Посредники

— Я знаю, это… нехарактерно. Но если ей предстоит проходить обучение, чтобы занять ваше место, разве ей не понадобится защитник? Разве не должен будет кто-нибудь здесь помогать ей?

Он глубоко вдохнул, набираясь смелости, прежде чем продолжить, — свои доводы он обдумал заранее, но они были такими личными, что для этого требовалась решимость.

— И он поступил так же, — прошептал Мотылек. — Если бы вас тут не было, он не решился бы остаться в этом мире. Может, ему следовало бы вернуться.

Если напоминание о Рафаэле и причинило ей боль, Вив не подала вида, только моргнула разок. Мотылек замолчал — он сказал достаточно. Все равно ему нужно остаться. Он приговорил себя, да, но иначе, чем Вив. Ему хотелось продолжать свое совершенствование здесь, рядом с Ундиной. Теперь, когда он знал, на что способен, они могли всё… вместе. Особенно теперь. Теперь, когда Никс был…

Где именно находился сейчас Никс, Мотылек не знал.

— Никс исчез. Он или погиб, или…

Вив повернула голову и, сощурившись, смерила подменыша взглядом.

— Следи за собой, юноша. Никс более могуществен, чем ты когда-либо будешь, — более, чем ты вообще можешь себе представить. И если тело индуктора в самом деле погибло, мы скоро об этом узнаем. И…

Такого холода в ее глазах Мотылек никогда еще не видел и немедленно пожалел о сказанном.

— Если он находится в бреши, то ему придется искать путь обратно. Ты говоришь так, словно тебе совсем не жаль потерять величайший дар вашего поколения. Тупица. Неужели ты думаешь, что другой индуктор просто возьмет да появится тебе на радость? Или что ты сможешь в одиночку познать все тайны кольца? Это невозможно без индуктора, и потому он ценнее любого из нас.

— Кроме Ундины, — прошептал Мотылек, опустив взгляд на песок под ногами и на волны, которые были чуть дальше, то набегая, то отступая, снова и снова.

— Ты не понимаешь, о чем говоришь…

Через некоторое время Вив оторвала взгляд от океана и устремила его на Мотылька. На ее чуть омраченном, непроницаемости лице не было и тени улыбки, но в нем угадывались мудрость и сочувствие.

— Рафаэль сделал свой выбор, как обязан любой из нас. Как и ты был обязан. — Она строго посмотрела на юношу. — Как ты уже сделал. Ты начал преображение, Мотылек. Это началось в запределье, и вскоре тебе предстоит вернуться в Новалу. Ты не сможешь слишком долго задерживаться в своем туловище. Дай я посмотрю твой знак. — Она требовательным жестом протянула ладонь.

Мотылек вспомнил, как впервые увидел когда-то знак необитаемого тела. Татуировки, полученные во время инициации, впоследствии изменялись, когда энергия эльфов покидала человеческие тела. Крошечные синие крестики, вытатуированные специальными чернилами, обводились кружком, перечеркивались крестом и закрашивались: это означало, что разделение произошло и тело перестало быть обитаемым. Он видел такой знак лишь однажды, давно, в Сиэтле, у мужчины лет пятидесяти с чем-то, и вглядывался в него, пытаясь уловить хоть какой-то проблеск узнавания. Но ничего не дождался. Мужчина выглядел по-деловому: костюм, жесткая глаженая рубашка, зализанные назад волосы. Долго смотреть на таких людей не разрешалось, не говоря уже о том, чтобы заговаривать с ними или показывать им свой знак. Для них это была лишь памятка, оставшаяся со времен давно забытой сумасбродной юности. Встреча с другим носителем знака могла пробудить воспоминания, объяснила тогда Вив. Так что Мотылек взглянул разок и пошел дальше.

Он закатал длинный рукав футболки, и Вив нахмурилась. Благодаря замкнувшемуся в туннелях кольцу его знак был наполовину активирован. Он знал это, но говорить ей об этом не хотел.

— Ты должен возвращаться, — сказала она.

Он кивнул, но глаз не поднял.

— «Кольца» до осени не будет. Если хочешь, у тебя есть время до конца лета.

Он снова кивнул.

Ему нужно было время.

* * *

Еще одна встреча произошла возле туннелей, которые нужно было запечатать. На этот раз пришли только Мотылек и Моргана. Ундину тоже звали, но она должна была вернуться не раньше сентября. Мотылек сказал, что будет ждать.

Работали они медленно, по ночам. Моргана подносила ведра с водой, в которых размешивался цемент, а Мотылек укладывал один кирпич за другим, проверяя уровень фонариком, — именно так, как учили его тем летом, когда он работал на стройке, на Лопез-Айленд. Через дверь под Бернсайдским мостом они не смогли пробраться далеко — мешали последствия землетрясения, но Мотылек хотел убедиться, что туннели канули в прошлое. Они не нашли ни тела Блика, ни каких-то еще останков, но Мотыльку хотелось закрыть подземелья навсегда. И Моргане тоже.

Они купили светящуюся в темноте оранжевую краску, чтобы отвадить любого, кто будет шастать вокруг. Окунув кисточку в краску, Моргана остановилась и взглянула на Мотылька, в его подсвеченное фонариком гладко выбритое лицо.

— Просто написать «вход воспрещен» или как?

Мотылек строго посмотрел на нее — он лишь недавно снова начал доверять девушке. Подойдя, он окунул в краску свою кисть.

— Нет, этого недостаточно. Нужно что-то, что будет понятно любому — даже тем, кто не говорит по-английски. Некий символ.

— Крест? — пожала плечами Моргана. Ей хотелось побыстрее свалить отсюда — она слишком много помнила.

— Что-то вроде этого, — прошептал он и шагнул к свежей кладке.

Он нарисовал большой икс, копию того, что был у Морганы на запястье, снова окунул кисть в краску и обвел крест кругом. Потом провел линию посередине, словно поделив пирог на шесть долек, добавил линию справа, слева, еще одну внизу, в итоге получив нечто вроде универсального символа «Не входить», «Не прикасаться», «Держись подальше».

Моргана подняла кисть, словно намереваясь продолжить, но остановилась, держа ее щетиной к стене. Оранжевая капля медленно сползла вниз, и она проследила за ней.

— Как думаешь, где он? — спросила она тихо.

— Он вернется, — ответил Мотылек, хотя уверенности в его голосе не было.

— Просто закрашивай, — велел он, на этот раз более дружелюбным тоном, и Моргана повиновалась, работая осторожно и тщательно, как всегда, стараясь не выходить за пределы линий.

* * *

Всюду, куда ни кинешь взгляд, была вода. Сине-серый океан, туманный по краям, то лоснящийся, словно масло, то накатывающий темные валы двадцати, тридцати футов высотой. Они обрушивались на борт его лодки — если только это была лодка. Трудно было сказать наверняка, хотя скрипящая и лязгающая черная скорлупка, соленый запах ветра, колыхание и покачивание поверхности моря наводили на мысль о лодке.

Никс был единственным членом команды и капитаном заодно. Он не знал, куда направляется, — знал лишь то, что находится в лодке и что лодка плывет.

Казалось, прошли дни… или месяцы? Или годы? Иногда появлялось солнце и превращало все вокруг в сверкающую, драгоценную синеву. Он ничего не ел, а пил только дождевую воду, которая собиралась в крошечных выбоинах на палубе, отражая небо.

По ночам он смотрел на звезды, а они, сдавалось ему, смотрели на него. Каждый день, просыпаясь, он первым делом оглядывал линию горизонта, окружавшую его со всех сторон, надеясь отыскать землю.

* * *

Как закончить историю, у которой нет конца? В доме на краю леса, на юго-востоке Портленда, одна девушка ест оладушки вместе со своим братом. Она больше не бродит по ночам, и они не разговаривают о том, что произошло в туннелях, хотя изредка в эти ночи позднего лета ей слышится чей-то шепот, зовущий: «Моргана».

Другая девушка играет в «Эрудит» в компании с отцом, матерью и братом на освещенном светлячками крыльце на самой окраине Чикаго. Ей нравятся светлячки, хотя огоньки их напоминают ей о тех людях. Она знает: как только придет осень, она вернется, но пока все это может подождать.

На портлендских холмах отец с дочерью сидят на террасе, на дворе день: она в бикини, он в старых шортах карго. Они слушают музыку и потягивают чай со льдом. Дочь читает журнал и не говорит о том, что шевелится у нее под сердцем. А отец не спрашивает.

Человек, привыкший отзываться на имя Джеймс, ждет.

И где-то в море, не похожем ни на одно из тех, что он видел, в лодке без капитана и команды, на самом краю мира, юноша плывет на север, домой.