Женщина и обезьяна

Маделен тщетно пыталась вспомнить хронологию сотворения мира.

— И что он чувствовал? — спросила она.

— В раннем утре присутствует покой. Ясность мыслей. Он мог совершенно спокойно спланировать бюджет на следующий день.

Они присели на каменную балюстраду. За ними начинался деситиметровый обрыв и ров с водой.

— Но он не был знаком с нашими проблемами частной собственности на землю. Пли свободной конкуренции. Их не было и когда сэр Стэмфорд Раффлз в прошлом веке основал для узкого круга благородной публики Лондонский зоопарк, поместив туда нескольких представителей тварей земных и птиц небесных. Но всё изменилось. Лондонская земля, тот участок, на котором мы сейчас сидим, является собственностью королевской семьи. Ты не можешь себе представить — никто непосвящённый не сможет — через что нам пришлось пройти, чтобы получить этот участок в аренду. Пока не пришло к власти нынешнее правительство, всё решалось в одном месте — Большом Лондонском совете. Теперь — сплошной хаос. В конце концов нам пришлось вести переговоры, с одной стороны, с муниципалитетом и его агентами, районами Мэрилебон и Кэмден, Советом Большого Лондона, Корпорацией Лондонского Сити. С другой стороны, с Управлением королевского двора, которое сдаёт земли в аренду от имени королевского дома. С третьей стороны, с Министерством внутренних дел. С четвёртой стороны, с подрядчиками, у которых был контракт на Альберт-Террас. Кроме этого, с представителями жильцов, которым надо было заплатить за переезд.

Она сделала глубокий вдох.

— Сейчас всё в порядке. Мы выиграли первую партию. Теперь впереди полуфинал. Когда мы откроемся, нам придётся конкурировать с сафари-парками и туристскими аттракционами города. И за публику, и за дотации. Мы должны хорошо себя зарекомендовать радом с шестьюстами зоопарками в США и на континенте и восьмьюстами — во всём остальном мире. Мы должны регулярно предоставлять данные о разведении, научных исследованиях и новых приобретениях. Чтобы удержаться в европейской программе сохранения редких видов и в Организации по сохранению редких видов, которые командуют распределением всех самых ценных диких животных, живущих в неволе. Они решают, какой именно зоопарк будет вести племенные книги данного вида. Мы рассчитываем в течение двух лет получить право вести племенные книги десяти видов. И ещё десяти в течение следующих десяти лет. Мы планируем принять пятнадцать миллионов посетителей в год. Наш бюджет на исследовательскую работу составляет пятнадцать миллионов фунтов. Два года назад мы получили лес Святого Фрэнсиса, чтобы создать там центр разведения животных. Потребуется десять миллионов фунтов ежегодно на его содержание и на содержание зоопарка Випснейд.

Под ними, словно в замедленной съёмке, прошёл по скалам ягуар, спустился к воде и начал пить.

— Может быть, вы заставите животных платить за питание и проживание, — предложила Маделен.

— Таковы условия, если хочешь создать парк такого размера. Если бы Господь Бог решил повторить создание мира, это тоже было бы не на пустом месте. И не для двух зрителей, у которых нет ни гроша. Сегодня ему пришлось бы сначала позаботиться о финансировании. А потом обеспечить приток публики. А потом…

— Потому он, может быть, отказался бы от всей затеи и просто оставил бы зверей в покое, — сказала Маделен.

Она могла бы помолчать. Всего лишь неделю назад она бы ничего не сказала. Но позади неё на каменную балюстраду уселась Присцилла. Только ягуар обратил на это внимание и внимательно посмотрел на этого третьего участника разговора.

Андреа Бёрден встала и подошла к ней — маленькими, скользящими, полукруглыми шажками, которые Маделен уже знала.

— Значит, мы любим свободу! — сказала она. — Открытые пространства любим. Настоящую райскую природу. О которой читают вслух маленьким детям. Значит, дома разрешали читать настоящие детские книжки? И мультфильмы, наверное, были?

Она показала на ягуара:

— Знаешь, что ждёт его в родных болотистых лесах Западной Бразилии? Знаешь, какая участь ждёт крупных кошачьих? Их и всех остальных диких животных? Их ждёт страдание, которое можно понять только при помощи статистики. Трое из четырёх котят умирают в младенчестве. Из тех, кто доживает до года, каждый второй достигает полового созревания и каждый второй гибнет. Один из восьми доживает до спаривания. Редко это случается более одного раза. Потом они умирают от голода. Или от жажды. Или же их съедает другой ягуар, или забодает бородавочник, после чего рана инфицируется, туда проникают личинки трупных мух, которые пробираются через мышцы и атакуют мозг, после чего…

— Стоп, — сказала Маделен.

— Господь Бог не знал этого тогда, на шестой день, когда он ещё думал, что это хорошо. Но постепенно до него, должно быть, дошло — он ведь медленно соображал, как и большинство бихевиористов, — что создал он фабрику воспроизводства страдания. Что смысл существования того ягуара состоит в том, что он при помощи невероятного напряжения, доходящего до срыва, должен пережить определённое количество боли, которая будет поддерживать его в живых ровно столько, сколько надо, чтобы он дожил до спаривания.

— Во всяком случае, он перед смертью узнает, что такое любовь, — заметила Маделен.

Андреа Бёрден вывернула губы, обнажив зубы в некоем подобии улыбки.

— Ещё бы, узнает, — сказала она. — И давай я расскажу как. Ведь ягуары живут одни. Однажды ягуару встречается запах, по следу которого он идёт, влекомый внутренним химическим побуждением, которого он не понимает. Он идёт по нему, и неожиданно оказывается перед другим хищником. Он не осознаёт, что это его точная копия, поскольку у него нет самосознания. Он осознаёт, что это смертельная угроза для него. Он хочет убежать — оба животных хотят убежать — но не могут. Генетический позорный столб крепко держит их на месте. Она поворачивается к нему спиной, прижимается к земле, он запрыгивает на неё и крепко вцепляется зубами в её шею. И знаешь почему? Что это, выражение страсти? Любви? Я скажу тебе почему. Причина настолько очевидна, что даже зоологи не могли не увидеть её. Всё потому, что если бы он не держал её крепко, то она бы в своём безумном страхе повернулась к нему и убила его. Потом он спаривается с ней. И в то мгновение, когда он выходит из неё и отпускает её, все самки ягуаров, все самки леопардов, все тигрицы, все кошки на всей земле делают одно и то же инстинктивное движение. И знаешь, какое это движение? Знаешь, как они благодарят за любовь? Они вытягивают назад шею и поворачивают голову. И пробуют, не удастся ли им своими клыками разорвать сонную артерию на его шее.

Женщины двигались кругами. Ягуар и Присцилла не спускали с них глаз.

— Неизвестно, что думает сам ягуар, — сказала Маделен. — Может вполне казаться, что испытываешь страдания, хотя тебе и хорошо.

— Пенис любого кошачьего снабжён щетинками. В то мгновение, когда он выходит из самки, щетинки причиняют ей боль. Эта боль вызывает овуляцию. Таким образом — при помощи боли — природа обеспечивает себе наибольшую вероятность оплодотворения и продолжения вида.

Маделен не смотрела на неё.

— И тем не менее, — настаивала Маделен, — никто не может знать… как…

Андреа Бёрден облокотилась о каменную балюстраду и посмотрела на ягуара. Её лицо было безгранично выразительно, как у матери, смотрящей на своего ребёнка.

— Моё глубокое убеждение состоит в том, — сказала она, — что лучшие зоологические сады могут дать животным почти всё, что могла бы дать природа. Пищу, свет, условия, при которых они могут размножаться. И одновременно до некоторой степени уменьшить их страдания.

Присцилла сделала Маделен знак.

— А обезьяна? — спросила Маделен.

Андреа Бёрден не дала прямого ответа.

— До недавнего времени, — сказала она медленно, — считалось, что вольер с белыми медведями — это самое опасное место в зоопарке. Их густой мех и карие глаза вызывали у людей желание просунуть между прутьями руку и погладить их. После чего медведь одним-единственным движением переламывал доброхоту руку в локтевом суставе. Между тем теперь я стала думать иначе. Теперь я считаю, что самый опасный вольер — это с теми.

Маделен проследила за её взглядом. Над обезьяньими джунглями, на другой стороне Принс-Альберт-роуд, возвышалось серое здание Института изучения поведения животных.

— Академический вольер.

Она показала в сторону парка.

— Олбани-стрит. Где проживает высший, принимающий решения слой чиновников. Поблизости от финансовой буржуазии. Птичий двор политической и экономической власти. С самой строго соблюдаемой очерёдностью клёва животного царства. Самые неблагоприятные соотношения между величиной тела и мозга. Настоящие павлины устраивают короткую, кровавую стычку, после чего живут внешне миролюбиво, под руководством победителя. Но там царят бесконечные драки и полный идиотизм. Оттуда они одной рукой поддерживают Всемирный фонд дикой природы, а другой рукой продают оружие и лес. Там они решили отозвать все выданные Лондонскому зоопарку дотации и уморили парк голодом, так что животные дохли в своих клетках. Пока мы не начали свою… кампанию. Это члены этих славных сообществ определяют, кто должен стать новым директором, когда через пару месяцев два лондонских зоопарка соединятся.

Андреа Бёрден сделала паузу. Где-то прокричала птица — резкий, отрывистый крик девственного леса.

— Это будет одна из самых ключевых должностей зоологического мира. На неё, как я планирую, они должны избрать твоего мужа. Обезьяна должна обеспечить это. Она должна убедить последних сомневающихся. Дело в том, что недостаточно того, что Адам умнее всех других вместе взятых. Недостаточно того, что он написал сорок статей и три книги, изданные на пяти языках. Появятся претенденты со всего мира. Выборы будут закрытые и предельно грязные. Но если перед этим он три недели посвятит этой обезьяне, то никто другой не сможет равняться с ним. Поэтому обезьяна и находится у вас. В полной безопасности. Поэтому мы не колеблясь обошли конвенцию. Чтобы её ещё больше могли уважать в будущем.

— Адам говорит, что это шимпанзе-боноба, — заметила Маделен. — А что ты скажешь?

Андреа Бёрден минуту помолчала.

— Я не зоолог, — ответила она.

Она взяла Маделен под руку и повела её с собой. Маделен остановилась. Кто-то — сама она или Присцилла — взяла другую женщину за локоть.

— Почему Адам?

Андреа Бёрден попыталась вырваться. Но рукой Маделен Присцилла крепко сжала её руку — она привыкла иметь дело с крюками на бойне и выпотрошенными быками весом в полтонны.

— Адам, — пробормотала Маделен, — любит животных, потому что… потому что они ничего не могут ему сделать. Потому что он превосходит их. Но он не полагается на них. Он не полагается ни на что живое. Даже на меня.

К Маделен и Присцилле присоединилась третья женщина, невидимая, пока что без имени, но сильно отличающаяся от самой Маделен. Человек, обладающий некоторой прямотой и искренностью. Именно она сейчас и заговорила:

— Даже когда мы очень близки друг другу, когда думаешь, что сейчас всё будет иначе, он никогда не расслабляется. Он боится… что я повернусь и вцеплюсь в его сонную артерию. И теперь всё ещё хуже, чем раньше. И это связано с обезьяной. Он очень боится. И он очень опасен.

Андреа Бёрден подняла голову, и на мгновение её лицо стало открытым.

— Интернаты, — сказала она. — Туда попадаешь, когда тебе от четырёх до семи. Совершенно обычно для нашего класса. Считается, что это лучшее из всех возможных начало жизни. Спорт, искусство и литература, четыре иностранных языка. Вершины домоводства и бухгалтерии для нас, девочек. Получаешь всё. Кроме любви. Десять лет. А потом уже слишком поздно. Остаток жизни живёшь, словно солдат на линии фронта. Защищаешься. Потому что никто этого для тебя не сделает. Это как в воспоминаниях Черчилля. Письмо из Афганистана. Матери. В перерыве между тем, как они разрушали системы орошения. О времени, проведённом в Сэндхерсте. Он пишет, что похож на чахлое деревце. У него не было мужества сказать всё прямо. Вот почему люди принимают решение не заводить детей. Потому что знают, через что тем придётся пройти.

На мгновение они обе сблизились, как бывает, когда люди вдруг отказываются настаивать на своих масках. Но Андреа Бёрден быстро стряхнула с себя слабость.

— Ты иностранка, — заметила она. — Тебе никогда не понять этого. Но что бы там ни было, Адам — лев. У него есть стиль, амбиции и умение общаться с министерствами, членами правления и университетом. Он может руководить зоопарком так, что не будет внутренних конфликтов. Он может поставить на место внешних врагов. Он укротил группы охраны окружающей среды, местные комитеты по охране культурных ценностей и Королевский институт британских архитекторов. За это мы должны его уважать. И ты, и я.

— Я его жена, — сказала Маделен. — А брак — это не зоопарк.

Женщины посмотрели друг другу в глаза, и при других обстоятельствах Маделен отвела бы взгляд. Но ей уже пришлось смотреть в глаза обезьяне Эразму. В итоге взгляд отвела Андреа Бёрден.

Они подошли к двери в ограде. Вошли в старый Лондонский зоопарк. Он уже был открыт, появились первые посетители.

— Я ещё немного побуду здесь, — сказала Маделен. — Попытаюсь понять, что Господь Бог думал в тот день под вечер.

Андреа Бёрден застыла.

— А то, что ты говорила насчёт газет?.. — спросила она.

У Маделен всегда была — как у всех самок животных — сильная потребность сделать так, чтобы всё закончилось хорошо, чтобы любое прощание было недвусмысленным, тёплым и немного грустным. Это прощание тоже уже обещало быть таким — Маделен была готова к примирению. Но за спиной её стояли две другие женщины, и ей пришлось отвечать за всех.

— Это отложим, — ответила она. — На неопределённое время. Но пока что ничего не отменяется.

Оставшись в одиночестве, она пошла по парку, пока не нашла телефон-автомат. Она села на балюстраду у вольера с муравьедами, патагонскими зайцами и гуанако, достала свою фляжку, поприветствовала животных и выпила. Она посмотрела на окна Института, пытаясь определить, где находятся окна кабинета Адама.

Она понимала, что у неё мало времени. Что она оказалась в такой же ситуации, в которой оказалась бы Ева в Райском саду, если бы она сразу же после своего появления на свет обнаружила, что Господь Бог собирается зайти слишком далеко, и решилась бы остановить его. Она была бы озадачена и обеспокоена, как и Маделен в настоящий момент. Ведь что бы там Андреа и Адам ни пытались сделать, это уже было близко к завершению.

Ока подошла к телефону-автомату. И набрала прямой номер его приёмной.

Секретарша сняла трубку и назвала своё имя.

— Это я, — сказала Маделен. — Можно с ним поговорить?

— Соединяю вас.

Маделен подняла взгляд на серое здание. У неё кружилась голова. Она была совершенно уверена, что его нет на месте, что он и сегодня останется дома в оранжерее.

— Я слушаю.

— Это я, — проговорила Маделен.

Не очень хорошо зная секретаршу, Маделен тем не менее была уверена, что она сейчас подслушивает. Алкоголь и раннее утро изменили её голос, заставив его скрежетать, словно галька на морском берегу. За этим шумом Адам узнал голос своей жены. А секретарша услышала голос Присциллы с Мясного рынка.

— Мне нужно было услышать твой голос, — сказала она.

Адам ласково забурчал, чувствуя себя польщённым. Маделен попыталась собраться с мыслями. Ей надо попасть в Институт. И при этом ни в коем случае не встретиться с ним. Ей надо быть уверенной в том, что он пробудет в своём кабинете до того момента, пока она не выйдет из Института.

— Я хочу потрогать тебя, — сказала она.

— М-м.

Она знала звуки Адама. Она знала, что сейчас у него возникла эрекция.

Маделен огляделась. Мимо неё прошла группа пенсионеров с пакетиками арахиса для обезьян.

— Я хочу сказать тебе что-нибудь неприличное, — прохрипела она. — Можно я снова позвоню через пятнадцать минут?

Ей было слышно, как участилось его дыхание. Вожделение всегда сильнее логики. Адаму не пришла в голову мысль спросить, почему сейчас надо прерывать разговор.

— Я ни на шаг не отхожу от телефона, — проговорил он.

Маделен положила трубку.

Направившись трусцой к главному входу, она заколола на затылке волосы, надела солнечные очки и развязала пояс плаща. У тротуара стоял грузовик с изображением собаки на двери. В нём никого не было. Когда она вошла в холл Института, водитель стоял у стойки, выслушивая отказ от рычащего терьера. Маделен поднялась на лифте и торопливо прошла мимо двери, за которой сидели Адам с секретаршей и ждали её звонка.

Кабинет врача-ветеринара был пуст. Маделен села и стала ждать. У неё было десять минут.

Он пришёл через пять. С чашкой чая и булочкой.

— Извините, — сказала Маделен.

Врач сел в своё кресло.

— Вы можете переехать сюда, — заметил он. — Я могу поставить здесь для вас раскладушку.

— Мне некого спросить, кроме вас, — сказала Маделен.

В своём собственном голосе, за хрипотой, она услышала новую, искреннюю часть себя самой, с которой она ещё не была знакома.

Врач покачал головой:

— Мне нравится пить чай в компании. Здесь со мной уже больше никто не разговаривает.

— Почему?

Он обдумал вопрос.

— Возможно, я впадаю в маразм. Возможно, начинаются новые времена. А я принадлежу старым. Возможно, по другим причинам. Что вам предложить?

Маделен сняла очки.

— У вас случайно не найдётся крепкого пива?

Врач протянул руку к стоящему сзади маленькому холодильнику и поставил перед ней бутылку и стакан.

Маделен налила себе и выпила. Она открыла тубус, поставила на стол свою колбу и вытряхнула маленькую стопку белых листков. Это были рисунки того оборудования, которое она накануне видела перед клеткой обезьяны. Выполненные по памяти, но уже не карандашом для глаз, а чёрной тушью, сегодня рано утром, на трезвую ещё голову.

Она протянула врачу первый рисунок, на нём были изображены двойной гроб на колёсиках и электрический стул.

— Сканирование мозга, — сказал врач. — Аппарат для сканирования мозга.