Легионер. Книга 2

Глава 4

Германия встретила нас неприветливо. То промозглая сырость, то изнуряющая духота, испарения многочисленных болот, мошкара, комары — все это здорово портило настроение, пока мы с Быком добирались до летнего лагеря на Везере. В этом большом укрепленном лагере располагались три легиона под командованием легата Квинтилия Вара, которые и составляли костяк германской армии.

Само собой, по землям германцев мы путешествовали не одни. Несмотря на то, что местные племена покорились Риму, спокойными эти места назвать было нельзя. Так что мы прибились к небольшому отряду союзных хавков, двигавшихся, как и мы, к летнему лагерю Вара.

Признаться, эти рослые хмурые парни, одетые в вонючие шкуры животных или какое-то рванье порядком меня нервировали. Конечно, они были союзниками и в случае чего должны были драться на нашей стороне. Но почему-то у меня к ним доверия не было. Да и Бык, бывалый вояка, в самом начале нашего пути сказал мне:

— Ты смотри в оба. Уж к кому к кому, а к ним спиной поворачиваться точно не стоит. Гляди, как зыркают…

Варвары все были как на подбор. Выше меня чуть ли не на голову и шире в плечах. Грубые лица, грубые голоса, грубые привычки. Пиво они пили в огромных количествах, но не пьянели. Были ловкими охотниками и часто делились с нами своей добычей. Странное дело, настороженное, почти недружелюбное поведение у них в один миг могло смениться добродушием, граничащим с наивностью. На привалах они хохотали, распевали свои причудливые песни, расспрашивали нас о римских обычаях, охотно отдавали самые лучшие куски убитого оленя, и вдруг замыкались, глядели исподлобья… Только что за копья не хватались. Мечей у них почти не было. Только у трех самых здоровых и, судя по одеждам, богатых. Один был командиром отряда, двое — его помощниками. Остальные были вооружены короткими копьями и дротиками, которые метали на удивление далеко и метко. Мы то и дело ждали заполучить такой вот дротик промеж лопаток.

В общем, дорогу приятной я бы не назвал. Время от времени встречались, правда, римские дозоры и посты, но по большей части мы шли одни либо по лесным дорогам, либо по топким берегам рек. Иной раз от деревни до деревни было три дня перехода. Глушь, словом.

Таких лесов, кстати, я раньше не видел. Могучие стволы в два, а то и три охвата, раскидистые кроны, сквозь которые не проникает солнечный свет, полумрак, тишина такая, будто тебя в землю живьем закопали… Красиво, конечно, но в то же время жутковато. Особенно в такой компании… Нет, не то чтобы я боялся этих варваров. Опасался, скорее. Бойцами они были хорошими, сразу видно. Сильными, выносливыми, закаленными. С одной стороны, я даже немного гордился — вон каких воинов мы себе подчинили. Но с другой, что-то мне подсказывало — такой народ совершенно подчинить невозможно. Одной рукой они тебе кусок мяса протянут, а другой кинжал в бок воткнут. И будут считать, что так и должно быть. Как с такими бок о бок жить?

Немудрено, что мы с Быком за все время пути глаз почти не сомкнули. А если и спали, то по очереди, не снимая доспехов. И рабу Быка, которого он называл просто Галл, оружие дали и кольчугу. Все-таки трое это больше чем двое.

Вздохнули мы с облегчением только когда на противоположном берегу реки, наконец, увидели наш лагерь. Зато хавки помрачнели еще больше. Но нам уже до этого дела не было. Добрались до дома и ладно. Я уже к тому времени привык считать лагерь домом.

Первое время немного тосковал по своим ребятам. Все-таки три года вместе. Как с семьей расстался. Даже хуже. Радовало только то, что та война шла к концу. Все считали, что осенью прижмут мятежников окончательно. Мне оставалось надеяться, что за эти несколько месяцев мой десяток не потеряет никого. Командовать вместо меня остался Сцевола. Ребята сами его выбрали, ни я, ни Бык не возражали. Я даже в глубине души был уверен, что из него получится более толковый декан, чем из меня. Всем этим я утешался, конечно, но все равно было как-то уныло. Не привык я еще к таким вот скитаниям от легиона к легиону. Для центурионов это обычное дело, а рядовые чаще всего служат там, куда попали в самом начале, если легион не расформируют.

Тоски добавляло и то, что в девятнадцатом легионе, в списки которого включили меня, все было иначе. Солдаты в большинстве своем были опытными рубаками, не то что у нас сплошная зелень. Так что на меня посматривали свысока. Но в то же время с дисциплиной дело обстояло куда хуже, чем в двадцатом. Ребята уже навоевались к этому времени, и решили, что пора бы отдохнуть. Многие завели себе подруг из местных женщин, обросли хозяйством… Центурионы отпускные[4] брали, глазом не моргнув. Заплатил и гуляй себе, никаких тебе работ, никаких тебе учений. Бывало, чуть ли не весь легион по лагерю да по канабу шляется без дела. Только те, у кого денег совсем в обрез лямку тянут и за себя, и за тех, кто побогаче. У офицеров что ни день, то пир, что ни ночь, то попойка. Ну и солдаты туда же. Смотреть что ли? Отвоевали свое, пора и честь знать. Что-то вроде того.

Во второй-то когорте Бык быстро порядок навел. Невзлюбили его, само собой, но ослушаться боялись. Слишком уж у него рука была тяжелая. Он назначил меня тессерарием второй сотни, хотя центурия не слишком одобрила его выбор. Были там солдаты и постарше и поопытнее меня, которые уже давно заслужили повышение. Я сразу сказал об этом Быку, но он как обычно исподлобья взглянул на меня и коротко ответил:

— Не твоя забота. Мне здесь свой человек нужен.

Мне оставалось только слушаться. Видно уж такая моя судьба, что как меня в звании не повысят, все остальные недовольны. Но это армия, здесь приказы старших не обсуждаются. Так что солдаты поворчали, поворчали да и смирились. Хоть и хромала дисциплина, однако постоянная угроза со стороны непокоренных еще племен не позволяла легионерам расслабляться окончательно и высказывать неповиновение командирам.

В остальном это была самая обычная служба. Побудки, учения, упражнения, земляные работы, патрули, да простые грубые развлечения в редкие минуты отдыха. Незамысловатая солдатская жизнь, где большую часть дня думаешь, как бы увильнуть от работы, а потом — как бы убить время.

Мне-то, правда, было чем заняться помимо службы. Из головы не шла та встреча с Оппием Варом. Я не знал, удалось ли ему выбраться из города, и где он может быть сейчас. Вряд ли он подался в Италию, а уж тем более в Рим. Скорее всего, решил осесть в какой-нибудь провинции. Вот только в какой? В Африке, в Испании, в Галлии? Последнее было вероятнее всего. Если он тоже ищет этот проклятый талисман, наверняка захочет оказаться поближе к тем местам, где он был найден.

Я очень жалел, что отец ничего не рассказывал мне об этой истории. Да и о своей жизни вообще. Удивительно, насколько мало я знал о нем. Разве что о его службе под началом Цезаря. Да и то совсем немного. Несколько названий тех мест, где были наиболее примечательные сражения, да пару случаев из солдатской жизни. Вот и все, совсем негусто. Мать мне, правда, говорила, что на подаренной Цезарем земле отец осел не сразу, а какое-то время путешествовал по провинциям. Но именно он бывал, она и сама толком не знала.

Теперь я уже понимал, что не столько желание повидать новые земли двигало им тогда. Почти наверняка, это путешествие он затеял из-за талисмана. Может быть, он хотел перепрятать его понадежнее, чтобы потом передать тайну мне. Оставалось только гадать.

Честно говоря, иногда я раскаивался в том, что отпустил своего врага. Покончи я с ним тогда, одним делом было бы меньше. И на душе было бы легче. Долг перед отцом и Марком был бы исполнен. Мне оставалось бы только найти амулет. Само собой, я старался гнать от себя эти мысли. Сожалеть о сделанном или не сделанном, все равно что жалеть о том, что солнце заходит. Кто знает, чем бы все закончилось, убей я его тогда… Все пошло бы по-другому, и одни боги ведают, лучше или хуже мне было бы сейчас.

Так что я старался поменьше думать и получше служить. Это единственное, что мне оставалось — служить и ждать, какой поворот решит сделать судьба. Я не очень-то верил в то, что человек сам ей хозяин. Он, скорее, помощник. Судьба направляет его на какой-то путь, а дальше уже от человека зависит, насколько далеко он уйдет.

Дни шли своей чередой, похожие, как братья-близнецы. Лето медленно катилось к концу. За все это время мы не приняли участия ни в одной стычке с германцами. Воевать приходилось гарнизонам небольших фортов, разбросанных по провинции, да отдельным летучим отрядам, то есть, в основном, вспомогательным войскам. Да и то, если это можно назвать войной. Так, отдельные столкновения с шайками слишком свободолюбивых или охочих до чужого добра разбойников.

Конечно, мы ходили и в дозоры, и в карательные экспедиции, усиливали некоторые гарнизоны, в тех местах, где было особенно неспокойно, но все это нельзя назвать настоящим делом. Похоже, германцы все-таки смирились с тем, что больше не хозяева на своих землях.

Так прошло все лето. Из Паннонии до нас время от времени доходили известия. Там война тоже угасала. Большинство мятежников сложили оружие. Сопротивлялись лишь некоторые города и селения, но их капитуляция была делом времени. Я от души надеялся, что все мои товарищи живы и не терял надежды рано или поздно вновь увидеться с ними.

Только одно событие выбило меня ненадолго из колеи. За три дня до сентябрьских календ ко мне опять приходил белый волк. Все было почти как в прошлый раз. Я обходил дозоры за пределами лагеря, чтобы сообщить пароль, вступавший в действие с новой стражей. Ночь была холодная и ясная, на небе полно звезд. Я шел быстро, стараясь сделать все побыстрее и вернуться в караульное помещение к горячей жаровне и подогретому вину. Волк выскочил на тропинку передо мной внезапно, я не слышал ни шороха. Просто вдруг раз! И мне дорогу преграждает огромный белы зверь с ярко-зелеными глазами. Я даже испугаться не успел. Замер, как зачарованный… А волк посидел немного, похлопывая по усыпанной прелой листвой земле, а потом завыл на луну. Как и тогда, невыносимо тоскливо и протяжно… Правда, на этот раз в нем явно слышалась угроза. В голове у меня само собой зазвучало уже знакомое: «Верни Сердце Леса!» И все, больше ни слова, хотя я умолял подсказать, где мне искать камень. Так и остался ни с чем. А волк еще повыл, и исчез в кустах так же внезапно, как и появился.

На всякий случай утром я сходил к гадателям. Но, как и их коллеги из двадцатого легиона, они только разводили руками, да надувая щеки, требовали денег. Мне предстояло самому разгадать загадку талисмана. Но я даже не представлял, с чего начать. Меня заинтриговали слова Вара о том, что этот камень может исполнить сокровенное желание человека. Было бы неплохо заполучить его. Ненадолго. Только чтобы исполнилось одно желание. А потом вернуть его хозяевам. Не знаю уж, кто они, но уверен, что они есть. Волк, старик в белых одеждах… Друиды, так кажется, говорил раб-галл.

Правда, никаких сокровенных желаний у меня не было. Ну, кроме, смерти Оппия Вара. Однако с этим я предпочел бы справиться сам. Он заслужил честной смерти от меча, в открытом бою. Отправлять его к предкам с помощью варварской магии мне казалось недостойным и неправильным. Еще можно было бы оживить отца и мать. Но я не верил, что простой камень может обладать таким могуществом. Да и им, наверное, неплохо там, где они сейчас.

Больше никаких желаний у меня не было. Ну там всякие солдатские надобности вроде: денег побольше, а службы поменьше, не в счет. Доспехи бы новые не помешали. Здесь у некоторых старых солдат, которые были побогаче, начали появляться доспехи нового образца. Не тяжелая кольчуга, а панцири из железных полос и пластин, которые охватывали тело на манер створки моллюска. Они были и прочнее и легче, чем обычные кольчуги. Стоили, правда, дорого. Мне пока были не по карману. Но ведь не доспехи же просить у талисмана! Вот стану центурионом или хотя бы опционом, тогда и заведу себе такие. Без всякой магии.

Впрочем, из-за отсутствия желаний я не переживал. К тому времени, когда я найду камень (а в том, что я его найду, у меня сомнений не было) желаний, наверное, будет не один десяток. Знай только, какое выбрать…

В общем, то лето я вспоминаю как одно из самых спокойных в моей жизни. Если бы я знал, что это всего лишь затишье перед бурей, которая приведет нас к такой катастрофе, что Рим на долгие дни погрузится в траур, я не был бы так беспечен. Но так уж устроен мир, что узнать свое будущее нам, простым смертным, не дано. А постоянно предполагать самое худшее… Это так же губительно для духа, как и упорная вера в то, что все будет неизменно хорошо. В первом случае ты прослывешь трусом, во втором — дураком. Тогда я не знал этих премудростей.

На войне в Паннонии я привык жить одним днем. Какой смысл беспокоиться о будущем, когда тебя в любой момент могут убить? Зачем строить планы, чего-то бояться, к чему-то стремиться? Каждая минута может стать последней. И думать нужно только о том, как ты проживаешь ее. Все остальное не имеет значения.

Еще я уверился в том, что всем в мире правит случай. Моя жизнь и моя смерть — дело случая. От меня тут зависит немного. Конечно, умение кое-что значит. Но не так много, как кажется. В бою словить камень из пращи или стрелу может любой. В свалке боя зеленый новобранец может сразить опытного фехтовальщика ударом в спину. В тебя может угодить камень из баллисты, тебя могут окатить кипящей смолой. Будь ты хоть трижды опытный вояка, избежать подобных вещей ты не можешь. Все решает случай. Почти все. Конечно, у умелого солдата шансов выжить немного больше. Но это всего лишь значит, что он лучше защищен от случайностей. Избегает смерти он благодаря своему мастерству. Но гибнет — только по воле случая.

Сцевола считал иначе. Он был убежден, что все в руках Фатума. Если тебе суждено погибнуть в этом бою, ты погибнешь, как бы ни старался избежать этого. Если ты вдруг оказался под потоком раскаленного масла во время штурма, значит, так распорядилась судьба.

Мы часто спорили с ним до хрипоты, приводя в качестве доказательств те случаи, которым стали свидетелями во время сражений. Я, конечно, тоже верил в Фатум. Но не так слепо, как Сцевола. По мне так судьба привела тебя на поле боя. А случай решил, покинешь ты его живым или мертвым. Сцевола смеялся над этим и говорил, что даже при игре в кости места случайностям нет. Выиграешь, проиграешь — все уже предопределено.

До сих пор не знаю, кто из нас прав. Наверное, человеку это и не суждено узнать это наверняка.

Но одно я уяснил для себя осенью, которая последовала за тем безмятежным летом: если судьба и есть, то она возьмет тебя за шкирку и отвесит хорошего пинка в самый неожиданный момент.

Глава 5

— Эй, что растянулись? Лагерные шлюхи и те бодрее топают! Подтянись, мулы дохлые!

Это Бык. Злой, как целая свора боевых псов. Злой не столько на солдат, сколько на командиров, которые, по его словам, понимали в походах не больше чем заяц в арифметике.

Мы шли на зимние квартиры, к реке Липпа. Там был построенный еще Друзом форт Ализо, который к этому времени превратился в самый настоящий город. Туда-то и лежал наш путь.

Племена, расположенные по ту сторону Липпы, вдруг взбунтовались. Командующий легионами Квинтилий Вар принял решение немедленно выступать, причем, всеми силами, рассчитывая дойти до Ализо, оставить там обоз, а потом налегке, с одним войском, войти в мятежные земли и восстановить порядок. План был не так уж плох. Если бы нами командовал полководец, который хотя бы мало-мальски разбирался в военном деле, может быть, все и обошлось бы. Но этот придурковатый бездарь сделал все, чтобы усложнить жизнь и себе, и своим солдатам.

Выступили мы сразу после октябрьских ид. Как раз тогда, когда начались проливные дожди, а холода по ночам стояли такие, что изо рта шел пар. Отличное время для похода, ничего не скажешь. Тем более что пройти предстояло по таким местам, где и летом-то не очень походишь. Густые леса, топи, буреломы, холмы, пересеченные глубокими ущельями, многочисленные реки и просто широкие ручьи — не разбежишься. Дорога, конечно, была. Но не настоящая римская военная дорога, по которой в любую погоду можно идти спокойно, как по городской площади. Обычная лесная дорога, которую мы лишь кое-где укрепили да подровняли. Дожди сразу же размыли ее, превратив в глинистую жижу, где мгновенно увязало все от наших калиг, до колес телег.

Прибавьте к этому обоз, который был едва ли не вдвое больше, чем само войско. Дети, женщины, гражданские ремесленники и торговцы, с которыми одна морока. То устали, то холодно, то есть хотят… Постоянное нытье и жалобы, будто мы для того к ним и приставлены, чтобы всякие прихоти выполнять. Да и барахла всякого столько, что голове не укладывалось — откуда набралось? Командующий, сам не большой любитель тягот военной жизни, сделал рохлями и своих солдат. Никому и в голову не пришло тащить походное снаряжение на себе. Загрузили мулов поклажей. Одних телег несколько сотен… Какой может быть марш с таким балластом, как говорят моряки? Ползли, как черепахи…

О том, чтобы в боевом порядке идти и речи не было. Поначалу еще пытались его держать, но к концу первого же дня все перемешалось: солдаты, гражданские, рабы, груженые повозки. Идет легионер, а у него на плече старуха с мешком висит да кряхтит. Солдат с ребенком на закорках, другой — с лагерной шлюхой идет шуточками перебрасывается.

Боевое охранение, само собой, было. Несколько когорт вспомогательных войск, преимущественно из германцев шли по обе стороны колонны. Они же составляли авангард. Но уж лучше никакого бы охранения не было, чем такое. Они были больше похожи на погонщиков скота, которого ведут на убой, чем на подразделения, призванные охранять обоз от неожиданных нападений. Да и недолго они с нами шли. То один, то другой отряд вдруг разворачивались и исчезали в среди деревьев. Командиры объясняли нам, что они направляются за подмогой, так как усмирить взбунтовавшиеся племена трем нашим легионам будет трудно.

На место германцев выдвигались уже легионные когорты, но от них тоже толку было немного. Все жались к колонне — кому охота ноги ломать по буреломам? Да еще в такой чаще, что дальше чем на пятьдесят шагов ничего и не разглядишь. Боязно.

Бык бесился из-за всего этого. И вымещал свою злость на нас. Правда, благодаря этому наша когорта, шедшая в одной из первых в колонне, шагала в относительном порядке. Хотя, «шагала» слишком громко сказано. Как можно шагать по скользкой грязи, в которой утопаешь по щиколотку? К тому же, через каждые две-три мили приходилось останавливаться. Ветры и проливные дожди с градом сделали плохую дорогу в некоторых местах и вовсе непроходимой.

Приходилось то и дело расчищать завалы из поваленных деревьев, искать обходные пути там, где на месте дороги образовались вдруг самые настоящие болота. Мостам тоже досталось. Чуть ли не половина из них была разрушена или повреждена так, что пускать по ним повозки было небезопасно. Гражданские постоянно требовали отдыха. Их понять можно было. Нам-то, закаленным солдатам, приходилось тяжело, а уж штатским… Можно себе представить.

Так и ползли. Три часа идешь, пять сидишь, ждешь, пока инженеры мост наладят или дорогу расчистят, да укрепят. А то и сам деревья валишь и лопатой машешь до седьмого пота. Да все под дождем, по колено в стылой воде или грязи. Костер и тот не особо разведешь, все мокрое. Если и дрова и займутся, то дымят так, что близко не подойдешь, чтобы руки окоченевшие отогреть. Жевали сухари да вяленое мясо. Тоже все заплесневевшее, пополам с дождевой водой.

— Не кончится все это добром, — проворчал Бык, поглядывая по сторонам.

Я шел рядом с ним, в голове нашей когорты. Позади — сигнифер первого манипула с боевым значком и музыканты с инструментами, завернутыми в какие-то тряпки и куски кожи.

— Лучшего места для засады не найти, — поддакнул я.

Слева и справа нас окружали невысокие, густо поросшие лесом холмы. Противник запросто мог бы незаметно подойти почти вплотную к колонне.

— Да вся эта проклятая Германия — одна большая засада, — Бык плюнул под ноги и в сердцах заорал: — Подтянись, бараны!

Солдаты ответили глухим ворчанием, но шагу прибавили.

— Ишь, еще и недовольны. Распустили их тут… Ох, распустили. Моя бы воля…

Что было бы в этом случае, я примерно себе представлял. Третий год я служил под началом этого центуриона и был уверен, что дай ему под командование один легион, через месяц все остальные можно было бы распускать. Этот легион покорил бы весь мир и кусочек неба в придачу. Такой уж человек был Квинт Серторий по прозвищу Бык. Поначалу я его боялся, потом ненавидел, затем уважал, теперь не задумываясь полез бы в любое дерьмо, чтобы спасти его шкуру. Он не был добрым парнем, нет. Но он был самым лучшим командиром, которого я когда-либо знал. Готовым снять кожу с солдата в мирное время, и отдать свою жизнь за последнего новобранца на поле боя.

У него было звериное чутье на опасность. В двадцатом легионе все знали: если Бык начинает нервничать и почем зря гонять рядовых, значит, жди беды. И это чутье ни разу не подвело его. Во всяком случае, на моей памяти. Точно так же он нутром чуял, как выбраться из ловушки. Если его манипул попадал в окружение, Бык точно знал, в какое место нужно ударить, чтобы вырваться. Причем, иногда его решения противоречили всем законам военного искусства. Но он никогда не ошибался. Его решение всегда было единственно верным. Я доверял ему безгранично.

И во время того марша, видя, что Бык сам не свой, я держал оружие наготове. Наверное, поэтому и остался жив.

Все произошло на второй день марша. Ночь мы провели спокойно, соорудив на ровном, свободном от деревьев месте лагерь. Дозоры не заметили ничего подозрительного, поэтому рано утром мы, как обычно, разобрали лагерь, сожгли то, что нельзя было разобрать и двинулись в путь. Выступление было омрачено одним событием. Двух легионных орлов знаменосцы долго не могли сдвинуть с места. Заостренные концы древков словно вросли в землю. Пришлось им помогать.

Примета была хуже некуда. Некоторые ветераны, которые уже сталкивались с подобными знамениями, стали мрачнее туч, плывущих над нашими головами. Глядя на них, и более молодые солдаты поскучнели. Одно дело просто месить грязь, и совсем другое — месить грязь, когда боги обещают крупные неприятности.

Около полудня колонна снова втянулась в густой лес. Растянулись мы к этому времени еще сильнее. Всем хотелось побыстрее добраться до Ализо. Там нас ждал отдых, горячая еда, крыша над головой и другие нехитрые радости.

Дважды мы останавливались, чтобы расчистить дорогу. И оба раза Бык, не обращая внимания на ругань солдат и косые взгляды командиров, рассылал солдат когорты далеко в стороны от дороги, проводя таким образом на свой страх и риск разведку. Остальные даже не думали о таких простых мерах предосторожности. Войско окончательно превратилось в неорганизованную толпу, грязную, уставшую, которая плевать хотела на уставы и здравый смысл.

Во время второй остановки зарядил дождь. Да такой, что даже кроны деревьев, правда, порядком поредевшие, не могли удержать потоков воды. Бормоча проклятия мы натянули капюшоны и плотнее закутались в плащи. Бык же, наоборот, снял с груди шлем и надел его на голову. Поразмыслив немного, я последовал его примеру, хотя таскать такую тяжесть на башке во время перехода удовольствие небольшое.

Один из легионеров стоящий рядом со мной хмыкнул:

— Думаешь, так меньше вымокнешь?

Легионера все называли Рябой. Лицо у него было сплошь в следах от мелких ожогов. Какой-то германец во время боя ткнул ему в лицо горящую палку.

— Посмотри на центуриона, Рябой, — ответил я. — Три года я служу под его началом. И за все это время он ни разу не надел шлем просто так. У нас была верная примета — если Бык в шлеме, враг уже пересчитывает твои медали. Да и орлы сегодня не просто так застряли.

Рябой внимательно посмотрел на меня, понял, что я не шучу, и тоже нахлобучил свой шлем. Так, один за другим, поглядывая то на Быка, то на меня, остальные солдаты центурии тоже скинули капюшоны, надели шлемы и принялись расчехлять щиты.

Тут же появился совсем молоденький трибун-латиклав из штабных.

— В чем дело, солдаты? С кем вы собираетесь сражаться? Кто дал команду готовиться к бою?

Бык, услышав это, вперевалочку направился к трибуну.

— Никто не давал такой команды, — прогудел он. — Просто некоторым парням из этой облепленной дерьмом толпы еще хочется пожить. В отличие от их командиров, у ребят хватает ума понять, что здесь скоро будет.

— Центурион! Ты знаешь, как это называется?

— Здравый смысл, трибун. Так это называется. Я воюю дольше, чем ты живешь, так что дам тебе один совет: отдай приказ всем остальным приготовиться к бою. Не слушай легатов и тем более Вара. Призывай всех к оружию, трибун. Тогда, быть может, кто-то из нас и уцелеет.

— Все это здорово смахивает на мятеж, центурион. Я доложу легату, что ты нарушил приказ и подбивал меня сделать то же самое. Встретимся с тобой в Ализо, центурион.

— Вот это вряд ли, — спокойно сказал Бык, и не слушая больше гневные окрики офицера развернулся и побрел к голове колонны.

Вскоре прозвучала команда двигаться. Теперь мы шли в полной тишине, которую нарушал только шелест дождя по пожелтевшим листьям, да скрип телег. Лес перестал быть просто недружелюбным. Всей кожей мы чувствовали исходящую от него угрозу. Темную, тяжелую, древнюю, как сам он. Как будто мрачные, кровожадные боги варваров покинули свои жилища и собрались здесь в предвкушении обильной кровавой жертвы.

Мы сжимали побелевшие губы, стискивали до хруста в пальцах древки пилумов, напряженно всматривались в густые заросли, наполовину скрытые пеленой дождя. И молились своим богам, прося у них одного — быстрее выйти из этого проклятого леса.

Пройти нам удалось не больше полумили.

Сначала никто не сообразил, что произошло. Передовые отряды колонны, вдруг остановились. С нашего места не было видно, что там произошло.

Рябой повернулся ко мне и, облизывая пересохшие вдруг губы, хрипло спросил:

— Опять что ли завал?..

И вдруг рухнул в грязь со стрелой в глазнице.

В этот миг со всех сторон раздался леденящий душу вой, и на нас обрушился град камней и дротиков. Мне показалось, что это воют и стреляют сами деревья.

В первые же секунды рядом со мной упало человек пять. Остальные метались из стороны в сторону, прикрывшись щитами и затравленно озираясь, пытаясь увидеть врага. Но снаряды летели отовсюду, не было никакой возможности определить, откуда прилетит очередная стрела. То тут, то там вражеский дротик находил свою цель и пронзенный насквозь солдат, захлебываясь кровью, валился на землю.

В вой и рев вплелись вопли раненых, беспорядочные команды, крики ужаса, женский визг и ржание перепуганных мулов. Это был самый настоящий хаос. Избиение растерянной беззащитной толпы. По колонне словно ходила огромная коса, выкашивая целые ряды.

Нас расстреливали с очень близкого расстояния, поэтому от доспехов пользы было немного. А щит… Щит полезен, когда ты знаешь, где враг и можешь повернуться к нему лицом.

Нас застали врасплох, мы были измучены маршем, растеряны и не готовы к сражению. Но все же мы были вымуштрованными винтиками огромной отлично отлаженной машины под названием «легион». Мы были опытными, отлично обученными и спаянными железной дисциплиной профессиональными солдатами. И если варвары думали, что мы станем легкой добычей, они здорово просчитались.

— Спина к спине! Спина к спине! — рев Быка перекрыл на мгновение какофонию боя, если это можно было назвать боем.

За ним клич подхватили другие командиры. Бестолковые метания прекратились. Быстро и слаженно, будто и не было этих мгновений паники, мы занимали свои места в строю, не разбираясь, где своя центурия или когорта, а просто вставая под ближайший значок. Сходящих с ума гражданских, пинками и затрещинами загоняли в середину строя.

Встав спина к спине, закрывшись щитами и ощетинившись пилумами, мы приготовились отразить атаку. И она не заставила себя ждать. Неподвижный до этого момента лес ожил. Со склонов на нас ринулись орды германцев.

Огромные, волосатые, полуголые, раскрашенные синей и зеленой краской, обезумевшие, визжащие, вопящие, орущие они летели на нас и казалось ничто не сможет остановить их напор.

— Пилумы!

Сотни дротиков метнулись навстречу этой живой стене, пробивая в ней бреши. Но германцы даже не обратили на это внимания. Мы взялись за мечи…

Они врезались в наш строй тяжелым тараном. Будь на нашем месте менее опытные солдаты, бой закончился бы после первой сшибки. Никто из варваров и не помышлял о защите. Все они визжа лезли вперед, пытаясь любой ценой добраться до врага. Получив удар мечом под ребра, они норовили в последнюю секунду жизни ухватиться за щит легионера и повисали на нем, открывая дорогу копью своего товарища. Если кто-то оставался безоружным, он продолжал сражаться голыми руками, а некоторые пускали в ход и зубы.

Они бросались на нас, как свора взбесившихся псов. Раз за разом, не считаясь с потерями, не замечая ран.

Правда, варвары все же остаются варварами. Среди них большинство думало не столько о сражении, сколько о добыче. Стремясь прорваться к обозу, они даже не пытались действовать организованно. Увидев брешь в нашем строю, они кидались туда, забыв всякую осторожность, и падали под нашими мечами.

В общем-то, это нас и спасло. Знай они хоть что-нибудь о дисциплине, нам пришлось бы совсем туго. А так после получасового ожесточенного боя, нам все же удалось отбросить их. Крича ругательства, они растворились в лесу, оставив своих павших и раненых на поле боя.

Преследовать их мы не стали. Отступление могло оказаться ловушкой. Да и обоз нельзя было оставлять. Поэтому едва последний германец скрылся, трубы сыграли отбой.