в мире быть?
Вел дружинников воевода Андреан, муж храбрый, умудренный в битвах, осторожный и немногословный. Такой и грудью прикроет, и совет добрый даст. С ним Юрий Игоревич говорил отдельно и поручение дал отдельное: вызнать сколько можно о войске Батыя. Опытный воеводский глаз и со стороны многое увидеть может. А это важно, ох как важно: с татарами после злопамятной Калки русские полки не встречались…
Но не столько на стражу, сколько на обоз с богатыми дарами надеялся рязанский князь. Не пожалел он ни золота, ни серебра, ни диковинных сосудов, ни драгоценных камней-самоцветов, ни мехов соболиных. Все, что накапливалось годами, готов был отдать князь Юрий Игоревич за считанные дни отсрочки.
В татарский стан князь Федор взял с собой только ближних бояр, немногих телохранителей да пестуна-оберегателя, седого Апоницу. Упросил его об этом Апоница, умолил. Первым-де при рождении на руки взял младенца-княжича, последним и проводить его должен, если худое случится.
Долго смотрели дружинники вслед князю.
Когда голубое знамя затерялось среди черных кибиток, воевода Андреан негромко приказал:
— Заворачивайте к крепости!
Воевода Остей Укович встретил Андреана в воротах. Обнялись старые знакомцы, даже прослезились. Было что им вспомнить. Не раз и не два ходили вместе в походы, рубились с половецкими наездниками, сидели в осадах. Вместе плутали по степи, бежав из половецкого плена. И на пирах в княжеской гриднице рядом сидели, плечо в плечо, пили из одного кубка. Породнились даже: старший сын Остея Уковича взял за себя Андреанову младшенькую, внуки у них общие, один корень.
Посмотрели воеводы друг на друга, повздыхали:
— Годы — не ноша, с плеч не сбросишь…
Не разнимая рук, пошли к воеводской избе.
У крыльца Андреан вспомнил о делах:
— Указывай, Остей, куда моим молодцам становиться. Ты — крепости голова.
Остей благодарно поклонился. Старше его был Андреан годами, к князю ближе, а вот без местничества признал старшим. Для дела так лучше, верно.
Остей Укович подозвал своих людей, распорядился. Те сразу же направились к дружинникам Андреана: разводить кого в избы — на отдых, кого на стены — к бойницам.
До поздней ночи горели свечи в воеводской горнице. Холоп уже в который раз наполнял кувшин имбирным квасом: к хмельному, по военному времени, ни хозяин, ни гость не прикасались. Да и не для бражничанья сошлись воеводы — для важного разговора. Обмыслить надобно было, как дальше поступать. Тяжкие времена пришли.
Тысяцкий поведал о рязанских новостях:
— Приехали послы от Батыги три дня назад. Сам я их и встречал, стремя в стремя ехал. Пригляделся. Воины у них злые, жилистые, в седлах сидят крепко — видно, в бою твердые, хоть и росточком невелики. На половцев похожи, такие же желтые и узкоглазые. Но, мыслю, поопаснее они, и оружие у них получше. Копье у каждого, лук со стрелами, а у кого и по два лука, сабли, ножи, топоры. От посольского корма отказались — с собой везут и сушеное мясо, и кобылье молоко — кумыс. И коням сена не просили: кони у них диковинные, сами траву из-под снега копытами роют. Такая конница и зимой в походы может ходить. Это — самое опасное…
Остей Укович кивнул, соглашаясь. И он о том же думал, приглядываясь к татарским всадникам, во множестве разъезжавшим вблизи крепостных стен. И с тем, что опасней они, чем половцы, тоже был согласен. Половцы в прямом бою нестойки. Бой для них — подскок и отскок, если сами не опрокинули первым отчаянным натиском — по степи рассыпаются, другого случая ждут. А главное — привычны половцы, бивали их многократно, нет страха у воинов перед половцами. Татары — иное. Непонятны татары, чего ждать от них — неизвестно. А неизвестность устрашает…
Андреан осушил ковшичек квасу, бросил в рот зимнюю ягоду — клюкву, продолжил:
— Послов Батыевых провели через всю Рязань. Все воины, что в городе были, вдоль улиц встали. Чтоб видели послы — сильна земля войском! В гриднице встретил их Юрий Игоревич, сидя в золоченом княжеском кресле, как послов встречают. Но был князь в боевом доспехе, и бояре стояли в доспехах же. Это тоже со значением: пусть видят — и мир творить, и биться в Рязани готовы…
Остей Укович поинтересовался:
— А как послы ханские? Что говорили?
— Дерзкие послы! — нахмурился Андреан. — Вошли не поклонившись, шапок не сняли. Протопали грязными сапожищами по узорному ковру, наследили. Старуха в бубен ударила, голосила что-то, но толмачи не разобрали что. Бесноватая вроде. Потом другие послы вперед вышли, начали посольские речи говорить, но не по чину говорить, не по чести — позорно. А как перевел толмач бездельные речи их — обмерли все от гнева. Просили послы десятины во всем: в богатстве рязанском и в людях, чтоб рабами их стали. А князя Юрия Игоревича — в данники…
— Не бывать такому позору! — гневно поднялся из-за стола воевода. — Не было подобного срама на земле Русской!
— И князь Юрий Игоревич тако же мыслит. Но послам велел отвечать уклончиво, вежливо. Не по сердцу велел отвечать — по трезвому разуму. Пусть-де едут послы дальше, в стольный град Владимир, а он, рязанский князь, не может без великого князя владимирского такое большое дело решить. А к царю Батыге — сам видишь — пока что свое посольство послал с дарами великими.
— Мудро поступил князь, — одобрил Остей Укович. — Пока послы Батыевы во Владимир ездят, а наши сюда, да пока возвратятся те и другие — время-то и пройдет!
— И ты не без разума, воевода! — похвалил Андреан. — Верно понял князя. Уже посланы гонцы по всем волостям рязанским, по градам. Вся земля Рязанская в полки собирается. Только бы успеть!
Воевода Андреан задумался, помрачнел. Видно, тревожило его что-то такое, о чем он не решался сказать сразу даже старому знакомцу. Но все же, помедлив, сказал шепотом:
— Боюсь я за князя Федора. Молодой он, горячий… На княжеском совете с отцом спорил, кричал… Деды-де наши и отцы дани никому не давали и в рабах ни у кого не бывали, за отечество свое умирали, и нам бы честь свою оружием или смертью в битве сохранить. А послов дерзких татарских предложил Федор лишить жизни… Едва смирился перед отцовской волей… А ну как перед царем Батыгой гордость свою выкажет? И себя и дело погубит…
— Да, голова у князя Федора горячая, — согласился Остей Укович. — Помнишь, как прошлым летом половцев за Донцом нагнали? Федор тогда один против целого десятка кинулся…
— И ты тем же отличился. Борода седая, а туда же — очертя голову в сечу полез! — подковырнул воевода.
— А мне можно, я не князь! — поддержал шутку Остей Укович, но тут же помрачнел. Шутить нынче — не ко времени. Не до шуток, когда беда в ворота стучится…
В последний предрассветный час, когда устает самая зоркая стража, Остей Укович и Андреан поднялись на стену. Воины у бойниц, узнавая воевод, приветственно поднимали копья. Светлые кольчуги рязанских дружинников, приехавших с посольством, тускло отсвечивали в темноте. Что и говорить, намного увеличилась сила Онузы с прибытием рязанской дружины — втрое, поди, сильнее! Славных молодцов прислал рязанский князь!
— Тихо все, Остей Укович, — почтительно доложил дозорный на башне, которая высилась над самыми опасными, обращенными к степи, воротами. — Не шевелятся супостаты.
— Не шевелятся, а ты слушай. Тишине не верь. Степняк — враг хитрый. Не углядишь — всем беда!
Дозорный снова прильнул к бойнице, вытянул голову, прислушиваясь. Что такое? Будто бы шорох? Еще… Стонет кто-то… Иль почудилось! Нет, под стеной кто-то есть!
Дозорный подергал за веревку, опущенную вниз, в караульную избу. Осторожно ступая по крутой лестнице, на башню поднялся десятник. Вопросительно посмотрел на дозорного. Тот ткнул пальцем вниз, под стену:
— Будто есть кто там… Стонет…
Десятник прислушался.
Опять стон — негромкий, болезненный.
— Буди воеводу! Скажешь — человек под стеной!
На башню поднялись Остей Укович, Андреан, толмач. Остей, перегнувшись через стену, негромко окликнул:
— Эй, кто там?
— Свои… Человек княжеский… — донесся слабый, прерывающийся голос.
Десятник шумно дышал в затылок воеводе, шептал:
— Остей Укович, прикажи отворить ворота! Спасать надо, спасать!
— Не дело говоришь! — отрезал воевода. — Десятник, а караульной службы не знаешь! А может, татары под стеной? Может, только того и ждут, чтоб ты ворота им отворил? То-то тебе спасибо царь Батыга скажет! В старину храбрые воины, если такая нужда была, со стены на веревке спускались…
— И я спущусь, не побоюсь!
Воевода, поколебавшись, разрешил:
— Иди!
Дружинники обвязали десятника крепкой веревкой, осторожно спустили за стену, в недобрую темноту. Через малое время веревку подергали снизу, раздался негромкий оклик десятника:
— Подымай!
Веревка поскрипывала под двойной тяжестью. Дружинники, надсадно пыхтя, подтянули и перевалили через стену десятника и еще другого человека — облепленного снегом, с сосульками крови в бороде. Положили неизвестного на помост, осторожно обмахнули снег.
— Апоница?! — ужаснулся Андреан, узнав пестуна-оберегателя молодого князя Федора.
— Беда! — простонал Апоница. — Убили моего ясного сокола, князя Федора Юрьевича… И бояр всех перерезали… И воинов… Один я в суматохе уполз…
Суровые, хмурые стояли вокруг раненого старика воины. Вот и кончилось ожиданье беды, пришла сама беда…
Утром татарские тумены со всех сторон окружили Онузу. Спешенные татары шли к крепостным стенам с длинными штурмовыми лестницами, с вязанками хвороста — заваливать ров. Волокли к стенам осадные орудия, опутанные ремнями, с высоко поднятыми рычагами, похожими на огромные деревянные ложки. А поодаль, не приближаясь на перелет стрелы, спокойно текли, минуя Онузу, бесконечные потоки татарской конницы. Видно, военачальники Батыя и часа не желали тратить на штурм пограничной крепостицы, которую обороняла горстка воинов, и устремились в глубь Рязанской земли. Только малая часть татарского войска осталась под стенами Онузы, но все равно на каждого ее защитника приходилось по сотне врагов.
Татарские конные лучники подскакивали к самым стенам, пускали стрелы. Длинные черные стрелы глухо стучали, впиваясь в бревна тына, с пронзительным свистом проскальзывали в бойницы. Из тяжелых крепостных самострелов было трудно попасть в конных лучников, бешено проносящихся под стеной в вихрях снежной пыли. А высунуться с луком из бойницы было нельзя — татарские стрелы летели густо, непрерывно.
Повезло молодому рязанскому ратнику Митьке, впервые бывшему в ратном деле. Из тяжелого самострела он сшиб с коня татарского тысячника. Стоял тот на пригорке, недоступном для простых луков. То и дело к нему подъезжали гонцы, падали ничком на снег, не смея глаз поднять на высокородного нойона. Но просвистела вдруг огромная стрела, насквозь пронзила тысячника. Покатилась в снег круглая шапка нойона, и понесся прочь взбесившийся конь, волоча за собой застрявшего в стременах всадника…
Радостно закричали воины на стенах Онузы.
Но мрачен и молчалив был старый воевода Остей Укович. Не в пустячной перестрелке решалась судьба крепости. Возле воротной башни уже выстраивались в рядок грозные камнеметные орудия — пороки. Татары натягивали упругие ремни, укладывали на рычаги тяжелые круглые камни.
— Попомни мои слова, Остей, — сказал Андреан, указывая пальцем на осадные орудия. — Вот этой самой сатанинской выдумкой и будут татары крушить стены градов русских. Не копьем брать их будут, но бездушным каменьем…
Андреан не успел договорить — тяжко вздрогнув, пороки выплюнули каменные глыбы. Страшным был их первый удар. От стены посыпались щепки, верх башни скособочился. На помосте за бойницами опрокинулись котлы с кипящей смолой. Дико закричали обваренные ратники.
Еще удар…
Еще и еще…
Гнулись брусья ворот, крошились железные скобы.
Как живое существо, вздрагивала Онуза от страшных ударов.
Но дубовые стены выдержали. Это, видимо, поняли и татары. Два самых больших порока медленно поползли к воротной башне. Воевода Остей Укович подозвал Андреана:
— Собери своих дружинников, поставь за воротами. Самое опасное место — там. На тебя одного надеюсь. Не удержишь ворот — все пропадем. С богом!
Повинуясь приказу своего воеводы, дружинники сбегали со стен, выстраивались рядами около ворот. Когда рухнули воротные створки, рванувшихся в крепость татар встретили копья дружинников.
Жестокая сеча началась под сводами воротной башни. Сошлись грудь в грудь. Бесполезные копья теперь мешали. В ход пошли ножи, булавы, а то и просто кулаки. Мертвые стояли рядом с живыми. Татарские воины медленно вливались под воротную башню, выпирая дружинников Андреана. Исход битвы решался теперь не храбростью, не воинским искусством, не опытностью воевод: в такой тесной рукопашной схватке вступал в силу закон простого численного превосходства. Десяток сильнее одного, а сотня сильнее десятка…
Рухнул старый воевода Андреан, пораженный в горло ножом. Его помощник муромец Голтя держал булаву левой рукой: правая рука, подрубленная татарской саблей, повисла плетью. Все меньше оставалось перед воротами воинов в русских остроконечных шлемах. Остей Укович посылал подмогу, оголяя стены.
Ворота удалось отстоять, но татары во многих местах пролезли через бойницы, возле которых уже не было защитников, прыгали со стен в сугробы, внутрь крепости. Тревожно завыла сигнальная труба, сзывая уцелевших в сече рязанцев к воеводскому крыльцу. Опять сомкнулся возле Остея Уковича русский строй — недлинный, редкий. Но татары не пошли на копья, остановились поодаль, натянули луки. Падали на затоптанный, окропленный кровью снег последние защитники Онузы, но никто не бросил оружия, никто не просил о пощаде. Все было кончено.
Татары разбежались по избам, клетям, погребам, хватали, что попадалось под руку. А над Онузой уже поднималось пламя пожара.
На одну крепость стало меньше у рязанского князя, трех сотен воинов недосчитало рязанское войско. Это была первая кровь нашествия, первые жертвы. А сколько их еще будет в страшную зиму 1237 года?
Не знали на Руси ни о будущих жертвах, ни о уже принесенных. Батыево нашествие без следа смыло с лика земли крепостицу Онузу, даже память о ней исчезла, и спустя столетия досужие историки будут только гадать, что именно означало это название — «Онуза». Город ли, урочище, древний могильник или просто луговину меж лесов, стеной стоявших вдоль невеликой реки Лесной Воронеж…
ГЛАВА 3
УДАЛЬЦЫ И РЕЗВЕЦЫ РЯЗАНСКИЕ
Рязанское войско спешило на юг, к степному рубежу. Путь — привычный воеводам князя Юрия Игоревича, знакомый до малого мостика над пересохшим ручьем. В одном была разница с прошлыми годами — шли зимой, когда обычно степняки замирялись, и не одними конными дружинами, а всей рязанской силой.
Дорога ржавой лентой огибала курганы, спускалась в низины, взбегала на пологие склоны возвышенностей, сливаясь на горизонте с невысоким декабрьским небом.
Скорбно чернели кресты на обочинах.
Изредка попадались деревни — обезлюдевшие, тоскливые. Ветер хлопал дверьми брошенных изб, перекатывал клочки сена во дворах. Везде были заметны следы поспешного бегства: рассыпанное возле клетей зерно, бочки и лари, брошенные посреди улицы, сани с вывороченными оглоблями. Стронулась с места земля Рязанская.
Поделиться книгой: