Замок "Мертвая голова"

– Но, – возразил я, – он же наверняка понимает, что вы подозреваете, как все произошло на самом деле?

Банколен пожал плечами:

– Самомнение, Джефф, – это более половины той твердой, незыблемой силы, что сделала его тем, кто он есть. Без нее Д'Онэ – ничто. Его глаза опять стали такими, как я увидел в зеркале автомобиля. На мгновение я даже подумал, что он больше не верит в свою непобедимость, потому что…

– Почему?

Вокруг рта Банколена, под тонкими усиками и над острой бородкой, образовались глубокие морщины. Он выпрямил плечи и в тускло освещенном холле показался мне просто гигантом.

– Когда мы разговаривали у Лорана, у меня возникало много вопросов. А потом меня вдруг озарило. – Банколен чуть заметно тряхнул головой. – Причем без всякой причины. Все это сложное и опасное дело предстало передо мной в другом свете. Мне показалось, что я узнал правду о смерти Малеже. Может быть, конечно, это лишь догадки!

– Загадки! – поправил я.

Я вспомнил о рейнском пароходе и о Брайане Галливане, рассказывающем в сумерках о чьей-то невидимой руке, которая стала причиной смерти Малеже. Но я еще ни слова не сказал Банколену о Галливане.

Внезапно раздался оглушительный гром, эхом прокатившийся по всему дому. Даже оконные рамы задрожали!

В жутковатом холле, где специально освещенный портрет преследовал нас глазами, никого не было. Мы отыскали столовую. Гофман только что закончил расставлять холодные закуски. Мы постепенно знакомились с комнатами, атмосфера которых невольно навевала мысли о невидимых руках.

Темная столовая с тяжелыми портьерами, обставленная массивной, резной мебелью из флорентийского дуба, освещалась семью высокими свечами в серебряном подсвечнике, стоящем среди блюд на длинном, узком обеденном столе. Ассортимент блюд поражал многообразием – от икры до ростбифа. Гофман подал пиво, портвейн и бутылку шампанского в серебряном ведерке.

– Минуточку, Гофман, – остановил его Банколен, налегая на сандвичи. Он заговорил по-немецки. Но поскольку мое знание этого языка ограничивалось набором примитивных слов, перешел на английский: – Минуточку, Гофман! Я хочу задать вам несколько вопросов.

– Да, сэр, – откликнулся дворецкий.

Он стоял с наивно-виноватым видом, покачивая тучным телом и слегка склонив набок лысую голову. Светлые брови под нависающим лбом, круглые голубые глаза, нос картошкой и опущенные уголки губ придавали ему вид пожилого пупсика, обладающего глубоким басом. Он заморгал.

– Да, сэр. Открыть шампанское?

– Безусловно. Вы давно служите у мистера Элисона?

– Три года, сэр. С тех пор, как он оставил сцену. – Дворецкий вытащил бутылку из ведерка.

– Гм… да… Но владельцем этого дома, насколько я знаю, он стал намного раньше?

– Да, полагаю, так. Он уже давно владел этой виллой. – Гофман проворно катал в руках бутылку, искоса наблюдая за нами.

– Он был хорошим хозяином?

– Ах, очень… очень великодушным, сэр!

– Вы с ним ладили?

– Ах! – Гофман нерешительно закусил губу. Щелчок, слабое шипение пены, и он изящно налил светлое вино в два бокала в форме тюльпанов. – So, meinherren![2] Мой хозяин был артистом, и темперамент у него был соответствующий! Вы меня понимаете? Иногда он впадал в ярость. Ему не нравилось, что он перестал получать столько писем от поклонников, сколько получал раньше. Его волосы… – Гофман провел рукой по своей лысой голове и застеснялся. – И он потолстел, сэр, несмотря на все упражнения!

«Гамлет на картине!» – подумал я.

– Он часто ездил в замок?

– Ах да, сэр! Любил ночью гулять по стенам и читать стихи. Но он не любил, когда в замке бывали посторонние. Он никого туда не пускал. Замок показывали только снаружи, вы понимаете?

Банколен нахмурился и, не попробовав вина, поставил бокал на стол. Только через несколько минут он спросил:

– Полагаю, замок охраняется?

– Да, сэр. Бедный Бауэр! – пробормотал Гофман, заморгав. – Он был немного не в себе, но вполне безобидным! Он жил в башне замка и никуда не отлучался. Каждый вечер можно было видеть, как он с фонарем обходит замок. Каждый вечер, кроме этого.

– Понятно… Не расскажете ли, что случилось в тот ужасный вечер?

Гофман уже открыл рот, чтобы заговорить, но, глянув за наши спины, осекся. В столовую вошла невысокая женщина. Она смотрела на Банколена так, словно ожидала увидеть на нем какую-нибудь ужасающую рану. Хорошенькая и, если бы не бледность, могла сойти за почти красавицу. Темно-карие глаза, тусклые волосы грязно-желтого цвета, бледные губы и тени под глазами, делающие ее взгляд еще более смущенным. Единственное, что ее оживляло, – голубое платье. Но когда она подошла ближе, стало ясно, что впечатление ошибочно. При взгляде на эту женщину на ум приходило только одно слово: голод!

– Простите, – произнесла она высоким голосом на прекрасном английском. – Вы детектив из Парижа? Вы говорите по-английски?

– Немного, мадам. – Банколен улыбнулся, и ее глаза немного посветлели. – Не имею чести быть знакомым с мадам.

– Благодарю. Я – Изабель Д'Онэ.

Она беспрестанно теребила свое обручальное кольцо. Эта женщина – жена Д'Онэ? Я представлял себе рослую, практичную бельгийку, которая, при всех его миллионах, сама ведет домашнее хозяйство! Почему-то мне подумалось: «Мадам Изабель, для вас настали не лучшие времена!»

Изабель тем временем продолжала:

– Мне очень жаль, что с вами произошел несчастный случай. Надеюсь, вы не сильно пострадали?

– Нет, мадам, нисколько, благодарю вас! – Банколен представил ей меня.

– Бедный Жером просто сам не свой! Он даже слег. Ума не приложу, как это могло произойти. Обычно Шарль очень осторожен! – Она говорила приличествующие случаю слова, произнося их почти монотонно, но в ее карих глазах застыли вопросы. Наконец она спросила: – Надеюсь, вы отослали Шарля обратно в город?

– Шофера? О да! Остаток пути мы проехали на поезде.

Вопросы остались без ответа. По слегка удивленному лицу Банколена было видно, что шофер значит для него не больше чем сандвич в руке.

– Конечно! – Она улыбнулась, стараясь придать беседе легкомысленный, веселый тон. – Что ж, надеюсь, вы до конца разберетесь в этом ужасном деле. Для всех нас это было довольно неприятным испытанием. Полагаю, вы снова будете всех нас расспрашивать?

Изабель старалась выглядеть милой и почти кокетливой, но бледные губы и напряженный взгляд карих глаз выдавали ее обеспокоенность. Она старалась не смотреть в глаза собеседнику.

– Боюсь, это будет необходимо, мадам Д'Онэ.

– О, мы уже привыкли! Этот ужасный человек из Кобленца указал нам наше место, – пробормотала она, снова улыбнувшись. – Мисс Рейн, сэр Маршалл Данстен и я будем в библиотеке, если мы вам понадобимся.

Ее гортанный голос смолк. Я вспомнил сказку об оловянном солдатике, где бумажную балерину, застывшую перед кукольным домиком, сквозняком бросило в печь. Когда она ушла, Банколен снова повернулся к Гофману:

– Ну? Так что произошло в вечер убийства?

– Мне, сэр, об этом известно немного. Только то, что касается меня. Я подал в библиотеку кофе с ликером. Потом проследил за мытьем посуды и вернулся к себе в буфетную. Никуда не выходил. Просматривал счета и слушал, как месье Левассер играет на скрипке. Он тоже артист! Знаменитый!

– Где находился месье Левассер?

– В музыкальной комнате, сэр. Она расположена на другой стороне дома, но я прекрасно слышал. Иногда он играл великолепные вещи, иногда просто развлекался чем-то легкомысленным. Вот, например, когда меня разыскивала Фрида передать, что мисс Элисон зовет, он играл «Амариллис». Мне велели найти Фрица и ехать… Фриц был на кухне.

– А дойдя до причала, вы обнаружили, что моторная лодка исчезла?

Гофман тяжело вздохнул. Он все больше распалялся, и его детское личико даже покраснело.

– Да, сэр. Мы взяли ялик…

– Погодите! Сколько же здесь лодок?

– Только две, сэр. Моторная и ялик. Так вот, я сказал: «Греби во весь опор, Фриц!» Дело в том, что мы увидели горящую фигуру на парапете. Как мы кричали на другой берег при лунном свете! А когда мы подошли, странно…

– Да? – Банколен оживился, а Гофман нахмурился.

– Странно, что я не заметил этого сразу, сэр. Но после я вспомнил. Да, моторная лодка была привязана к маленькой пристани. Но… видите ли… в этом месте у реки очень сильное течение. Мы всегда привязываем лодку с правой стороны пристани. Тогда течение будет крепко прибивать лодку к сваям причала, она не отвяжется и ее не унесет. Но тогда лодка была привязана к пристани слева и канат натянут. Не важно! Мы бросились через весь причал и начали подниматься по крутому склону. Я всегда боюсь этой тропы. Трудно… как вы это называете… когда не на что опереться? Когда-нибудь Рейн разольется, смоет основание и… Но о чем я вам рассказывал, сэр? – Гофман раскинул руки. – На полпути я стал задыхаться. Чуть не упал. Хватаюсь за куст и смотрю вверх. Высоко! Высоко у себя над головой я вижу эту огромную стену! У меня даже голова закружилась. Внизу темно, но луна светит сквозь деревья. Она бледная, освещает грубые камни и зубчатые стены. Я увидел над парапетом человеческую руку, объятую пламенем, и меня чуть не затошнило. Но вот что еще! Кроме руки я на мгновение увидел огромную фигуру, напоминающую тень на белом небе. Фигуру человека с факелом в руке. Он стоял на зубчатой стене. Затем исчез.

Глава 4. Из страха перед оборотнем

Переведя дух от нахлынувших воспоминаний, дворецкий продолжал:

– Мы долго взбирались по тропе. За это время он появился и опять исчез… прошмыгнул мимо нас за деревья. Потом, еще не добравшись до вершины, мы услышали звук моторной лодки. – Гофман болезненно улыбнулся и замолчал.

– А потом? – нетерпеливо спросил Банколен.

– Деревянные ворота были закрыты, но не заперты. Мы их открыли. Я хотел найти старого Бауэра, который не отвечал на звонок. Внутри стены, а она широкая – много футов, проходит очень длинный каменный коридор. На полу посередине лежал кем-то оставленный горящий факел. Мы побежали через двор, поднялись к зубчатым стенам, прошли через арки к зубам черепа и нашли… Фриц снял пиджак и… – Гофман содрогнулся. – У него обгорели руки, но огонь уже почти погас. Фриц – отважный малый. Но все, разумеется, бесполезно. Правда, голова человека не очень пострадала, и, перевернув его, мы узнали хозяина. Мне стало нехорошо, а отважный Фриц сел на парапет. Его трясло, и при свете луны я увидел, что он плачет.

Гамлет, лежащий на спине на продуваемой ветрами зубчатой стене в дымящейся одежде. Двое трясущихся слуг, склонившихся над ним. Безмолвная, яркая луна в небе, а внизу – стремительные воды Рейна, где отражается огромный каменный череп… Я вновь оглядел столовую, словно тонущую в неровном свете семи свечей, и остановил взгляд на дрожащих руках Гофмана.

– Да, – тихо произнес Банколен. – Понятно. И вам удалось что-нибудь узнать?

– Нет. Нет, сэр. Ничего. Даже не знаем, что стало со стариком охранником. Мы осторожно подняли тело хозяина, перенесли его на причал и положили на дно ялика. Фриц настаивал, чтобы грести, хотя у него были обожжены руки, а я сидел на корме и смотрел…

– Ну а полиция? Она что-нибудь нашла?

– Не знаю, сэр. Следователь Конрад не говорит. Он сказал: «Детективы никогда ничего не рассказывают». Вы должны сами спросить его.

– Ну и дураки же мы! – Банколен пристукнул ладонью по краю стола. – Если он упорно молчит, так мы ни к чему не придем! Не знаете, нашли они оружие? Мне сказали, что мистера Элисона застрелили.

– Не знаю, сэр. Но, – Гофман доверительно понизил голос, – слуги говорят, что это продлится недолго. Из Берлина пришлют человека, и он мигом все раскроет. Приедет великий фон Арнхайм! – Дворецкий взглянул на Банколена, и в его голосе впервые прозвучали покровительственные нотки.

Банколен щелкнул пальцами, всем видом выражая приятное удивление.

– Вы слышали, Джефф? – обратился он ко мне.

Я слышал. Имя герра барона Зигмунда Арнхайма, главного инспектора берлинской полиции, было мне знакомо. Мне много рассказывали о временах, когда они с Банколеном «играли в шпионов» по всей Европе, передвигая фигуры на шахматной доске войны.

– Достаточно, Гофман, – произнес детектив. – Вы свободны. Позднее я задам вам несколько вопросов…

Гофман ушел, и я увидел, что старик Банколен повеселел. Он эффектно поднял свой бокал. Губы под усами сложились в улыбку. Свет пламени свечей подчеркивал его высокие скулы. Неожиданно взгляд его стал угрюмым. Банколен не удержался и воскликнул:

– Значит, сюда едет фон Арнхайм! Выпейте, Джефф! На такую удачу я не мог даже и надеяться! Это для меня стимул. С таким стимулом я впервые в жизни не буду выглядеть болваном! Поешьте, приятель! Нам предстоит работа.

Я ничего не понял из его слов. Мы наскоро поели и выпили шампанского, затем вышли в холл. Двери и окна сверкали при вспышках молний. Гулкий шум листвы деревьев заглушался внезапными порывами бури и громом столь сильным, что замирало сердце. Дождь стучал в окна будто картечь. Он со свистом бил по кирпичу веранды. Грохот разносился по всему дому.

За дверью кто-то возбужденно кричал:

– Говорю тебе, Салли, это чушь! Хватит, ладно?

Банколен распахнул раздвижные двери. Мы оказались в длинной, ярко освещенной библиотеке. Залитые светом настенных ламп, сверкали полы, блестели глянцевые корешки книг и роскошные портреты. Портреты Майрона Элисона. Элисона в роли Макбета, Элисона в роли Сирано, Элисона в роли Тартюфа… Изобилие портретов заставляло задуматься об отсутствии вкуса у хозяина виллы, сделавшего из галереи безумную святыню. У стола застыла Салли Рейн. Из граммофона несся скрипучий голос, поющий «Возлюбленную».

Раздвижные двери в конце библиотеки, ведущие в бильярдную, распахнулись. Оттуда вышел молодой человек с кием в руке. Его светлые волосы были взъерошены, а глаза потемнели от гнева.

– Может, хватит болтать глупости? – досадливо поморщился он. – Пожалуйста, будь умницей, Салли. Ты ведь знаешь, что неправильно…

Словно желая защититься, она обняла неистово орущий граммофон, тряхнула головой, откинув назад коротко подстриженные черные волосы, и ее ангельское личико напряглось.

– Я больше не позволю устраивать из виллы морг! – вскричала девушка. – По крайней мере, вам до этого нет дела. Вы…

«Ты мой иде-е-ал, моя любовь…» – ревел граммофон. Капли дождя молотили по оконному стеклу. Дребезжащие звуки всем действовали на нервы, истерия нарастала…

– О, кого я вижу! – пробормотал молодой человек, заметив нас.

С кием он обращался неумело. Салли Рейн выключила граммофон, но наступившая тишина еще больше бросала в дрожь. Теперь слышался только отдаленный рев бури.

– Я… э… Добрый вечер! – Молодой человек уставился на кий, словно желая, чтобы мы исчезли.

Девушка поздоровалась с нами небрежно. Сигарета в красных, очень полных губах, насмешливо прищуренные черные глаза… Похоже, она мгновенно оценила ситуацию.

– Проходите! Внесите в эту атмосферу немного легкомыслия! Месье Банколен, мистер Марл – сэр Маршалл Данстен!

Данстен поклонился так, что его светлые волосы закрыли высокий лоб. Молодой человек с чувственным лицом, тонкими скулами и длинным носом недовольно поджал губы. Я обратил внимание на беспокойно бегающие глазки и две уже наметившиеся вертикальные складки между бровями. Он почему-то был сильно смущен.

– Здравствуйте, – соблаговолил поздороваться юноша и неуверенно добавил: – Вы не…

Мы сели в кресла, на которые он приглашающе указал рукой. Постепенно нить разговора перешла к Банколену. Когда хотел, француз мог быть радушным. Откинувшись в кресле, с сигарой в руке, он заговорил легко и откровенно. Упомянул о неспособности французских детективов раскрыть немецкие преступления. Обсудил забавную встречу с бароном фон Арнхаймом и рассказал интригующую историю о шпионаже во время войны.

Данстен внимал шпионским страстям с величайшим интересом, подавшись вперед и нахмурив брови. Время от времени он бормотал: «Подумать только!» Салли Рейн, уютно свернувшись на диване, одобрительно-пускала клубы дыма. Иногда она тихо аплодировала за спиной Данстена.

– Итак, видите, – завершил Банколен, с любопытством разглядывая кончик сигары, – мне потребуется помощь. Мы союзники и должны помогать друг другу.

– Vive la France! A bas le boche![3] – воскликнула Салли Рейн. – Это рискованное предложение, Данс. Я начинаю чувствовать себя не такой уж виноватой!

– Странный вы полицейский! – заметил Данстен, взъерошив волосы. – Видите ли, – нахмурился он, подыскивая слова, – в этом ужасном доме нас держит осознание, ужасное осознание…

– Не драматизируйте, Данс, прошу вас! – взмолилась Салли.

Он повернул к ней пылающее праведным гневом лицо:

– Ничего я не драматизирую! Вы это знаете, черт возьми! Я лишь хочу объяснить! Может быть, мне не очень хорошо удается. Я имею в виду, что убийца Майрона находится здесь, под этой крышей! Мы вместе едим, мы с ним разговариваем… И всякий раз, оставаясь с кем-то наедине, невольно думаешь, а не взбредет ли ему в голову вцепиться тебе в глотку! Мучаясь подозрениями, ты оглядываешься и… Самое ужасное, что этих людей ты знаешь много лет! Достаточно только вспомнить Майрона, его обгоревшее тело и наполовину сожженное лицо!

– Не сгущайте краски! Прекратите, Данс! Слышите? – закричала девушка, в сердцах бросив сигарету в пустой камин.