Русские песни и романсы

РУССКИЕ ПЕСНИ И РОМАНСЫ

Виктор Гусев

Поэты и их песни

Песни, романсы, баллады — эти и другие жанры музыкально-поэтического творчества были и остаются ничем не заменимой частью русской художественной культуры. Доступные самым широким кругам общества, они равно волнуют и тех, кто равнодушен к другим видам искусства, и людей, искушенных в философии, науке, поэзии и музыке. Каждый найдет в поистине безграничном песенном мире то, что скажет его уму, чему отзовется его душа. В песенный мир на равных правах входят и великие поэты и композиторы, и никому не ведомые стихотворцы и музыканты. Музы, находя в этом мире избранников, не делают различий между маститыми и юными, между плодовитыми мастерами и авторами немногих стихотворений, между теми, кто опубликовал многотомные собрания сочинений, и теми, чьи произведения не увидели свет при их жизни…

Лишь немногие русские поэты писали преимущественно стихи, предназначенные для пения, или подражали народным песням, были поэтами-песенниками — М. Попов, Ю. Нелединский-Мелецкий, А. Мерзляков, А. Дельвиг, Н. Цыганов. А. Кольцов… Гораздо больше таких поэтов, чьи стихи стали популярными песнями и романсами, хотя сами авторы не прочили им песенную судьбу. У каждого большого русского поэта, независимо от того, как они сами определяли жанр своих произведений, немало таких стихов, что, будучи положенными на музыку, звучали в концертных залах, в аристократических салонах либо в домах горожан или в крестьянских избах. И напротив, были поэты, которые сочиняли стихи в форме песни или романса, писали «слова для музыки», сами обозначая так свои произведения; но далеко не всем авторам было суждено услышать их в пении. Иногда даже из произведений больших и известных поэтов песнями становились не те стихи, которым они давали такие названия, а совсем другие (например, у Некрасова, у Никитина). В предлагаемую вниманию читателя книгу вошли стихотворения русских поэтов XVIII — начала XX веков, получившие известность у любителей пения — современников авторов этих стихов (а некоторые из них и у последующих поколений).[1]

Особенно удивительна и завидна участь поэтов, чьи имена в истории русской поэзии забыты и стихи затеряны в старых альманахах или нотных изданиях, а из всего, что было написано ими, сохраняется в памяти потомства и передается из поколения в поколение только то, что обрело песенную жизнь. Иногда это лишь одна песня, но настолько популярная, что автор ее заслуживает, чтобы имя его было с благодарностью названо. А между тем в современных нотных сборниках песен и романсов такие произведения часто печатаются с обозначениями: «слова неизвестного автора» или даже «слова народные». И только литературно образованные люди или исследователи знают, что у таких «народных песен» (а некоторые из них действительно стали народными!) есть автор. Так, текст песни «Молода еще девица я была…» написал Е. Гребенка, «То не ветер ветку клонит…» — С. Стромилов, «Хас-Булат удалой…» — А. Аммосов, «Славное море, священный Байкал…» — Д. Давыдов (не Денис Давыдов, а сибиряк Дмитрий), «Не брани меня, родная…» — А. Разоренов, «Есть на Волге утес…» — А. Навроцкий, «Из-за острова на стрежень…» — Д. Садовников, «Вижу чудное приволье…» — Ф. Савинов, «Варяга» («Плещут холодные волны…») — Я. Репнинский.

Но авторство многих широко распространенных песен пока ещё не установлено, и, возможно, кому-нибудь из исследователей (и читателей этой книги!) удастся раскрыть тайну их создания, назвать имена поэтов, написавших «Мальбрук на войну едет…», «Вот мчится тройка почтовая…», «Липа вековая…», «По диким степям Забайкалья…», «Солнце всходит и заходит…», «Глухой, неведомой тайгою…», «Далеко в стране Иркутской…», «По пыльной дороге телега несется…», «Вы жертвою пали в борьбе роковой…».

Тексты известных городских, или так называемых «старинных» романсов (впрочем, некоторые из них не так уж стары!), принадлежат И. Тургеневу («Утро туманное, утро седое…»), А. Григорьеву («О, говори хоть ты со мной…»), Я. Полонскому («Мой костер в тумане светит…»), Ю. Жадовской («Ты скоро меня позабудешь…»), Е. Ростопчиной («Когда б он знал…»), П. Козлову («Глядя на луч пурпурного заката…»), А. Будищеву («Только вечер затеплится синий…»), В. Чуевскому («Гори, гори, моя звезда…»), А. Жодейко («Я тебя с годами не забыла…»), Г. Лишину («О, если б мог выразить в звуке…»), М. Пойгину («Не уходи, побудь со мною…»), М. Пуаре («Я ехала домой, душа была полна…»), Т. Котляревской («О, позабудь былые увлеченья…»), В. Шумскому («В том саду, где мы с вами встретились…»), А. Грею («Астры осенние, грусти цветы…»), Е. Дитерихс («Снился мне сад в подвенечном уборе…»), В. Ленскому («Вернись, я все прощу: упреки, подозренья…»).

Уже один перечень названных имен указывает на то, что авторами наиболее любимых публикой песен и романсов были, наряду с поэтами выдающимися (я опустил заведомо знакомые всем песни и романсы на слова А. Пушкина, М. Лермонтова, Ф. Тютчева, Н. Некрасова, И. Сурикова, А. Плещеева, А. Фета, Л. Мея, А. Апухтина), и поэты, чья жизнь и творчество менее известны современному читателю. Сведения о некоторых из этих авторов отсутствуют не только в энциклопедиях, но и в специальных биографических словарях, рассеяны в мемуарной литературе, в старых журналах, таятся в архивных материалах и других малодоступных источниках. Невозможно в кратком предисловии рассказать о всех малоизвестных авторах, включенных в эту книгу, приведем лишь краткие сведения о тех, кто оставил особенно заметный след в истории музыкально-поэтической культуры.[2]

Характерным для русской поэзии XVIII века жанром были так называемые «канты» (от латинского cantus — пение, песня) — песни самого различного содержания: канты-«виваты» петровской эпохи с военно-патриотической тематикой, канты заздравные, застольные, любовные, пасторальные, шуточные, пародийные. Среди авторов кантов были А. Кантемир, Ф. Прокопович, С. Яворский, М. Ломоносов, великий украинский просветитель Г. Сковорода, молодой А. Сумароков. Наиболее значительной фигурой в этом ряду оказался К. Тредиаковский, чьи песни заполнили многочисленные рукописные песенники 1730–1750-х годов. Со второй половины XVIII века на смену «кантам» приходит «российская песня» — ранняя форма бытового романса, исполнявшегося в сопровождении игры на клавесине, гуслях или гитаре. Форма эта охватывала разнообразные виды вокальной лирики — идиллическую, пасторальную, веселую застольную, любовную элегическую, дидактическую, философскую. Поэтами этого направления были А. Сумароков и его последователи, М. Попов, Н. Николев, Ю. Нелединский-Мелецкий, М. Херасков, И. Богданович, Г. Хованский, на чьи стихи музыку писали Ф. Дубянский, О. Козловский, А. Жилин. Авторами некоторых песен предположительно называют дочь Петра I Елизавету, актера Федора Волкова, певицу Марию Нарышкину, знаменитую крепостную актрису Прасковью Жемчугову…[3]

Среди тех, кто создал основной песенный фонд XVIII века, наименее известен современному читателю поэт-песенник Михайло Попов. Студент-москвич и актер, он сотрудничал в демократической журналистике, писал повести, комедии, либретто комических опер (арии из «Анюты» были очень популярны), стихи. Его перу принадлежал исторический роман «Славенские древности, или Приключения славенских князей» и книга о древнеславянской мифологии. В 1765 и 1768 годах он опубликовал книжечки своих любовных песен. Это был первый в истории русской литературы опыт издания авторских песенных сборников. Его стихи потом вошли в составленную им же песенную антологию «Русская Эрата». Почти все они неоднократно включались в последующие песенники и прочно вошли в песенный быт эпохи классицизма.

Типичным представителем русского сентиментализма в поэзии был Иван Дмитриев, превзошедший славой в качестве поэта-песенника самого Карамзина. Четырнадцатилетним отроком он поступил на военную службу, дослужился до полковника, а выйдя в отставку, стал крупным государственным деятелем (министром юстиции), что не помешало ему писать басни и сатиры. Особенно же он прославился несколькими любовными песнями, из которых «Стонет сизый голубочек…» с музыкой Ф. Дубянского очаровала не только дворянских барышень, но и распространилась в народе. На стихи его сочиняли музыку не только современники, но и композиторы XIX века (А. Рубинштейн, Э. Направник).

С развитием в русской литературе сентиментализма и особенно романтизма песенное творчество русских поэтов становится весьма разнообразным и по содержаний, и по жанровым признакам. На смену «российской песне» приходит жанр «русской песни» — своеобразный вид песни-романса, ориентирующийся на фольклорную традицию. Основателем этого направления был Алексей Мерзляков, студент, а впоследствии и профессор Московского университета, основатель студенческого «Дружеского литературного общества». Большую часть своих романсов он написал в начале XIX века в подмосковном имении Жодочах, увлеченный его хозяйкой — А. Веньяминовой-Зерновой. Этим чувством вызвана и самая знаменитая его песня «Среди долины ровныя…». В музыкальном быту распространились и другие его песни, созданные в сотрудничестве с композитором Д. Кашиным, многие из них навеяны народными песнями, а некоторые фольклоризовались.

Высшего расцвета жанр «русской песни» достиг в творчестве двух талантливых поэтов. Если жизнь и творчество А. Кольцова досконально изучены, то имя крестьянского сына Николая Цыганова незаслуженно осталось в тени его младшего современника. Цыганов провел детство в разъездах по России с отцом. Едва достигнув двадцати лет, стал актером в Саратове и с местной труппой гастролировал по многим городам. Счастливый случай (знакомство с М. Н. Загоскиным, служившим в театральной инспекции) позволил Цыганову в 1828 году перейти в Малый театр, актером которого он оставался до самой смерти. Здесь составился кружок любителей пения, ядро которого образовали драматурги А. Шаховской и Ф. Кони, великий актер П. Мочалов. Это способствовало развитию таланта Цыганова, он стал сочинять песни, которые вышли отдельным изданием уже после смерти поэта. Песенное творчество Цыганова продолжалось менее четырёх лет и совпало по времени с началом поэтической деятельности Кольцова. Свои песни Цыганов импровизировал в кругу друзей, аккомпанируя себе на гитаре, они заучивались слушателями с голоса поэта, тексты многих из них не сохранились, и возможно, что среди песен, считающихся народными, находятся и стихи Цыганова. Музыку к некоторым сочинял сам Цыганов, другие положены на музыку Варламовым («Не шей ты мне, матушка, красный сарафан…», приобретшая мировую известность, «Ох, болит да щемит ретивое сердечко…», «Смолкни, пташка-канарейка!..», «Что это за сердце…»).

«Русская песня» — своеобразный, но не единственный вид вокальной лирики первой половины XIX века. Уже в первые десятилетия появляются, а затем развиваются другие ее формы, в особенности в русле романтической поэзии — баллады В. Жуковского, М. Лермонтова, А. Тимофеева, элегические романсы А. Пушкина, Е. Баратынского, Ф. Тютчева, Н. Павлова, М. Яковлева, вольнолюбивые песни поэтов-декабристов (А. Бестужева-Марлинского и К. Рылеева, Ф. Глинки, П. Катенина, М. Бестужева) и поэтов следующего за ними поколения (А. Полежаева, Н. Огарева, В. Соколовского), гусарские песни Дениса Давыдова, студенческие песни Н. Языкова…

Каждый из жанров представлен не только выдающимися поэтами, некоторые замечательные песни и романсы созданы менее известными авторами, очень разными и по своему положению в обществе, и по таланту, и по судьбе их творчества.

Дмитрий Глебов, старший современник Пушкина, переживший его и Лермонтова, служивший в архиве коллегии иностранных дел, эпигон поэтов-сентименталистов и романтиков, писавший подражательные элегии и романсы, не заслуживал бы даже упоминания в истории поэзии, если бы не был автором песни «Скучно, матушка, мне сердцем жить одной…», несколько строф которой стали народной песней «Вдоль по улице метелица метёт…».

Друг Пушкина, поэт, композитор и певец Михаил Яковлев, секретарь ежегодных собраний лицеистов, сохранивший архив этих дружеских встреч, сопровождавшихся пением, был автором песни «Солнце красное взошло на небеса…» и известного романса «Кого-то нет, кого-то жаль…».

Знакомый Пушкина по южной ссылке Александр Вельтман был топографом, а потом служил в Оружейной палате в Кремле, автор известных в свое время романов («Кощей бессмертный», «Саломея»), повестей, драм и сказок, стихотворений своих не издавал, но песня «Что отуманилась, зоренька ясная…» и романсы с музыкой А. Алябьева и А. Варламова облетели всю Россию.

Другой известный прозаик Николай Павлов, автор водевилей, куплеты из которых подхватывались публикой, писал и стихи, распространявшиеся анонимно; он их так же, как и Вельтман, не издавал, но некоторые стали известными романсами: «Не говори ни да, ни нет…» (с музыкой А. Верстовского) и «Не говори, что сердцу больно…» (с музыкой М. Глинки).

Михаил Дмитриев, крупный чиновник, известный своими мемуарами «Мелочи из запаса моей памяти», поэт посредственный, создал песню, часто цитируемую на протяжении всего XIX века: «Сын бедный природы…».

Василий Туманский, дипломат и статс-секретарь Государственного Совета, увлеченный А. О. Смирновой-Россет, которой посвящали свои стихи Пушкин, Лермонтов и другие поэты, написал едва ли не лучший романс о черноокой красавице — «Любил я очи голубые, теперь влюбился в чёрные…», ставший позднее «цыганской» песней.

Другой дипломат и автор известных повестей Владимир Соллогуб писал, по его признанию, «альбомные стихи», но подарил поэзии и музыке знаменитую песню «Закинув плащ, с гитарой под рукою…» и романс «Скажи, о чем в тени ветвей…».

А генерал, участник русско-турецких войн и Крымской кампании Михаил Офросимов, переводивший французские водевили, написал романс «Коварный друг, но сердцу милый…»; по свидетельству одного из историков, «в 40-х годах не было музицирующей барышни, которая не пела бы этот романс».

Дмитрий Ознобишин, бывший смотрителем и попечителем училищ и гимназий в Симбирской губернии, создал несколько стихотворений, ставших с музыкой А. Алябьева и Н. Титова романсами, и вошел в историю поэзии как автор песни, ставшей народной, — «Гуляет по Дону казак молодой…».

Андрей Серебрянский, основатель литературно-философского кружка в Воронежской семинарии (в него входил и юный Кольцов), мечтавший стать врачом, но безвременно погибший от туберкулеза, написал любимую русским студенчеством многих поколений песню «Быстры, как волны, дни нашей жизни…».

Иван Веттер, служивший переводчиком при Сибирском почтамте в Тобольске, сблизился с отбывавшим там ссылку A. Алябьевым, который положил на музыку три стихотворения безвестного поэта, одно из которых — «Пловец младой, судьбой гонимый…» — стало популярным романсом у ссыльных.

Василий Красов, состоявший в кружке Станкевича, сдружился там с Белинским, впоследствии посвятил себя педагогической деятельности, создал цикл «русских песен», близких по стилю к кольцовской лирике, но известность приобрёл благодаря романсам П. Булахова, М. Балакирева, B. Соколова, особенно как автор романса с музыкой неизвестного композитора «Опять пред тобой я стою очарован…».

Военный инженер Эдуард Губер, переводчик «Фауста» Гете (перевод сделан по настоянию Пушкина), писал забытые ныне философские стихи и поэмы, но несколько его романсов с музыкой А. Варламова, А. Гурилева, О. Дютша удержались в песенниках до конца XIX века, а романс «Поиграли бедной волею…» сохранился в репертуаре современных вокалистов.

Перечень малоизвестных авторов известных песен и романсов, созданных в первой половине XIX века, можно было бы многократно увеличить.

Свой вклад в песенную культуру русского народа внесли: прославленный актер Малого театра П. Мочалов («Ах ты, солнце, солнце красное…», «Старый бор, чёрный бор…»); актёр Казанского театра (а впоследствии держатель овощной лавки в Москве, ставшей своеобразным литературным клубом поэтов-суриковцев) Алексей Разоренов («Не брани меня, родная…»); дирижер хора в Калуге Иван Молчанов («Было дело под Полтавой…»); ветеран русско-турецкой войны 1828–1829 годов, а впоследствии регент петербургской придворной певческой капеллы Григорий Малышев («Звенит звонок, и тройка мчится…»); драматург 1830–1840-х годов Николай Соколов («Кипел, горел пожар московский…»). Наряду с ними должны быть названы безвестные поэты Александр Дуроп («Кончен, кончен дальний путь…»), Василий Головин («Рано, солнышко, играешь…»), некий Ниркомский (Н. Мокринский) («Матушка-голубушка…»). Автором знаменитой «Тройки» («Гремит звонок, и тройка мчится…»), которую не следует смешивать с названной выше «Тройкой» Г. Малышева, был Николай Радостин, скрывавшийся под псевдонимом «Анордист» (он издал «Альманах на 1840 год», здесь помещен целый цикл «Троек», где развивается тема стихотворения Федора Глинки «Сон русского на чужбине», отрывок из которого стал народной песней «Вот мчится тройка удалая…»).

Во второй половине XIX века в русской вокальной лирике происходят существенные изменения — и в идейном содержании, и в жанровой системе, и в стилевых особенностях. Некоторые жанры, ранее преобладавшие и сыгравшие важную роль в развитии поэзии, исчерпали свои возможности. Так, на смену «русской песне» приходит песенное творчество поэтов, отказавшихся от внешней, формальной подражательности фольклору и создававших произведения, национальная самобытность и связь с народной поэзией которых приобрела более сложный, реалистический характер (Н. Некрасов, И. Суриков, И. Никитин). Наиболее примечательным видом вокальной лирики этой эпохи становится революционная песня, создаваемая поэтами и композиторами нескольких поколений — революционных демократов, революционных народников и российской социал-демократии. Как правило, эти песни писали поэты, совмещавшие литературную деятельность с участием в освободительной борьбе: А. Плещеев («Вперед! без страха и сомненья…»), П. Лавров («Отречёмся от старого мира…»), М. Михайлов («Смело, друзья! Не теряйте…»), Г. Мачтет («Замученный тяжкой неволей…»), Л. Пальмин («Не плачьте над трупами павших бойцов…»), П. Эдиет («На десятой версте от столицы…»), Г. Ривкин («Море в ярости стонало…»), Ф. Шкулев («Мы кузнецы, и дух наш молод…»).

Одну из самых замечательных песен борьбы, ставшую народной, «Много песен слыхал я в родной стороне…» (исполнявшейся Шаляпиным) написал в конце 1870-х годов адвокат Александр Ольхин, выступавший с 1869 года защитником на нескольких политических процессах «нечаевцев», по делу демонстрации на Казанской площади, в процессе «Пятидесяти», «193-х» и других; его песня — переработка «Дубинушки» Василия Богданова, врача и сотрудника «Искры» 1860-х годов.

Лишь недавно стало известно подлинное имя автора знаменитой песни революционных народников 1870-х годов «Идет он усталый, и цепи звенят…»: им оказался Антон Амосов, печатавший стихи под псевдонимом «А. Архангельский», бедствовавший поэт, зарабатывавший на жизнь частными уроками в Архангельске и Петербурге.

Леонид Радин, популяризатор трудов Менделеева, изобретатель мимеографа, на котором печаталась нелегальная марксистская литература, писал стихи, которые не издавались и не сохранились; но он остался в истории поэзии как автор пролетарского гимна «Смело, товарищи, в ногу…».

Соратник В. И. Ленина Глеб Кржижановский, крупнейший энергетик, возглавлявший после Октябрьской революции ГОЭЛРО, перевел несколько польских революционных песен, которые стали любимыми песнями и русских революционеров, — «Варшавянку» («Вихри враждебные веют над нами…») и «Беснуйтесь, тираны…».

Писатель и ученый-этнограф, основатель Музея истории религии Владимир Тан-Богораз перевел с польского языка самую известную революционную песню «Красное знамя» и написал несколько своих песен, также вошедших в репертуар русских рабочих, — «Не скорбным, бессильным, остывшим бойцам…», «Мы сами копали могилу свою…».

Горняк и пропагандист в рабочих кружках Аркадий Коц обессмертил себя переводом «Интернационала» и написал известную «Песнь пролетариев» («Mbi «Марсельезы» гимн старинный…»).

В репертуар борцов за свободу входили и стихи поэтов далеких от борьбы, но объективно отразивших устремления её участников или уловивших общественное настроение своей эпохи. Созвучными этим настроениям и воспринятыми демократической и революционной средой оказались стихи А. К. Толстого («Колодники»), Я. Полонского («Что мне она…»), И. Никитина («Медленно движется время…»), А. Шеллер-Михайлова («Песня рабочих»), В. Крестовского («Полоса ль ты моя, полоса!..»), Вас. И. Немировича-Данченко («Отворите окно… отворите…»).

Знаменательна эволюция жанра баллады. В отличие от романтической баллады начала века с присущими ей элементами фантастики и мотивами предопределенности судьбы баллада второй половины XIX — начала XX века в большей степени связана с социально-исторической жизнью и бытом народа, приобретает черты реализма. Появившаяся на рубеже 1840-х годов «Баллада» И. Тургенева («Перед воеводой молча он стоит…») — заметная веха на этом пути. Образцами новой баллады могут служить «Огородник» Н. Некрасова, «Казнь Степана Разина» И. Сурикова, «Ванька-ключник» В. Крестовского, «Ямщик» Л. Трефолева. На рубеже веков создаются историко-героические баллады: «Варяг» Я. Репнинского, «Цусима» В. Тан-Богораза, «На родине» Т. Щепкиной-Куперник.

В романсовом творчестве с середины века тоже происходит заметная эволюция: резко разделяются области «профессионального» романса и романса бытового. Первый, создаваемый преимущественно композиторами-классиками на стихи крупных поэтов, исполняется мастерами вокального искусства; второй, как правило, возникает в сотрудничестве второстепенных поэтов и музыкантов и становится достоянием массового музицирования. Это, разумеется, не исключало появления среди бытовых романсов произведений, отличающихся художественными достоинствами. Среди наиболее популярных бытовых романсов второй половины XIX — начала XX века следует назвать «Под душистою ветвью сирени…» В. Крестовского, «Глядя на луч пурпурного заката…» П. Козлова, «Дышала ночь восторгом сладострастья…» В. Мазуркевича, «Под впечатлением «Чайки» Чехова» Е. Буланиной…

Характерным для музыкально-поэтической культуры этой эпохи был городской романс, культивируемый «звездами» русской эстрады — А. Вяльцевой, В. Паниной, Н. Плевицкой, А. Давыдовым и другими певицами и певцами, а также цыганскими хорами. В лучших своих образцах песни русских поэтов, распетые в присущей цыганскому исполнительству манере, представляли большую художественную ценность и восторженно воспринимались не только завсегда-таями ресторанов и рядовыми посетителями концертных залов, но и выдающимися деятелями искусства (в их числе — Л. Толстым, И. Тургеневым, Н. Лесковым, Ф. Шаляпиным, К. Коровиным) и особенно русскими поэтами (Ал. Григорьевым, А. Фетом, Е. Ростопчиной, А. Апухтиным, А. К. Толстым, А. Блоком). Некоторые стихотворения этих и других поэтов также входили в репертуар цыганских хоров и благодаря им проникали в широкие круги городского населения.

Если многие романсы и стихи поэтов второй половины XIX века были весьма популярными, то сложнее обстоит дело с произведениями выдающихся поэтов и композиторов предреволюционной поры — они лишь в редких случаях распространялись в музыкальном быту: «Каменщик» В. Брюсова, «Я — простая девка на баштане…» И. Бунина, «В голубой далекой спаленке» А. Блока. Основную же массу городских романсов составили произведения второстепенных поэтов и композиторов, а то и вовсе малоизвестных авторов. Тем не менее они оказались настолько жизнеспособными, что до сих пор исполняются на концертах и с любовью воспринимаются многочисленными любителями поэзии и музыки. Опубликованные в старых, малодоступных современному читателю изданиях, часто без указания авторов слов и музыки, эти романсы также включены в настоящую книгу как весьма заметное явление русской музыкально-поэтической культуры конца XIX — начала XX веков.

Эта книга — не песенник, она знакомит читателя с поэтическими подлинниками, ставшими основой или материалом для композиторов — авторов песен и романсов на слова русских поэтов. Но многие из включенных в книгу стихов у чуткого и знакомого с музыкой читателя могут восприниматься «на слух» и соотноситься с песенными вариантами этих текстов.

В. Гусев

XVIII ВЕК

КАНТЫ И «РОССИЙСКИЕ ПЕСНИ»

В. К. Тредиаковский

Стихи похвальные России

Начну на флейте стихи печальны, Зря на Россию чрез страны дальны: Ибо все днесь мне её доброты Мыслить умом есть много охоты. Россия мати! свет мой безмерный! Позволь то, чадо прошу твой верный, Ах, как сидишь ты на троне красно! Небо российску ты солнце ясно! Красят иных всех златые скиптры И драгоценна порфира, митры; Ты собой скипетр твой украсила И лицем светлым венец почтила. О благородстве твоём высоком Кто бы не ведал в свете широком? Прямое сама вся благородство: Божие ты, ей! светло изводство. В тебе вся вера благочестивым, В тебе примесу нет нечестивым; В тебе не будет веры двойным, К тебе не смеют приступить злые. Твои все люди суть православны И храбростию повсюду славны: Чада достойны таковыя мати, Везде готовы за тебя стати. Чем ты, Россия, не изобильна? Где ты, Россия, не была сильна? Сокровище всех добр ты едина, Всегда богата, славе причина. Коль в тебе звезды все здравьем блещут! И россияне коль громко плещут: Виват Россия! виват драгая! Виват надежда! виват благая! Скончу на флейте стихи печальны, Зря на Россию чрез страны дальны: Сто мне языков надобно б было Прославить все то, что в тебе мило! 1728, 1752

М. В. Ломоносов

* * *

Ночною темнотою Покрылись небеса, Все люди для покою Сомкнули уж глаза. Внезапно постучался У двери Купидон, Приятный перервался В начале самом сон. «Кто так стучится смело?» — Со гневом я вскричал; — «Согрей обмерзло тело, — Сквозь дверь он отвечал. — Чего ты устрашился? Я — мальчик, чуть дышу, Я ночью заблудился, Обмок и весь дрожу». Тогда мне жалко стало, Я свечку засветил, Не медливши нимало, К себе его пустил. Увидел, что крилами Он машет за спиной, Колчан набит стрелами, Лук стянут тетивой. Жалея о несчастье, Огонь я разложил И при таком ненастье К камину посадил. Я тёплыми руками Холодны руки мял, Я крылья и с кудрями Досуха выжимал. Он чуть лишь ободрился, «Каков-то, — молвил, — лук? В дожде, чать, повредился». И с словом стрелил вдруг. Тут грудь мою пронзила Преострая стрела И сильно уязвила, Как злобная пчела. Он громко засмеялся И тотчас заплясал: «Чего ты испугался? — С насмешкою сказал, — Мой лук ещё годится: И цел и с тетивой; Ты будешь век крушиться Отнынь, хозяин мой». 1747

(М. В. Ломоносов?)

* * *

Молчите, струйки чисты, И дайте мне вещать; Вы, птички голосисты, Престаньте воспевать. Пусть в рощах раздаются Плачевные слова! Ручьями слезы льются, И стонут дерева. Ты здесь, моя отрада, Любезный пастушок, Со мной ходил от стада На крутой бережок. Я здесь с тобой свыкалась От самых лет младых И часто наслаждалась Любовных слов твоих. Уж солнышко спустилось И село за горой, И поле окропилось Вечернею росой. Я в горькой скуке трачу Прохладные часы И наедине плачу, Лишась твоей красы. Целую те пруточки, С которых ты срывал Прекрасные цветочки И мне пучки вязал; Слезами обливаю Зелёные листы, В печали презираю Приятные плоды. Я часто вижу властно Тебя во древесах; Бегу туда напрасно, Хочу обнять в слезах. Но только тень пустая Меня, несчастну, льстит; Смущаюся, теряя Приятный мне твой вид. Лишь только ветр листами Тихонько потрясёт, Я тотчас меж кустами Тебя ищу, мой свет. От всякой перемены Всечасно я крушусь И, муча слабы члены, На каждой слух стремлюсь. (1748)

А. П. Сумароков

* * *

    Негде, в маленьком леску,     При потоках речки,     Что бежала по песку,     Стереглись овечки.     Там пастушка с пастухом     На брегу была кругом, И в струях мелких вод с ним она плескалась.     Зацепила за траву,     Я не знаю точно,     Как упала в мураву,     Вправду иль нарочно.     Пастух её подымал,     Да и сам туда ж упал, И в траве он щекотал девку без разбору.     «Не шути так, молодец, —     Девка говорила, —     Дай мне встать пасти овец, —     Много раз твердила:     Не шути так, молодец,     Дай мне встать пасти овец; Не шути, не шути, дай мне пасти стадо».     «Закричу», — стращает вслух;     Дерзкой не внимает     Никаких речей пастух —     Только обнимает.     А пастушка не кричит,     Хоть стращает, да молчит; Для чего же не кричит, я того не знаю.     И что сделалось потом,     И того не знаю.     Я не много при таком     Деле примечаю;     Только эхо по реке     Отвечало вдалеке: «Ай, ай, ай!» — знать, они дралися. (1755)

* * *

Летите, мои вздохи, вы к той, кого люблю, И горесть опишите, скажите, как терплю; Останьтесь в ее сердце, смягчите гордый взгляд И после прилетите опять ко мне назад; Но только принесите приятную мне весть, Скажите, что ещё мне любить надежда есть: Я нрав такой имею, чтоб долго не вздыхать, Хороших в свете много, другую льзя сыскать. (1755)

* * *

Не грусти, мой свет, мне грустно и самой, Что давно я не видалася с тобой.     Муж ревнивой не пускает никуда;     Отвернусь лишь, так и он идёт туда. Принуждает, чтоб я с ним всегда была; Говорит он: «Отчего не весела?»     Я вздыхаю по тебе, мой свет, всегда,     Ты из мыслей не выходишь никогда. Ах! несчастье, ах! несносная беда, Что досталась я такому, молода;     Мне в совете с ним вовеки не живать,     Никакого мне веселья не видать. Сокрушил злодей всю молодость мою; Но поверь, что в мыслях крепко я стою;     Хоть бы он меня и пуще стал губить,     Я тебя, мой свет, вовек буду любить. (1770)

* * *

Чем тебя я оскорбила, Ты скажи мне, дорогой! Тем ли, что я не таила Нежных мыслей пред тобой,     И считала то пороком,     Чтоб в мучении жестоком     Твой любезный дух томить,     Не хотя лишить покою,     Не хотя терзать тоскою,     Я могла ли погрешить? Для того ли я склонилась И любви далась во власть, Чтоб отныне я крушилась, Бесполезну видя страсть?     Чтоб ты не был в том уверен,     Сколь мой жар к тебе безмерен;     То ты можешь ли сказать?     Но уверясь в том не ложно,     Как тебе, ах! как возможно     Верно сердце презирать? Я во всем позабываюсь, На тебя когда гляжу; Без тебя я сокрушаюсь И задумавшись сижу.     Все часы считаю точно,     И завидую заочно,     Кто против тебя сидит.     На тебя всегда взираю     И с утехою внимаю,     Что язык твой говорит. Я тебе открылась ясно: Жду того же напротив; И пускай я жду напрасно, Мой пребудет пламень жив.     Я готова, хоть как прежде,     Пребывать в одной надежде     И себя отрадой льстить;     Не склоню тебя тоскою —     Может время долготою     Твёрдо сердце умягчить. (1770)

(Имп. Елизавета Петровна?)

* * *

Во селе, селе Покровском Среди улицы большой, Разыгралась-расплясалась Красна девица-душа, Красна девица-душа, Авдотьюшка хороша. Разыгравшись, взговорила: «Вы, подруженьки мои, Поиграемте со мною, Поиграемте теперь; Я со радости с веселья Поиграть с вами хочу: Приезжал ко мне детиика Из Санктпитера сюда; Он меня, красну девицу, Подговаривал с собой, Серебром меня дарил, Он и золото сулил. «Поезжай со мной, Дуняша, Поезжай, — он говорил, — Подарю тебя парчою И на шею жемчугом; Ты в деревне здесь крестьянка, А там будешь госпожа; И во всем этом уборе Будешь вдвое пригожа!» Я сказала, что поеду, Да опомнилась опять. «Нет, сударик, не поеду, — Говорила я ему, — Я крестьянкою родилась, Так нельзя быть госпожой; Я в деревне жить привыкла, А там надо привыкать. Я советую тебе Иметь равную себе. В вашем городе обычай — Я слыхала ото всех: Вы всех любите словами, А на сердце никого. А у нас-то ведь в деревне Здесь прямая простота: Словом мы кого полюбим, То и в сердце век у нас!» Вот чему я веселюся, Чему радуюсь теперь: Что осталась жить в деревне, А в обман не отдалась!» (1750-е годы)

(Ф. Г. Волков?)

* * *

Ты проходишь мимо кельи, дорогая, Мимо кельи, где бедняк-чернец горюет, Где пострижен добрый молодец насильно, Ты скажи мне, красна девица, всю правду: Или люди-то совсем уже ослепли, Для чего меня все старцем называют? Ты сними с меня, драгая, камилавку, Ты сними с меня, мой свет, и черну рясу, Положи ко мне на груди белу руку И пощупай, как трепещет моё сердце, Обливался всё кровью с тяжким вздохом; Ты отри с лица румяна горьки слёзы, Разгляди ж теперь ты ясными очами, Разглядев, скажи, похож ли я на старца? Как чернец, перед тобой я воздыхаю, Обливаяся весь горькими слезами, Не грехам моим прощенья умоляю, Да чтоб ты меня любила, мое сердце! (1763)

М. И. Попов

* * *

Достигнувши тобою Желанья моего, Не рву уже тоскою Я сердца своего: Душа твоя мной страстна, Моя тебе подвластна; Коль счастлива ты мной, Стократно я тобой! Тебя, мой свет, считаю Я жизнию своей: Прекраснее не знаю Тебя я и милей. В любви не зря препятства, В тебе зрю все приятства; В твою отдавшись власть, Не знаю, что напасть. Твой взор не выпускаю Из мыслей никогда И в мыслях лобызаю Твой образ завсегда: Тобою утешаюсь, Тобою восхищаюсь, Тебя душой зову, Тобою и живу. (1765)

* * *

Под тению древесной, Меле роз, растущих вкруг, С пастушкою прелестной Сидел младый пастух: Не солнца укрываясь, Он с ней туда зашёл — Любовью утомляясь, Открыть ей то хотел. Меж тем где ни взялися Две бабочки, сцепясь, Вкруг роз и их вилися, Друг за другом гонясь; Потом одна взлетела К пастушке на висок; Ища подругу, села Другая на кусток. Пастух, на них взирая, К их счастью ревновал И, оным подражая, Пастушку щекотал, Всё ставя то в игрушки, За шею и бока, Как будто бы с пастушки Сгонял он мотылька. «Ах! станем подражати, — Сказал он, — свет мой, им. И резвость съединяти С гулянием своим; И, бегая лесочком, Чете подобясь сей, Я буду мотылечком, Ты — бабочкой моей». Пастушка улыбалась, Пастух её лобзал; Он млел, она смущалась, В обоих жар пылал; Потом, вскоча, помчались, Как легки ветерки: Сцеплялися, свивались, И стали мотыльки. (1765)

И. Ф. Богданович

Песня

Пятнадцать мне минуло лет. Пора теперь мне видеть свет: В деревне все мои подружки Разумны стали друг от дружки; Пора теперь мне видеть свет. (2) Пригожей все меня зовут. Мне надобно подумать тут, Как должно в поле обходиться, Когда пастух придет любиться; Мне надобно подумать тут. (2) Он скажет: «Я тебя люблю», Любовь и я ему явлю; И те ж ему скажу три слова, В том нет урона никакого; Любовь и я ему явлю. (2) Мне случай этот вовсе нов, Не знаю я любовных слов; Попросит он любви задаток, Что дать? — не знаю я ухваток; Не знаю я любовных слов. (2) Дала б ему я посох свой — Мне посох надобен самой; И, чтоб зверей остерегаться, С собачкой мне нельзя расстаться; Мне посох надобен самой. (2) В пустой и скучной стороне Свирелки также нужны мне; Овечку дать ему я рада, Когда бы не считали стада; Свирелки также нужны мне. (2) Я помню, как была мала, Пастушка поцелуй дала; Неужли пастуху в награду За прежнюю ему досаду Пастушка поцелуй дала? (2) Какая прибыль от того, Я в том не вижу ничего: Не станет верить он обману, Когда любить его не стану; Я в том не вижу ничего. (2) Любовь, владычица сердец, Как быть — научит наконец; Любовь своей наградой платит И даром стрел своих не тратит; Как быть — научит наконец. (2) Пастушка говорит тогда: Пускай пастух придет сюда; Чтоб не было убытка стаду, Я сердце дам ему в награду; Пускай пастух придет сюда! (2) (1773)

(М. Л. Нарышкина?)

* * *

По горам, по горам,     и я по горам ходила,     и я по горам ходила. Все цветы, все цветы,     и я все цветы видела,     и я все цветы видела. Одного, одного,     одного цвета нет как нет,     одного цвета нет как нет. Нет цвета, нет цвета,     ах, нет цвета алого,     ах, нет цвета алого. Алого, алого,     моего цвета прекрасного,     моего цвета прекрасного. По двору, по двору,     и я по двору ходила,     и я по двору ходила. Всех гостей, всех гостей,     и я всех гостей видела,     и я всех гостей видела. Видела, видела,     одного гостя нет как нет,     одного гостя нет как нет. Нет гостя, нет гостя,     ах, нет гостя милого,     ах, нет гостя милого. Милого, милого,     моего друга любезного,     моего друга любезного. Аль ему, аль ему,     аль ему ли служба сказана,     аль ему ли служба сказана. Аль ему, аль ему,     аль ему ли государева,     аль ему ли государева. Али мне, али мне     в своём доме воли нет,     в своём доме воли нет. Али мне, али мне     послать было некого,     послать было некого. Я сама, я сама,     я сама к другу поехала,     я сама к другу поехала. Я сама, я сама,     я сама с другом простилася,     я сама с другом простилася: «Ты прости, ты прости,     ты прости-прости, сердечный друг!» (1776)

(Г. Р. Державин?)

Песенка

Цари! вы светом обладайте, Мне не завидна ваша часть, Стократ мне лестнее, вы знайте, Над нежным сердцем сладка власть; Деритесь, славьтесь, устрашайте, А я под тенью мирт стою И Катеньку мою пою. Герои, жизнь пренебрегая, Старайтесь лавры заслужить, Я, миртою себя венчая, Хочу жить мирно и любить; Но, вашей славы не желая, Я честь вам должну отдаю, А Катеньку мою пою. Богатство в поте собирая И не живя, кончает век, Дрожит, нажиток сохраняя, Богатый бедный человек! А я сей страстью не страдая, Моих сокровищ не таю, Я Катеньку мою пою. (1780)

Г. Р. Державин

Мечта

Вошед в шалаш мой торопливо, Я вижу: мальчик в нем сидит И в уголку кремнем в огниво,     Мне чудилось, звучит. Рекою искры упадали Из рук его, во тьме горя. И розы по лицу блистали,     Как утрення заря. Одна тут искра отделилась И на мою упала грудь, Мне в сердце, в душу заронилась:     Не смела я дохнуть. Стояла бездыханна, млела И с места не могла ступить; Уйти хотела, не умела, —     Не то ль зовут любить? Люблю! — кого? — сама не знаю. Исчез меня прельстивший сон; Но я с тех пор, с тех пор страдаю,     Как бросил искру он. Тоскует сердце! Дай мне руку, Почувствуй пламень сей мечты. Виновна ль я? Прерви мне муку:     Любезен, мил мне ты. 1794

П. М. Караванов

* * *

Ох! Как-то мне жить! Ох! Как не тужить!     Отъезжаешь,     Покидаешь, Мил-сердечной, меня? (2) Голубчик ты мой, Разлучаюсь я с тобой!     Здесь не будешь,     Позабудешь, Что была я твоя. (2) А я, молода, Буду помнить всегда,     Как со мною,     С молодою, Миловался дружок. (2) Дорожкой пойду Во зелёном саду,     И листочки,     И цветочки Все поблекнут, мой свет. (2) А где ты с другой, Свыкнешься, дорогой,     В дни осени     Дни несении Там проглянут для вас. (2) Вздохни обо мне На чужой стороне;     Вздохнувши,     Вспомянувши, Прослезися хоть раз. (2) А я для тебя Иссушу всю себя;     По разлуке     Буду в скуке Лишь тебя вспоминать. (2) 1780-е годы

В. В. Капнист

На смерть Юлии

Уже со тьмою нощи Простерлась тишина, Выходит из-за рощи Печальная луна. Я лиру томно строю Петь скорбь, объявшу дух. Прийдк грустить со мною, Луна, печальных друг! У хладной сей могилы, Под тенью древ густых, Услышь мой вопль унылый И вздохов стон моих. Здесь Юлии любезной Прах милый погребён. Я лить над ним ток слезной Навеки осуждён. Подобно розе нежной, Ты, Юлия! цвела; Ты в жизни сей мятежной Мне друг, мне всё была. Теперь, тебя теряя, Осталось жизнь скончать Иль, скорбью грудь терзая, Всечасно умирать. Но песни сей плачевной Прервать я должен стон: Слезами омочённой Немеет лиры звон. Безмолвною тоскою Сильняй теснится дух; Прийди ж грустить со мною, Луна, печальных друг! Между 1788 и 1792

(П. И. Жемчугова?)

* * *

Вечор поздно из лесочку Я коров домой гнала. Подошла лишь к ручеёчку, Близ зелёного лужка, — Вижу, барин едет с поля, Две собачки впереди; Лишь со мной он поравнялся, Взор свой бросил на меня. «Здравствуй, милая красотка, Чьей деревни и села?» — «Вашей милости крестьянка», — Отвечала ему я. «Ты скажи, моя милая, Из которой ты семьи?» — «Коль изволишь знать Петрушу, Из его, сударь, семьи». — «Не тебя ли, моя радость, Егор за сына просил? Его сын тебя не стоит, Не на то ты рождена. Завтра, радость, ты узнаешь, Для кого ты суждена; Где судьба твоя скрывалась, Для кого ты рождена…» «Собирайтеся, подружки, На подворье на моё! Собирайтесь поскорее, Посоветуйте со мной! Хоть и льстит быть госпожою, Да Ванюшу очень жаль». Все подружки улыбнулись, На ответ сказали ей: «Что же с барином нам делать? Его воля, его власть; Поутру завтра узнаем, Где судьба крылась твоя». 1790-е годы

(М. В. Зубова?)

* * *

Я в пустыню удаляюсь От прекрасных здешних мест; Сколько горестей смертельных Мне в разлуке должно снесть. Оставляю град любезный, Оставляю и того, Кто на свете мне милее И дороже мне всего. Пременить нельзя предела, Нельзя страсти истребить. Знать, судьба мне так велела, Чтоб в пустыне одной жить. В тех местах уединенных Вображать буду тебя. О надежда мыслей пленных! Ты тревожишь здесь меня. Повсечасно буду плакать И тебя воспоминать; Ты старайся, мой любезный, Взор несчастный забывать. Уж вздыханьем и тоскою Пособить не можно нам, Коль несчастны мы судьбою И противны небесам. Здесь собранья, здесь веселье, Здесь все радости живут, А меня на зло мученье В места страшные влекут. Уменьши мое» мученье И в разлуке тем уверь; Не забудь меня несчастну, Тем тоску мою умерь. Знаю, что и ты страдаешь И вздыхаешь обо мне; Но и ты знай, мой любезный, Что я мучусь по тебе. Ах, прости, прости, любезный! Разлучили нас с тобой; Не забудь меня несчастну И не будь пленён иной. (1791)

Ю. А. Нелединский-Мелецкий

* * *

(На голос: «Девчина моя»)

Ох! тошно мне На чужой стороне,     Всё постыло,     Всё уныло: Друга милого нет. Милого нет, Не глядела б на свет.     Что бывало,     Утешало, О том плачу теперь. В ближнем леску Лишь питаю тоску:     Все кусточки,     Все листочки Там о милом твердят. Будто со мной Там сидит милый мой,     Забываюсь,     Откликаюсь Часто на голос свой. Милого нет! Ах, пойду за ним вслед:     Где б ни скрылся,     Ни таился, Сердце скажет мне путь. Ох! тошно мне На чужой стороне!     Слёзы льются,     Не уймутся; В них отрада моя. (1791)

* * *

Выду я на реченьку, Погляжу на быструю — Унеси мое ты горе, Быстра реченька, с собой! Нет, унесть с собой не можешь Лютой горести моей; Разве грусть мою умножишь, Разве пишу дашь ты ей. За струёй струя катится По склоненью твоему: Мысль за мыслью так стремится Всё к предмету одному. Ноет сердце, изнывает, Страсть мучительну тая. Кем страдаю, тот не знает, Терпит что душа моя. Чем же злую грусть рассею, Сердце успокою чем? Не хочу и не умею В сердце быть властна моём. Милый мой им обладает: Взгляд его — весь мой закон. Томный дух пусть век страдает, Лишь бы мил всегда был он. Лучше век в тоске пребуду, Чем его мне позабыть. Ах, коль милого забуду, Кем же стану, кем же жить? Каждое души движенье — Жертва другу моему. Сердца каждое биенье Посвящаю я ему. Ты, кого не называю, А в душе всегда ношу! Ты, кем вижу, кем внимаю, Кем я мышлю, кем дышу! Не почувствуй ты досады, Как дойдёт мой стон к тебе, Я за страсть не жду награды, Злой покорствуя судьбе. Если ж ты найдёшь возможным, Силу чувств моих измерь: Словом ласковым — хоть ложным Ад души моей умерь. (1796)

И. И. Дмитриев

* * *

Стонет сизый голубочек, Стонет он и день и ночь; Миленький его дружочек Отлетел надолго прочь. Он уж боле не воркует И пшенички не клюёт; Всё тоскует, всё тоскует И тихонько слёзы льёт. С одной ветки на другую Перепархивает он И подружку дорогую Ждёт к себе со всех сторон. Ждёт её… увы! но тщетно, — Знать, судил ему так рок! Сохнет, сохнет неприметно Страстный, верный голубок. Он ко травке прилегает. Носик в перья завернул, Уж не стонет, не вздыхает — Голубок… навек уснул! Вдруг голубка прилетела, Приуныв, издалека. Над своим любезным села, Будит, будит голубка; Плачет, стонет, сердцем ноя, Ходит милого вокруг, Но… увы! прелестна Хлоя! Не проснётся милый друг! (1792)

* * *

Ах! когда б я прежде знала, Что любовь родит беды, Веселясь бы не встречала Полуночный звезды! Не лила б от всех украдкой Золотого я кольца; Не была б в надежде сладкой Видеть милого льстеца! К удалению удара В лютой, злой моей судьбе, Я слила б из воска яра Легки крылышки себе И на родину вспорхнула Мила друга моего; Нежно, нежно бы взглянула Хоть однажды на него. А потом бы улетела Со слезами и тоской; Подгорюнившись бы села На дороге я большой; Возрыдала б, возопила: «Добры люди! Как мне быть? Я неверного любила… Научите не любить».[4] (1792)

Н. М. Карамзин

Прости

Кто мог любить так страстно, Как я любил тебя? Но я вздыхал напрасно, Томил, крушил себя! Мучительно плениться, Быть страстным одному! Насильно полюбиться Не можно никому. Не знатен я, не славен: Могу ль кого прельстить? Не весел, не забавен: За что меня любить? Простое сердце, чувство — Для света ничего. Там надобно искусство — А я не знал его! (Искусство величаться, Искусство ловким быть, Умнее всех казаться, Приятно, говорить.) Не знал — и ослеплённый Любовию своей, Желал я, дерзновенный, И сам любви твоей! Я плакал — ты смеялась, Шутила надо мной, Моею забавлялась Сердечною тоской! Надежды луч бледнеет Теперь в душе моей… Уже другой владеет Навек рукой твоей!.. Будь счастлива, покойна, Сердечно весела, Судьбой всегда довольна, Супругу — век мила! Во тьме лесов дремучих Я буду жизнь вести, Лить токи слез горючих, Желать конца — прости! 1792

Песня

Нет, полно, полно! впредь не буду Себя пустой надеждой льстить И вас, красавицы, забуду. Нет, нет! что прибыли любить? Любил я резвую Плениру, Любил весёлую Темиру, Любил и сердцем и душой. Они шутили, улыбались, Моею страстью забавлялись; А я — я слезы лил рекой! Нет, полно, полно! впредь не буду… и т. д. Мне горы золота сулили; Надейся! взором говорили. Пришло к развязке наконец… И что ж? мне двери указали! Учись знать шутку, друг! — сказали… Они смеются!. я глупец! Нет, полно, полно! впредь не буду… и т. д. Тот ввек несчастлив будет с вами, Кто любит прямо, не словами. Вам мило головы кружить, Играть невинными сердцами, Дарить нас рабством и цепями И только для тщеславья жить. Нет, полно, полно! впредь не буду… и т. д. Ах! лучше по лесам скитаться, С лапландцами в снегу валяться И плавать в лодке по морям, Чем быть плаксивым Селадоном, Твердить «увы» печальным тоном И ввек служить потехой вам! Нет, полно, полно! впредь не буду Себя пустой надеждой льстить И вас, красавицы, забуду. Нет, нет! что прибыли любить? 1795

И. А. Крылов

Мой отъезд

(Песня)

Уже близка минута Разлуки моея; Прости, прости, Анюта, Уж скоро еду я. Расставится с тобою, Расстанусь я с душою; А ты, мой друг, кто знает, Ты вспомнишь ли меня. Позволь мне в утешенье Хоть песенкою сей Открыть мое мученье И скорбь души моей. Пусть за меня в разлуке Она напомнит муки, — А ты, мой друг, кто знает, Ты вспомнишь ли меня. Моря переплывая, Меж камней, между гор Тебя лишь, дорогая, Искать мой станет взор. С кем встречусь, лишь одною Займу его тобою; А ты, мой друг, кто знает, Ты вспомнишь ли меня. Лесок, деревня, поле Всё вспомнит предо мной Места, где в тихой доле Был счастлив я с тобой. Всё мне тебя представит; Всё слёзы лить заставит; А ты, мой друг, кто знает, Ты вспомнишь ли меня. Вот лес, скажу, унылый, Где вдруг ты стала зла, Потом улыбкой милой Знак к миру мне дала. Там я с тобой встречался; Здесь я тобой прельщался; А ты, мой друг, кто знает, Ты вспомнишь ли меня. Предвижу, как в оковы Сердца к тебе летят; Сулят утехи новы, Быть верными сулят. Увы, зря их мученье, Их ласки, обоженье, Увы, мой друг, кто знает, Ты вспомнишь ли меня. Хоть вспомни, как тобою Томится грудь моя И что, лишась покою, Не льщусь надеждой я. Ах, вспомни всё мученье И это разлученье, — Мой друг! Мой друг, кто знает, Ты вспомнишь ли меня. (1793)

Н. П. Николев

* * *

Полно, сизенький, кружиться, Голубочек, надо мной! Лучше вдаль тебе пуститься, Вдаль… туда, где милый мой. Полети к нему скорее, Долети к душе моей; Проворкуй ему жалчее, Что не вижу ясных дней. Как листок от ветра бьётся, Бьётся сердце так моё, К другу движется… несётся Горе с ним забыть своё… Ах! не туча развилася, Льёт не сильный дождь, гроза То по друге пролилася Горькая моя слеза! Всё я голосом унылым, Всё, что встречу, то прошу: Дай увидеться мне с милым! Для него я лишь дышу. Для него не умираю, Горем мучася моим; Не на муки я взираю, На моё свиданье с ним. Не тяжелы вздохи числю, Их не можно перечесть, Я о том… о том лишь мыслю, Чтоб к нему себя донесть. Он всё то, что в свете мило — Мило сердцу моему! Нет его… и всё постыло, И не рада ничему! Без того, по ком рыдаю И кого прошу у всех, Не найду и не желаю Ни сокровищ, ни утех. Чтобы с милым повидаться, Бурно море преплыву; Чтобы с милым мне расстаться, Смерть я жизнью назову. Ах, лети и всё до слова, Голубок, ему скажи, Возврати мне дорогого, Душу в теле удержи! Умереть его дождуся, Силы все на то сберу; На него я нагляжуся И от радости умру. (1793)

А. С. Пушкин