Я дрался на бомбардировщике. "Все объекты разбомбили мы дотла"

Я вставлял ручку и управлял…

— Как вы узнали о том, что началась война?

— Тревогу объявили и на построении сказали, что немцы перешли нашу границу. 23 июня нас посадили в теплушку и послали на юг, под Обоянь, в 220-й полк… А 27-го был уже первый вылет на ДБ-ЗФ с летчиком Харченко Степаном Андреевичем.

— Вам, как штурману, что было удобнее, ДБ-ЗА «Аннушка» или ДБ-ЗФ «сигара»?

— «Сигара». Обзор лучше.

— Когда начались боевые вылеты, вы, наверное, сперва действовали днем?

— Да. Сначала мы летали даже девятками. И когда у ведущего сыпались бомбы, мы нажимали на кнопку. То есть по ведущему. Мы изучали опыт войны в Испании. Поэтому уже имели представление о боевых действиях.

— Потери от чего были больше? От зениток? Или от «Мессершмиттов»?

— Больше было потерь от «Мессершмиттов».

— На каких примерно высотах ходили?

— Примерно три-четыре тысячи. Позднее, когда понесли потери и стали летать одиночными самолетами, то мы на бреющем ходили. А когда на ночные действия перешли, так вообще только одиночными самолетами.

— Сколько вылетов вы совершили на одной машине?

— В 1941 году я совершил примерно двадцать-тридцать полетов. И потом на переформирование… Были потери, конечно… Нас перевели в 98-й полк, и вновь мы на ДБ-ЗФ летали, но уже только ночью.

— По вашим ощущениям, по вашему опыту, какой был самый большой недостаток у ДБ-3?

— Какой самый большой… Ну, при взлете у него была тенденция разворота вправо.

— Скажите, пожалуйста, достаточным ли было оборонительное вооружение на ДБ-3?

— Достаточным. Наш экипаж в одном вылете сбил три «Мессершмитта-109».

— Насколько терпим Ил-4 был к боевым повреждениям?

— Вначале были очень опасны атаки истребителей. Но потом сделали протектирование баков. Если пуля пробивала бак, то он затягивался протектором, и струя если и оставалась, то небольшая, а то и просто капало…

— А мог Ил-4 на одном двигателе до дома дотянуть?

— С трудом. На одном моторе он при хорошем пилотировании мог долететь до своего аэродрома. Но некоторые не справлялись и садились на запасных аэродромах, которые были ближе.

— Вы относились к авиации дальнего действия и начальником у вас был Голованов. Скажите, как вы относились к нему?

— Голованов был отличным командующим, прилетал в полк, беседовал с нами, расспрашивал подробности.

— Сколько вылетов за ночь вам приходилось делать?

— Ну, не больше двух. Два бывало, если цели близко.

— Самая дальняя цель на какой дистанции находилась?

— Ну, самая дальняя цель — это был Берлин…

— Откуда взлетали на Берлин?

— Мы садились на аэродром подскока Обоянь. Заправлялись и дополнительные подвесные баки заливали. Сначала вырабатывалось горючее в подвесных баках, их сбрасывали как бомбы и летели дальше.

— Какова бомбовая загрузка была в этих вылетах?

— Если без подвесных баков, десять фугасных, стокилограммовых, в бомболюках и по две-три бомбы под фюзеляжами. 250-килограммовые или одна пятьсот килограмм.

— Берлин бомбили по каким-то объектам или просто на город?

— Ну, как правило, железнодорожные станции или же центр, где штаб был немцев.

— А вы РРАБы возили?

— А как же. Из-за их формы «бочкой» называли. Не любили их — терялись и дальность, и скорость. Но с точки зрения поражения она была эффективна. В основном брали ФАБ-100, ФАБ-250. Тонные редко кому попадались. Были буквально единичные полеты с одной бомбой.

— Максимальная бомбовая загрузка ДБ-3 сколько килограмм составляла?

— Полторы тонны.

— Вы когда на Берлин летали в первый раз?

— В 1942 году, по-моему. Летом.

— А основные цели в 1941 году какие были?

— Днем в 1941 году это были наступающие колонны танков, переправы через реки, где скапливалось много войск… А ночью железнодорожные станции, как правило, били.

— Как засчитывался результат бомбежки?

— Во-первых, по докладу: «Я видел разрывы, что-то загорелось, бахнуло».

Во-вторых, фотографирование. Результат документировался на снимках.

Были и специальные контролеры, которые в конце боевого порядка шли и смотрели, разбита цель или нет.

— Осветители целей были? Или они потом появились?

— Когда мы ночью начали бомбить, то бомбили, как правило, по освещенным целям. Освещали их специально выделенные экипажи осветителей. Осветителями цели всегда назначали лучшие экипажи, которые шли первыми, находили цель, которую нужно бомбить, в нужное время освещали ее САБами. А уже по освещенной цели остальные экипажи бомбили… Иногда меня назначали осветителем. А как же, осветителем бывал и мой друг Василий Сенько (ТУ-160 его имени летал в Венесуэлу), единственный дважды Герой штурман. (httt://www.warheroes.ru/hero/hero.asp&Hero_id=1233)

— Кого назначали фотографом?

— Конечно, тоже не худший экипаж. Но в то же время у осветителя более важная задача — надо было найти цель. А уже потом как получится.

— Предположим ситуацию, что полк отработал по цели… А фотографа сбили. Как подтвердить результат? Высылают второй?

— Трудно сказать. В каждом конкретном случае было по-своему. Еще и партизаны следили, куда мы попали и что там случилось.

— А если осветитель ошибся и САБы вывесил не там, где надо, вы будете работать по неосвещенной цели? Или пойдете, где освещено?

— По цели, конечно. Осветил поле какое-то, что я буду бомбить там? Сам искать буду.

— Вам ставилась задача нанести бомбовый удар по такому-то объекту. Маршрут вам тоже давался? Или вы его сами рассчитывали?

— По-разному бывало. Но, как правило, нам давали и маршрут, и высоты. Нам давалась боевая задача, где указывалось, с какой высоты действовать. Этим достигалась безопасность полета.

— Высота бомбометания какова была ночью?

— Высота ночью была от двух до пяти тысяч метров.

— Кто вам ставил задачу?

— Как правило, командир полка. По идее, два человека должны ставить задачу: командир полка и штурман полка. Командир полка ставит общую задачу, штурман разбирает по карте, что там происходит. Более конкретно.

— А им кто задачу ставил?

— Например, командир дивизии. Я в высших штабах не работал в войну. И кто нам ставил задачу, нас не интересовало. Из дивизии, и все.

— Вы вели совиный образ жизни. Ночью работали, днем отдыхали, во сколько в среднем возвращались?

— Ну, где-то, наверное, часа в четыре, в пять утра. Получали талон на сто грамм, на завтрак и спали до получения новой задачи. Ну, скажем, до двенадцати часов дня…

Нина Федоровна (жена Николая Александровича):

— Можно, я ему еще напомню? Я в конце 1943 года закончила учебу. Меня направляют в Андриаполь. И его полк переводят в Андриаполь. И в первый раз я пришла на танцы, а мне еще не было семнадцати лет, и первым он пригласил меня.

И все происходило при мне. Я жила на берегу Западной Двины, под Андриаполем, село Великое. А их полк стоял за рекой. Над моим домом гул, и мы знали — они полетели. Утром они прилетают или, наоборот, уже ближе к вечеру…

Мы, девушки, когда приходили на танцы, тут же знали, когда они хорошо отбомбились, а когда потери были. По степени опьянения, по их настроению мы уже знали… А когда я в первый раз пришла на танцы, они все были навеселе. Кто побольше, кто поменьше… Веселые, бодрые были. И на танцах они веселились. Потому и песню сложили:

Кто сказал, что надо бросить

Песню на войне.

После боя сердце просит,

Музыки вдвойне…

Вот они и веселились.

— Сто грамм хватало или добавляли?

— Нам всегда хватало. Но иногда заливался спирт во фляжечку…

— На войне без потерь не обходится. Как воспринимались сообщения о том, что кто-то не вернулся?

— Переживать начинали, если через два-три дня не прилетел к нам. Бывало, что где-то садился… Сообщение подавал, и мы знали, где он. А когда такого сообщения не было, значит, он сбит был. Конечно, было тяжело, жалко.

— Что делали с вещами пропавших или погибших?

— Этим у нас занимался адъютант.

— В 1941 году, когда немцы перли и почти до Москвы дошли, уныние у вас было?

— Тяжело, конечно, было всем. Но уныния не было. И мы все равно бомбили. Наш полк назвали «Сталинградский», потому что мы все это время, когда там немцы стояли, бомбили их в Сталинграде.

— Какие столицы, кроме Берлина, еще вы бомбили?

— Еще мы Варшаву бомбили. И Будапешт. Еще в Румынии порт Констанца.

— Награды за какое количество вылетов давали?

— Мы не интересовались этим. Кому давалось, какая награда… Вот только когда Героя Советского Союза присвоят, то мы все радовались.

— За какое количество вылетов вам присвоили звание Героя Советского Союза?

— А кто его знает? Нас это не интересовало. Какое наше дело? Всего у меня 298 вылетов на дальние цели. Но учитывалось не только количество, но и важность цели, и дальность до цели.

— Сколько у вас орденов Боевого Красного Знамени?

— Три.

— Сколько вылетов на Хельсинки вы сделали?

— На Хельсинки я, по-моему, всего один или два вылета сделал. Бомбили железнодорожный узел или порт, только эти объекты. А по жилым массивам даже запрещалось бомбы сбрасывать. А вообще на Финляндию — порядка пяти, наверное. Сейчас не помню, по побережью, скорее всего, Котку, Турку, Абэ. Нас там один раз подбили сильно. И я уже хотел в Ленинград, на запасной аэродром в Левашово, садиться, но все же мы решили в Ленинграде не садиться, потому что он был окружен. И дотянули до запасного аэродрома уже ближе к нашему полку.

— Финны хвастаются, что в 1944 году при налетах они нанесли большие потери нашей бомбардировочной авиации. А вы помните, чтобы были большие потери в вашем полку?

— Когда мы Финляндию бомбили, потерь было мало. Вроде даже вообще не было.

— Седьмого или восьмого августа были большие потери из-за тумана. Теряли ориентировку и бились на посадках?

— Такие случаи были. Но больших потерь от этого не было.

— Если не считать 1941 год, когда были самые большие потери в полку? И какая цель принесла больше всего жертв?

— Ну, как вам сказать. В 1941 году, конечно, самые большие потери были. Половина самолетов не возвращалась. А в 1942–1944 годах в каждом вылете один-два самолета не возвращались.

— Когда вы стали ощущать противодействие немецких ночных истребителей?

— Когда мы переключились на ночные боевые действия, тогда и появились ночные истребители немецкие.

— Куски фольги у вас стрелки разбрасывали?

— Фольгу? Было… Я уже не помню, когда эта фольга у нас появилась. Такие детали уже выпали из головы.