Помоги проекту - поделись книгой:
Вместе с дружком, однофамильцем Сашей Кузнецовым, Ника стал бывать на квартире А. 3. Снегиревой. Сестра Саши – учительница. Бывая в Талице, она останавливалась у своей подруги, Анны Зиновьевны.
Ребята любили там проводить вечера. Многое рассказал Ника о себе у Снегиревых. Говорил, что в чтении книг придерживается определенной системы. Живет по распорядку, знает, в какой срок прочесть книгу, когда сходить в кино, съездить домой, поиграть с друзьями.
– Я любил играть в бабки, – говорил Ника. – В удачный год накопишь целую корчагу бабок. Весной выберешь из них крупные «панки». Просверлишь, зальешь оловом. Обдуешь. Потрясешь над ухом: тяжелые!.. Как появятся первые проталины, нагрузишь полные карманы бабками и… айда играть с ребятами! Быстро из бабок вырастает кон. Встанешь на черту, метишь-метишь… Удар! И разлетятся бабки в разные стороны. Войдешь иногда в такой азарт, что дух замирает…
Рассказывал Ника, что он очень любил вечерними сумерками, сидя у стола или у печи, слушать воспоминания бывалых людей. И еще любил он ездить в ночное, сидеть у костра и рассказывать страшные истории. И когда в седьмом классе читали «Бежин луг», Ника лучше других написал изложение по рассказу Тургенева.
Елизавета Зиновьевна Машанова вспоминает: «Дрова в школу обычно привозили долготьем. Пилили их учащиеся после уроков или в воскресенье. Мне запомнился один такой день. Пришел Ника Кузнецов. Быстро установил козлы, и работа началась. Мальчик вооружился топором и очень ловко начал колоть дрова. Сначала некоторые работали с прохладцей, лениво. Ника сбросил с себя шапку, полушубок. Видно было, что труд для него – дело привычное. Скоро своим энтузиазмом Кузнецов заразил всех. Работа пошла веселее. Хором дружно запели:
Вскоре дрова со звоном ложились в поленницу… Ника довольно смеялся: «Хороша каша, да мала чаша! Не успели развернуться, почувствовать вкус работы, а делать уже нечего. Жаль расходиться по домам».
Потом долго, шумно играли в снежки.
«Кузнецов всегда был подтянутым, собранным. Зимой ходил в полушубке, подпоясанный ремнем с бляхой. На голове носил белую кубанку, надевая ее чуть набок, – тепло характеризует Нику учитель математики Василий Михайлович Углов, ныне проживающий в Челябинске. – В классе он всегда был дисциплинирован, подтянут. Мне казалось, что он из семьи кадровых военных. Об этом говорила его выправка. Постоянная собранность – типичная черта Ники Кузнецова. Вот таким он и остался в моей памяти».
Весной 1925 года шестой класс Талицкой школы совершил трехдневный поход – экскурсию на Балаирское опытное поле. А на обратном пути побывали в семье Кузнецовых.
– Приняли нас приветливо, – вспоминает Михаил Никанорович Петров (ныне проректор Тюменского государственного педагогического института). – Как сейчас вижу отца Никоши: средних лет, темно-русый. Он встретил нас за воротами дома, провел на свою пасеку, рассказал о жизни пчел и уходе за ними, угостил медом. Потом всем классом мы готовили в Зырянке клуб, чтобы показать постановку. Девочки и мальчики мыли пол, развешивали лозунги. Вечером поставили пьесу.
В. Ф. Чащихин, работавший в те годы преподавателем обществоведения в Талицкой семилетке, рассказывал, что за сорок лет его учительской деятельности перед ним прошли сотни молодых людей, и многих из них он забыл. Лишь четверо из выпуска 1926 года хорошо запомнились. Но трое из них остались в памяти по каким-то особым причинам, связанным с их характерами, отношением к учебе, или по внешним признакам: один был племянником учителя, другой – одноруким, а третий запомнился, видимо, потому, что он побывал в детстве со своими родителями в разных странах, вплоть до Гавайских островов.
«А вот Никоша Кузнецов, – вспоминает В. Ф. Чащихин, – запомнился мне как незаурядный ученик. Он выделялся среди других своим горячим стремлением к знаниям, настойчивостью. Если случалось, что при решении какой-либо трудной задачи Никоша отставал, то он с досады произносил свое любимое ругательство: «Ах, ты, Николай Романов!» Эти же слова Ника иногда произносил в гневе и в адрес нарушителей дисциплины.
Ныне многим может показаться непонятным это выражение, а оно, до известной степени, характеризовало политические настроения юноши: ненависть и презрение к свергнутому революцией царю Николаю Кровавому. Учащиеся жили тогда в такое время, когда многие еще относились скептически к начинаниям Советской власти. Но молодежь живо интересовалась такими предметами, как история рабочего движения, Конституция РСФСР, текущие политические события. Ника Кузнецов увлекался этими предметами. Поэтому он так хорошо и запомнился мне.
Кузнецов был активным слушателем. Иногда высказывал удачные суждения или давал толковые объяснения событиям далекого прошлого».
Все, кто знал в то время Николая, до сих пор сохранили о нем самые теплые воспоминания.
Ника всегда готов был оказать помощь товарищам по учебе. Он повторял с ними трудные места в заданных уроках, пока товарищ не усваивал материал. Когда требовалось, он был серьезен и строг, но умел пошутить, посмеяться.
– Многое выветрилось из памяти, – рассказывает Анна Ефимовна Кирпичникова, – но то, что Ника отлично играл на гармонии, знал много песен и волнующе декламировал «Буревестника», я не забуду никогда. Одна картина мне особенно запечатлелась. Незадолго до окончания семилетки мы ездили всем классом в деревню Уэцкую, ставили там спектакль. Помнится, это были сцены из пьесы «Любовь Яровая». Как хорошо сыграл тогда Ника роль белого офицера! Холодный, надменный, жестокий офицер в припадке отчаяния метался по сцене, как затравленный волк. Тогда игра Никоши понравилась не только мне, но и всем жителям Уэцкой, кто смотрел спектакль.
В школе Ника впервые обнаружил незаурядные способности лингвиста. Он очень быстро усваивал немецкий язык и этим резко выделялся среди других учеников. Русский язык преподавала Ф. А. Яблонская, немецкий – Н. А. Автократова.
Нина Алексеевна Автократова, получившая в свое время образование в Швейцарии, в совершенстве владела французским и немецким языками. От нее Ника получил первый хороший «заряд» в познании иностранного языка. Узнав, что преподаватель по труду – бывший военнопленный немец, Николай не упускает случая, чтобы поговорить с ним, попрактиковаться, усвоить произношение новых слов.
Но этого ему казалось мало. Он не раз находил предлог побывать в аптеке и поговорить еще с одним «немцем» – провизором из австрийцев.
Это было неосознанным увлечением. Николай Кузнецов не мог и думать тогда, что увлечение приведет его со временем на необыкновенную дорогу, сделает неуязвимым для врагов нашей Отчизны и обессмертит его имя.
Серьезные испытания
23 июня 1926 года. У семиклассников Талицкой фабрично-заводской школы праздник. В клубе готовился выпускной вечер. Девочки ходят притихшие, грустные. Ребята держатся спокойно, как будто ничего не произошло. Мужская сдержанность! А вообще-то все в душе ликуют: позади остались годы напряженной учебы. Впереди новые, неизведанные дороги. А взгрустнулось девчатам потому, что жаль расставаться подружкам…
На память о совместной учебе и дружбе решили сфотографироваться всем классом. Ника встал рядом с Сашей Кузнецовым, Мишей Петровым, Николаем Прохоровым. Лицо его озабочено. Взгляд устремлен вдаль. Таким и заснял его фотограф. Тремя днями позже, получив снимок, Никоша сделал на нем надпись: «Что день грядущий мне готовит?»
Вечером в клубе на торжественном собрании выпускники получили свидетельства об окончании семилетки и общественную характеристику. Выступая с приветствием, секретарь райкома партии Южаков говорил:
– Дать характеристику каждому окончившему школу рекомендовал райком. Этот документ будет говорить о том, как вы, молодые граждане Страны Советов, участвуете в строительстве новой жизни, как готовитесь стать в ряды созидателей нового мира. Сегодня учиться хорошо мало. Нужно учиться быть бойцом за социализм!..
Николай Кузнецов получил одну из лучших характеристик.
Пока на сцене готовились к концерту, Нику подозвал преподаватель обществоведения В. Ф. Чащихин.
– Ты что такой серьезный сегодня? – удивился он и засыпал Нику вопросами: – Какие планы у тебя на будущее, куда намерен пойти учиться? Я бы советовал в педагогический техникум. Из тебя выйдет хороший учитель! Способности есть. Я видел, как вы с Мишей Петровым пионерские сборы проводили.
– А Петров, Виктор Федорович, подает заявление в лесотехнический, – повеселел Ника, – он не хочет отставать от друзей. Я же еще не решил. Отец все мечтает увидеть меня агрономом. А мне работа лесовода тоже нравится. Теперь и раздумываю: хлеб или лес… Хлеб, конечно, важнее. Но учиться на агронома нужно ехать в Тюмень. А у меня папа давно уже недомогает, – закончил Ника опечаленно.
По приезде Никоши из Талицы дома обстоятельно советовались, какую профессию ему лучше избрать. Наконец решили, что при создавшемся положении (болезнь отца) Нике следует определяться в Талицкий лесной техникум. Это ближе, значит, легче будет содержать студента.
Но поступить в техникум оказалось не так просто: школу Ника закончил пятнадцати лет, а туда принимали учащихся более старшего возраста. Недостатка в желающих учиться там не было, в техникум шли и со средним образованием, шли с рабфаков и из лесных школ. И, конечно, таким абитуриентам отдавали предпочтение. Да и прием был небольшой – всего 25 человек. По этим причинам Нике Кузнецову отказали: «Молод еще, годы не вышли», – заявили ему.
Неудача нисколько не огорчила Ивана Павловича, он решил отправить сына учиться в Тюмень. Незадолго до отъезда Никоша завел разговор с отцом. Зная, как сдало в последние годы его здоровье, он сказал:
– Папа, а почему бы тебе не вступить в коммуну? Там машины, артелью работать легче.
– Видишь ли, Никоша, – ответил отец, – я сам прекрасно понимаю, что артелью сподручнее трудиться: где дружно, там не грузно. Когда мы создавали кооперацию, я сам мужиков звал в нее, чтоб покончить с засильем торговцев. В коммуну в первые годы я не пошел, вас жалел. Ведь с жильем в «Пахаре» до сих пор трудно. Да и хозяйство, многими годами нажитое, не так легко в общий котел кинуть. Ну, а теперь, с моим здоровьем идти в коммуну совесть не позволяет. Не хочу, чтобы кто-то попрекал меня: пришел, дескать, на готовое! Ты читал, в газетах как пишут? «Коммуна – ударный отряд, и солдаты в нем должны быть отменные». А моя песенка, видать, спета… – голос отца дрогнул. Заметив, что сын запечалился, Иван Павлович подбодрил его: – Вы-то, дети, я уверен, будете счастливее нас. У вас другая жизнь, другая будет дорога…
Осенью 1926 года Николай Кузнецов поступил на первый курс агрономического отделения Тюменского сельскохозяйственного техникума.
Тюмень, хотя Ника проучился там всего лишь год, оставила заметный след в сознании юноши. Здесь он вступил в ряды комсомола, здесь ходил на первые коммунистические субботники.
Незадолго до окончания экзаменов, в начале июня 1927 года, Ника получил телеграмму из дому, извещавшую о смерти отца.
Семью Кузнецовых постигло большое горе. Простудившись, Иван Павлович заболел скоротечным туберкулезом и умер в возрасте 56 лет.
Ника приехал в Зырянку на второй день после похорон отца. Он горько переживал утрату. Взъерошенный, бледный, в какой-то серенькой рубашке ходил он по дому подавленный, молчаливый, заглядывал во все уголки, как бы стараясь убедить себя в том, что отца нет и никогда не будет. Бережно и внимательно рассматривал Ника фотографию Ивана Павловича в гробу, окруженном осиротевшей семьей. Это было его первое большое горе. Он любил отца, уважал за трудолюбие и честность, за тягу к культуре и свету знаний. Но, глядя на безутешно плачущую мать, Ника нашел в себе силы и начал нежно успокаивать ее:
– Не плачь, мама, утрату не вернешь слезами. Успокойся, давай лучше поговорим, посоветуемся о нашей дальнейшей жизни…
Теперь он стал старшим мужчиной в доме. Ника хотел было остаться в деревне, чтобы взять на себя всю тяжесть ведения хозяйства, но семья энергично восстала против такого решения и настояла на выполнении завещания отца. Последними словами Ивана Павловича, обращенными к семье, были: «Нику обязательно дальше учите, хотя знаю, что вам будет трудно… Витя будет помогать матери вести хозяйство, а Нику обязательно учите!»
Чтобы быть ближе к осиротевшей семье, Николай Кузнецов осенью 1927 года поступил на первый курс Талицкого лесного техникума.
Бывший заведующий учебной частью этого техникума П. В. Луговых вспоминает:
«У нас к студентам, кроме топографического черчения, знания геодезии и топографии, предъявлялись требования уметь хорошо читать карты и планы, ориентироваться на местности (особенно в лесу и в ночное время), в совершенстве знать территорию учебного лесничества (а его площадь была 35 тысяч гектаров!), знать, где находятся кордоны, дороги, тропы и объезды, речки и овраги. Учебный план техникума предусматривал обязательный" предмет – охотоведение. В порядке практики студенты вели организованный отстрел птиц и зверей, и сами делали из них чучела. Учащиеся должны были уметь ходить на лыжах по целинному снегу, стрелять из огнестрельного оружия».
Питомник техникума был настоящим дендрарием, который насчитывал многие десятки видов древесно-кустарниковых растений из разных зон страны и среди них: ель сибирская, лиственница, пихта, вяз, клен, рябина, тополя, березы, кедры, акации… Студенты в питомнике проходили практику, учились сажать разные породы деревьев, «лечить» их, по очереди несли суточные дежурства на метеорологической станции. Много раз за зиму им приходилось попарно дежурить на семеносушилке, а ранней весной вести лесопосадочные работы на учебном поле.
Ника, выросший в деревне, хорошо знал местную древесную растительность, травы и мог, по его выражению, узнать растения «с завязанными глазами».
– В ботанике Никоша разбирался отлично, – вспоминает М. Н. Петров. – Повела нас учительница естествознания – было это в седьмом классе – на луг. Спрашивает: вот вам цветок. Из какого он семейства? Ника принес целую охапку растений и дал им точное определение.
Студенты изготовляли гербарии. Саженцы и гербарии техникум рассылал во все города Союза. Проводили съемку пруда на Урге (что за городом) для нивелировки. Делали съемку хвойных массивов на кордонах…
Нелегко было Нике учиться. Ему приходилось выполнять и жесткие требования программы и находить время помогать семье по хозяйству. Но юноша не сдавался. Он настойчиво овладевал знаниями, упорно шел к намеченной цели.
Одевался Ника просто. На нем была все та же серенькая рубашка, что и в год смерти отца. Сильно нахмурен лоб: ведь забот у старшего мужчины в семье – хоть отбавляй. Пристально всматриваются в жизнь зоркие глаза. Но за некоторой грустью все же угадывается большая настойчивость, недюжинная воля и энергия.
В техникуме Ника близко сошелся с Федей Белоусовым и Володей Захаровым. Белоусов приехал на учебу из Нижнего Тагила по комсомольской путевке. Он окончил десятилетку и уже некоторое время работал. Федя был более опытным в жизни и «богаче» своих друзей. Он имел приличный выходной костюм. Друзья носили его по очереди. Ника был выше всех ростом, и когда надевал этот костюм, то приходилось распускать «манжетку», а Владимиру брюки были длинноваты (он меньше всех ростом!) – брюки укорачивали… Все трое жили на одной квартире, а когда в техникуме было отстроено здание общежития, перешли туда.
В то время лесничим в учебно-опытном хозяйстве работал старый гвардейский солдат. Кроме положенных дежурств, он часто, даже в суровые морозные дни, посылал студентов ночью на лыжах с экстренным, «совершенно секретным» донесением на кордон (за 25–30 километров) и требовал, чтобы они к утру возвращались обратно. Солдат-лесничий устраивал ночные облавы и засады в лесу по выслеживанию «лесных воров» – самовольных порубщиков. Он прививал студентам военные навыки и дисциплину. Но суровые требования лесничего не тяготили молодежь. В них студенты видели романтическое начало и состязались в ловкости, силе и выносливости.
В такой обстановке воспитывался и закалялся Николай Кузнецов и его товарищи.
Новые заботы и интересы захлестнули паренька. Вечерами он пропадал то в библиотеке, то в спортивном клубе «Орленок». Ему хотелось поспеть всюду: и на спортивные соревнования, и на занятия кружка «эсперанто», который вел учитель Суетин. А еще надо было ездить со спектаклями в соседние села, отвечать на письма немецких комсомольцев, с которыми ячейка ВЛКСМ техникума поддерживала дружескую связь, выступать на диспутах.
М. П. Петров вспоминает: «Мне на всю жизнь запомнилось одно из занятий комсомольского политкружка в «Орленке», которое проводил старый коммунист. Он рассказал о революции 1905 года, а потом, разделив нас на две группы, устроил между нами состязание – «полит-бой». Ребята друг другу задавали вопросы о текущей политике. В зависимости от ответов старый коммунист записывал сторонам «очки» и «поражения». Ника тогда показал себя начитанным и осведомленным больше, чем другие».
1928 год. Второй курс лесного техникума. И, как всегда, Ника своею настойчивостью и усидчивостью удивляет всех. Он занимается немецким языком, хотя в техникуме преподавание иностранного языка учебным планом не предусматривалось. Некоторые смотрят на это, как на причуду. А Ника, узнав, что приезжающий в контору лесничий Гунольд – немец, из бывших военнопленных, заводит с ним дружбу и при встрече стремится говорить только по-немецки.
Преподаватель черчения Леонид Иванович Шихалеев, о котором до сих пор его ученики вспоминают, как о привередливом, ворчливом старике, хвалил Нику Кузнецова за блестяще выполненные работы. Он любил повторять: «Этот паренек добьется толку. Он всегда будет есть белый хлеб с маслом!» По мнению Шихалеева, специалиста старой школы, умение чертить означало заработать себе на белый хлеб, а научиться красиво подписывать планы – иметь белый хлеб с маслом. Однако Ника часто отвечал Шихалееву: «Леонид Иванович, а меня не привлекает сытое благополучие и богатство. Я стремлюсь в первую очередь к светлой, честной жизни».
И действительно, у Никоши всегда была большая тяга к хорошему, к правде и справедливости.
– Его отличала доброта и скромность, – отмечает П. В. Луговых. – Он любил поиграть, пошутить, спеть, Но никогда не старался «показать» себя, выделиться. Он не сторонился товарищей, но был серьезней их, вдумчивей, любил внимательно наблюдать за окружающим.
Один из товарищей юношеских лет Е. М. Решетников из деревни Пуртовой, ныне проживающий в Москве, вспоминает:
«Как-то летом, не то в 1925, не то в 1926 году, я пас коней у кулака Ильи Савиновича. Спать приходилось мало, да и от жары я сильно сомлел, потому, когда хозяин стреножил коней и ушел домой, я прилег на траву и незаметно уснул. Кони, оставшись без присмотра, ушли в чужой хлеб. Вернулся хозяин, увидел потраву да так меня отделал прутом, что я ни сесть, ни лечь не мог. Ника Кузнецов прибежал на мой крик. Он участливо спросил, за что меня избили, а потом погрозился, что обязательно отомстит кулаку за меня.
Вскоре мы вторично встретились с Никой, он шел на рыбалку. Удили наши ребята обычно в реке, что протекает через село Балаир. С плотины хорошо виден высокий обрывистый берег, где гнездились ласточки. Ребята их называли «берегоушами». Пришли мы тогда целой гурьбой к плотине рыбачить. Вдруг слышим, ласточки писк подняли. Видим, двое мальчишек полезли на обрывистый берег и начали зорить гнезда. Никоша сильно возмутился и хотел было прогнать мальчишек, как вдруг один из них сорвался и слетел под откос, прямо в трясину. Мы засмеялись, а Никоша крикнул мальчишке: «Так тебе и надо, не будешь мучить беззащитных птах». Очень не любил Никоша, чтобы кто-либо обижал слабого да беззащитного…»
Об этой же черте характера Николая рассказывает и П. В. Луговых:
«Однажды мне пришлось быть свидетелем такой сцены. Учащиеся в лесу нашли молодых птенцов-филинов, и один из студентов, человек вздорный и нестоящий – недаром его звали Копейка, начал их мучить. Ника до глубины души был возмущен таким поведением. «Ну зачем ты это делаешь, ведь нехорошо!..» – начал было он увещевать. Тогда Копейка, с вызовом ухмыльнувшись, злобно рванул и выломил у птенца крыло. Кузнецов негодующе вскипел и закатил Копейке такую оплеуху, что тот не устоял на ногах».
Случай этот обсуждали потом на собрании комсомольской ячейки. Копейку стыдили, а Нике Кузнецову за нетактичный поступок вынесли порицание. Копейка затаил злобу и начал мстить.
Большая собранность, доходящая до пунктуальности, помогала Николаю Кузнецову сочетать серьезную учебу с активной общественной работой. А круг его интересов был широк и разнообразен. Он усиленно занимался спортом, особенно лыжным и стрелковым, играл в городки и баскетбол, участвовал в кружках художественной самодеятельности, играл на гармони.
Веселый, общительный, он был душой коллектива. Студенты избрали комсомольского активиста в профком техникума. Кузнецов вел там большую организаторскую работу.
О постоянном внимании, которое Ника проявлял к товарищам по учебе, рассказывает А. С. Кондрова:
«Приближалось празднование 7 ноября. Мы все, ребята и девчата, украшали наш техникум к предстоящему торжественному вечеру. Много пели, шутили смеялись и мечтали, мечтали!
Здесь же был и Никоша. Много у меня было товарищей и подруг, казалось, все одинаково хороши; но имя Николая, образ его в моей душе всегда сиял ярче других. Я, как и все, скоро прониклась к нему большим доверием и уважением. А вечер 6 ноября на всю мою жизнь утвердил эти чувства.
В тот день я узнала, что некоторым студентам было отказано в стипендии. В числе их оказалась и я. Моя мать – работница завода, вдова, имела на своем иждивении трех детей, и я учебу без стипендии продолжить не смогла бы. Сейчас не знаю, как я выглядела, но, видимо, поникла настолько, что как рукой сняло веселье и с моих товарищей Вначале все замолчали, потом стали возмущаться, а Никоша побежал с кем-то.
Я же оделась по-дорожному, собрала вещи в чемоданчик и направилась к выходу. Как вдруг передо мной распахнулась дверь, на пороге стоит Никоша в светлом плаще нараспашку, сияющий! Он громко крикнул: «Никуда ты не поедешь, сними жакет и идем на вечер!»
Оказалось, он разыскал директора (Никоша был председателем профкома), поднял всех на ноги, мои документы пересмотрели и убедились, что отказ мне в стипендии был неправильным. Так благодаря Никоше я осталась в техникуме, за что благодарна ему всю жизнь».
Николай Кузнецов был хорошим студентом, комсомольцем. К его стройной фигуре очень шла ловко пригнанная юнгштурмовка с портупеей через плечо, белоснежная рубашка всегда была с галстуком. Таким его видели товарищи по техникуму.
Летом 1928 года во время полевой практики по геодезии Кузнецов был в группе за старшего и вел геодезический журнал. Этот журнал и маршрутный дневник с подробным описанием местности преподаватель А. Т. Дурников долго еще хранил и показывал студентам как образцовый.
Приезжая домой на праздничные дни или на каникулы, Ника, в меру своих сил, помогал правлению и парторганизации коммуны «Красный пахарь» проводить организаторскую работу среди крестьян. Часто он заходил в «пожарку» (помещение пожарной охраны) – единственное большое здание в Зырянке, которое использовалось как клуб. Крестьяне, и старые, и молодые, любили потолковать с Никошей, узнать новости текущей политики Советского государства и международной жизни. Завязывались оживленные беседы о коммуне и колхозе, о займе индустриализации.
«Я учился на курс позже Н. Кузнецова, – вспоминает инженер Талицкого хммлесхоза В. Т. Кальсин. – По заданию райисполкома вместе с ним мы проводили в Зырянке землеустроительные работы. По просьбе Кузнецова собрали сход односельчан. Комсомолец призвал зырянцев беречь леса от пожаров, охранять их от хищнической порубки. Потом разговор зашел о колхозах. Как здорово он умел говорить! Речь его была образна, доходчива. Он хорошо знал, чем «дышит» каждый крестьянский двор, знал, сколько десятин земли, сколько скота у того или другого хозяина. Под конец собрания даже старики, сомневавшиеся в жизненности колхоза, согласно кивали головой, когда Кузнецов говорил: «Мелким хозяйствам из нужды не выйти».
Виктор Николаевич Дерябин, сын одного из зарубленных в 1918 году сельских активистов, работавший в то время заведующим хозяйством коммуны (ныне он председатель Балаирского сельсовета), вспоминает: «Ника Кузнецов, приезжая в Зырянку, помогал нам вести хлебозаготовки, руководил кружком ликбеза… Он был человеком с открытой душой. Отличный организатор, Кузнецов умело помогал нам крепить трудовую дисциплину, во всем был нам верным помощником».
Однажды он по мельчайшей детали обнаружил у кулака деревни Речкиной хитро запрятанный хлеб. Как-то вместе с Копейкой им поручили обойти в Балаире несколько десятидворок и провести подписку на заем индустриализации. Зашли к довольно зажиточному крестьянину, имевшему крепкое хозяйство.
Копейка буквально с порога пошел приступом:
– Мы распространяем заем индустриализации.
– Ну и что? – осадил его хозяин дома.
– Подписывайся.
– А я не особо расположен. Что это даст мне?… – проговорил он, хитро поглядывая из-под насупленных бровей.
– Ты что, будешь подписываться, когда порохом запахнет? – срываясь, закричал Копейка.
– Вы меня порохом пугать, сморчки?! Меня Колчак не напугал шомполами… – взорвался мужик и, вскочив с лавки, огромный, как медведь, подняв кулачищи, вперевалку пошел на агитаторов. – Вон отсюда! – загремел хозяин.
– Ты, дядя Роман, успокойся, – поднял руку Николай. – Послушай, что я скажу.
– Ну-ну, расскажи, сынок, – немного остыл хозяин, – может, растолкуешь, не как этот, дюже горячий…
И Николай Кузнецов обстоятельно разъяснил крестьянину, для чего Советское правительство выпускает заем индустриализации, что это дает стране, народу.
– Ну, это другой разговор, – согласился крестьянин. И, посмотрев на Копейку, добавил: – А ты хотел как на балалайке: трень-брень – и готово! Пишите. И не на пять рублей, а на все десять!..
О том, как вел себя в деревне Копейка, Ника рассказал товарищам в общежитии техникума. Посмеялся дружелюбно, в лицах передавая сцену разговора. Но Копейка счел это кровной обидой…
1929 год. Вся наша страна переживает напряженные, волнующие дни революции в сельском хозяйстве. Повсеместно развернулась сплошная коллективизация. Захваченный величием этого процесса, Ника едет домой. Он разъясняет односельчанам бесперспективность единоличного хозяйства, призывает к коллективному труду в деревне.
Горячо доказывал Ника матери преимущества новой жизни: – Ты стареешь, мама, – говорил он волнуясь. – Здоровье твое слабеет. Виктор еще мальчик, а я мало вам помогаю, и вы оба надрываетесь в непосильном труде. В коллективе, сообща, будет работать легче. Виктор сможет подучиться, стать трактористом, умелым, грамотным работником, какие сейчас нужны сельскому хозяйству.
Ника убедил мать вступить в члены коммуны «Красный пахарь». И 5 мая 1929 года Анна Петровна с сыновьями Николаем и Виктором собрали свой инвентарь, лошадей и другое имущество и передали его в общественный фонд коммуны. Туда же был перевезен и дом Кузнецовых, который переоборудовали под общественную пекарню.
Весной в деревнях и селах района начали организовываться первые сельскохозяйственные артели. А когда колхозникам потребовалась помощь, Ника одним из первых вызвался ехать в село – помогать в составлении плана посевных площадей.
«Как сейчас, вижу высокие сани, в которые мы погрузили свои нехитрые пожитки, – вспоминает друг комсомольской юности Николая Кузнецова Федор Александрович Белоусов, – Ника был в белой меховой мохнатой шапке. Выехали мы под вечер. Сначала погода не предвещала ничего плохого. А потом вдруг замело. Ветер крепчал с каждой минутой. Он подхватывал кучи снега и швырял их о борта наших саней, слепил глаза. И вот уже все вокруг нас превратилось в сплошное бушующее месиво. Мы и не заметили, как сбились с дороги. Лошадь с трудом тащилась по глубоким сугробам. Я уже приуныл. Взглянул на Нику, он раскраснелся, по-прежнему весел, может быть, потому, что вырос в деревне и не боялся метели.
Неизвестно, сколько мы проехали, как вдруг Ника попросил остановиться. Долго всматривался в снежную крутоверть, а потом решительно проговорил:
– Ну, Федька, давай жми прямо!
Поделиться книгой: