Война начинается за морем

— Вот блядина! Убью!!!

— Да хрен с ней! Гляди, вот пакость!

— Сдохла, а кровь все идет.

— Ну, она еще долго будет идти…

Черный кобель мало-помалу успокаивается. Он так и не смог отцепиться от своей мертвой подруги и теперь лижет кровь, что сочится из ужасной раны. Остатки его длинной шерсти свисают красными лохмотьями.

— Идти-то сможешь?

— Слушай, точно нет пены, ты уверен?

Ребята решают уйти с чужой территории. Подхватив своего отважного друга с обеих сторон, они идут по бульдозерному следу.

— Больно?

— Г-гнида! Я ее все-таки убью!

Пройдя еще немного, они находят место, буквально усеянное персиками, и бросаются разгонять ворон.

— Бу-удет мясцо!

— Интересно, как можно жрать собачатину?

— Ну разве что с выпивкой… Отец говорит, что под спиртягу и какашку съесть можно.

Парень с парусником на рубашке нарвал какой-то травы и показывает ее друзьям. Она источает сильный запах, а зубчатые листья покрыты редким пухом. Потом он растирает стебли в ладонях и прикладывает кашицу к ране.

— Слушайте, я пойду, — говорит покалеченный охотник. — Что-то охота на город посмотреть.

Он уходит, волоча ногу, словно ружье. Дорога выводит его через всю свалку на возвышенность, с которой открывается прекрасный вид на город. Из-за груды гниющих фруктов он видит гигантскую трубу и три бульдозера, что стоят перед фасадом серого здания.

Боль почти отпустила — в этом, несомненно, заслуга его товарища. И кровь больше не течет. «Надо было и ту сволочь убить!» — думает, прихрамывая, мальчишка. Он прикрывает глаза и снова видит рыжую собаку, ее бессмысленный взгляд, влажные, исступленные глаза… Впрочем, не важно — через пару дней от нее останется только скелет. Скелет среди свиных туш… А глаза, должно быть, уже успели обсохнуть.

Запах свалки становится все слабее. Вот и холм, вернее, настоящая гора, возвышающаяся над городом. Ее вершина всегда скрыта в облаках. Впервые он увидел эту гору, когда еще не умел ходить, — с тех пор она ничуть не изменилась. Вечно одно и то же — даже прекрасное может опротиветь. Но сегодня необычный день: сегодня город украшают к празднику. Особо бурные приготовления идут на площади, со всех сторон окруженной цветущей зеленью. Площадь вымощена полированными плитами, которые лучами расходятся от центра, где установлена фигура льва, борющегося с питоном. Здесь все, даже скамейки и кусты, подчинено строгому порядку.

Поражает полное отсутствие всякой тени: небо закрыто плотной пеленой облаков. От этого местность делается похожей на дно глубочайшей пропасти, существующей, наверное, с начала времен. Кажется, что стоит только попасть сюда, как немедленно снизойдет на человека чувство небывалого умиротворения.

Если пройти дальше в парк, то можно увидеть наполовину скрытый буйно разросшейся зеленью большой дом из красного кирпича. Его окружает металлическая ограда, у калитки несут караул двое стражников с устаревшими ружьями.

Из-за раскидистого, не по сезону облетевшего дерева появляется девушка. Ее ноги босы, туфли с каблуками-шпильками она держит в руке. Проходя мимо застывших у входа стражников, она одаривает их лучезарной улыбкой. Один из них, самый молодой, бросает на нее долгий взгляд, не меняя, однако, выражения лица. Девушка останавливается, нарочито медленно надевает свои серебристые лодочки и произносит:

— До чего приятно ходить босиком, вы бы знали! Опавшие листья такие прохладные и мягкие…

Стражник открывает перед ней калитку.

Все окна в доме закрыты, шторы задернуты. В стеклах отражается темно-зеленая листва.

В бесконечных коридорах, куда почти не попадает дневной свет, девушке встречаются только одинаково одетые породистые старцы, прямо-таки пышущие здоровьем. В их похожей на униформу коричневой сбруе при такой жаре можно, чего доброго, заживо испечься.

Ни шороха, ни звука. Там, в самой глубине дома, по коридору направо, есть дверь, которая ведет в темный подвал. Из щели тянет сыростью. Кажется, что вот-вот оттуда раздастся чей-то ужасный вопль. Девушка останавливается на мгновение, а потом начинает подниматься по лестнице. Цоканье ее каблучков нарушает тишину. Навстречу спускаются еще несколько человек в униформе, кто-то из них обращается к девушке, но она не слышит. Хриплый голос будит эхо где-то под высоким потолком. «Что он мне сказал?» — думает девушка, но губы непроизвольно складываются в вежливое «да». Он произнес на иностранном языке: «Гнусная погодка, не правда ли?»

Она поднимается на второй этаж, по ее бедрам струйками стекает пот. Здесь, наверху, отвратительно пахнет чем-то затхлым. На лестничной площадке по стенам висят портреты: три женщины с немного обезьяньими лицами, в роскошных кружевах. Та, которая слева, смотрит куда-то вдаль, у двух других на губах играет легкая улыбка. Пальцы женщин унизаны кольцами; краски местами облупились. «Кого же она мне напоминает?» — каждый раз думает девушка, когда проходит мимо среднего портрета в аляповатой раме. Она быстро озирается и вытирает пот с бедер.

Вот и комната, куда она направляется.

Приоткрыв металлическую дверь, девушка видит кресло, а в нем застывшего в неудобной позе человека, который улыбается ей. Он тоже одет в коричневую форму но выглядит гораздо моложе тех, что встречались ей в коридорах.

Мужчина слушает скрипичный концерт — на старом проигрывателе крутится пластинка. Девушка ступает по ковру, и с каждым шагом на нее накатывает новая волна звуков, трепетных, вибрирующих и затухающих где-то наверху, под потолочными балками. В центре комнаты установлен бильярд, рядом с ним — небольшой инкрустированный столик; на камине лежит раскрытый журнал, и на его развороте угадывается портрет английской королевы… Музыка заполняет все пространство комнаты, и звуки кажутся шершавыми, словно кошачий язык… Календарь в тусклой золотой оправе, часы показывают одиннадцать сорок три: утро подходит к концу. В выпуклом зеркале можно увидеть всю комнату разом. Девушка кладет руку на подлокотник и, не меняя выражения лица, обнимает мужчину.

— Ты опоздала. Я прямо как чувствовал, что ты не придешь вовремя.

Скрипка начинает новую тему, и мелодия медленно вливается в эту мрачную комнату. Голубые шторы на окнах плотно задернуты. Цветы в горшках, чайные чашки, расписанные ракушками, тесак, и копье, привезенные из тропических стран, голова оленя, огромная постель, на которую наброшена шкура белого медведя, флакон фиолетового цвета с какой-то микстурой, таблетки, шприц, шляпа с плюмажем, пара дорогих атласных перчаток, женский парик, сабельный клинок с отломанной рукоятью… Кажется, что звуки скрипки, вибрируя, отскакивают от всех этих предметов и только потом растворяются в тревожном взгляде мужчины.

— В городе, верно, праздник… Ты его так ждала…

— Я боюсь, что пойдет дождь. А ты как думаешь? Его ведь не отменят? Вряд ли праздник перенесут..

Девушка кривит ярко-красные губы и наливает в узкий бокал что-то розовое. Мужчина поднимается с видимым усилием. Он качает головой, потом проводит рукой по глазам и идет к окну. Он передвигается с большим трудом, отчего создается впечатление, что кости у него мягкие, как расплавленный воск.

— Да нет, полагаю, все будет в порядке. Не беспокойся, погода не испортится, — произносит он и слегка приоткрывает занавески.

— Ты что, пил с утра? — смеется девушка и подходит к нему.

— Я говорю про дождь…

Мужчина стучит о стену носком своего ботинка, и девушка почему-то вспоминает того белого жеребенка, которого она увидела однажды в зоопарке. Он погиб прямо на ее глазах, едва успев появиться на свет. Она никак не может забыть его трупик, что лежал бесформенной массой. Этот бледный человек в коричневой униформе очень его напоминает. Особенно своим вечно испуганным взглядом. «Нет, честное слово, я как-нибудь спрошу его, чего он так боится».

— Вчера ты сразу пошла домой?

— Что, о дожде все?

— Нельзя же говорить только об этом…

— Ну да… сразу.

Странно, но ей еще никогда не удавалось заглянуть в его глаза. Почти лысый череп, взгляд нервный, тревожный… он весь излучает беспокойство. Когда-нибудь она обязательно посмотрит ему в глаза… пусть даже в отражение в зеркале. «Правда, здесь слишком уж темно… Губы вот у него замечательные: мягкие, свежие, красиво очерченные…»

— С тобой ничего не случилось?

— А что должно было случиться?

— А дома что сказали?

— Да все уже спали.

— Про меня ничего не говорили?

— Да ничего особенного… ну, отец, правда. Как всегда, ты же знаешь. Он прямо ненавидит тебя. Кстати, я его понимаю.

Его лицо становится грустным, что означает крайнюю степень неприязни.

— Ах, ну да… отец. Подари-ка ты ему что-нибудь. Я дам денег.

— Вряд ли это его обрадует. Ему ни к чему подарки.

Девушка все больше и больше убеждается, что этот человек сумасшедший. Она ходит к нему уже полгода, и каждый раз он спрашивает ее об одном и том же. Вот и вчера он на полном серьезе говорил ей: «Подари ему что-нибудь, я дам денег».

— С отцом все в порядке, он ни в чем не нуждается. Конечно, лучше бы он работал… но теперь это невозможно. Ему ампутировали обе руки.

— Мне очень жаль, правда. Я уже предлагал тебе пригласить специалиста из Швейцарии. Швейцарские протезы самые лучшие.

— Хватит об отце, хорошо?

— Ладно. Только скажи ему, что я сделаю все возможное, чтобы он смог получить самые дорогие протезы.

Потом мужчина долго смотрит в окно.

Лето в самом разгаре, но окно никогда не открывается. Между рамами полно пыли, карниз усеян насекомыми, что разбились о стекло, привлеченные светом. Отсюда видны лишь верхушки деревьев: почти ровные, они напоминают зеленое поле. Парк простирается до самой сверкающей полоски моря, где виднеется чистое небо.

Мужчина никак не может отвести глаз от окна.

— Смотри, как они суетятся в преддверии праздника. Мне нужен мальчишка. Я бы хотел, чтобы ты мне помогла. Мне нужен мальчишка, который умел бы хорошо чистить ботинки. Ты не знаешь никого?

— Н-нет… ты какой-то странный, честное слово… Мне совсем не нравится то, что ты болтаешь.

— Да как же мне еще говорить? Я прошу тебя найти мне чистильщика обуви. Ты чем-то недовольна?

— А куда делся тот, что чистил обувь в последний раз?

— Ах тот… Я выгнал его, предварительно хорошенько намылив шею. Ему повезло, иначе я его просто прибил бы. Оказался воришкой…

— Ты побил его?

— Он попытался стащить у меня ручку… Скажи, а твой ребенок не смог бы это делать?

— Ты прекрасно знаешь, что у меня нет детей.

— Прости, но я не уверен. Твое белье пахнет детским стиральным порошком… его употребляют, чтобы кожа оставалась нежной. Так у тебя нет ребенка?

— Ну и что с того, что мое белье пахнет детским порошком? Ты всю жизнь таскаешь эту форму, а говоришь словно модник какой…

— Вздор, вздор! У меня есть свитера и шерстяной пиджак имеется. Кстати, недавно, когда мы разговаривали по телефону, я слышал еще один голос. Детский голос… Кто-то произнес детским голосом что-то вроде «мама», потом «бисквит». Это твой ребенок?

— Слушай, у меня нет детей!

— Извини, но это не так. У тебя есть ребенок, причем даже двое: один ходит в школу, а другой еще совсем маленький. Вот старший-то и сказал тогда «бисквит», а ты стирала пеленки младшенького, вот отчего от тебя пахнет детским порошком. Я видел тебя: ты покупала куриную печенку в мясной лавке, а рядом с тобой был мальчик. Такой некрасивый — у него что-то с губами. Вот пусть он и будет чистить мне обувь!

— Да это не мой мальчишка.

— Да нет, твой. Не отрицай этого, пожалуйста. Я еще вот что могу рассказать: сегодня ты приготовила из этой печенки рагу. За столом твой ужасный мальчишка, у него заячья губа, раскапризничался, он заявил, что не будет это есть, что он совсем не любит печенку. Ты начала говорить, что печенка очень полезна, в ней полно витаминов, а потом ты стала силой заталкивать ему в рот кусок за куском.

— Ну все, хватит! Ладно, это мой!.. Ты этого добивался? Теперь доволен? Я не могу говорить о нем, мне душно… С-слушай, а давай потанцуем?

— Если тебе душно, я могу открыть окно. И вытри, пожалуйста, себе нос. Терпеть не могу, когда шмыгают. Возьми платок… Мне нравится этот мальчишка. Пришлешь его? Мне будет приятно смотреть, как он надраивает ботинки. Но только не в коридоре. Он прекрасно устроится и здесь, на медвежьей шкуре.

— Хватит об этом, прошу тебя! Если угодно, я найду тебе мальчишку.

— Как получилось, что у него заячья губа?

— Хорошо, я найду тебе мальчика.

— Нет, мне нужен именно твой. У него такие ужасные губы!

— Ну давай потанцуем!

— Ты не умеешь даже вальс правильно танцевать. Только и знаешь, что пируэты выкручивать…

С этими словами мужчина, пошатываясь, идет к проигрывателю. Когда он снимает тяжелую крышку, его губы трясутся.

Он переворачивает пластинку. Звуки скрипки снова наполняют комнату и вылетают через при открытое окно. Девушка старается поддержать своего трясущегося партнера; их телодвижения лишь отдаленно напоминают вальс. Два тура — и мужчина жалуется на головокружение. Он бормочет ей на ухо:

— Видишь окурок на балюстраде? Будь так добра, брось его в помойное ведро. Видишь ли, я сегодня выкурил у окна сигарету… а если дождь намочит окурок, то он начнет мерзко вонять.

— Ты сегодня поднялся ни свет ни заря? Скажи на милость, я и не знала, что ты настолько хорошо себя чувствуешь, чтобы курить с утра!

— Оставь, пожалуйста, этот тон. Это смешно. Женщины особенно развязны, пока мы воюем. Кстати, ты разговаривала с охраной. Я видел, как у тебя двигались губы. Они что-нибудь спрашивали?

— Я сказала им, как прекрасно ходить по опавшим листьям.

— Ну-ну. Ковер из палой листвы и шкура белого медведя… — шепчет мужчина, впившись глазами в сигарету, что дымится в пепельнице.

Он залпом выпивает свой стакан и заходится в кашле.

— Так ты сегодня рано встал? — повторяет девушка свой вопрос.

Какое-то время мужчина молчит, а потом бросает:

— У тебя манера задавать дурацкие вопросы.

Его снова одолевают приступы мучительного кашля. Мелодия обрывается.

— Да, да, сегодня утром мне захотелось посмотреть на птиц. Совсем как в детстве. С тобой такое никогда не случается?.. Птицы меня всегда успокаивали.

Девушка замечает, что у него под ногтями запеклась кровь.

— Ну и как? Видел птичек?