Посредники

В Сиэтле он влюбился в одну девушку. Она сидела в цветочном ларьке, продавая душистый горошек из своего сада, и вокруг нее никогда не появлялся свет. Но однажды Никс понял, что это может произойти, и перестал приходить к ней. Он снова и снова переезжал с места на место и перепробовал множество различных занятий: продавал газеты, мыл посуду, чистил бассейны и убирал офисы, торговал вразнос рыбой, собирал ягоды и яблоки и даже снова рубил деревья. Случалось ему распространять наркотики — тогда он видел вокруг себя много сияния; некоторое время он водил фургон, который перевозил нелегальных иммигрантов. Никс не знал, почему он видит этот свет, но и не задавался этим вопросом. Папаша Сент-Мишель как-то раз говорил о людях, обладающих особым даром; Никс решил, что он просто один из них.

Но этот «дар» скорее походил на проклятие, и он уже привык к тому, что все хорошее со временем становится плохим.

К тому времени как Никс добрался до Портленда, он провел в странствиях уже два года и чувствовал накопившуюся усталость. Ему исполнилось семнадцать, он вытянулся, пухлые щеки ввалились от ежедневных поисков пропитания и от перемены мест, не дающей отдыха. Дело было не в том, что он сознательно решил здесь остаться — у него просто не было больше сил, чтобы двигаться дальше.

Но в Портленде его удерживало еще кое-что, чего он не понимал. Это было как-то связано с горами, которые плыли в отдалении, словно острова на горизонте, и с огромным лесопарком на границе с центральной частью города. Было похоже, будто за горизонтом, за краем этого серо-голубого орегонского неба лежит другой мир. В парке Никс нашел кучку ребят, к которым можно было прибиться: они разбивали палатки то в одном месте, то в другом, избегая внимания полиции. Ребята оказались порядочными, никто из них не светился и ни с кем Никс не сходился близко, так что жить стало довольно просто. Он нашел работу посудомойщика в пиццерии «Джейкобс», что давало ему стабильный заработок и бесплатную кормежку, начал копить деньги, даже купил пособие для сдачи теста за среднюю школу и читал его по вечерам в палатке, когда остальные обитатели сквота говорил о политике или о том, как добраться автостопом до Сиэтла или округа Колумбия для участия в очередной акции протеста. Народ музицировал и болтал, а Никс писал письма Беттине. Он знал, что получит их только его дядька в Анкорадже, но чувствовал потребность дать знать кому-нибудь, что он еще жив. В пиццерии «Джейкобс» у него даже появился друг — честный парнишка, который нравился Никсу своей прямолинейностью, типичный капитан футбольной команды. Его звали К. А. д'Амичи. С девятого класса он занимался доставкой пиццы, и Никс пересекался с ним пару раз в неделю. В этот вечер, перед своим предполагаемым отъездом, Никс тоже собирался с ним увидеться.

К тому времени как девушке из сквота перерезали горло, а вокруг Джейкоба появилось сияние, Никс жил в Портленде уже без малого год. Он только что купил в «Гудвилле»[10] спальный мешок с Губкой Бобом и даже почти начал чувствовать себя в безопасности. Доза-другая «пыльцы» пару раз в месяц только способствовала этому.

* * *

Пройдя по дорожке, отмеченной знаком лыжни, Никс взял вправо возле развлекательного центра «Даг Фер» — как говорили, крупнейшего в Портленде. Со всей возможной аккуратностью проникая в заросли болиголова, он старался не мять веток, чтобы тем самым не выдать местонахождение тропинки. Сквот был спрятан так здорово, что народ жил в нем уже три недели. Портлендские полицейские не лежали на боку — они гонялись за правонарушителями на горных велосипедах и время от времени устраивали такие облавы, что те категории населения Юго-Запада, которые не мыслили своей жизни без продукции компаний «Найк», «Адидас» и «Интел», получали обильную пищу для разговоров за чашечкой латте.

— Йо, Никс! Помоги мне с этим радио, сынок.

Никс оглядел небольшую поляну среди зарослей кустарника, которую примерно дюжина человек называли своим домом. Окутанный матово-изумрудным полуденным светом, там сидел светловолосый тощий парнишка лет шестнадцати с выгоревшими на солнце дредами до плеч и подстриженными в духе президента Линкольна бачками. Он настраивал старенький транзистор, который держал на коленях. Его звали Финн Тервиллигер, и в сквоте он считался местным «безумным изобретателем». Обычно он проводил время в городской публичной библиотеке, но иногда днем, когда большинство ребят были на работе или болтались по городу, Финн добровольно оставался в лагере, присматривая за добром и трудясь над своими проектами.

Никс слышал, что Финн происходил из семьи каких-то миллионеров с крайнего Юга, но никогда не расспрашивал его об этом. Он знал только то, что Финн был прикольным и башковитым парнем. В последнее время Финн работал над каким-то «кристаллическим радио», которое, по его утверждениям, будет добывать электричество прямо из воздуха. Он говорил, что район Портленда хорошо для этого подходит: благодаря горам в воздухе скапливается много статического электричества.

Никс встал рядом, но Финн даже не поднял глаз.

— Привет, брателло. — Он хлопнул изобретателя по спине. — Блик не появлялся?

Никс имел в виду Тима Бликера, одного из главных наркоторговцев Портленда. Финн возненавидел этого парня с тех пор, как Блик посадил на героин его девушку, Эвелин, и Никс знал об этом, но старался говорить непринужденно. Еще Никс знал, что Финну известно о его… «привычке». Лучшего названия этому пристрастию он не мог придумать.

Финн покачал головой и ссутулился.

— Не-а, чувак.

Потом он все же поднял голову и спросил:

— «Пыльца»? С утра пораньше?

Никс посмотрел на свои ботинки — коричневые кожаные ботинки, дважды заплатанные, которые он таскал с самой Аляски.

— Чувак, ты зачем связался с этим дерьмом?

Никс пожал плечами, избегая его взгляда и косясь на путаницу ежевики и крапивы. Финн отличался прямолинейностью, и хотя «пыльца» была не сильнее прозака,[11] Никс знал, что изобретатель с этим не смирится — он и прозак не одобрял, раз уж на то пошло. Но это средство помогало Никсу заснуть, и ему нравились сны, которые дарила «пыльца». В них он совсем как наяву видел еще живую Беттину, работающую в саду, или себя с Папашей Сент-Мишелем в лодке на рыбалке. Это были воспоминания, понимал он, но добрые, очищенные и освобожденные от всего того, что делало реальную жизнь такой тоскливой.

В этих снах на Джейкобе не было светящегося покрова — Никс видел его на свадьбе подросшей дочери Нив, которая в сновидениях походила на убитую девушку из сквота. На шее у нее была белая лента, а в руках букет из бледно-голубых цветов душистого горошка.

— Чувак, она помогает мне заснуть, — пробормотал Никс. — Ты же знаешь, как мне трудно засыпать.

Финн вытащил из кармана фланелевой рубашки носовой платок и высморкался.

— Тогда пей отвар из ромашки, — посоветовал он.

Никс рассмеялся.

— Нет, чувак, я серьезно. «Пыльца» — это гадость. Это, конечно, не самая жесткая дрянь, но ты привел сюда Блика, Эвелин подсела на героин, а у нас чистый сквот. Мы с самого начала оговорили это.

Никс покачал головой.

— Братан, «пыльца» не вреднее экседрина.[12]

Хотя на этот счет Никс не мог ничего знать наверняка. «Пыльца» действовала на него иначе, чем на всех прочих, — намного сильнее и притом совсем по-другому. От нее мир как будто замедлялся, при этом одновременно ускоряясь, сама окружающая реальность начинала искривляться — это было самое точное описание, которое он мог дать. Никс не знал, как еще объяснить это, и ни с кем не делился своими ощущениями.

Тем не менее вопрос все еще оставался без ответа. Почему он связался с этим практически неизвестным дерьмом? Явно не случайно в последние два года «пыльца» стала распространяться на вечеринках Западного побережья, хоть и не так активно, как на Восточном. «Нет, нет, чувак, это не „ангельская пыль“.[13] Абсолютно другое. Привыкания не вызывает. Просто балдеешь, и все. Помогает лучше учиться. Ловишь офигительный кайф. Девчонки его обожают. Похоже на эмбиен,[14] только сонливости не чувствуешь». Примерно так это рекламировалось, но всю эту чушь Никс уже слышал и о других наркотиках.

Впрочем, Никс хотел от «пыльцы» не просто кайфа. Под ее воздействием сияние вокруг людей казалось ему не таким резким и даже вполне естественным. Он даже мог как-то влиять на ореолы, хотя сознательно ничего для этого не делал. И эти передышки нужны были ему опять и опять, потому что его «дар» возвращался и мучил все сильнее — словно наказывая за попытку расслабиться.

Но объяснить все это Финну было невозможно.

Обладатель дредов закашлялся и протянул Никсу две стеклянные электролампы:

— Подержи.

Начало лета выдалось сырым, и все ребята в сквоте ходили простуженные — за исключением Никса, который ни разу в жизни не болел, по крайней мере, сколько мог припомнить. Иногда он задумывался, увидит ли сияние вокруг себя самого, когда пробьет его час, или хотя бы собственная смерть к нему явится, не предупреждая заранее.

— Я просто хочу сказать, что ты привел сюда Блика, а копы вскоре возьмутся за ум, и нам придется искать другой сквот, — добавил Финн. — Мы сидим тут уже почти месяц, чувак. Если снимемся с места сейчас, то будем бродить все лето.

Никс покрутил в пальцах лампы и кивнул.

— К тому же сезон сбора ягод на носу, дружище. Ты же знаешь, как я его жду.

Никс рассмеялся.

— Я понял, чувак.

— Я и не сомневался.

И в этот самый момент кусты позади них шевельнулись, и из зарослей высунулась светловолосая голова.

— Братья мои!

Никс глянул на Финна и вопросительно двинул плечами; тот покачал головой.

— Блик! — приветствовал гостя Никс и протянул ему руку.

По-прежнему сидя на пеньке, Финн разглядывал мускулистого, гладко выбритого парня, одетого в штаны цвета хаки и ярко-красную флисовую куртку, который стоял посреди поляны, широко раскинув руки в стороны. Его прямые светлые волосы, уже начавшие редеть, были коротко подстрижены, а в ушах блестели маленькие серебряные колечки.

— О, прекрасное лоно природы!

— Да брось, чувак. Это тебе не Йосемитская долина,[15] — заметил Финн.

— Финн Тервиллигер! — Блик выгнул бровь и натянуто улыбнулся. — Как всегда, в прекрасном расположении духа! Как развиваются твои отношения с Эвелин? Доступа к телу все еще нет?

Финн прищурился, но промолчал.

— Я видел ее вчера в «Кракатау», и она была… — Блик остановился, вглядываясь в зелень. — Ну, как бы тебе это сказать? Она вроде бы очень взволновалась при виде меня. Думаю, я начинаю ей нравиться — сам по себе, а не потому, что я даю ей то, к чему она привыкла.

Блик снова улыбнулся и наклонил голову, стряхивая несколько сосновых иголок с куртки.

— А она хорошенькая, эта Эвелин. — Он замолчал опять. — Даже с «дорожками» на венах.

— Заткни пасть, Блик, — прорычал Никс.

— Конечно, — рассмеялся тот. — Это было грубо. И все потому, что Финн отчего-то не любит меня, и я ничего не могу с этим поделать.

Блик сделал шаг по направлению к Финну, который не сводил глаз с приемника.

— Финн, я всего лишь мелкий торговец наркотиками. Некоторым из нас приходится подобным образом зарабатывать себе на жизнь, чтобы платить за колледж. Не всем ведь повезло родиться с двойной фамилией, снабженной порядковым номером, типа Файнеас Тервиллигер… который? Четвертый? Пятый? Не всем так повезло, как тем, кого пинками выгнали из частной подготовительной школы после того, как в их необразование угрохали шестьдесят штук баксов.

Финн посмотрел на Никса и покачал головой:

— Понял, что я имел в виду? Вот что ты притащил в наш сквот, и конца этому безобразию не будет.

— Успокойся, братишка. Я уже ухожу.

Блик вытащил из кармана свернутый пакетик с пластиковой застежкой и кинул его Никсу.

— Вот твои пилюльки, друг мой. Плати доктору тридцатку.

Никс удивленно воззрился на него.

— На прошлой неделе было двадцать.

— С недавних пор товар стал в дефиците.

Никс вытащил из бумажника двадцатку и передал дилеру.

— Десятку отдам потом. Когда в следующий раз встретимся в центре. И оставь ты Финна, чувак. Он тебе ничего не сделает.

Блик махнул рукой.

— Меня бесят самодовольные лицемеры вроде господина Тервиллигера, Никс. И если честно, это не твоя проблема. Как бы то ни было, я долговых расписок не даю. — Блик посмотрел на Никса и вздохнул. — Но я скажу тебе, что ты можешь сделать. Ты слышал о вечеринке, которая состоится через несколько недель? В канун солнцестояния?

Никс пожал плечами. Он слышал, что примерно двадцать первого июня намечается крупное мероприятие — вечеринка в окрестностях Портленда, на которой предположительно будет играть группа «Флейм». Саму группу он слышал только у кого-то на айподе. Они не записывали дисков — просто время от времени выпускали из-под полы несколько альбомов, да в Интернете изредка попадались их фотографии. Тем не менее каждый подросток в Портленде знал все их песни наизусть — такого на северо-западе не случалось со времен «Нирваны», а Никс тогда еще только в проекте был. Скорее всего, это будет самое большое за все лето собрание наркоманов, но никто, похоже, не знал, где оно состоится.

— Ну, слышал кое-что, — неопределенно заметил Никс.

— Если получишь точную информацию, дай мне знать, и я признаю сделку состоявшейся и подкину тебе еще две дозы.

— Как хочешь, чувак. С меня информация. Но помогать тебе толкать дурь малолеткам на папиных «БМВ» я не собираюсь.

Блик расплылся в улыбке, как будто идея пришлась ему по вкусу.

— О, Эвелин! — Он кивнул Финну. — Я помню ее, когда она еще пешком под стол ходила.

Финн взорвался:

— Это жизнь тебя таким уродом сделала или ты таким родился?

— Конечно родился, — ухмыльнулся Блик. — Так же как и ты. Только с яйцами.

— Вали отсюда на хрен, пока пинка не получил.

— И что ты мне сделаешь? Удавишь своими патлами? Ты жалок, Тервиллигер.

Блик хохотнул, а затем повернулся к Никсу.

— Что может быть хуже двух испорченных подростков, которым нечем заняться, кроме как доставать трудягу вроде меня! Прекрасно. Сделка отменяется.

— Твое дело. — Никс передал пакетик назад дилеру.

— Приятно было пообщаться, джентльмены, — бросил Блик и полез в заросли.

— А ты ничего не забыл?

Торговец обернулся; увидев протянутую руку несостоявшегося клиента, он хмыкнул, потом извлек из кармана двадцатку, скомкал купюру и кинул ею в Никса. Тот поймал шарик левой рукой, не спуская с Блика глаз, и торговец, хоть и был старше, первым отвел взгляд.

— Никс, приятель, тебе пора бы начать тусоваться с более сознательными гражданами, — буркнул Блик, потом выпустил ветку и растворился в сгущающихся сумерках.

ГЛАВА 3

Плана как такового не было. Был скорее перечень мер по оказанию помощи пострадавшей. Ундине требовалось срочно поднять настроение после отъезда родителей и найти повод вылезти из-под кремового одеяла в синих васильках, пока она не убедила себя, что совершила огромную ошибку и не позвонила Триш и Ральфу, умоляя прислать ей билет в Гленко, в Эванстон или куда угодно. Почему-то именно в тот момент, когда ее «миражи» стали ярче — Ундина не знала, как еще назвать свои видения, — она решила пожить отдельно от семьи, и это было странно. Отчаявшись убедить себя в том, что решение остаться было верным, Ундина подумала, что следует хотя бы отвлечься. Ergo[16] — как ей подсказывала безупречная подростковая логика, — надо было устроить вечеринку. Некоторое время она раздумывала об этом — о настоящем взрослом мероприятии с коктейлями и закусками. Кроме филе[17] в морозилке Триш оставила в баре несколько бутылок алкогольных напитков. Мейсоны доверяли своей дочери, да и как иначе? Ундина всегда заслуживала доверия.

Она решила, что ей нужно отпраздновать обретение свободы — не так ли поступали все девчонки ее возраста, избавившиеся от родительского надзора? — хотя и не чувствовала особой радости по этому поводу. Было всего лишь пять часов вечера, а Ундина уже скучала по семье. Она даже сделала себе еще чашку кофе — просто для того, чтобы ощутить знакомый утренний запах и подавить чувство одиночества. Сняв покрывало с родительской кровати, она прижалась лицом к подушке, на которой спала ее мать. Та все еще пахла сандалом от волос Триш.

В ее снах бабочки с женскими головками порхали меж красных листьев клена. Макс превратился в огромного белого червяка и пытался влезть на ветку, где сидели Ундина с отцом. Триш звала их из дома. Ее голос звучал как звон колокольчиков… Нет, это телефон звонит.

Ундина добрела до своей спальни и взяла трубку.

— Але, — промямлила она.

Почти весь день моросил дождь, но теперь солнце вырвалось из-за облаков и засияло, бросая в окно желто-зеленые лучи. Ундина потерла глаза и взглянула на часы.

— Как раз вовремя.

Моргана д'Амичи рассмеялась на другом конце телефонной линии.

— Ага. Это боевой опыт, средство, проверенное временем! Господи, Ундина, расслабься! Это всего лишь вечеринка, а не прием с чаем для Лоры Буш.[18]

— Ладно, ладно. Ты права, — хихикнула Ундина. С приятельницей по выпускному классу они не были очень близко знакомы, она знала только, что Моргана д'Амичи — забавная в общении девушка, разве что слегка настырная, напористая и кокетливая. Но к этому Ундина уже привыкла — девчонки почти всегда кокетничали с ней.

Не успели две девушки подружиться, как обнаружили, что обе будут посещать в Риде летние занятия по рисованию, которые ведет Рафаэль Инман. Ранее Ундина восхищалась Морганой издалека — непревзойденная красавица, та, еще к тому же будучи членом ученического совета, посещала все курсы повышенной сложности. Ее младшего брата К. А. Ундина встречала еще тогда, как они детьми вместе играли в АМФА,[19] но с Морганой она не сталкивалась — они принадлежали к разным тусовкам. Ундина вращалась среди любителей искусства, а Моргана гуляла в сопровождении одной-двух прилепившихся к ней поклонниц, менявшихся каждые несколько месяцев. К тому же Моргана всегда избегала брюнеток, будто боялась их, как некоторые боятся собственной тени.

Как только они познакомились, выяснилось, что Триш Мейсон знает мать Морганы, Ивонн д'Амичи, по парикмахерскому салону: Ивонн в нем работала, а Триш туда частенько захаживала. Триш пригласила семью д'Амичи — без отца, с которым Ивонн развелась несколькими годами ранее, — на прошлую рождественскую вечеринку. Там Моргана и Ундина потихоньку начали сближаться, болтая за бокалом безалкогольного яичного ликера и жалуясь друг другу на младших братьев.