Посредники

— Я не собираюсь бросать тебя. Я никогда этого не сделаю.

— Как ты можешь говорить, что ты сделаешь, а что нет? Ты же не знаешь. И он не знал.

— Отец — придурок. — К. А. взял сестру за подбородок и поцеловал в лоб. — И я не он.

Моргана подняла глаза.

— Это правда.

К. А. снова кивнул и улыбнулся улыбкой дьяволицы.

— Кто тебя любит?

— Ты меня любишь.

— Я тебя люблю.

Моргана кивнула и тихонько, еле слышно, шепнула брату:

— И я тебя.

ГЛАВА 4

Он не виноват. Он не виноват. Шагая через заросли и не сводя глаз со своих дырявых коричневых ботинок, Никс повторял про себя, словно мантру: «Я не виноват!» Он столько раз произнес эти слова, что уже почти поверил в них. Но все же Никс понимал, что сам упустил свой шанс. Вскоре после того, как Тим Бликер ушел, Финн Тервиллигер без лишних слов выгнал его из сквота — просто поднялся со своего пня, обнял Никса и пошел прочь. Это значило, что Никс должен уйти. У них чистый сквот, Финн с самого начала предупреждал об этом.

Эвелин нельзя было пересекаться с Бликером, когда ей едва-едва удалось завязать с наркотой. Так зачем же Никс привел сюда дилера? Он был в курсе, что это грозило ему изгнанием, но все равно сделал это. Все его усилия за последний год пошли прахом. И, несмотря на мантру, Никс знал, что он, черт подери, виноват сам.

Юноша выбрался на поляну и присел на скамью. Весь Портленд раскинулся перед ним: серебристая змея реки Уилламетт, маленькие домики повсюду, насколько хватал глаз, а в отдалении купол горы Маунт-Худ, настолько похожей на действующий вулкан, что казалось, вот-вот из заостренной вершины вырвется клуб дыма. Никс с болью вспоминал мать, дядьев и теток, Папашу Сент-Мишеля, кузенов и кузин, которые остались в Ситке, и сам остров — рыбу, и деревья, и ветер над океаном.

Эти горы тянулись до самого его дома. Никсу помнилось, как дед показывал на них, потом — на Никса и пытался что-то объяснить ему. Что именно? Что было в тех горах? Что скрывалось под ними, ожидая своего часа и готовясь выбраться наружу?

Несколько семейных групп, устроивших пикник, расположились на траве. Пара подростков — ровесников Никса — метали диск, какой-то мальчишка разлегся на взятом напрокат спальном мешке. Все они казались такими беззаботными, такими счастливыми. Никс задумался, задавая себе вопрос, что же отличало его от них. Он снова думал о своих снах, о «пыльце», о сиянии, окружавшем встречавшихся ему людей, и о том, в какой бардак он превратил свою жизнь. С ним что-то было не то, все у него шло как-то неправильно. Неужели он псих вроде тех бомжей, которых он видел в бернсайдском автобусе, — они разговаривали сами с собой, читали Библию, будто надеялись отыскать там ключ к своему разуму? Он чувствовал себя изгоем, которого преследуют видения светящихся ореолов, и это было так бессмысленно и жестоко, что просто не могло быть правдой. Наверное, это значит, что он сумасшедший.

Тем не менее сумасшедшим он себя не чувствовал. Скорее стариком.

Солнце клонилось на запад. Там, на западе, в девяноста милях отсюда был океан: заливы и мелководья, пляжи, утесы и безоглядный водный простор. Никс слышал, будто бы под Портлендом есть туннели, ведущие к самому океану. Однажды ночью в сквоте Эвелин рассказывала ему про них. Они назывались Шанхайскими туннелями: строившие железные дороги китайцы проложили их еще в те времена, когда существовали опиумные притоны и корабли отправлялись за мехами через Аляску на Дальний Восток. Трудно было найти добровольцев моряков для многолетнего плавания в Китай, поэтому подлецы капитаны воровали людей. Напоив до беспамятства или одурманив опиумом несчастных болванов, они тайком переправляли свои жертвы по туннелям на ожидавшие корабли — «шанхаили», как это называлось. Человек приходил в себя далеко в море и на годы оказывался прикован к судну, бороздящему Тихий океан. Эвелин рассказывала, что она даже забиралась в эти подземные проходы — как-то ночью, когда была под кайфом. Судя по всему, ей не хотелось рассказывать об этом, но кое-что ему тогда удалось узнать. Там, в туннелях, были люди.

— С острыми зубами, — шептала Эвелин. — У них были острые зубы. Я помню.

Острые зубы он списал на тогдашнее состояние Эви, но вот туннели… Никс понимал, почему она была так увлечена ими. Оказаться захваченным в плен не казалось ему таким уж страшным, острых зубов и всего такого он не боялся. Наоборот, это было бы идеальным выходом из того бардака, в который превратилась его жизнь. Он бы шел и шел по одному из таких туннелей — до самого солнца, куда-нибудь туда, откуда нет возврата, где нет ни светящихся ореолов, ни «пыльцы», где сон и явь — одно и то же.

— А ты раненько, — вдруг прозвучал рядом чей-то голос, и Никс вздрогнул от неожиданности.

Обернувшись, он увидел присевшего возле него на парковую скамью молодого человека — долговязого, широкоплечего и длинноногого. Лицо его скрывал черный капюшон и солнечные очки в черной оправе с зеркальными линзами. Но Никс не удивился, поскольку ждал его.

— Ага, — ответил он. — Кое-что произошло.

Юноша в капюшоне кивнул, не повернув головы, так что Никс видел лишь кончик его длинного носа и краешек эспаньолки, выступавшей под полноватой нижней губой.

— Тебя вышибли.

Никс присвистнул и покачал головой.

— Черт! Как ты узнал, чувак? Это случилось меньше часа назад. Не знаю, у кого ты достал эту информацию, но можешь сказать этому придурку, чтобы тот убрал свою голову от моей задницы.

Молодой человек не повернулся, но голос его стал тише.

— Откуда узнал, не важно. А важно то, что ты решил позвонить мне, а не Тиму Бликеру. Это прекрасный шаг…

Таинственный собеседник Никса был торговцем наркотиками — ему присоветовали этого парня в пиццерии «Джейкобс» как-то ночью, когда Блик уехал в Сиэтл. С тех пор они встречались несколько раз. Свой товар незнакомец отдавал дешевле, чем Блик, и не занимался ничем тяжелее «пыльцы» — Никсу это нравилось. И все же он старался не встречаться с этим парнем без крайней необходимости. Тот назначал встречи только здесь — в парке, на открытом месте с широким видом на город, а не в лесном уединении, как предпочитал Никс. А еще его настораживала манера таинственного незнакомца — тот обращался с Никсом так, будто все про него знал. И он действительно знал многое — например, что Никс приехал с Аляски, что он живет в сквоте с Финном и Эвелин и моет тарелки у Джейкоба, да и вообще держался так, будто Никс его брат и ему есть до него какое-то дело. А между тем сам Никс даже не знал его имени. Они находились в неравном положении, и это бесило Никса.

Незнакомец всегда скрывал свое лицо и носил одну и ту же толстовку с капюшоном, одни и те же темные джинсы и неизменные темные спортивные очки. Кроме номера его мобильника Никс знал только то, что у него имелась темно-каштановая эспаньолка и татуировка на внутренней стороне правого запястья в виде крошечного синего икса, достаточно маленького, чтоб его можно было скрыть под ремешком часов. Никс как-то раз заметил его, когда парень передавал ему «пыльцу», и рукав приподнялся как раз настолько, чтобы открыть бледное запястье.

— Прекрасный шаг? Чувак, ты меня даже не знаешь!

Никс вытащил бумажник и протянул парню купюру, которую пытался отдать Блику.

— Вот твоя двадцатка. И держись подальше от моего дерьма. Я пошел.

Он было встал, но парень вытянул правую руку — ту самую, с крошечным иксом, — и Никс невольно присел обратно.

— Расслабься. — Незнакомец вытащил пакетик из кармана и передал его Никсу, не притрагиваясь к деньгам. — За мой счет. — Он сделал паузу. — При одном условии.

— Нет, чувак. Я не стану поставлять тебе новых клиентов…

Молодой человек покачал головой.

— Ты послушай сначала, а потом будешь спорить. — Он сунул руки обратно в карманы толстовки. — Условие такое: ни при каких обстоятельствах не принимать «пыльцу» сегодня ночью.

— И это твое условие? — Никс поднял глаза к его лицу, но парень отвернулся и стал смотреть на восток, в поля. — Ты что, прикалываешься?

— Это просьба.

Сегодня ночью Никс планировал встретиться с К. А. Д'Амичи приглашал его на вечеринку в дом какой-то богатой девчонки, подруги его сестры, в северо-восточной части города. Он ждал этого в течение всего проклятого дня. На вечеринке он собирался нажраться, причем по полной, потом принять «пыльцу», а затем — уснуть и во сне найти путь через туннели, к кораблям в море, чтобы уйти и не вернуться.

— С какой стати ты мне указываешь, когда принимать ее, а когда — нет? Господи, чувак, это не твое дело! Тебе-то что с того?

— Это уж мне решать.

Никс прикрыл руками глаза. Что происходит? Откуда этот парень знает его? И с чего он вообще взял, что Никс будет выполнять его желания? Юноша снова почувствовал смятение. И отчего только все не могло стать нормальным, как в детстве, когда они жили вместе с Беттиной, а световые ореолы еще не начали появляться?

Торговец поднял правую руку и произнес тихо, но твердо:

— Ты должен дать слово, Николас Сент-Мишель.

«Сент-Мишель». Эти слова отдались эхом в голове Никса. «Сент-Мишель». Откуда он знает, как его зовут? Никс был слишком сбит с толку, чтобы рассуждать. И эта его рука с крошечным иксом — здесь что-то не так…

— Хорошо. Я обещаю. — Никс поднялся, чтобы уйти. — Но я не стану больше обращаться к тебе и даже видеть тебя поблизости не желаю. Никогда. Разговор окончен, — выпалил он, стараясь убедить в этом хотя бы себя.

И тут молодой человек на скамье впервые посмотрел на Никса. Его глаза прятались за стеклами очков, а все остальное лицо скрывалось в тени — но Никс заметил две вещи. Незнакомец улыбался. У него были резцы очень странной формы, которые придавали ему голодное, волчье выражение. Но почему-то сейчас, впервые за все время, эта улыбка не вызвала у Никса ощущения ужаса.

* * *

Тьма сгустилась над лесом, у края заросшего поля за белым, обшитым виниловыми панелями домиком д'Амичи. Моргана сидела на ступеньках крыльца, дожидаясь Ундину и в задумчивости проводя ладонью по гладким ногам. Вечер был тихим, лишь печально ухали совы, обитавшие в лесу за домом.

С самого раннего детства Моргана боялась этого леса. К. А. и его друзья бродили по нему почти ежедневно, строили крепости из досок, которые воровали у соседей с задних дворов, ловили лягушек, играли в индейцев. Несколько раз Моргана увязывалась за братом. Он не прогонял ее, но мальчишки и есть мальчишки: однажды они решили сыграть с ней шутку и удрали, бросив ее одну посреди леса. Окрашенное зеленью солнце, словно вода, заливало ее глаза, и девочка отчетливо ощущала рядом чье-то невидимое присутствие. Лес был живым, полным множества неведомых существ. Она слышала сов и знала, что это совы, слышала треск веток на ветру. Она даже могла разобрать сдавленное хихиканье братца и его приятелей где-то в подлеске. Но было и нечто такое, что напугало ее и заставило с тех самых пор держаться подальше от леса — шепчущие голоса. Вихри шепелявых звуков, странное потрескивание, которое могла слышать только она — неизвестно, откуда она знала об этом. Казалось, что голоса зовут ее.

«Сладкая моя, — слышался ей страшный распев, — зверушка моя».

И ее собственное имя, произнесенное еле слышным голосом, более тихим, чем лепет младенца, но с такой интонацией, какой отродясь не было ни у одного ребенка.

«Моргана».

Она начала плакать, вернее, испускать истерические крики и стоны, но слезы так и не пролились. Ей было тогда лет восемь-девять, и хотя К. А. был на целых полтора года младше ее, именно он успокаивал ее, вывел из леса и извинился за то, что так неудачно пошутил. С того самого дня Моргана никогда больше не играла в лесу. Если мать посылала ее позвать К. А. обедать, она останавливалась на опушке и кричала оттуда, но никогда не заходила дальше первых веток, боясь снова услышать те голоса.

— Солнышко, почему ты не хочешь взять этот пиджачок?

Голос матери прервал воспоминания Морганы. Ивонн вышла на крыльцо с каким-то старым блейзером, оставшимся со времен ее замужества, и с зажженной сигаретой в другой руке. Ее голос звучал хрипло, и Моргана поняла, что мать уже приняла пару банок пива, лежа на постели перед телевизором.

— Потому что от него несет, как от пепельницы, — ответила она.

Ивонн встала над дочерью, пиджак повис в ее руках.

— Господи, неужели ты не можешь хотя бы пару минут не грубить мне? Я просто пытаюсь тебе помочь.

— Нет, ты просто пытаешься остаться со мной на улице, пока не приедет Ундина.

Моргана повернулась к матери, окинула ее взглядом, и проезжавшая мимо машина осветила улыбку на тонких губах девушки.

— Все нормально. Мои друзья — твои друзья, мамочка.

Ивонн переоделась в джинсы, сидевшие низко, на бедрах, и модный, но тесноватый розовый свитер. В полумраке они могли бы сойти за ровесниц — Ивонн была старше дочери на восемнадцать лет.

— У тебя такой вид, будто ты вырядилась для вечеринки. Только брюшко выпирает.

Повесив пиджак на перила крыльца, Ивонн затянулась сигаретой.

— Я собираюсь к Карле, умница. И не думай, что я не понимаю, о чем ты говоришь. Брюшко.

Она подтянула джинсы, под которыми выпячивался живот.

— Иногда ты просто настоящая стерва, Моргана.

— Но ты же не собираешься испортить эту вечеринку, как испортила предыдущую? — воскликнула девушка, будто не заметив упрека. — Ладно, может, я заскочу к тебе в «Лорелсерст». Кажется, там работает твой личный бармен? Сколько ему? Девятнадцать?

— Ему двадцать семь. И у него есть имя. Тодд, если не помнишь.

— Да, точно. Тодд.

Моргана фыркнула и отвернулась к дороге, потом осмотрела мать с головы до ног:

— Отвратительно. Ты не очень-то похожа на Деми Мур.

Ивонн возмущенно уставилась на дочь.

— Какая ты жестокая. Откуда в тебе столько жестокости?

Моргана не ответила, но смолчать было нелегко. Где-то в глубине души она сама задавалась вопросом: «Откуда во мне столько жестокости?»

«Моргана», — звали лесные голоса.

Девушка порылась в сумочке в поисках зеркальца — у нее выработалась привычка часто смотреть на себя, словно в попытке убедиться, что она все еще здесь и все еще тот же самый человек. На дороге появилась машина, и вот уже автомобиль подъехал по усыпанной гравием дорожке к дому д'Амичи. Ивонн увидела, как на лице дочери появилось выражение слащавой доброжелательности. Она и раньше замечала, что Моргана ведет себя подобным образом, когда к ним в гости приходят друзья. Та или иная девочка на несколько недель, иногда на месяц становилась лучшей подругой Морганы, а потом куда-то исчезала. Если Ивонн спрашивала о ней, Моргана отвечала, что они поссорились и что ей разонравилась эта стерва. Впрочем, такое поведение никак не сказывалось на популярности дочери. Было в Моргане нечто очаровательное, неземное, и никакая грязь к ней не приставала, обвинения скатывались с темноволосой красавицы как с гуся вода, а освободившееся место немедленно занимала новая благоговеющая подружка. Дольше всех продержалась последняя приятельница, Нив, белокожая хорошенькая дочка Джейкоба Клоуза, владельца пиццерии «Джейкобс».

«Какая жалость, что он женат», — подумала Ивонн.

Впрочем, подъехала не Нив. Это оказалась Ундина, другая подруга Морганы. Две подруги одновременно — это просто какой-то рекорд. Впрочем, к Ундине у Морганы было особое отношение — крылось в ней что-то необычное, интригующее. Распечатанные на принтере фотографии Ундины висели на стенах комнаты Морганы, а каждый раз, когда та звонила, Моргана для разговора с ней уединялась в своей комнате и не забывала прикрыть дверь. Казалось, она хотела вобрать в себя Ундину, вытянуть из нее все, что только возможно.

Ундина ей подходит, думала Ивонн. Она хорошая девочка, приятная… а… трудности в общении у Морганы… это пройдет.

Слабость дочери растрогала Ивонн. Та встала, чтобы встретить приехавшую подругу, а мать в это время потянулась и погладила ее по спине.

Моргана улыбнулась, повернулась к матери и обняла ее в свете фар подъехавшего автомобиля. И хотя Ивонн знала, что ласка дочери показная, она не смогла удержаться и обняла ее в ответ. Она старалась не думать о том, как холодны обвившие ее руки, как они жестки и равнодушны.

— Пока, мам, — сказала Моргана и чмокнула Ивонн в щеку, потом послала Ундине улыбку, помахала рукой и соскочила со ступеней к машине. В окне возле водительского сиденья Ивонн заметила тонкую смуглую руку и темноволосую голову.

— Здрасьте, миссис д'Амичи! — крикнула Ундина.

Ивонн помахала ей.

— Привет, Ундина. Ведите себя хорошо.

Девочка кивнула.

— Не беспокойтесь, мы постараемся.

— Люблю тебя, мам, — крикнула Моргана, открывая дверцу машины. — Мы с К. А. потом тебе позвоним.

Ивонн улыбнулась.

— Я тоже тебя люблю.

Растирая озябшие на вечернем воздухе руки, женщина подумала: она действительно любит Моргану. И хоть это безумие, как понимала Ивонн, еще она боится ее.

* * *

На стоянке возле магазина «О'Брайенс» Ундина глянула в зеркало заднего вида и убрала со смуглого гладкого лба непослушную прядь. Ради авантюры с закупкой алкоголя она слегка подвела глаза, хоть и не любила косметику, но никакая косметика не могла сделать мягкое, большеглазое лицо Ундины старше ее семнадцати лет. Чистая кожа оттенка корицы, лиловые миндалевидные глаза и слишком пухлые, по ее мнению, губы придавали ей вид совершеннейшего ребенка, хотя она была уже практически взрослой.

Она посмотрела на подругу, сидевшую рядом и искавшую в сумочке любимую темно-красную помаду. Моргана, столь же маленькая и изящная, умела придавать своему лицу исключительно серьезное выражение. Ундина восхищалась ее способностью с легкостью скользящего по воде ветра превращаться в женщину вдвое старше. Ничто в ее лице не менялось: просто его черты складывались иначе, создавая другое впечатление.