Семь звезд

— Ангел мой, как поживает мир духов и привидений?

— А я почем знаю?

Уинтроп пожал плечами.

— Надежные источники только что заверили меня, что ты там весьма неплохо обосновался.

— Боюсь, тебя дезинформировали. Немецким ублюдкам не удалось прикончить меня ни на земле, ни в воздухе; впрочем, семь заслуженных нашивок я так и не получил, поскольку к тому времени война уже успела закончиться. Эдвин Уинтроп, эсквайр[4] с владениями в Сомерсете и Блумсбери, не намерен в ближайшем будущем покидать землю, когда здесь так чертовски много всего интересного. Пока рядом есть ты, никому не захочется отправляться на тот свет.

Парочка ехала по Челси[5] в сторону парка святого Джеймса. Стоял ясный осенний день; тротуары, уже покрытые красно-оранжевыми листьями, больше походили на пушистые ковровые дорожки; в лицо дул прохладный освежающий ветерок.

— Что это у тебя? — вдруг спросила Катриона.

Придерживая одной рукой руль, Эдвин вытащил из кармана куртки сложенный лист бумаги, который при ближнем рассмотрении оказался телеграммой.

— От Шефа, — пояснил Уинтроп.

Немногословное послание содержало всего три слова. Ангельские Дюны в Сассексе[6].

— Это событие или место?

Эдвин расхохотался, оскалив ряд белоснежных зубов.

— И то, и другое, детка! И то, и другое…

3

Гостиная

По правде говоря, представительницам прекрасной половины человечества запрещалось переступать порог Клуба «Диоген». Поэтому, когда встал вопрос о принятии в него Катрионы, Уинтроп, недолго думая, заявил, что его возлюбленная не женщина, а дерзкая девчонка, и тем самым предупредил возможность каких-либо возражений. Шефа, никогда не испытывающего особого уважения к древней традиции, вполне удовлетворило такое объяснение, и отныне для Катрионы были открыты двери Гостиной. Она впорхнула в здание на Пэл-Мэл, нарушив его таинственную обстановку, и грациозно присела на краешек дивана, как это обычно делают девочки-школьницы, изображая перед директором послушных, воспитанных барышень. Пристально проследив за каждым ее движением лукавыми глазами, Уинтроп почувствовал удовлетворение от гневных статей, появившихся в «Тайме» и посвященных такому беспрецедентному случаю в истории Клуба. В глубине души Эдвин сознавал, что Шеф также разделяет его маленькую радость.

Несмотря на то что во время войны он служил в легких пехотных войсках и ВВС Великобритании, в первую очередь Эдвин Уинтроп был членом Клуба «Диоген», с помощью которого британское правительство проводило секретные и весьма необычные расследования. Во всяком случае, после окончания войны Эдвин полностью посвятил себя работе Клуба. Председатель тайных собраний, Чарльз Бьёргард, создал отдел, занимающийся раскрытием определенного круга происшествий, которые, казалось, никто не воспринимал серьезно. Уинтроп был главным агентом секретного отдела, а Катриона Кайе, неофициально работающая на ту же организацию, стала его правой рукой. Ее интерес к исследованиям в области психики, о которых Катриона прочитала несколько книг, гармонично сочетался со сферой деятельности Клуба: исследование необъяснимых явлений.

Шеф вошел в Гостиную, где расположились молодые люди, сел на мягкий диван и жестом приказал слуге принести бренди. В свои семьдесят два он все еще оставался очень привлекательным мужчиной; волосы и коротко постриженные усы стали белоснежными, но лицо, на котором по-прежнему горели живые, выразительные глаза, оставалось молодым, без единой морщинки. Бьёргард состоял в Клубе «Диоген» вот уже сорок лет, с тех самых пор, когда тайные собрания возглавлял незабвенный Майкрофт Холмс, а Англия беспрерывно подвергалась набегам иностранных агентов.

Бьёргард незамедлительно выразил свое восхищение по поводу фигуры Катрионы, а та, в свою очередь, обворожительно улыбнулась в ответ. В том, как они обменялись любезностями, прослеживался явный сатирический подтекст: будто бы все присутствующие чувствовали себя обязанными притворяться глупее, чем есть на самом деле, и в то же время вести максимально изысканную беседу. Порой подобное общение напоминало комичный диалог между болтливым дядюшкой и обаятельной кокеткой.

— Катриона, дорогая, вы наш главный специалист по сверхъестественному, — произнес Шеф, делая ударение на каждом слоге имени девушки. — Название «Ангельские Дюны» говорит вам о чем-нибудь?

— Я слышала эту историю — в свое время она стала злобой дня, как «Ангелы Мьянмы» или «Мария Селеста»[7]. Вскоре миссис Твемлоу написала о случившемся весьма посредственную книгу — «Девочка, вознесшаяся с ангелами».

— Верно, наша пропавшая малышка Роза Фаррер.

До сегодняшнего дня Уинтроп никогда не слышал об Ангельских Дюнах.

— В начале семидесятых в окрестностях Дюн наблюдали явление ангелов, — со знанием дела продолжала Катриона. — Слепленные из мерцающих звезд гигантские колесницы со свистом пронеслись сквозь деревья и опустились на поле. На месте, где они коснулись земли, остались выгоревшие круглые пятна. Семья Фарреров обратилась за помощью к доктору Мартину Хезелиусу, выдающемуся специалисту в области сверхъестественного. В результате ученый все свалил на нашествие огненных тел. Совсем недавно другой исследователь, доктор Сайленс, вызвался объяснить случившееся весьма неординарным способом: встав в середину круга, он принялся вызывать духов древнего племени вендов. И хотя никто из присутствующих не заметил ничего необычного, доктор утверждал, что ему удалось пообщаться с парочкой духов, и что именно они явились причиной несчастья. Однако все продолжали верить в пришествие ангелов, хотя, возможно, и не совсем таких, о которых мы читаем в Библии или у мистера Мильтона[8]. Название места говорит о том, что подобный случай не был беспрецедентным. Миссис Твемлоу отыскала в чудесных явлениях связь со средневековыми чудесами. Она утверждает, что следы, оставленные ангелами, располагаются точно вокруг пласта неолита.

— А что же произошло с девочкой? — спросил Уинтроп.

— Все в один голос заявляют, что Рози Фаррер, дочка фермера, общалась с находящимися в огненных колесницах существами. По словам ребенка, там находились херувимчики, примерно с нее ростом, облаченные в серебристо-серые одежды; на лице отсутствовал малейший намек на нос, зато огромные черные глаза сразу обращали на себя внимание. Девочка оказалась своего рода знамением. Однажды она отправилась в Долину Ангелов, где стояли камни; по свидетельствам очевидцев, какая-то неведомая сила подняла ребенка в небо и унесла прочь на огненной колеснице.

— И больше ее никогда не видели? — проявил смекалку Уинтроп.

— До вчерашнего дня нет, — ответил Шеф, — но вчера Рози вернулась, вернее, девочка, которая выглядит точь-в-точь как Рози пятьдесят лет назад. Ее нашли в Долине Ангелов.

— Сейчас бы она была уже пожилой женщиной, — заметил Уинтроп.

— Только в том случае, если в царстве ангелов время измеряют так же, как и мы, — поправила его Катриона.

— Ну и где, по-твоему, находится это самое царство, Кэти? — съехидничал Эдвин.

Катриона состроила рожу и показала ему язык так, что стала очень похожа на слугу, злобного вида гурку[9], который как раз в этот момент принес бренди. Эдвин подавил приступ хохота и остался стоять с невозмутимым лицом, а вот Кэти явно почувствовала себя не в своей тарелке. Так ей и надо!

— О ребенке сообщил настоятель местного прихода. Некий Бартоломей Хаскинс. Он позвонил главе местного управления, а тот, в свою очередь, передал дело в Клуб «Диоген». Теперь я доверяю его расследование вам.

— Что говорит девочка? — спросила Катриона. — Сама-то она утверждает, что является Рози Фаррер?

— Ребенок еще не сказал ни слова. Сохранились фотографии настоящей Рози, и, кажется, наша девочка чертовски похожа на нее.

— Чертовски, говорите? — вклинился Уинтроп.

— Именно.

— Думаю, поездка за город доставит мне неописуемое удовольствие, — довольно улыбнулся Шефу Уинтроп. — Недалеко от Ангельских Дюн есть чудесное поле, где я смогу совместить приятное с полезным и в перерывах между расследованием совершить парочку вылазок на «Кэти».

После войны Уинтроп продолжал летать на своем собственном самолете, переделанном из истребителя и носящем ласковое название «Кэти». По сравнению с новейшими монопланами, сверкающими на солнце, его средство передвижения выглядело слегка устаревшим, но Уинтроп доверял ему так же безраздельно, как, скажем, Катрионе или «бентли». Эдвин знал все капризы и слабости своего любимца и даже в самой трудной ситуации мог на него положиться. Раз уж «Кэти» ушла от преследования барона фон Рихтгофена[10], то выжить в передрягах мирного времени было для нее раз плюнуть. И если Эдвину предстояло общение со «звездными херувимами», то верная «Кэти» могла бы прийтись весьма кстати.

Катриона пребывала в глубокой задумчивости. В отличие от Эдвина, предстоящее расследование вовсе не виделось ей увеселительной поездкой. Для Уинтропа девушка являлась в своем роде уравновешивающим звеном. Она на каком-то подсознательном уровне чувствовала, что представляло первостепенную важность, и заставляла Эдвина шевелить мозгами вместо того, чтобы сразу рваться в бой.

— Это чудесное возвращение уже стало достоянием гласности?

Шеф нахмурил брови.

— Боюсь, что да. Брайтонский «Аргус» опубликовал историю сегодня утром, а вечерние издания ежедневных газет освещают случившееся во всевозможных вариациях. У Хаскинса хватит сообразительности держать ребенка подальше от прессы. Но, кажется, все считают своим долгом сунуть нос в это дело. Вы знаете, о ком я говорю. Было бы замечательно, если бы вы выступили с каким-нибудь простым объяснением произошедшего, чтобы слухи не поползли дальше.

Уинтроп понял. Стало ясно, что во всем происходящем таилось либо непонимание его сути, либо бессовестный обман. Если он прав, надо положить этому конец. Если нет, то, к сожалению, лучше оставить все как есть.

— Я посмотрю, что можно сделать, Бьёргард.

— Молодчина. Теперь, ребятки, ступайте и действуйте. И не возвращайтесь, пока не выясните, что на уме у малышки Рози.

4

Безобидное создание

Поскольку Сэм Фаррер не особенно жаждал видеть в своем доме чудесным образом вернувшуюся тетушку, Хаскинсу пришлось забрать малышку в приход. Упрекая себя за то, что он проявляет недостаточно милосердия к ближнему, священник не переставал задаваться вопросом, была ли нерешительность Сэма связана с возможным правом Розы на долю в имении Фарреров. Кроме того, появление ребенка в доме уже немолодых Сэма и Эллен и перспектива вырастить его как своего собственного перевернули бы вверх дном их размеренную жизнь.

Девочка все еще не сказала ни слова и молча сидела на высоком массивном стуле в кабинете священника, закутанная в одну из его сутан. Миссис Калли, экономка Хаскинса, сняла с ребенка грязную одежду и хорошенько его отмыла. Она хотела выбросить непригодные старые вещи, но Бартоломей настоял, чтобы все осталось в целости и сохранности для дальнейшей экспертизы. В сущности, расследование будет зависеть от этих лохмотьев: если эксперты докажут, что материя произведена после 1872 года, значит, перед Хаскинсом не Роза Фаррер.

Бартоломей устало сидел за столом, не отводя настороженно-задумчивого взгляда от ребенка, и сознавал, что в данный момент не в состоянии думать ни о какой проповеди. Теперь, когда девочка перестала кричать, она казалась маленьким безобидным созданием. Создание это удобно устроилось на стуле, и, поджав под себя одну ногу, болтало другой, обнажая изящную нежную ступню. Взглянув на ее чистое милое личико и аккуратно причесанные волосы, перехваченные сзади серебряной лентой, на возвращении которой она настояла, девочку вполне могли принять за послушного ребенка, ждущего заслуженную сказку на ночь.

Все утро сыпались телеграммы, а телефон на столе Хаскинса разрывался как никогда за последние шесть месяцев. Бартоломею сообщили, что из Лондона должны прибыть двое экспертов, а издательства газет «Мэйл» и «Экспресс» делали все возможное, чтобы приобрести права на публикацию захватывающей истории. Многие другие также проявляли неподдельный интерес: от благотворительных организаций, заботящихся о благосостоянии несчастной сиротки, до коммерческих фирм, желающих, чтобы «чудесная девчушка» представляла их мыло или тоник. Хаскинс понимал, что по крайней мере до заключения экспертов ребенка следует держать подальше от пристального внимания публики.

Одна телеграмма в особенности поразила Хаскинса: известный джентльмен предлагал Розе любую помощь, какая была в его силах. Священник без промедления ответил приглашением благородного рыцаря в Ангельские Дюны. Если кто-нибудь и мог вникнуть в суть дела, то только мастер пера, чей острый ум не уступал проницательности знаменитого детектива, созданного самим писателем; только тот, кто в течение последних нескольких лет работал без устали ради того, чтобы доказать всему миру возможность существования на земле чудес.

Девочка, казалось, не замечала восхищения Хаскинса. Она олицетворяла совершенство, которое тщетно пытались увидеть в своих детях родители Викторианской эпохи: хорошенькая, как картинка; тихая, как мышка; спокойная, как восковая фигурка. Хаскинс вдруг вспомнил о внешнем сходстве с Сэмом Фаррером, которое с первого взгляда показалось ему очень сильным, но теперь стало едва заметным.

Бартоломей поднялся из-за стола, отложив ни на шаг не продвинувшуюся проповедь, и встал перед ребенком на колени. Он взял в руки ее ладошки, мгновенно почувствовав их нежное тепло и хрупкость. Перед ним сидела настоящая, живая девочка, а не какой-нибудь призрак. Миссис Калли тщательно помыла ребенка, и ночь Роза провела в комнате для гостей. Привидения не оставляют после себя грязную воду в ванной или смятые простыни. На ужин девочка съела немного супа и позавтракала половинкой яблока.

Их глаза встретились, и Хаскинс решил задать ей несколько вопросов.

С тех пор как малышка прекратила душераздирающие крики, она не издала ни звука. Казалось, девочка понимает все, что ей говорят, но не испытывает ни малейшего желания отвечать. Кроме того, ребенок никак не отреагировал ни на язык жестов, ни на сюсюканье миссис Калли.

— Роза? — позвал Хаскинс.

В глазах девочки не появилось никакого оживления.

Сэм принес пожелтевшие фотографии детей семейства Фарреров. Среди застывшей толпы девочек на одной из фотографий был ребенок, как две капли воды похожий на того, что сейчас сидел перед Бартоломеем.

Сэм неохотно признал в этой девочке пропавшую тетю Розу — девочку, вознесшуюся с ангелами.

— Роза, что с тобой произошло?

Согласно рассказам, какая-то сила стремительно подняла ребенка в Небеса по столбу звездного света.

И тут Хаскинс услышал жужжание. В комнату залетела оса!

Священник сильно сжал руку девочки, и ее лицо исказилось от боли. Хаскинс выпустил маленькую ладошку и попытался успокоить ребенка, опасаясь, что Роза снова начнет кричать.

Малышка открыла рот — но ничего не последовало.

Хаскинс с ужасом сознавал, что оса все еще летает по комнате. Воротник его рубашки вспотел, а желудок как будто вывернулся наизнанку.

В кабинете появилось еще несколько ос.

Жужжание становилось все громче. Хаскинс встал и огляделся, ища глазами ненавистных черно-желтых тварей.

Бартоломей вдруг почувствовал страх за Розу и снова посмотрел на нее. Лицо девочки искривилось… и она стала его сестрой, Джейн.

У пастора перехватило дыхание, как будто оса ужалила его в самое сердце.

Рот ребенка стал круглым черным отверстием, из которого вырывался осиный рой.

Ужас овладел Бартом. Он оказался отброшенным в детство, лишенным теперешних званий и достижений, лицом к лицу со своей жертвой, которая была мертва уже много лет.

Священник вспомнил самую ужасную вещь, которую он сделал в своей жизни: палка, погружающаяся в глубь осиного гнезда; его жестокий хохот, в то время как туча насекомых вырвалась из гудящего улья и ринулась вперед, подгоняемая сильными порывами ветра.

Джейн встала на стуле, облаченная в тяжелую сутану. В ее волосах по-прежнему блестела серебряная лента. Девочка не была точь-в-точь Джейн: во взгляде осталось что-то от Розы, но, кроме того, в глазах теперь была черная бездна и еще что-то. Создание потянулось к Барту, будто желая обнять его. Пастор упал на колени, бормоча молитву, и попытался закрыть глаза.

Рот девочки стал огромным кругом, и из него вылез черный, острый, как игла, осиный хоботок, на конце которого шевелились щупальца. Они со скрежетом терлись друг о друга, явно предвещая нечто страшное.

Глаза чудовища превратились в белую бесформенную массу, сверкающую миллионом мельчайших граней, и вылезли наружу словно телескопы.

Хоботок коснулся горла Хаскинса. Ледяное жало пронзило кожу. Шок сковал его сердце и успокоил легкие, а в сознании еще несколько секунд вспыхивали безумные огненные образы.

5

Странное превращение

Приход Ангельских Дюн представлял собой очаровательный маленький домик рядом с церковью и очень напоминал дом, в котором Катриона провела детство. Ее обожаемый отец был священником в Сомерсете, как раз в той самой деревушке, где далекий отец Эдвина владел поместьем, хотя на самом деле никаким помещиком он не являлся.

Полковник Уинтроп был далеким в буквальном смысле, особенно в последние несколько лет жизни, поскольку после скандала, о котором впоследствии в деревне старались не вспоминать, ему пришлось покинуть родные места и обосноваться не то в Индии, не то на Ближнем Востоке. Если бы семейством Уинтропов занимался психоаналитик, он бы непременно сделал вывод, что подобные злоключения в жизни полковника стали благодатной почвой для хитрости и безжалостного манипулирования окружающими.

А Уинторп-младший, получив по наследству характер родителя, нашел этим качествам прекрасное применение в своих темных делах. Смуглое лицо Эдвина, оживленное задиристыми ямочками возле уголков рта и темно-красными морщинками вокруг глаз (следствие его веселой натуры), стало для Катрионы уже чем-то родным и воспринималось не только как часть личности Эдвина, но и как непременный атрибут его юмора, щедрости и безграничного доверия к девушке. Катриона лезла из кожи вон, чтобы ее жизнерадостность и искренность оказали благотворное влияние на неотесанного чурбана, каким иногда бывал Эдвин. Преподобный Кайе никогда не вмешивался в дела Катрионы, но в душе все же не одобрял ее бесконечной погони за призраками, привидениями и прочей нечестью и менял тему разговора всякий раз, когда кто-нибудь спрашивал о возможном замужестве его дочери. Но вместе с тем из него получился такой заботливый, любящий и преданный родитель, о каком Катриона могла только мечтать.

Искатели приключений издалека увидели блестящий на солнце шпиль колокольни и без труда добрались до деревни. На фоне большой, величественной церкви, сам вид которой располагал к думам о высоком, Ангельские Дюны казались неправдоподобно игрушечными. И если их жители могли похвастаться древним каменным кругом и старинной церковью, значит, это место в течение долгого времени непременно являлось центром активной деятельности сверхъестественных сил.

Что-то было не так. Катриона почувствовала это в ту же секунду, как они подъехали к дому священника. Она не претендовала на телепатические способности, просто за последние годы у нее выработалась потрясающая чувствительность. Девушке не составляло никакого труда отличить настоящее привидение от замотанного в белую простыню идиота независимо от того, был ли вокруг густой туман или сплошная темень. Она умела читать мельчайшие знаки, порой на подсознательном уровне.

— Осторожно, дорогуша, — обратилась девушка к Эдвину, когда они вышли из машины.

В ответ последовал недоумевающий взгляд Уинтропа. Катриона не могла толком объяснить, что именно ее встревожило, но Эдвин побывал с ней в стольких переделках, что теперь безоговорочно принимал ее малейшее сомнение за верный знак поджидающей опасности. Молодой человек опустил руку в карман пальто и крепко сжал револьвер, который всегда брал с собой, выполняя задания Клуба.

До слуха Катрионы донесся какой-то звук; как будто жужжало насекомое. Но через мгновение все стихло. Такого в ее практике еще не случалось.

Эдвин легонько постучал в дверь.

На пороге появилась пухленькая розовощекая женщина, экономка мистера Хаскинса. Увидев визитку Эдвина, миссис Калли сказала, что пастор ждет их, и отправилась сообщить ему о приезде гостей.

Узкий коридор, загроможденный одеждой и обувью, выглядел по-домашнему уютным. Старинная этажерка завалена плащами и шляпами; рядом на всеобщее обозрение выстроился целый ряд ботинок и сапог; в углу стояла батарея зонтов и тростей всевозможных моделей и расцветок. Медленно тикали огромные антикварные часы, а секундная стрелка и вовсе не двигалась.

Все казалось умиротворенным и безмятежным.

Через несколько минут вернулась миссис Калли: розовый цвет ее лица стал серым, в глазах горел ужас. Катриона напряглась, как струна, готовая в любую секунду лопнуть. Женщина не могла произнести ни слова и только кивала в сторону кабинета пастора.

Держа в руке револьвер, Эдвин распахнул дверь.

На ковре Катриона увидела мужчину с почерневшим лицом и выпученными глазами.

Эдвин шагнул через порог, и девушка последовала за ним. Они оба встали на колени и склонились над распростертым на полу человеком. Его голову покрывала копна рыжих с проседью волос; белый воротничок туго, как петля, перетягивал вздувшееся горло.

Бездыханное тело преподобного мистера Хаскинса — а это мог быть только он — было еще теплым: очевидно, он умер всего несколько минут назад. Ни пульс, ни сердцебиение уже не прослушивались. Лицо священника распухло и почернело. Предсмертная судорога сковала широко раскрытые глаза и рот. Даже язык окаменел и стал черным. Капельки крови застыли на круглых пухлых щеках.

— Змеиный укус? — спросила Катриона, поежившись.

— Возможно, Кэт, — ответил, поднимаясь с пола, Эдвин.

Девушка задумалась. Слышала ли она действительно тихий зловещий шорох скользящей по ковру рептилии? Змеи не очень привлекали ее. Однажды преступник-китаец, по совместительству работающий колдуном, извлек из закрытой плетеной корзины мамбу, ядовитую африканскую змею, и пытался натравить ее на Эдвина. К великому ужасу Катрионы, они все находились в одной лодке, когда мерзкая тварь начала шипеть, порываясь броситься на Уинтропа. С тех пор девушка совершенно точно знала, что змеи умеют плавать.

— А здесь у нас кто? — спросил Эдвин.

Катриона встала. В кресле спокойно сидела девочка, одетая в широкую сутану священника, и беззаботно листала книжку о диких цветах. Предполагаемая Роза Фаррер оказалась крошечным созданием; ее треугольное, с резкими чертами лицо едва ли кто-то мог назвать хорошеньким, но огромные любознательные глаза поражали своей глубиной и проницательностью. Выражение ее лица показалось Катрионе знакомым. Она видела такое у контуженных солдат, возвращающихся домой после окончания войны, которая в их разрушенном сознании не закончится никогда.

Девушка хотела предостеречь Эдвина не трогать девочку, но это показалось бы просто смехотворным.