Между двух стульев

– Насчет чая или кофе… Могу я попросить чаю или кофе?

Девушка задумалась.

– Чаю или кофе? Вы ставите меня в чрезвычайно затруднительное положение этим своим «или». Я боюсь не угадать. Конечно, во избежание недоразумений я могла бы дать Вам и того и другого, но тогда я не выполнила бы Вашу просьбу: Вы ведь не просите у меня и того и другого. Лучше я не дам Вам ничего.

Петропавел даже не сразу понял, что ему отказали, а когда понял, совершенно рассвирепел:

– В каком направлении мне нужно идти, чтобы снова оказаться в комнате?

– Ни в каком, – ответила улыбчивая девушка. – Сидите спокойно: Вы и так в комнате.

– Но это не та комната!

– Сейчас не та, через секунду – та, потом – опять не та, потом – снова та… чего Вы суетитесь? Если Вам нужна комната, из которой Вы вышли, – пожалуйста!

Петропавел огляделся и вздрогнул: комната вдруг приобрела знакомый вид. Он поднял глаза на девушку и увидел вместо нее старушку в кружевном чепце и со спицами.

– Пластилин Мира, – сказала она.

– Долго Вы намерены еще меня морочить? – с нервным смешком спросил Петропавел.

– Да нет, – вздохнула старушка. – Долго с Вами не получится. Вы слишком скучный и все время ищете того, чего нет, – определенности. Вы, значит, серьезно думаете, что все на свете может быть либо так, либо эдак?

– А как же еще?

– Да как угодно: и так, и эдак сразу, ни так и ни эдак!., и вообще – по-всякому!. Ни одна возможность не исключает другую – и даже если кажется, что они взаимоисключающи, то это временное ощущение, оно пройдет! – Спицы мелькали в руках старушки с немыслимой скоростью, и Петропавлу казалось, что их у нее штук тридцать. – А я, – продолжала та, – застаю все возможности в точке пересечения. Альтернативные решения – моя стихия, но именно стихия, поймите это.

– Я не понимаю, – сознался Петропавел.

– Сделайте вид, что понимаете, – посоветовала старушка.

– Но зачем? Зачем делать вид?

– А иначе невозможно! Никто ведь ничего не понимает, но каждый делает вид, что понимает все. – Тут она критически взглянула на Петропавла. – Вам трудно сделать вид, что ли?

– Трудно, – буркнул Петропавел.

– Глупости! – возразила старушка. – Ничто в мире не тождественно самому себе. «Постоянное, идентичное самому себе «я» является не чем иным, как фикцией». Юм. Впрочем, Вы вряд ли слышали про Юма.

– И слышать не хочу! – заартачился Петропавел.

– Между прочим, Вы сильно ошибаетесь, если думаете, что сами не кажетесь окружающим то таким, то совершенно другим. – Отложив спицы, старушка протянула ему нечто, упакованное в целлофановый пакет. – Я тут связала Вам спортивный костюм, наденьте… В глазах пестрит от Ваших лохмотьев. Просто голова кругом идет! – Она отделила голову от тела и бросила ее в угол. Голова упала с неприятным стуком.

– Спасибо, – ошалел Петропавел, стараясь не смотреть на суверенную голову и даже не удивившись скорости, с которой на его глазах был связан да еще и упакован старушкой спортивный костюм.

– А что до Вашего возвращения, – вещала из угла голова, – то сразу за домом аэродром, через полчаса оттуда летит самолет в нужном Вам направлении. Так что поторопитесь.

Нетвердой походкой Петропавел вышел в темную прихожую и там надел костюм, оказавшийся подозрительно впору. Вернувшись, он увидел, как по комнате прохаживается молодой человек в точно таком же спортивном кос­тюме. В руках его была голова уже исчезнувшей старушки. Петропавел даже не сразу узнал в молодом человеке себя.

– Пластилин Мира, – петропавловым голосом отрекомендовался тот и запустил в Петропавла старушкину голову, на лету превратившуюся в воллейбольный мяч. Петропавел увернулся и еле устоял на ногах. Мяч вылетел в окно.

– Мне пора… на самолет, – Петропавел попятился к двери.

– Отсюда не летают самолеты. Тут пешком полчаса – через МЯСНОЕ ЦАРСТВО.

– Через… какое?

– Через МЯСНОЕ… ну, это где Мясной Царь, мясные нимфы… Неприятное место.

– А мне говорили – аэродром за домом…

– Бабуля, что-ли? Она с приветом была. Небось строила из себя Пластилина Мира? – Молодой человек понимающе улыбнулся. – Это я – Пластилин Мира.

– Да плевать мне, кто тут из вас Пластилин Мира! – взорвался вконец замороченный Петропавел. – Все вы постоянно отказываетесь от своих слов. Ваша непоследовательность убивает!

– Непоследовательность? – Лже-Петропавел пожал плечами. – При чем тут непоследовательность? Правила создаются по ходу игры – это наше главное правило. И мы последовательно его соблюдаем.

– Хватит с меня этого дурацкого маскарада! – взревел Петропавел.

– Ты не любишь маскарада? – казалось, собеседник был потрясен. – Как же можно не любить маскарада!.. Маскарад! Это самое прекрасное, что есть в мире. «Маска, кто Вы?» – «Угадайте сами!»… Каждый выдает себя за кого хочет, выбирает себе любую судьбу: скучный университетский профессор превращается в Казанову, самый беспутный гуляка – в монашка, красавица – в старуху-горбунью, дурнушка – в принцессу бала… Все смешано – шум, суматоха, неразбериха! Разум бездействует: для него нет опор в этом сумбуре. Мудрое сердце сбито с толку – оно гадает, ошибается, не узнает, оно на каждом шагу разбивается вдребезги – и, кое-как склеенное, снова готово обмануться, принять желаемое за действительное, действительное за желаемое, припасть к первому встречному – разговориться, выболтать тайну, облегчить душу хозяину своему. О, это царство видимостей, в котором легкая греза реальней действительности! Кто говорил с тобой в синем плаще звездочета? – Не знаю, неважно… звездочет!

Трещит по всем швам пространство, во все стороны расползается время – и Падающая Башня Мирозданья великолепна в своем полете. Дух творчества бродит по улицам и площадям: ночная бабочка фантазии дергает его за тончайшую шелковую нить, не дает ему покоя и сна – и вот он является то тут, то там: тенью, намеком, недомолвкой, ослышкой – и путает судьбы, морочит головы, интригует…

Ах, как весело пляшем мы в призрачных, ложных огнях маскарада, как небрежно держим в руках своих Истину и с какой божественной беспечнос­тью ничего не желаем знать о ней! Мы забавляемся, мы играем ею, мы бросаем ее друг другу как цветок, тряпичную куклу, – и всю ночь мелькает она то в руках разбойника, то в руках колдуна, то в руках короля: банальная, свежая, сиюминутная, вечная!.. И, натешившись ею, мы забываем ее где-нибудь на скамейке в сквере, где-нибудь на столике ночного кафе, чтобы под утро дворник или уборщица вымели ее из мира вместе с прочим мусором ночи, а мы, сняв маски и посмотрев друг на друга, горько усмехнулись бы: «Ах, это только мы!.. Всего-то навсего!»

…На мгновение в глазах Пластилина Мира мелькнули слезы и тут же высохли. С неожиданно беспечной улыбкой взглянул он на Петропавла:

– Как хорошо ты говорил о маскараде! Никогда не поверю, что ты не любишь его.

Петропавел вздрогнул и пришел в себя.

– По-моему, это ты говорил о маскараде…

Пластилин Мира смерил Петропавла взглядом Петропавла и хмыкнул:

– Я!.. Да я терпеть не могу маскарада. Маскарад!.. Это самое отвратительное, что есть в мире. «Маска, кто Вы?» – «Угадайте сами!» – и дальше он чуть ли не слово в слово повторил монолог о маскараде, – правда, с другими уже интонациями – ядовито, желчно, где надо меняя акценты, и Петропавел действительно перестал понимать, кто из них кто. – Впрочем, – закончил говорящий, – не все ли равно, кто из нас произносил слова!… Главное в том, что они прозвучали, чьи бы это ни были слова.

После продолжительной и довольно неловкой паузы один из них сказал: «Ну, я пошел», – а другой спросил: «Куда?»

– Мне пора дальше.

Второму показалось, что уходит отсюда не тот, кто должен.

– Минуточку! – запротестовал он. – Это мне, кажется, пора дальше. Петропавлы в нерешительности уставились друг на друга.

– Самое страшное, – зазвучал голос, и уже непонятно было, кто это говорит, – если отсюда выйдет не настоящий Петропавел. Потом ничего не поправить: жизнь пойдет сама собой.

– Что же нам делать?

…Конечно, они заигрались – и теперь может случиться так, что они ни­когда не выйдут из этого дурацкого положения. Вот он, маскарад жизни!.. Отныне одному из них будет казаться, что его перепутали, что он не совсем он или совсем не он.

– Но ведь очевидно, что я – это не ты, а ты – не я! Нас же двое!

И тут комната наполнилась петропавлами. Все они изумленно перегля­дывались. Ситуации более тупиковой вообразить было невозможно. А когда один из них опрометью бросился к выходу, остальные ринулись за ним. В дверях образовалась пробка.

– Пустите! – надрывались петропавлы. – Дайте же дорогу!

Завязалась драка. Силы противников оказались равными, каждый бился за себя, так что ни победителей, ни побежденных не было.

– У меня на плече родинка! – изо всех сил крикнул вдруг кто-то – и комната опустела. В ней остался только один Петропавел, все еще с ужасом озиравшийся по сторонам.

– С тобой неинтересно играть, – голос невидимого собеседника раздался совсем поблизости. – Ты так держишься за свою индивидуальность, словно она у тебя есть. Родинка на плече или один глаз карий, другой голубой не индивидуальность. Имей ты хоть три глаза… – Глубокий вздох сотряс помещение. – Предлагаю так называемое контрольное наблюдение, хоть это и против моих правил. Сейчас я воспроизведусь в том виде, в котором Вы уже имели возможность меня наблюдать. Таким образом, Вы станете первым в истории человечества, кому удалось дважды войти в одну и ту же реку… Впрочем, дважды входить в одну и ту же реку – скучно. – И голос обрел очертания толстенького человечка с радушием на лице.

– Не надо представляться, – заспешил Петропавел. – Я узнал Вас.

– А я Вас не узнал, – заявил Пластилин Мира. – Вас невозможно узнать в Вас нет ничего запоминающегося. Удивляюсь, как Вы сами себя узнаете.

Пропустив это мимо ушей, Петропавел подошел к окну и выглянул наружу

– Куда ведет вон та дорога?

– К дому Пластилина Мира, – не глядя ответил Пластилин Мира.

– Разве есть еще один Пластилин Мира?

– Есть, – быстро сказал собеседник и, помолчав, добавил: – Нет.

– Вы когда-нибудь отвечаете за свои слова?

– О, никогда! Клянусь Вам! – Пластилин Мира приложил руку к сердцу, – Это в суде говорят правду, только правду и ничего, кроме правды, а больше так нигде не поступают. Кстати, и в суде под правдой понимают лишь верность факту, а ведь между фактом и правдой лежит Ничья Земля – огромная и темная. – Пластилин Мира направился к выходу.

– Посоветуйте хотя бы, куда мне идти! – крикнул Петропавел вслед.

– Да куда хотите! – обернулся Пластилин Мира. – Или никуда. – И добавил: – Советую Вам не следовать моему совету.

Он исчез, а Петропавел постоял некоторое время в одиночестве, размыш­ляя о том, что это было – пять встреч с одним и тем же существом или одна встреча с пятью разными. Ничего не придумав, он вышел из дому и, машинально обернувшись, прочитал на маленькой медной табличке у двери: «Пластилин Мира. Звонить 1 3/4 раза». Он махнул рукой и отправился восвояси… Однако некоторая неуверенность в том, что из дома Пластилина Мира вышел именно он, время от времени посещала его еще долго.

Головокружительный человек

Петропавел в новеньком спортивном костюме шел бодро и в сердце своем громил Пластилина Мира. Человек не бывает тем же самым и другим. Ничто не может быть одновременно так и эдак. На один и тот же вопрос нельзя ответить «да» и «нет» сразу. Это абсурд.

Дорога круто повернула вправо, когда в конце ее Петропавел увидел движущуюся точку. Следя за движением, он, как ни странно, все не мог понять, большое удаляется или маленькое приближается. Пока он соображал, ситуация, вроде бы, прояснилась сама собой: точка приобрела очертания человека. Однако смотреть на него Петропавлу было почему-то трудно: возникало ощущение, что смотришь в перевернутый сильный бинокль с очень близкого расстояния.

– Гуллипут! – издалека представился человек и немного приблизился. У Петропавла закружилась голова, он чуть не упал. Пришлось опустить глаза и дождаться, пока человек подойдет совсем близко.

– Не смотрите на меня! – с приличного еще расстояния крикнул тот и по мере приближения продолжал: – От меня в глазах неудобство, потому что я одновременно очень большой и очень маленький.

Петропавел недоверчиво вскинул глаза и отлетел в сторону.

– Вы повернитесь ко мне спиной, чтобы не искушаться, – так и будем разговаривать, – участливо предложил Гуллипут.

– Как же это может быть, что Вы очень большой и одновременно очень маленький, когда так не бывает! – не удержался от вопроса Петропавел, даже стоя спиной к Гуллипуту.

– Да вот так… – непонятно отозвался Гуллипут. – Вас это удивляет? По-моему, это может раздражать, но не удивлять. Если размеры зависят от того, с чем их сравнивать, то не удивительно, что человек может быть и большим, и маленьким.

– Да, но не большим и маленьким сразу!. – спиной упорствовал Петропавел.

– Именно сразу, почему же нет! Вы, например, большой по отношению к камешку на дороге и в то же время – обратите внимание: в то же время! – маленький по отношению к дубу на поляне. Может быть, от Вас тоже у кого-то голова кружится. Более или менее.

– От меня ни у кого голова не кружится, – необоснованно заявил Петропавел. – Я не меняю своих размеров каждую минуту.

– Но и я не меняю их каждую минуту, – теперь уже просто возмутился Гуллипут. – Я не становлюсь то большим, то маленьким: я есть большой и маленький сразу!

Петропавла начинало подташнивать.

– Так не бывает, – упрямо повторил он.

– Бывает, не бывает!.. Тоже мне, следопыт! Вы вообще не имеете права на подобные обобщения. Вы, наверное, не все на свете видели? А если даже все видели, то не все, наверное, поняли? И наконец, если даже все поняли, то не все, наверное, помните?.. Кроме того, взглянув на меня лишний раз, Вы можете прямо сейчас убедиться, что так бывает. Более или менее.

Петропавел обошелся без «лишнего раза»: он напрягся и через продолжительное время воскликнул:

– Я знаю, в чем Ваша несуразность!

– Мерси, – по-французски поблагодарил Гуллипут. – Я не подозревал, что во мне есть несуразность.

– Есть-есть! – бестактно подчеркнул Петропавел. – И вот в чем она состоит… По отношению к единичному наблюдателю, а я в данном случае такой наблюдатель, любой предмет должен иметь один и тот же размер!

– Должен? – вроде бы ухмыльнулся Гуллипут и тут же живо поинтересовался: – Это кто ж его обязал, единичный Ваш предмет? – Не дождавшись ответа, он продолжал: – Ладно… начнем с того, что я не предмет, а полноправное живое существо. И кроме того, чтобы Ваши рассуждения были справедливыми, наблюдатель сам должен тогда иметь один и тот же размер, кто б его к тому ни обязывал!

– Вот я один и тот же размер и имею, – с некоторой даже гордостью подытожил Петропавел.

– Это по отношению к чему же Вы имеете один и тот же размер, если минуту назад мы договорились считать Вас большим по отношению к камешку и маленьким по отношению к дубу?

– Я… – начал запутываться Петропавел, – я имею один и тот же размер по отношению… к другому единичному наблюдателю!

– Но Вас же сейчас никто не наблюдает! – воскликнул Гуллипут. – Если, конечно, не наделять способностью к наблюдению камешек или дуб.

– Меня лучше оставить в стороне: я-то уж точно Вас не наблюдаю, мне дела нет до Вас. – И, вероятно, для того, чтобы добить Петропавла, он закончил: – А если бы Вас наблюдали, то следовало бы определить размер Вашего наблю­дателя по отношению к третьему наблюдателю, размер третьего – по отношению к четвертому… итак до бесконечности. Возникает вопрос: кто же станет последним наблюдателем и будет ли кто-нибудь наблюдать его? Петропавел чуть не разрыдался в ответ.

– Оставьте меня в покое, – еле выговорил он. – Мне плохо от Вас.

– Нет, это Вы оставьте меня в покое и дайте мне право не иметь определенного размера – хотя бы только потому, что его, как выяснилось, вообще никто не имеет! – выкрикнул Гуллипут ужасно гневно, а Петропавел вдруг вяло подумал: «Дался мне этот Гуллипут!.. Чего уж я так пекусь о его размерах?» – а вслух сказал:

– Да будьте Вы каким угодно! Мне все равно.

– Действительно! – подхватил Гуллипут. – Вы же не обязательно должны иметь обо мне одно мнение. Имейте два: «Гуллипут – очень маленький» и «Гуллипут – очень большой» – что Вам мешает?