Помоги проекту - поделись книгой:
Вернувшись домой, я устроил Пинюсе (так назвали мы птенчика) гнездо из сена и тряпочек в коробке из-под торта. Муравьиные яйца по нескольку штук я набирал на смоченную водой спичку и осторожно совал в маленький ротик Пинюси. Не прошло и часа, как птичка считала уже коробку своим гнездом, а меня — не то папой, не то мамой. Стоило только подойти и сказать: «Пинюся!», — как головка с писком тянулась из гнезда, а крылышки просительно вздрагивали. Для меня настала «страдная» пора. С раннего утра и до вечера трясогузка поминутно требовала пищи. Мы с мамой кормили ее муравьиными яйцами с добавлением живых, слегка придавленных мух. Росла Пинюся очень быстро, и приблизительно через две недели она не только вполне оперилась, но уже и летала. К нам она относилась с безграничным доверием и отвечала на ласку лаской.
Так, достаточно мне было только протянуть руку и позвать: «Пинюся!» — как она немедленно отвечала «пиить» и уже сидела на моей руке. «Хорошая моя, славная птичка!» — говорю я, а она в ответ тихо-тихо щебечет и трясет крылышками, выражая ласку на своем птичьем языке. Конечно, смысла слов Пинюся не понимала, а вот ласковую интонацию чувствовала прекрасно.
Обращали ли вы когда-нибудь внимание, какими звуками птицы выражают свое настроение или отношение друг к другу? Я имею в виду не пение птиц, а лишь звуковые сигналы. Сигнал тревоги всегда бывает отрывистый, короткий. Когда птицы ссорятся, «ругают» друг друга, они издают неприятные, скрипучие, хриплые звуки, но нежность всегда выражается очень тихими, еле слышными мелодичными звуками.
Интересно то, что признавала за своих она только меня и мою маму. Ко всем другим людям относилась с недоверием и держалась от них подальше. Стоило прийти кому-либо из знакомых, даже из тех, кто у нас бывал часто, и Пинюся сразу подберет перышки, сделается узенькая, длинненькая и тотчас упорхнет на шкаф.
Трясогузка была очень чистоплотна. Каждый день она по нескольку раз купалась. До того наполощется в своей ванночке, что даже вода с нее течет, а потом разляжется на солнышке сохнуть, поворачиваясь с боку на бок и распуская то одно, то другое крыло. Как высохнет — давай летать и бегать. Целый день в движении. Жила она без клетки и чувствовала себя превосходно.
Но вот настал день нашего переезда на другую квартиру. К вечеру все вещи увезли, а Пинюсю я оставил на ночь в прежней квартире. Надо было устроиться на новом месте, и я опасался, что птичка будет мешать. Погода стояла жаркая, все окна были открыты настежь, и только в комнате, где жила Пинюся, окна и двери были плотно закрыты. Оставив корм и воду и простившись с Пинюсей, я отправился на новоселье. Рано утром открываю старую квартиру. Вхожу в прихожую и вижу — все двери раскрыты настежь. Видимо, ночью кто-то здесь побывал.
Я бросился в комнату Пинюси: ее там не было. Вот беда-то! «Конечно, она улетела», — и без всякой надежды окликнул: «Пинюся!» — «Пиить!» — раздалось в соседней комнате, и в ту же секунду птичка уже сидела у меня на плече. Словами трудно передать радость, которую испытал я тогда. Ведь Пинюся была моим маленьким пернатым другом — верным, ласковым. Не знаю, в каких словах я выражал ей свой восторг, но, когда я взял ее в руки, чтобы посадить в клетку, она очень обиделась и возмущенно защёлкала тоненьким клювиком. Накрыв клетку темной материей, чтобы птичка не начала биться, я поспешил домой.
В распоряжение Пинюси была предоставлена столовая. Птичка быстро освоилась на новом месте, а высокий шкаф избрала местом отдыха и сна. Она всем интересовалась. Когда мама приносила провизию, Пинюся оказывалась тут как тут и засовывала свой успевший потемнеть клювик во все свертки. Она пробовала зелень, фарш, ягоды, даже селедку. Разумеется, она не ела, а только, так сказать, дегустировала. Ее пищей по-прежнему были муравьиные яйца: летом — свежие, а когда наступила осень — сухие, ошпаренные кипятком.
Можно сказать, что Пинюся ела свой «хлеб» не даром. В то время в Ленинграде было много мух. Мусорные урны, ежедневно вывозимые специальными машинами в наши дни, тогда не существовали, из открытых помоек в окна летели мухи, разнося на своих лапках и хоботках миллионы микробов. Но у нас в квартире не было ни одной мухи. Пинюся расправлялась с ними с поразительной скоростью. Я часто наблюдал за ее охотой. Вот бежит она по столу и вдруг замечает, что на потолке притаилась муха. Повернув головку набок, она издает «пиить», взлёт по вертикали — и птичка уже снова на столе, а перед ней лежит задавленная муха. Вся операция заняла меньше секунды. С какой быстротой и грацией она «работала»! Ни одной мухе не удавалось избежать Пинюсиного клюва, а ведь муха — лучший летун среди насекомых. Кстати, мух Пинюся ела редко, а ловила их, так сказать, ради спортивного интереса: поймает, задавит и положит перед собой.
Пришла зима, первая зима в жизни Пинюси.
Давно уже ее «собратья по перу» греются в лучах тропического солнца. Кто в Южной Аравии, кто в Палестине, кто в Африке. У нас, в Ленинграде, дни стали короткие, в столовой теперь до ночи горел свет, и Пинюся ложилась спать вместе с нами. Для нее световой день длился как, прежде 14–16 часов, и поэтому она питалась нормально.
Перелетные насекомоядные птицы могут легко погибнуть от истощения, если им искусственно не удлинять короткие зимние дни. Хотя за окном трещали морозы, но в теплой комнате Пинюсе жилось отлично. Она стала как бы членом нашей семьи. Садимся обедать — она уже тут. Сядет на край моей тарелки и все норовит что-нибудь попробовать. Я замечал, что творог, крошки булки и яйца она даже глотала. Но являлась она на стол не ради еды, а просто потому, что ей нравилось быть в нашем обществе. Ее привязанность оставалась неизменной. Даже в глухую зимнюю ночь, если я окликал ее, она всегда сквозь сон отвечала «пиить».
Как-то к нам в квартиру незаметно забежал с лестницы белый ангорский кот. Дверь в столовую была не закрыта, и Пинюся, увидев на пороге незнакомое существо, по своему врожденному любопытству слетела на пол и уселась перед самой усатой мордой пришельца. Чем-то кот ей не понравился, и, взъерошив перья и щелкая раскрытым клювом, она стала выражать ему свое неудовольствие. Будь это обычный Васька с черной лестницы, несдобровать бы Пинюсе, но кот был ангорский, и он лишь с удивлением смотрел на топорщившуюся перед ним крошку. Так я и застал эту пару. Пинюся «нападала» на кота, а тот озадаченно смотрел на забияку. С тех пор дверь в столовую всегда закрывалась плотно.
Весной Пинюся перелиняла и надела наряд взрослой трясогузки. Теперь у нее на голове была черная шапочка, а на горлышке черный передничек.
В конце июня мы поехали на дачу в Лугу. Везли Пинюсю в клетке, обернутой темной материей. Привыкшая жить вольно, птичка все время совала клюв между прутиками, пытаясь вылететь. Пока доехали, она успела до крови стереть края клюва. Наш дом стоял вблизи леса, а комнаты мы занимали во втором этаже. Я выпустил Пинюсю из клетки, и она сразу принялась обследовать новую квартиру. Разумеется, в первую очередь досталось мухам.
Рано утром я был разбужен — кто-то щекотал мне нос. Оказывается, Пинюсе надоело, что я сплю, и она, усевшись на подушку, принялась теребить меня за нос. Пришлось вставать. О, тяжкая доля натуралиста! Все лето, даже во сне, я должен был помнить о своей крошечной приятельнице, чтобы не спутать ее с назойливой мухой и не отмахнуться! Мама накрыла стол к завтраку на открытом балконе, и Пинюся, как и в Ленинграде, разгуливала по столу, время от времени схватывая подлетавших мух. То, что балкон открыт, нас не смущало, так как Пинюся всегда прилетала на зов и садилась на руку. После завтрака Пинюся занялась обследованием балкона. Взлетев на перила, она увидела в саду крошечных желтых цыплят, гулявших с наседкой. Ничего подобного она никогда не встречала и, порхнув в сад, пошла знакомиться с желтыми пуховыми шариками, так занятно перекатывавшимися по усыпанной песком дорожке. Однако курица-мама оказалась решительно против этого знакомства и, грозно подняв перья и растопырив крылья, ринулась на непрошеную гостью. Пинюся, увидев несущееся на нее страшилище, так перетрусила, что задала стрекача. Я долго следил за ней, пока она не превратилась в ныряющую точку, которая наконец растворилась вдали. Улетела!
Птицы легко находят свой дом за тысячи километров. Так, ленинградские трясогузки, перезимовав в Африке, вернутся в Ленинград, а москвички — в Москву, но то — дикие птицы. Наконец, строго говоря, дом Пинюси — в Ленинграде, а здесь, в Луге, мы только первые сутки и находимся за 137 километров от ее родины. Сможет ли она, оказавшись впервые среди природы, найти наш дом, который даже не успела рассмотреть? «Пойду в лес, к реке, там всегда много трясогузок, наверное, она пристанет к ним, буду звать ее, она услышит и прилетит на мой зов», — решил я и бегом пустился по шоссе, в том направлении, куда она полетела.
Долго бродил я по берегу реки, звал, но все было напрасно. Я видел много трясогузок, но Пинюси среди них не было. Может показаться странным то, что я сейчас говорю. «Позвольте, — скажете вы, — да все птицы одного вида имеют одинаковое оперение и как две капли воды похожи друг на друга!» Нет, мой дорогой читатель, если вы так думаете, то вы глубоко ошибаетесь и, значит, никогда не имели своей, по-настоящему ручной и привязанной к вам птицы. Да, они очень похожи и все же различны. И оперение у каждой из них чуть-чуть разнится. И голос, и походка, и полет — все имеет свои индивидуальные черточки. Вот по совокупности всех этих еле уловимых деталей настоящий любитель и узнает свою птицу и, запомните, узнает сразу, без колебаний.
Пять часов пробродил я в безрезультатных поисках Пинюси. «А может быть, она уже давно прилетела? — утешал я себя. — Может быть, я зря так отчаиваюсь?» Наконец, усталый и охрипший, я побрел домой. Пинюся не возвращалась. Печальные сели мы за стол, но обед остался нетронутым, есть не хотелось. От огорчения мне стали приходить в голову совсем нелепые мысли. «Может быть, мне надо ехать в город? Ведь Пинюся полетела в сторону Ленинграда! А что, если она сейчас там, сидит на окне, безуспешно пытаясь проникнуть в свою комнату? Но ведь трясогузка — не голубь, — возражал я себе, — да и голубь без предварительного обучения, никогда не вылетая из комнаты, где он вырос, не найдет свой дом за 137 километров!» Мучительной дискуссии с самим собой, казалось, не будет конца.
Солнце склонилось к западу, с момента бегства Пинюси прошло уже более семи часов. «Пойду еще поищу, — решил я. — Все легче, когда чем-то занят, чем вот так сидеть на месте и маяться!» Я не находил себе места…
Но что это? Я слышу взволнованный голос мамы, она зовет меня! «Скорее! Скорее! — кричат наши соседи. — К нам в комнату прилетела какая-то птичка и ловит на окне мух!» Я опрометью бросился на балкон и позвал: «Пинюся, Пинюся!» — «Пиить!» — ответила она. Трудно сказать, кто из нас двоих был больше рад. Еще никогда Пинюся не выражала так свою нежность, как в этот раз. Я заметил, что она дрожит, видимо, ей пришлось немало пережить, прежде чем она нашла наш дом.
С тех пор прошло более тридцати лет, но и сейчас я не понимаю, как ей удалось это сделать! Сущая загадка!
После неудачного знакомства с цыплятами Пинюсю уже не пускали на улицу, да и она не стремилась к этому. По-видимому, злополучная экскурсия в живую природу оставила у нее не очень приятные воспоминания. Теперь, возвращаясь из леса, я всегда приносил ей лакомства — голых зеленых гусениц, бабочек и различных двукрылых.
После описанных событий Пинюся прожила еще два года. Она легко линяла, была весела и выглядела так, будто только что прилетела из леса.
Жизнь Пинюси оборвалась трагически.
В тот год мы жили на даче в первом этаже. Хозяйский кот заметил, что в комнатах живет птичка, и стал выжидать удобный момент, чтобы поймать ее. Однажды сильный порыв ветра открыл наружную дверь, и кот скользнул в комнату. Выращенная людьми трясогузка не знала опасности и продолжала беспечно бегать по полу. Мы с криком бросились на кота, но опоздали. Он успел ударить Пинюсю лапой. Смертельно раненая птичка уже не могла летать. Она топорщила перышки, убирала клюв в плечевое оперение и так часами сидела, покачиваясь, как маленький пуховой шарик. Я не отходил от нее. Даже умирая, она тянулась ко мне. Забиралась на мой ботинок и дремала. Позову ее: «Пинюся!» — она ответит: «Пиить», — только теперь это «пиить» звучало тихо-тихо, еле слышно… Вечером она умерла.
Много разных птиц жило у меня, но ни одна не была такой ручной и ласковой. И когда я встречаю на лесной опушке трясогузку, я всегда вспоминаю дни своей юности и маленького верного друга — Пинюсю.
Говорящие птицы
Обычно птицы, рассердившись, клюются, а попугай кусается. Сила клюва его такова, что молуккский какаду Джонни откусывает миллиметровое железо. Хорошо, что он добродушный и ласковый. Как трогательно и нежно он говорит: «Папа, папочка».
А эта пара любит, чтобы их кормили и поили из рук. Поставили им банку с водой, а они ее подняли и бросили. Стал им выговаривать: «Зачем банку разбили?» А они в ответ: «Чего тебе, чего тебе?» Вот и договорись с такой публикой: бьют посуду, да еще дерзят!
Многие птицы обладают замечательными способностями имитатора. Они не только могут в точности «кукарекнуть» петухом или залаять по-собачьи, но способны научиться говорить целые фразы. Эта пернатая компания не прочь обменяться любезностями. «Дурак», — заявляет какаду. «Сам шляпа», — отвечает его собеседник.
«Молодой человек, кто здесь шумит?» — говорит повелительно женский голос. Это сказала майна Чика. По способности говорить майны не уступают попугаям, а порой превосходят их в этом искусстве. Чика может говорить не только высоким женским голосом, но и низким басом, и тогда кажется, что разговаривают два человека.
Сорока Петька тоже любит поболтать: «Вовочка, Вовочка, что мне делать? Сообразим на троих?» Повезли ее как-то на выставку птиц. Сидит Петька в маленькой клетке, насупился — не хотел из своей вольеры уходить. Мы ему и говорим: «Что? Попался?» А он в ответ басом: «Ну и что ж?» И так важно, словно он и впрямь отвечает на вопрос.
«Дай червяка, дай червячка», — шепеляво просит скворка.
Волнистый попугайчик Юрочка очень привязан к своей воспитательнице Гале. Есть у него и любимая игрушка, которую он таскает за собой и даже кормит. Это пластмассовый Буратино. Поставит он его перед собой и приговаривает: «Юрочка, куда пошел?»
Амазон Нора умеет пользоваться ложкой и обязательно большой, маленькую бросит. Он очень сильный, а голос у него на редкость зычный. В клубе «Природа» на выставке говорящих птиц он был в центре внимания. Посетители толпятся, шумят. Тут не то что птицу — своего голоса не услышишь. Но выручал Нора. Он как рявкнет на весь зал: «Тамара!» — так сразу лица у всех и оттают. Шутка ли сказать, 200 человек перекричать. Вот это голос!
Желтохохлый какаду Лада снимался в фильме «Каин XVIII». Пришлось давать подписку, что безопасность артистов гарантируется. Но, видимо, талант Эраста Гарина покорил Ладу, и на съемках попугай вел себя безукоризненно. В сцене игры в жмурки он говорил: «Ку-ку!»
Куконя
Из всех пернатых попугаи выделяются рядом ценных качеств для любителей птиц. Они очень красивы, хорошо привязываются к хозяину, умны, долговечны. Известны случаи, когда в семье жил как бы фамильный попугай, то есть приобретен он был бабушкой или дедушкой, а, доживал свой век уже у внуков. Таким долголетием славятся еще только вороны да крупные хищники, а большинство птиц живет в клетках от четырех до десяти лет.
Но, пожалуй, самое ценное качество попугаев — это их способность говорить и имитировать различные звуки, как например лай собаки, ржание лошади, скрип двери и тому подобное. Правда, научиться говорить могут и другие птицы — вороны, сороки, майны, скворцы, но попугаи в искусстве подражания бесспорно занимают первое место. Я знал попугая, который пел куплеты Мефистофеля. На такой «номер», конечно, способен только попугай.
Моя склонность к этим тропическим птицам постепенно сделала меня обладателем целой живой коллекции. Сейчас, когда я пишу эти строки, у меня живут 13 больших попугаев. Здесь и серые с красными хвостами жако, и зеленые с голубыми лбами амазоны, и белые и розовые какаду, у которых в минуты волнения на головах словно распускаются огромные диковинные цветы — это они поднимают свои хохлы. Но главная моя гордость — короткохвостый лори, Куконя. Вот о нем я и хочу вам рассказать подробно.
В зоопарках мы почти не встречаем лори, так как эти нежные птицы в природе питаются соком цветов, они медососы. У них имеется специальное приспособление — кисточка на конце языка для добывания сока. В отличие от попугаев гладкоязычных, лори называются щеткоязычными. Я знал, что щеткоязычных короткохвостых лори сохранить в неволе очень трудно, и когда мне предложили приобрести Куконю, решил только посмотреть его, но не брать.
В холодный декабрьский вечер я поехал на «смотрины». С первого взгляда на птицу я понял, что зря давал себе зарок, настолько это было красивое и веселое создание. Ярко-красный, с пурпурно-черной шапочкой на голове, штанишки синие, а крылья зеленые на сине-желтой подкладке. Только тропики могут создать такое богатство красок и оттенков. Попугай был очень смелый и, разгуливая по столу, «пугал» сидевших рядом на диване двух собачек той-терьеров, и те боязливо сторонились его большого красного клюва. Выяснилось, что и старый кот боится стремительного и дерзкого лори.
Хозяин уверял, что попугай хорошо говорит несколько слов, но уговаривать меня было излишним, я и так понял, что Куконя именно та птица, которой мне как раз не хватает. И вот мы уже едем с ним в такси. Он сидит в своем спальном домике, который обернут газетами и большой тряпкой. Попугаи очень боятся простуды.
Дома Куконя был водворен в просторную клетку, и я стал с нетерпением ждать, чтобы он что-нибудь сказал. Ведь я еще не слышал, как он говорит. Но мой новый питомец, по-видимому, не был расположен говорить и исполнял на жердочке какой-то своеобразный танец. Он высоко подпрыгивал так, что обе ноги отрывались от жердочки, и своими порывистыми движениями и скачками очень напоминал сороку. Я поставил ему корм — подсолнухи, овес и рисовую кашу. Попугай с аппетитом принялся есть кашу, а затем отдал дань и семечкам. Мандарин он ел с большим удовольствием и очень своеобразно: разгрызал кожицу и затем высасывал его так, что оставалась совсем пустая оболочка.
Попугаи обычно спят, сидя на жердочке. Мои кольчатые попугаи часто спали, прицепившись за прутья вольеры. Но многие лори спят распластавшись на полу клетки, и я на ночь поставил Куконе его спальный домик — небольшой посылочный ящик, на дне которого была постелена «простынка». Увидев свою «постель», Куконя подошел к ящичку, заглянул внутрь, постучал по ящику клювом, словно проверяя, все ли в порядке, и вдруг низким мужским голосом сказал: «Спать, спать, Куконечка, спать, хороший, маленький». Разумеется, я был покорен таким началом.
На другой день попугай, сидя на жердочке, громко зацокал, а затем стал говорить: «Куконя, Кукоша, Кукошенька, говори, говори, скажи что-нибудь. Леня, Ленечка, Леня, не кури, слышишь, что тебе говорят, понял, понял». Признаться, я был поражен. Говорить такие большие фразы могут научиться только жако и амазоны, да и то очень немногие. Первое время я стал записывать, что говорит мой талантливый лори. И чего только здесь не было: «Куконя, Куконечка, Кукошенька, хорошечка, славная тварь, хулиган, хулиганишка, что ты кричишь, ну что ты орешь, ну и вредный же ты, Кукошка, что ты хочешь, а? Кашки, кашки, ах, как вкусно, еще ложку, ха-ха-ха, ай-ай: ай, кто там? Тихо-тихо, чего-чего, что ты испугался, куда ты пошел, иди смотри телевизор» и так далее.
Но вскоре я понял, что составить словесный репертуар Кукони невозможно, так как он запоминал и повторял слова часто с одного раза. Он говорил то, что не мог слышать у меня, и, видимо, помнил со времен своих первых хозяев. Как-то я сел пить чай рядом с клеткой, но не угостил, как обычно, Куконю. Ему это не понравилось, и походив вдоль клетки, он остановился и требовательным тоном сказал: «Чего ты жрешь, давай Кукошке кашки, картошки». Я сделал вид, что не слышу, и продолжал спокойно пить чай. Надо было видеть, как возмутился попугай. Уставившись на меня через решетку клетки и порывисто кланяясь, он закричал с запальчивой интонацией: «Давай мне кашки, слышишь, что тебе говорят». Это было так неожиданно и так по-человечески, что я тут же дал ему кусочек хлеба с маслом, и успокоившийся Куконя вспорхнул на жердочку со своим бутербродом. Больше всего меня поразило то, что слова, сказанные попугаем, имели чисто человеческий оборот: «Давай мне кашки» — и были употреблены вполне к месту.
Обычно болтовня заменяет попугаям песню. Самое поразительное то, с какой точностью попугай не только произносит слова, но и воспроизводит человеческую интонацию! Так, однажды, когда я вернулся домой, мой Куконя сказал: «Ну расскажи мне, что ты сегодня делал, а?». Вопрос был задан настолько выразительно, что я поймал себя на том, что хотел ответить, а ведь он, конечно, ничего не спрашивал, а просто скопировал слышанную фразу. Мои попугаи не раз заставляли меня от души смеяться на неожиданную, удачно сказанную реплику. Так, однажды, потеряв терпение, я прикрикнул на гологлазого какаду, отчаянного крикуна, на что амазон важно заметил: «Спокойно, спокойно…» В другой раз один шахматист с увлечением рассказывал мне о своих турнирных успехах, и вот Куконя, внимательно слушавший рассказчика, неожиданно громко сказал: «Ну что ты врешь, ну что ты врешь, некрасиво, некрасиво…» Возможно, попугай попал не в бровь, а в глаз, во всяком случае получилось чрезвычайно комично. Попугая можно приучить говорить и к месту: например, уходя, говорить «до свиданья», а возвращаясь — «здравствуй», — и птица будет прощаться и здороваться, создавая иллюзию, что она понимает смысл слов.
С большинством птиц дружба устанавливается благодаря кормлению, а особенно при помощи лакомств. Но путь к сердцу попугая лежит через ласку. Попугаи очень любят, чтобы их ласкали, брали на руки, чесали им голову и шею, перебирали перья. Собак, кошек мы всегда гладим по шерсти, а попугаю нравится, когда ему ерошат перья в обратном направлении. Попугай может годами брать корм из рук, но если он не дает чесать себе голову — он остается чужим. Но стоит вам суметь его приласкать, и ваша дружба двинется вперед семимильными шагами.
Приобретя Куконю, я решил форсировать события и с первого дня пытался приласкать его. Ну и попадало же мне! Четыре дня мои попытки оставались тщетными, а руки так были искусаны, точно я с котами воевал. Но к исходу четвертого дня мне удалось почесать ему голову, и покоренный лаской попугай сразу присмирел и разнежился. Вскоре мы крепко подружились и Куконя не только охотно давал ласкать себя, брать на руки и прочее, но и сам, взлетев ко мне на плечо, перебирал мои волосы или тянулся ко рту и лизал своим языком-щеточкой, приговаривая: «Давай поцелуемся, давай поцелуемся…»
Мне часто приходилось слышать утверждение, что птицы ничего не понимают и вся их деятельность чисто рефлекторная, или, как любят говорить, — инстинктивная. Но это неверно. И у птиц есть свои друзья и недруги, свои радости и обиды. Я уже рассказал вам, как не щадя своих рук завоевывал расположение Кукони, а вот мой друг Галина Михайловна завоевала его сердце уже с первой встречи. У Кукони это была, так сказать, любовь с первого взгляда. Он сразу пошел к ней на руки и разрешил себе чесать голову, словно она долгое время уже была его хозяйкой. Встречая свою симпатию, Куконя всегда издавал пронзительный радостный крик и спешил к дверце клетки в ожидании, что его возьмут на руки. Словом, это была дружба — водой не разольешь. И вот однажды, когда Куконя гулял по комнате, Галина Михайловна, собираясь уходить, надела зимнее пальто и подошла попрощаться с Куконей. Увидев на рукавах меховую отделку, Куконя взлетел на руку и принялся выдирать мех. Разумеется, он был посажен в клетку. Ни я, ни Галина Михайловна не заметили, что попугай был страшно обижен столь бесцеремонным пресечением понравившегося ему занятия.
Прошло три недели, и Галина Михайловна вновь навестила нас с Куконей. «Здравствуй, Кукошенька», — сказала она, но обычного радостного приветствия не последовало. Куконя сидел насупившись, молча. Ничего не подозревая, Галина Михайловна открыла клетку. Попугай не спеша вышел, взлетел на плечо и вдруг стремительно кинулся к ней на голову и стал яростно клевать. Я немедленно водворил его в клетку, и мы недоуменно переглянулись. В чем дело? Почему он, всегда так радовавшийся ее приходу, на этот раз так яростно напал на нее? Может быть, не узнал, перепутал? Решили проверить. Галина Михайловна спряталась за шкаф, а я открыл дверцу. Куконя вышел, поднялся на верх клетки, быстро оглядел комнату и, не колеблясь, полетел за шкаф и с остервенением опять кинулся на Галину Михайловну. Я бросился на выручку, но Куконя так рассердился, что в суматохе досталось и мне. Только теперь мы вспомнили последнее прощание Галины Михайловны с Куконей, и нам стало ясно, что попугай не только прекрасно узнал ее, но он помнит тот вечер и не простил ее. Стремясь к восстановлению добрых отношений с Куконей, Галина Михайловна старалась задобрить птицу, принося ей различные лакомства. Куконя брал от нее бананы, мандарины, яблоки, но еще долго относился враждебно и только месяц спустя дружба была восстановлена.
Куконя очень любит, чтобы им занимались, играли с ним. Он охотно позволяет брать себя на руки и даже лежит на ладони вверх ногами. Играя, он свистит, рычит и шипит, как змея, но все это вполне доброжелательно. Не было случая, чтобы он рассердился или укусил. Стоит свернуть журнал трубочкой, и Куконя ныряет в него, как в тоннель, и там грозно рычит. По клеенчатой скатерти он катается, как на коньках.
Но, конечно, самое занимательное — это когда он начинает говорить. Обычно не так просто заставить говорить птицу, но Куконя всегда поддается на одну уловку. Лори нравится человеческое общество, и вот, если он упорно молчит, я обращаюсь к нему: «Не будешь говорить — ну, мы пошли», — и все присутствующие направляются к двери. И тогда хитрая птица немедленно начинает болтать. Интересно, что если хоть один человек из присутствующих останется, то Куконя продолжает упорствовать в своем молчании. Я знал немало говорящих птиц, но Куконя, безусловно, «рекордсмен» среди них. Как и все говорящие попугаи, Куконя любит иногда и покричать, но разве можно сердиться на птицу, которая целует вас, причесывает и говорит, больше ста слов…
Чика
Что попугаи могут говорить — общеизвестно. Но что говорят не только попугаи — для многих является полной неожиданностью. Среди пернатых, способных разговаривать, особенно выделяются майны. Родина их — южная Индия, Шри Ланка. Саранчевая майна гнездится у нас, в СССР, в бассейне Аму-Дарьи. За последние 40 лет эта птица сильно размножилась, и сейчас уже нередко ее можно встретить в окрестностях Душанбе, Самарканда. Молодые майны, взятые на воспитание человеком, могут научиться превосходно говорить, насвистывать песни, смеяться.
У меня живет малайская майна, по кличке Чика. Немного меньше нашей галки, в шелковисто черном оперении, с темно-фиолетовым и зеленым металлическим отливом. Большой оранжевый клюв, позади глаз ярко-желтые кожистые выросты, которыми она встряхивает, как серьгами.
Подвижная, веселая и предприимчивая, Чика способна болтать часами. Она говорит более двадцати слов, отлично имитирует человеческий смех и кашель, издает красивые свисты. Совершенно ручная, она охотно позволяет себя гладить: ласка доставляет ей удовольствие. Стоит мне погладить ее или спрыснуть из пульверизатора водой, и она сейчас же говорит свое имя.
Как и все наши майны, Чика очень любит купаться. И вот ежедневно я беру Чику на руку и несу в кухню. Здесь уже открыт кран, и Чика сразу летит к раковине. Спрыгнув на дно, она сперва ловит воду клювом, приседает, топорщит перья и, наконец решившись, ныряет под струю. Окатившись с головы до ног, она выскакивает на минуту, чтобы перебрать мокрые перышки, и опять летит под кран. Сделав 5–6 таких заходов и промокнув «до нитки», она взлетает на спинку стула, радостно кричит: «Чика, Чика-аня!» — и начинает заниматься своим туалетом.
Я пользуюсь случаем поиграть с ней. Приготовив несколько шариков из булки или какие-либо ягоды (Чика любит все употребляемые нами в пищу ягоды, включая и виноград), я кричу: «Чика, оп-ля!» — и бросаю ей корм. С поразительной ловкостью птица хватает на лету угощение. Если я подброшу ягоду слишком высоко, то Чика взлетает и ловит ее с искусством мухоловки. Со стороны это может показаться фокусом, в действительности же это — врожденная способность.
Майны являются как бы связующим звеном между скворцами и врановыми (вороны, сороки, грачи). Как и скворцы, они гнездятся в дуплах и скворечниках и откладывают голубые яйца, как и скворцы, во время пения топорщат перья, кланяются. Но моя Чика своими повадками гораздо больше напоминает сорок и ворон. Ведь она малайская майна. Она очень любопытна. Все ей надо посмотреть, потрогать, а если что блестящее, то и стащить. Она смело нападает на чужих людей и клюется весьма чувствительно. Не раз мне приходилось вступаться за своих друзей и утихомиривать дерзкую птицу.
У Чики есть редкое, исключительное качество: в любой обстановке она чувствует себя как дома. Обычно птицы поют, говорят только в привычной для себя среде, но стоит их перенести в новое место, и они сразу замолкают. А Чика способна болтать без умолку. Даже в такси. Ее не смущает ни быстрая езда, ни шум большого города.
На слете юннатов, в Ленинградской студии телевидения, в домах пионеров всегда Чика становится всеобщей любимицей и центром внимания, весело болтает и ничего не боится.
Чика — это моя гордость, но однажды она меня здорово подвела.
Как обычно, утром Чика принимала в кухне «ванну». Зазвонил телефон, и я ненадолго отлучился. Когда я вернулся, Чика весело прихорашивалась. Вскоре я унес ее к себе в комнату. Неожиданно меня позвала соседка. «Вы знаете, у нас появились крысы, — с испугом сказала она. — Я положила на полочке пакетик с маслом, и посмотрите, что они от него оставили!» Бумага была разодрана и изрядная часть масла исчезла. В первый момент я и сам почувствовал сильнейшее беспокойство. Крысы там, где живут птицы, — это ужасно! Они за одну ночь могут убить и перекалечить не один десяток птиц. Но рассматривая «изглоданное» масло, я вдруг все понял. Чувство тревоги сменилось ощущением неловкости и досады на Чику. Экий чертенок! Когда только она успела найти и так обработать масло! Теперь, во избежание расхищения чужого имущества, Чика без меня уже не гуляет.
Ни с одной говорящей птицей у меня не было столько курьезов, как с ней. Как-то, возвращаясь домой, сталкиваюсь в дверях с двумя незнакомыми людьми. Оказывается, они приходили посмотреть моих птиц. Охотно приглашаю их, но вижу, что они явно чем-то смущены и хотят уйти. «Мы лучше в другой раз зайдем, — ваша хозяйка, кажется, не в духе!» Теперь уже заинтригован я — какая хозяйка? У меня никакой хозяйки нет. Посетители выразительно переглянулись и как-то нехотя последовали за мной. Когда я после длительного отсутствия возвращаюсь домой, все мои питомцы встречают меня оглушительным приветствием. Так было и на этот раз. Но вот разноголосица смолкла. Увидев новых людей, Чика вскочила на жердочку и громко сказала: «Кто пришел?» Я заметил, что мои новые знакомые вздрогнули. Ведь майны говорят не раскрывая клюва и тем не менее настолько отчетливо и ясно, что при записи на ленту магнитофона сотрудники Ленинградского радио боялись, сумеют ли они отличить — где говорит Чика, где я! Гости явно не поняли, что это говорит птица, и стали с опаской оглядываться. Только когда я взял Чику на руки и она отчетливо сказала: «Алло, алло, кто здесь шумит?» — мои посетители просветлели, и от их принужденности и смущения не осталось следа. Оказывается, в мое отсутствие они постучали ко мне в комнату. «Кто пришел?» — раздалось из-за двери. «Разрешите посмотреть ваших птиц!» — «Идите к черту!» — последовало после некоторой паузы. Разумеется, бедняги поспешили ретироваться, даже не подозревая, что говорили с птицей.
В другой раз в поезде меня приняли за чревовещателя и даже стали объяснять друг другу, как это делается, пока я не показал им Чику. Смеялись все, но больше всех Чика, что вызывало новую цепную реакцию смеха.
После выступления в Ленинградской студии телевидения нам с Чикой пришлось долго ждать, пока подадут машину. В вестибюле телецентра в этот день можно было видеть интересных «артистов» — львенок по кличке Лайма улегся недалеко от вахтера, несколько поодаль верхом на собаке сидела маленькая обезьянка капуцин и жалобно поскуливала. Но всеобщее внимание было привлечено к небольшой клетке с Чикой. «Алло, алло, молодой человек, кто здесь шумит? Тетя Шура, как дела? Кто пришел? Чика маленькая, Таня, пошел к себе. Ха-ха-ха», — непрерывно неслось из обернутой бумагой клетки. Чика говорила то альтом, то дискантом, то басом. Голос звучал то повелительно, то укоризненно, то иронически, и толпа людей все увеличивалась. Всем хотелось посмотреть разноголосого пернатого оратора. Люди садились на корточки, заглядывали под газету. Удачные реплики Чики сопровождались дружными взрывами хохота. Почти час не расходилась толпа и, когда пришла машина, Чику провожали как настоящую артистку, а лев и обезьянка уехали, никем не замеченные. Неведомо для себя Чика стала знаменитостью, ее записывают на магнитофонную ленту для радио, ее снимает телевидение, ее фотографируют корреспонденты, и все лишь потому, что она так хорошо и охотно говорит.
Скворка
Гуляя с братом в саду, мы нашли слетка-скворчонка. Он был совсем еще маленький и, широко раскрывая желтый клюв, требовал, чтобы его накормили. Весь день с рассвета и до вечера мы только и делали, что совали своему скворке в рот то муху, то кусочек вареного мяса, творог и булку. Все это мгновенно проглатывалось, но только при одном условии: если пища чуть-чуть смочена водой. Иначе скворка как тряхнет длинным клювом, да и выплюнет сухой корм! Потом мы сообразили, что ведь родители, давая корм птенцам, смачивают его своей слюной. Значит, так привык кушать и наш скворец.
Скворчонок быстро рос, и кличку свою знал превосходно. Стоило только сказать: «Скворка», как в корзиночке, где он сидел, раздавалось нетерпеливое верещание. Снимешь покрывало с корзинки, а скворец уже вертится во все стороны, трясет крылышками, кричит и широко разевает рот.
Но вот Скворка стал летать. Сперва он не умел рулить коротким хвостом. Полетит и на что-нибудь обязательно наткнется. Но это продолжалось всего несколько дней, и вскоре слеток летал по всем правилам скворчиного летного искусства. Оставлять Скворку-пачкуна в своей комнате было нельзя, и его поселили в небольшой свободной комнатке без мебели. Здесь была укреплена жердочка, на которой он обычно спал, а на небольшом столике, покрытом клеенкой, стояла вместительная ванночка. Купаться Скворка очень любил. Хоть десять раз в день будет полоскаться в ванночке, лишь бы была налита свежая вода. Войдет в ванночку, окунется несколько раз, побьет по воде крылышками и хвостом и ну бежать из воды, а через секунду опять лезет в ванну. Вымоется и давай отряхиваться, чиститься и перебирать перышки. Таких «заходов» он делал по 5–6, а то и больше. Чтобы Скворка не отвык от нас и остался ручным и доверчивым, мы старались кормить его из рук. Только когда мы с братом должны были отлучиться надолго, Скворке ставилась кормушка с едой. Он ел буквально все: каши, булку, вареное мясо, яйцо, салат, морковь, наскобленную ножом; не отказывался и от нарезанного яблока, а мелкие виноградины глотал целиком. Хотя скворец — птица насекомоядная, но он охотно ел цельную овсянку, а коноплю даже считал за лакомство.
В комнате, где жил скворец, висел на длинном металлическом стержне колокольчик — звонок с черного хода. С некоторого времени рано по утрам звонок стал звонить. Пойдешь открывать — никого нет. Мы уже заподозрили, что это кто-то со злым умыслом безобразничает, но неожиданно все разъяснилось. Как-то утром опять неистово зазвонил колокольчик, и я, не обуваясь, побежал к двери, чтобы выяснить, кто озорничает. Вбегаю в комнату к Скворке и что же вижу? Наш выкормыш сидит на стержне от звонка и звонит вовсю! «Ах ты, бездельник! — возмутился я. — Так вот кто не дает нам с братом спать по утрам?» Пришлось подвязать язычок колокольчика.
Хотя мы и бранили Скворку за его выдумку, но надо отдать должное, что связь между звонком и нашим появлением он усвоил правильно. Скворка заметил, что стоит зазвонить колокольчику, как немедленно я или брат входим в комнату. И вот, когда рано просыпавшийся скворец хотел есть, он взлетал на стержень колокольчика и звонил до тех пор, пока не услышит наши шаги; тогда он летел встречать нас, а мы терялись в догадках о «таинственном звонаре». Последний раз я шел босиком, скворец, не слыша моих шагов, продолжал звонить и попался на месте преступления.
Известно, что скворцы прекрасно подражают голосам других птиц и воспроизводят различные слышанные ими звуки. Так, например, во время войны скворцы научились имитировать свист мин. Молодые скворцы могут научиться и говорить. Мне как-то пришлось слышать скворца, который произносил не один десяток слов. Наш Скворка отчетливо выговаривал «Скворка», «на, миленький, на», «лети скорей». Интересно, что он знал только эти слова в различных комбинациях и, прожив у нас годы, больше не прибавил ни одного слова к своему разговорному репертуару. Однако и этого запаса слов оказалось достаточно для трагикомического случая.
Поделиться книгой: