Посредники

Гадость.

— Я просто думала о том, что вы сказали в последний раз, — о сердце и разуме. Нашим заданием было использовать один цвет, понять этот цвет. И у меня возникло чувство — не знаю… одиночества, — и я поняла, что для меня синий был цветом этого одиночества. Не грустного одиночества, а одиночества, требующего компании.

Омерзительно!

Моргана больше не могла слышать этот бред. Ей претил чудаковатый вид скромной художницы, важные кивки, пристальное внимание Рафаэля. Она понимала, что Рафаэль восхищается работой Ундины и что она не должна ревновать, но удержаться было невозможно.

Домашние дела шли хуже некуда. К. А. круглосуточно, семь дней в неделю, был занят одной только Нив, потом он уехал в тренировочный лагерь, а дура мать доставала ее вопросами о занятиях в школе и колледже и о том, звонила ли она отцу. Отцу, подумать только! Раз в месяц этот подонок возил ее в ресторан морской кухни «Джеке» на пару с Бри, «исполнительницей спортивных танцев», и все это время трепался только о сиськах своей бабы. В редкие моменты, когда он смотрел на Моргану, он говорил, что они с Бри хотят завести детей. «Сделать тебе младшую сестренку, Морри, детка!» Именно об этом Морри-детка и мечтала: о слюнявой соплячке, которая будет проматывать все то, что, как клялся Фил-младший, копилось на Морганы и К. А. высшее образование. А не пошли бы вы…

Но больше всего ее раздражали воспоминания о визите Блика в «Крак» и о своем собственном странном поведении. Она не могла забыть ту ночь в доме Ундины, провал в памяти, гадского Тима Бликера. И еще Мотылька. Ну, допустим, она знала, где пройдет эта гребаная, «Ред буллом» спонсируемая вечерина, и что толку? Для чего ей это знание — чтобы помочь этому обвислому наркодилеру? Она уже решила про себя, что сама туда ни за что не поедет. В самый долгий день лета она сможет придумать более приятный способ провести время, чем пилить на машине неизвестно куда. Тащиться куда-то за Бенд — очень надо! Это где кондоминиумы, домохозяйки в сапогах из овчины и медвежье дерьмо. Нет, спасибо.

Итак, она засиживалась допоздна за рисованием, подготовкой к вступительным экзаменам в колледж и выпускным экзаменам по прикладным наукам. Работа в «Краке» начиналась рано утром, и Моргана вымоталась дальше некуда. Все шло отвратительно, и занятия у Рафаэля стали для нее этим летом единственной отдушиной. А теперь Ундина и это ухитрилась испортить — опять!

Дверь оставалась открытой; Моргана выскользнула из студии Инмана, и ни одна голова не повернулась, хотя чудная пара туфель от «Сигерсон Моррисон» (на которую ушла двухмесячная зарплата в «Краке») громко зацокала по крытому линолеумом полу. Ей было плевать. Ноги представляют собой животную часть женщины — так Инман сказал про «Одалисок» Ингра, и с тех пор она ежедневно носила мини-юбки.

Но даже самая короткая юбка не могла спасти от духоты, мучившей ее сегодня вечером. Было чертовски жарко. Моргана почувствовала новый приступ тошноты. Ей нужно было выбраться наружу, на свежий воздух.

Часы в машине показывали 9.02. У Рафаэля оставалось еще двадцать восемь минут, чтобы обслюнявить Ундину с ног до головы. Моргана почувствовала, как накатывает тот противный сухой всхлип, но она подавила его и назло всему завела подержанный «лексус» — она купила его, соскребая в копилку каждый заработанный пенни, с тех пор как в двенадцать лет начала разносить газеты, — и под визг колес выехала с парковки. Она была настолько вне себя, что даже не включила радио.

По пустой дороге Моргана на автопилоте ехала домой, мелькали уличные огни, темные витрины. Она не заплачет. Она не заплачет. Что с ней не так? Всю жизнь Моргана д'Амичи ждала последнего года перед выпуском. Она должна стать президентом класса. Ее считали самой красивой и умной девушкой в школе, и вот до чего она докатилась теперь. Перед ней открывалась вся жизнь, но она чувствовала лишь смятение, одиночество и грусть.

И злость. Отчего она так злилась?

Она въехала на длинную, посыпанную гравием подъездную дорожку на Стил-стрит. Дома никого не оказалось: К. А. был в Стэнфорде, Ивонн — у Тодда.

А Моргана — в трейлере, где ей и положено быть.

Она выключила зажигание. Фары погасли, и теперь она позволила себе заплакать.

Плакать она ненавидела — не столько из-за того, что это было проявлением слабости, хоть это и злило ее, сколько оттого, что ничего не получалось. Ни слез, ни соплей — только рвущие душу всхлипы. Сжимая тонкими руками рулевое колесо, она истерически всхлипывала, хотя ведь когда-то умела плакать совсем не так. До того как она начала бродить во сне, у нее были слезы — мокрые, роскошные слезы. Потом, в один прекрасный день, они пропали.

Было темно, никто ее не видел. Моргана очнулась, вздрогнула и чуть не взвыла. Сколько это продолжалось? В памяти вспыхнули обрывки картин — сцены смертей, которые она вроде бы видела, но как и где? Она была хорошей девочкой и хотела послушаться Рафаэля, который велел нарисовать то, что было в сердце, но как она могла это сделать? Как она могла нарисовать разрушение, что заполняло ее сознание, — волчицу, пожирающую волчонка, червей, кишащих на земле в лунном свете. Жестокость… бесчувственную, бездушную жестокость природы. Как она могла нарисовать птенца, вылетевшего из гнезда только для того, чтобы утонуть в мелкой луже под тем же деревом, чтобы черви жрали его, пока не останутся лишь обрывки перьев да обломки костей?

Она смотрела в вечернюю тьму и на еще более темный лес вдалеке. Ей было известно, что скрывалось там, но как она могла это выразить? В жизни животных постоянно творятся ужасные вещи, но как ей это нарисовать?

ГЛАВА 9

Утром 20 июня Никс проснулся до рассвета. Была среда. Ундина вчера вернулась домой поздно, и он не хотел будить ее. Ночь выдалась душная, поэтому он спал внизу, на одном из диванов, откуда был виден задний двор. И когда солнце поднялось, осветив надвигающуюся непогоду — как кровавый мазок над тяжелым нагромождением серого, — он понял, что наступил тот самый день. Мотылек говорил ему, что он узнает, и он узнал, хотя и не понимал, как именно. Что-то необычное было в этом ненастном дне. Ни один из приглашенных не поедет сегодня на эту пресловутую вечеринку в горах. Только не в среду. Только не в подступающую грозу. Никс принял душ, приготовил воду и одеяла, смену одежды, карманный нож и палатку. Добавил еще спальный мешок, фонарики, спрей от насекомых. Заворачивая в фольгу остатки приготовленной Ундиной еды, он чувствовал себя так, как будто он ее муж — уверенный, деятельный, ко всему готовый.

В кухне он вымыл пару яблок и морковок, зелень для перекуса. Держа руки под струей холодной воды, он думал о том, что должно произойти сегодня. Пусть Ундина спит. Доставить ее туда было его заботой.

Он не то чтобы ждал чего-то особенного. Он просто знал: чем бы «Кольцо огня» ни оказалось, куда бы ни привел их Джеймс Мозервелл, именно там он, возможно, найдет ответы на вопросы, которые мучили его всю жизнь. Никс не знал наверняка, какое значение все это имеет для Ундины, но чувствовал, что ее наполняет то же предвкушение и беспокойство. Он столько лет бродил вслепую. Потерял мать, отца как бы вовсе не было. Его мучили видения. Теперь же он верил, что надвигаюшиеся события помогут ему обрести цельность — или, по крайней мере, выбрать правильный курс, чтобы достичь этой цельности.

Он не удивился, когда перед ним возникло склонившееся над раковиной личико Нив Клоуз. На шее у нее был сверкающий ошейник, и она плакала. Потом Ундина. Ее глаза были закрыты, лицо неподвижно.

«Никс, — взывала она к нему, — Никс, слушай меня».

Он открыл глаза и обнаружил себя стоящим возле мраморной раковины на кухне у Мейсонов, с яблоком в руке. Из крана бежала вода. Солнце выглянуло над деревьями на дальнем краю заднего двора.

— Никс?

Он оглянулся и увидел Ундину. На ней были туника с капюшоном, черная спортивная куртка, джинсы, а на голове бейсболка. Волосы она стянула на затылке красным шарфом, а в руках держала рюкзак.

— Мне пришло сообщение от Мотылька. — Она глубоко вздохнула и пристально посмотрела на Никса. — Куда бы ты ни направился, я — с тобой.

* * *

Моргана очнулась от глухого шлепка в лобовое стекло. Там была жаба, запрыгнувшая неизвестно как и теперь пытавшаяся выбраться, ползая по покрытому росой стеклу и каждый раз соскальзывая.

Повезло, как всегда.

Небо вокруг было багряным с оттенком серого, а воздух, просачивавшийся в небольшую щель водительского окна, пах болотом и гарью. Надвигалась буря. Моргана чувствовала слабость, беспокойство и усталость. Сандалии, которые она обула для Рафаэля, лежали на соседнем сиденье испачканные, с порванными ремешками. Моргане необязательно было смотреть в зеркало, чтобы убедиться, что в волосах у нее застряли веточки, а ноги были грязными.

Она включила зажигание, фары рассеяли полумрак. Как же ей избавиться от жабы, запрыгнувшей на ее чертов «лексус», который она собственноручно вымыла накануне? Жаба все пыталась вскарабкаться по стеклу. Когда включились фары, она ощутила некую перемену, но продолжала скользить по мокрому окну.

Глупая мерзкая тварь.

Моргане не хотелось притрагиваться к ней. Девушка включила «дворники», надеясь таким образом прогнать тупое животное, но добилась только того, что перепуганная жаба начала карабкаться еще более торопливо.

«Надо найти палку, — решила Моргана, — и сбросить ее».

Но вместо этого она нажала на рычаг «дворников», заставив их двигаться по стеклу быстрее. Ей хотелось наказать животное за его тупость, за то, что оно размазывало свою мерзкую жабью слизь по ее машине. Жаба попрыгала немного, избегая равномерно скользящих «дворников», но скоро утомилась.

Тупая, идиотская тварь!

Жабья лапа попала под «дворник», и ее оторвало. Моргана снова щелкнула переключателем. Жаба задергалась. Моргана практически видела, как колотится крошечное сердце. Хорошо. И опять быстрый режим. Жабу утянуло под «дворник», зеленые и коричневые внутренности потекли струйками. Наконец расплющилась и мерзкая голова, и жабе пришел конец.

Моргана застыла на мгновение. Неужели нельзя было взять палку?

Нет. Тварь должна была умереть.

Девушка нажала небольшую кнопку на рычаге, и мощная струя воды — у «лексусов» с этим все в порядке — окатила изгаженное окно. Моргана подождала и нажала снова; «дворники» прошуршали, и стекло очистилось. И только когда все стихло, Моргана услышала легкое жужжание.

* * *

— Направо. Нет, налево. Отметка «двадцать миль». Линус-роуд? Никак не могу вспомнить, что он говорил. Что-то насчет лагерной стоянки?

Никс глянул на Ундину, которая изучала карту и вертела ее в руках, пытаясь понять, что к чему. Она пустила его за руль, сказав, что будет следить за маршрутом, хотя после Бенда ни разу головы не подняла. Они уже отъехали на двадцать миль от города, и Никс искал обещанную Мотыльком Паулина-роуд. Еще сотня ярдов, и вот она. Никс свернул налево. Дубы и лохматые ели смыкались над дорогой, но вскоре уступили место щербатым скалам, тонким рядам деревьев на твердой черной почве.

— Я была здесь раньше, — сказала Ундина, осматриваясь вокруг. — Мы возле Сестер. Горы такие. Нас однажды возили сюда, в начальной школе, показать, как выглядит вулкан. Там склон горы вспучивался, или что-то в этом роде… — Ундина посмотрела на Никса, и они оба улыбнулись. — Не сегодня завтра ожидается извержение. Плюс-минус тысяча лет.

— Да что ты говоришь! — Он сжал ее коленку.

Ундина опять улыбнулась и уткнулась в карту.

Рядом с местом палаточного лагеря виднелись контуры вулкана, в кратере которого находились два идеально круглых озерца.

— Это, должно быть, озеро Паулина, — сказала она, вспоминая два сапфировых озера-близнеца, окруженных черными скалами. — Там очень красиво.

Дорога от главной трассы оказалась длинней, чем они ожидали, и вскоре радио затрещало белым шумом. Ундина проверила сотовый; антенна все еще показывала несколько палочек. Миль через двадцать они добрались до обещанной стоянки. Никс выключил зажигание, и Ундина глянула на карту.

— Круто! — улыбнулась она. — Мы это сделали.

Никс кивнул. Похоже, они оказались в нужном месте, хотя сгущающиеся тучи внушали сомнения в том, что вечеринка состоится в такой паршивый день. Тут же торчало несколько микроавтобусов «фольксваген», грязных «тойот», внедорожников и прочих автомобилей — странная смесь в стиле хиппи, какую встретишь на любой автостоянке у палаточного городка в северо-западном округе штата. Значит, Мотылек дал правильные указания. Все было как всегда, разве что народу маловато. Несколько человек вытаскивали из багажников дорожные холодильники и рюкзаки. Судя по виду, все были старше двадцати пяти лет. Люди появлялись на стоянке, словно пришли пешком но грунтовой дороге, хотя по пути сюда Никс никого не заметил.

Темный проем в низкорослом лесочке показывал, где начинается тропа.

— Думаю, это там, — указала Ундина, и Никс снова кивнул.

— Ну, тогда пошли.

Ему не очень хотелось разговаривать. В отдалении чернели, словно набухшие, холмы, и Никс почувствовал запах серы. «Странное место для тусовки», — снова подумал он, и, словно услышав его мысли, Ундина сказала:

— Здесь расположен национальный лесной парк.

Она взглянула на хмурое небо.

— Ну и денек для вечеринки.

Они оба нырнули под низкие ветки. Впереди шли несколько ребят в шапках и дождевиках. Среди машин Ундина не заметила ни одной знакомой, но обстановка этого места казалась ей привычной.

— Очень смахивает на Орегонскую лесную ярмарку, — сморщилась она. — Того и гляди, живые статуи выскочат откуда ни возьмись.

Никс нахмурился и повернулся к подруге.

— Только бы дождя не было. Что-то не так?

— Не знаю. Просто мне все это представлялось… совсем по-другому.

Он думал о том же, но из осторожности промолчал. Никс гадал, есть ли тут знакомые, кто-нибудь из сквота или из пиццерии, но людей вокруг было не много, а все проходившие мимо из-за дождя низко опускали головы, пряча лица.

— Мотылек сказал, это сегодня. Ты же видела сообщение. — Он сощурился, глянув на небо, а потом снова на деревья. — Куда пойдем?

Ундина пыталась рассмотреть лица парочки, прошедшей мимо, но они были закрыты капюшонами.

— Решай сам. Я не уверена, где мы сможем… гм… удобно устроиться. — Она окинула взглядом поросшие травой валуны. — Короче, это и есть та самая вечеринка, на которую все так рвались? Или я чего-то не догоняю?

Никс пожал плечами. Ундина готова была поклясться, что он смущен не меньше ее.

— Может, еще распогодится.

Она вскинула бровь.

— Проехали. Не думаю, что ты достанешь тут пиратские записи «Фиш»,[36] в этом отстойнике. Думаю, нужно просто дождаться, когда высунется Мотылек.

Мимо них по грунтовой дороге прошла еще одна пара, направляющаяся вперед, — как казалось Ундине, там была всего лишь очередная поляна вроде той, на которой они недавно томились. Под деревом несколько человек расстилали одеяло и распаковывали холодильник — что было странно, поскольку начало слегка моросить и в облаках над головой рокотали глухие, еще далекие раскаты грома.

— Ну? — Никс потянул ее за запястье.

Она медлила, потом повернулась.

— Может… может, пойдем дальше? Гроза надвигается.

Никс посмотрел на небо. Покачав головой, подхватил холодильник и рюкзак, которые было поставил на землю.

— Нет, остановимся тут. Найдем себе местечко, чтобы передохнуть, а потом я поищу Мотылька.

Они отыскали место под высокой тонкой елью в ста ярдах от извилистой каменистой тропы и начали распаковывать багаж. Ундина уже устала от долгой поездки, хотя и не так сильно, как в тот выезд на природу во втором классе. Это был единственный случай, когда она испугалась и ей пришлось вернуться и сидеть в автобусе вместе с помощницей учителя. Несмотря на всю красоту, тогда ей не понравилось это странное, пустынное место, да и сейчас тоже не нравилось. И все же тревожиться не о чем, сказала она себе, пока Никс ставил палатку, хотя малолюдность и паршивая погода нервировали ее. А чего она ожидала? Ундина наблюдала за Никсом и чувствовала знакомое тепло, понимание и ощущение близости, которые установились между ними за последние несколько недель. Расслабься, велела она себе. Похоже, что и Никс думал о том же. Как только палатка была готова, они заползли внутрь. Утро еще не кончилось. Что бы там ни было, пока ничего не произошло, напомнила себе Ундина. Она зарылась в свой спальный мешок. Никс, устроившийся рядом с ней, перекатился и сделал то же самое, бормоча:

— Поищу Мотылька немного попозже.

Они провалились в сон без сновидений, а проснулись с чувством голода, и Ундина преисполнилась благодарности к Никсу, который надоумил ее взять еду. Фалафель[37] она есть не стала бы, даже если бы и удалось найти ее на этом странном подобии праздника. Она взглянула на часы — уже за полдень. Прошло несколько часов, но вокруг было так же тихо, как и утром, когда они добрались сюда.

Ундина уже было решила, что это идиотское собрание племен Радуги[38] сдулось, как Никс вдруг оторвался от сэндвича с арахисовым маслом и сказал:

— Пошли поищем его.

Ундина кивнула, обрадованная тем, что Никс первый предложил это. Они покинули свой так называемый лагерь, прихватив с собой оставшийся скарб, и направились по тропе в глубь леса, туда, откуда доносились еле слышные звуки музыки, плывшие под усиливающимся дождем.

В лесу и в самом деле наблюдалась некоторая активность, хотя все еще было тихо. Небольшие группы людей сидели под тентами из брезента или вокруг скромных костерков. На Никса и Ундину никто не обращал особого внимания; лишь раз Ундина, оглянувшись, заметила, как низенькая, коренастая девчонка-азиатка пристально смотрела им вслед. Девчонка нырнула под навес, из-под которого, как показалось Ундине, доносилось жужжание татуировочной машинки, и больше она ее не видела.

Они бродили около получаса. От светящихся изнутри самодельных палаток струился запах благовоний, на стенах двигались силуэты находящихся внутри людей. Кое-где на столиках был разложен какой-то товар, вокруг толклись люди, но когда Ундина попыталась пролезть между ними и посмотреть, что продают, ей так и не удалось подобраться достаточно близко. Она хотела попросить Никса остановиться, но он был занят тем, что высматривал в толпе Мотылька, и Ундина не решилась его отвлекать. Мимо нее прошли несколько ребят, помахивая мешочком для хэки-сэк[39] и крутя метательный диск. Раздавалась музыка, исполняемая кем-то вроде группы вездесущих перуанских флейтистов, — посреди сумеречного леса она звучала еще более странно. Большинство лиц было обращено в другую сторону, и как она ни старалась отыскать знакомых, ей так никого и не удалось найти. Никто не смеялся, никто не танцевал. Почти все чего-то ждали — как и они с Никсом. Наверное, выступления «Флейм», предположила она, хотя что это будет за концерт под проливным дождем?

Когда они в третий раз прошли мимо одной и той же пятнистой армейской палатки, стало ясно, что они ходят по кругу.

— Никс. — Ундина остановилась и потянула его за отцовскую куртку, которую сама ему одолжила.

Этот жест напомнил ей детство, она снова почувствовала себя маленькой, когда она вот так же бежала вприпрыжку за Ральфом. У них не было ни малейшего представления, куда идти и что делать среди этого множества незнакомых людей, и Ундина ощущала растерянность и досаду. И дело не в том, что ей не хотелось тут оставаться. У нее крепло убеждение, что все ее надежды найти здесь ответы на вопросы — о миражах, о Никсе, о Мотыльке и еще о том, чего она не умела выразить, — были просто беспочвенными девчоночьими фантазиями.

— Никс! Постой!

— Что? — Он выглядел раздраженным и почти не сбавил шага, так что ей пришлось бежать, чтобы нагнать его.

— Что мы здесь делаем?

— Ты думаешь, я знаю? Я пытаюсь найти Мотылька. Кажется, я должен его найти. Я знаю не больше, чем ты. Но пока ты не прибавишь шагу, чтобы помочь мне отыскать его, мы так ничего и не узнаем. Ты этого хочешь, Ундина? Просто вот так стоять на месте?

Должно быть, в ее лице отразилась обида, потому что Никс сразу умолк, но губы его снова сурово сжались, а стиснутые кулаки он продолжал держать в карманах и не взял ее за руки, как это бывало, когда они стояли рядом.

— Послушай, думаю, мы просто должны найти Мотылька.

— Ладно, вот только…

— Вот только что? — Он уже отошел на несколько шагов, но голос его стал спокойнее.

Ундина подавила вздох.

— Вот только… это кажется неправильным.