Коллекция в бегах

Тут Алешка взорвался:

– А вы знаете, сколько великих проектов он не смог сделать из-за таких, как вы! Вам бы лишь спокойно поесть! Он вертолет изобрел! Такой классный!

– Полетал? – спросил Павлик с искренним интересом.

– Не полетал. В те давние времена никаких моторов еще не было. Только водяные мельницы. А на ней далеко не улетишь. Вертолет ее с собой не потащит.

– Что опять задумал? – с тревогой спросила мама. – Эти твои турундыки…

– Мам, – сказал Алешка, – он был очень великий человек. – И скромно добавил: – Я такой же буду. И полечу на его вертолете.

– На водяном двигателе? – спросил я. – Поперек экватора?

Но Алешка здорово подзарядился. А когда он сердится или волнуется, то часто становится спокойным, как удав после ужина. И он посмотрел на всех нас – на Павлика, жующего котлету; на маму, вытирающую посуду; на меня, подметающего пол; на кошку, спящую в папином кресле, – и сказал ледяным тоном:

– А вы будете махать мне вслед своими сопливыми платочками.

С этого дня Алешка стал надолго исчезать из дома и возвращаться в дом чумазым трубочистом. А мама все чаще стала поглядывать на небо, опасаясь летной погоды…

Глава VII

Флёксы, петюнии, настюрции

Когда-то Алешка написал: «В лесу росли куропатки и другие деревья». Папа тогда страшно рассердился и расстроился и обозвал его: «Ты – дитя асфальта!»

Не знаю… Может быть, Алешка и есть дитя асфальта. Не знаю… Но, по-моему, он какое-то «всех-нее» дитя. Ему везде уютно и интересно. Есть такой цветочек – забыл, как он называется, так этот цветочек одинаково счастлив и среди друзей на лугу, и в горшочке на окне. Лешка легко и мгновенно находит общий язык и с незнакомыми людьми, и с чужими животными. Полаять с собаками, поквакать с лягушками, занудливо позудеть комариком, потрепаться с новым человеком – его любимые занятия. Но и техника его слушается, он с ней дружит. Правда, как-то по-своему. Один раз, помню, он вздумал починить старинные часы. Ходики такие древние, деревенские; циферблат в виде кошачьей мордочки. Папа эти часы очень любил, еще со времен своего детства, но ни в одной мастерской их так и не смогли починить. Не хватало современным часовщикам умельства, чтобы закачался и застучал маятник, чтобы забегали туда-сюда озорные глазенки на кошачьей мордочке, чтобы правильно пошли по своему кругу фигурные стрелки.

Алешка смело разобрал часы, что-то там подогнул, даже молотком со всей дури ахнул и снова их собрал. На столе остались лишние детали… Но часы пошли. Они идут до сих пор у нас на кухне. Качается и стучит маятник, ожила кошачья мордочка, движутся по кругу стрелки.

Вот так же и его самолеты… Тяп-ляп – и готово. Первая турундыка поездила взад-вперед, но не полетела – ни вверх, ни вниз. Гидросамолет был почему-то отсрочен, а на свет появился то ли вертолет, то ли автожир по имени «Кощей». Тоже почему-то.

Но если первый «Лебить» был хоть и очень отдаленно, но все-таки похож на самолет, то нынешний Лешкин «Кощей» просто мог напугать своим видом нервного человека.

Вот представьте. Лодка-байдарка, над ней – огромный винт из двух зонтов, а впереди еще один, поменьше, из одного зонта. Алешка мне объяснил:

– Один винт кручу ногами – лечу вверх, второй кручу двумя руками – лечу вперед. Хочешь покажу?

Конечно, хочу!

– Мам! – крикнул Алешка, забираясь в Кощеево нутро, – от меня какая-нибудь польза по хозяйству нужна? Нет? Тогда я полетел.

– Полетай, голубчик, – мама выглянула в окно, – но не очень долго, а то обед простынет. До экватора и обратно.

Две педали Алешка завертел ногами – закрутился у него над головой большой винт. Две другие педали – руками, маленький винт заработал.

Получилось здорово. Аж листья у берез зашелестели, аж диван загудел. Но «Кощей» даже не дрогнул. Алешку это нисколько не смутило. Он вылез из самолета и сказал:

– Ладно, в другой раз полетаю. Мне сейчас все равно некогда, надо к дядьке Кощею сходить.

Я чуть не сел на наш ревучий диван. Но все оказалось очень просто. Тот самый кузнец, новый Алешкин друг, и есть дядя Кощей. В его честь и назвал Алешка свое новое страшилище.

Этот дядька действительно был похож на сказочного Кощея. Только маленького. Безобидного такого. И даже доброго. У которого отобрали его зловредную иглу в яйце и сдали в музей сказок.

Он такой худенький, что даже через рубашку видны все его кости. Но руки у него очень сильные. Жилистые такие, хваткие. Потому что он самый настоящий кузнец. У него даже фамилия «кузнецовская» – Ковалев. Оказывается, по-украински, Коваль – это кузнец, Лешка мне все это рассказал. И он целыми днями пропадал на краю деревни, в его кузнице. Из нее идет черный дым и слышится задорный звон металла по металлу. Одна местная бабка мимо кузни ходит всегда с опаской и крестится на ходу. Она говорит, что издавна в кузне живут черти и всякая другая нечистая сила. И я бы ей поверил. Особенно когда видел, как дяденька Кощей, в черном фартуке, с голыми жилистыми руками вызванивает на наковальне молотком какую-нибудь замысловатую, рдеющую огнем железку. И как чумазый чертенок Алешка, пыхтя, качает отполированную рукоять мехов, раздувает в горне огонь.

Этот Кощей, он просто волшебник. Добрый и умелый. Один раз он у нас на глазах выковал из черного железа настоящую розу! С лепестками и листочками. И с колючками.

Он и Алешку начал было приучать к своему мастерству. Но у Лешки был свой интерес: новый воздушный винт для турундыки и обещанный за помощь старенький велосипедный моторчик. Это я так думал. А Лешка думал совсем по-другому. Ни за что не догадаетесь. Турундыка турундыкой, а украденные картины нужно разыскать. И надавать ворам по тыкве.

Но при чем здесь коваль Кощей? Оказывается, очень даже при чем. Неприятно об этом напоминать, но он когда-то сидел в тюрьме. И знаете, за что? Он состоял в преступной группировке, которая занималась… кражами картин. Из музеев и из частных коллекций. А потом эти картины переправляли за границу.

У этого Кощея Ковалева была очень ответственная задача. Ведь на границе внимательные таможенники не пропустят ценные картины, нужно их как-то обмануть. Иногда для этого какой-нибудь художник малевал поверх оригинала какой-нибудь пейзажик для маскировки. А за границей опытные реставраторы осторожно снимали верхний слой краски, и картина великого художника представала в своем первозданном прекрасном виде. Но опытные таможенники просвечивали специальными приборами подозрительные картины и обнаруживали «маскировку». Кроме того, при ее расчистке оригинал подвергался опасности повреждения.

И вот этот Ковалев, – а у него очень золотые руки, – аккуратно вынимал картину из рамы, накладывал на нее холст с какой-нибудь работой неизвестного художника и этот «бутерброд» опять вставлял в раму.

Несколько раз у этих жуликов такой фокус проходил, а потом они все попались. И Кощей Ковалев тоже. Но он сильно раскаялся, признал себя виновным и очень помог следствию. И поэтому скоро вышел из тюрьмы и занялся честным трудом.

Это мне все Алешка рассказал. А потом спросил:

– Ты все понял, Дим?

Я ответил честно.

– Эх ты! Ведь все очень просто! Эти картины, который Корягин нарисовал, специально скрали. Ими, Дим, будут Шишкиных маскировать.

Тут до меня кое-что дошло. Не дошло только то, почему эти жулики не похватали их вместе с шедеврами прямо в доме, а полезли за другими в подвал.

– Элементарно, Ватсон. – Алешка рассмеялся. – Ведь милиция будет искать картины по списку. А в этом списке подвальных картин нету. Все понял?

Конечно! Еще как! Но оказалось, что я ничего не понял. Потому что Алешка вдобавок сказал:

– Завтра, Дим, делай хорошие бутерброды: поедем в поход.

– Зачем?

– За картинами. Я знаю, где они спрятаны.

Вот это фишка!

Вечером Алешка пришел из кузни с подарком для мамы. С корзиночкой, в которой из земли торчали какие-то стебельки.

– Рассадник, – объяснил он деловито. – Флёксы, петюнии, настюрции.

У мамы сделались большие глаза, и она его терпеливо поправила:

– Так не говорят, Алексей. Говорят: рассада, флоксы, петунии, настурции.

– Это у вас так не говорят. А у нас так говорят.

– Где это у вас?

– На кузне. В полусадике.

– В палисаднике, – опять поправила его мама. – Ужинать садись.

– Я уже ел.

– Это что же ты ел? Петюнии?

– Вармишель.

– О боже! В кузне нахватался?

– Ага. У Кощея. Он меня и мармаладом накормил.

– Хорошая еда, – вздохнула мама. – «Вармишель с мармаладом». Вот приедет папа…

– …Он меня похвалит, – уверенно завершил Алешка мамину фразу. И добавил: – Мы завтра поедем ему помогать.

– Куда? – Мама ужаснулась. – На чем? На турундыке? Папа же в Берлине.

– А Берлин где? На экваторе? Туда и бензину не хватит. – Алешка валял дурака. – Мы без бензина, на велосипедах.

– Алексей! – Большие мамины глаза сердито сузились. – Что ты еще задумал?

– Это не я, это Димка. Он задумал Июльке привет от Павлика передать.

– Какой еще Юльке?

– Обкраденной. Павлик в нее влюбился. И мечтает картины найти. Тогда Июлька на нем женится. А Витек будет шмыгать усами. На дискотеке. А папа меня похвалит.

Мама прижала пальцы к вискам:

– Это уже не «вармишель». Это какая-то окрошка! Иди спать. Пусть тебя папа похвалит на дискотеке.

– А рассадник? – взвыл Алешка. – Надо петюнии посадить. Они ведь не простые, тебе их Кощей подарил.

– Заколдованные? – насторожилась мама.

– Цветастые. Он цветут круглый год.

– И под снегом? – спросила мама. – Ну ладно, тогда сажай свой рассадник.

– И посажу! Мам, где лопата? Дим, иди за водой. Мам, выкопай вот здесь три ямки.

Мама выкопала ямки, посадила цветы «петюнии, флёксы и настюрции», я их обильно полил. Алешка устало вытер лоб.

– Можно и отдохнуть, – сказал он, присаживаясь на диван. Причем сел так осторожно, что диван даже не пикнул.

– Отдохнешь, – возразила мама, – когда выведешь со двора свою турундыку. Я ее боюсь. Все! Тебе нужна мама, которая заикается? Нет? Вот и мне тоже.

– Дим, – сказал Алешка, – тебе нужна мама-заика? Вот и мне тоже. Я что придумал? У пруда такой обрывчик есть. Взлетная полоса. Закатишь туда «Кощея», поставишь на тормоза…

Я все понял. В день испытаний я сяду в этот гидроавтожир, отпущу тормоза и помчусь вниз, к обрыву. Взлечу над ним и плюхнусь в илистое прибрежье. Ищи дурака, как сказал один мальчик деревянному Буратино. Турундыку мы туда откатим, но полет с моим участием – фигвам. Или даже два.

Однако полет все-таки состоялся. Но за штурвалом «Кощея» был в этот раз не я…

Утром Алешка с грохотом ссыпался с чердака, сделал вид, что умылся, и возмущенно спросил меня:

– Велики накачал? Чай в термос залил? Бутерброды сделал? Ты что, всю ночь спал, что ли? Давай быстренько полей петюнии и поедем за картинами. Пока Павлик нас не обогнал. Он шустрый опер.

Мама покормила нас «вармишелью» с тушенкой, мы собрали рюкзачок и поехали в «Палитру». Причем, что интересно, ни разу не сделали привал под раскидистым деревом – Алешка спешил. И как выяснилось, не напрасно.

Вокруг дома с колоннами кружил Витек, поглядывая на его окна.

– Туда нельзя, – строго предупредил он нас, когда мы направились к дверям. – Там капитан милиции ведет допрос.

– А мы тоже на допрос, – сказал я. – Капитан милиции нас вызвал.

– Сто повесток прислал, – веско добавил Алешка. – Прямо на домашний адрес.

Он встал на приступочку, заглянул в окно, хмыкнул:

– Допрос! Дим, они там чай пьют. С нашими любимыми пирогами.

И он постучал в стекло.

Окно распахнулось, выглянула Июлия с розовыми ушками и красными щечками.

– Привет, – сказал Алешка. – Мы повестку получили.

– На пирожки, – добавил я.

– Привет. – В соседнем окне появился и Павлик. – А я как раз собирался к вам заехать.

– Не стоит, – сказал Алешка небрежно, – у нас ничего нет. Ни мармалада, ни вармишели.

Юлька засмеялась, Павлик немного смутился.

– Можно вас на минуточку? – вежливо спросил его Алешка. – Дело есть. Поважнее пирожков. На сто тыщ баксов.

Павлик послушно вышел из дома. Мы отошли в сторонку. И Алешка сказал умышленно скучным голосом:

– Можете вернуть своей невесте картины. Я их нашел.