Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Пятый пункт. Межнациональные противоречия в России. - Вадим Валерьянович Кожинов на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

Между тем еще почти за полвека до революции, в 1867 году, Тютчев (а он был не менее гениальным мыслителем, чем поэтом) писал: «Можно было бы дать анализ современного явления, приобретающего все более патологический характер. Это русофобия некоторых русских людей — кстати, весьма почитаемых… Раньше (то есть во времена Николая I. — В. К.) они говорили нам… что в России им ненавистно бесправие, отсутствие свободы печати и т. д., и т. п., что потому именно они так нежно любят Европу, что она бесспорно обладает всем тем, чего нет в России… А что мы видим ныне? По мере того, как Россия, добиваясь большей свободы, все более самоутверждается (имеются в виду кардинальные реформы 1860-х годов. — В. К.), нелюбовь к ней этих господ только усиливается, в самом деле, прежние (то есть эпохи Николая I. — В. К.) установления никогда не вызывали у них столь страстную ненависть, какой они ненавидят современные направления общественной мысли в России (имеются в виду славянофильство, «почвенничество» во главе с Достоевским, «консерватизм» Льва Толстого и Лескова и т. п. — словом, высшие явления русской и мировой культуры того времени). И, напротив, мы видим, что никакие нарушения в области правосудия, нравственности и даже цивилизации, которые допускаются в Европе (а это эпоха Наполеона III и Бисмарка. — В. К.), нисколько не уменьшили их пристрастия к ней… Словом, в явлении, которое я имею в виду, о принципах как таковых не может быть и речи». Если бы я не упомянул, что это написано Тютчевым, едва ли кто-нибудь усомнился, что это написано сегодня…

Поистине «замечательна» следующая «формулировка» Стреляного: «Важнейшим, бездонным источником русофобии было и остается отвращение к большевизму». Те русофобы, которых имел в виду Тютчев, так или иначе являли собой как раз признанных «предшественников» большевизма. Словом, нельзя же до такой степени «перевертывать» реальность наизнанку!

Но обратимся к послереволюционным временам. Если верить Стреляному, носителями «национального» начала были тогда некие «райкомовцы». Признаться, я впервые слышу об этих, без сомнения, героических (сам Стреляный называет их «самоубийцами») людях, осмелившихся противостать верхушке ВКП(б) с ее крайне русофобскими «идеями».

Хорошо известно, что, скажем, Троцкий постоянно «изничтожал» Россию, утверждая, например, что «опрокинутая Октябрьским переворотом дворянская культура представляла собой, в конце концов, лишь поверхностное подражание более высоким западным образцам (насколько «живуча» эта позиция, показывает нынешнее «выведение» Стреляным славянофилов не из тысячелетнего русского православия, а из Гегеля. — В. К.). Она не внесла ничего существенного в сокровищницу человечества».

Сталин в то же самое время вещал: «История старой России состояла… в том, что ее непрерывно били». И сие нелепейшее утверждение (оно уместно только в чисто пародийном смысле — так, мол, били эту самую Россию, что она со страху разбегалась аж до Балтики и — в другую сторону — до Тихого океана) долго вбивали в сознание народа.

Бухарин заявлял в возглавляемых им «Известиях» 21 января 1936 года: «Но нужны были именно большевики… чтобы из аморфной, малосознательной массы в стране… где господствовала нация Обломовых, сделать «ударную бригаду мирового пролетариата». Замечательно, что старый друг Бухарина Илья Эренбург вторил ему не только в 1930-х, айв 1960-х годах, и не где-нибудь, а на страницах прославленного «Нового мира»: «В двадцатые годы, — писал он, — еще доживала свой век старая, крестьянская Расея (именно так — издевательски. — В. К.). Начало тридцатых годов стало переломом… эмбрионы людей постепенно становились настоящими людьми». Итак, Россию до «великого перелома» населяли всего лишь «эмбрионы» людей.

Если собрать подобные высказывания одних только наиболее влиятельных идеологов и литераторов 1920—1960-х годов, даже и они составили бы несколько объемистых томов.

Однако те русские писатели и мыслители этого времени, которые действительно останутся в истории отечественной культуры, всем существом своим противостояли этой агрессивнейшей русофобии. Когда находившийся еще на самой вершине власти Бухарин напечатал громадными тиражами свои оголтело русофобские «Злые заметки», Пришвин писал Горькому (21 февраля 1927 г.) о чувствах «горечи и возмущения и унижения», которые причинил ему «один из виднейших лиц, написавший… хулиганскую статью о Есенине».

Слово «хулиганская» может показаться чем-то, так сказать, не «адекватным». Но это вовсе не личная особенность восприятия, характерная именно для Пришвина. Один из крупнейших русских мыслителей советского периода, ученик великих мыслителей начала века, прошедший через ГУЛАГ, А. Ф. Лосев (1893–1988), писал еще в те времена (текст этот, понятно, был опубликован лишь в наши дни): «Каким именем назовем эту великую и страшную, эту всемогущую и родную для человека стихию, когда он чувствует себя не просто в физическом родстве с нею, а именно главным образом в духовном и социальном родстве с нею, когда он знает для себя такое общее, которое, несмотря на свою общность, содержит в себе бесконечное богатство индивидуального, когда это общее… и есть он сам, в своей последней и интимной сущности? Это есть Родина».

Вдумаемся в это глубокое размышление о Родине, к которому, конечно же, присоединится каждый русский человек, обладающий, духовным здоровьем. И дальше А. Ф. Лосев не мог не сказать (сразу же после заветного слова «Родина»): «Сколько связано с этим именем всякого недоброжелательства, даже злобы, хуления, ненависти… Водворились презрительные клички: «квасной патриотизм», «ура-патриотизм», «казенный оптимизм» и пр., и пр. Это культурно-социальное вырождение шло рука об руку с философским слабоумием… По адресу Родины стояла в воздухе та же самая матершина, что и по адресу всякой матери в устах разложившейся и озлобленной шпаны». Это написал не некий «райкомовец», а русский мыслитель мирового значения. И его слова превосходно характеризуют тогдашнюю ситуацию (1920—1930-х годов) и вместе с тем сохраняют вполне живое значение сегодня.

Как ни прискорбно, есть немало сбитых с толку русских людей, которые знают, что А. Ф. Лосев — это высший духовный авторитет, но в то же время не способны, пользуясь ахматовским словом, «замкнуть слух» от воплей идеологической и литературной «шпаны», которая и сегодня на все лады поносит Родину.

Ахматова сказала в одно время с Лосевым о том же самом:

Как в первый раз я на нее, На Родину, глядела, Я знала: это все мое — Душа моя и тело.

И вполне понятно, что под только что приведенным пронзительным и гневным признанием Лосева могли бы подписаться и Пришвин, и Флоренский, и Михаил Булгаков, и Платонов, и Пастернак, и Клюев, да и любой из истинных деятелей великой русской культуры этого времени.

Многие даже образованные читатели всего этого просто не знают, в частности, потому, что до сего дня постоянно практикуется разного рода грубая фальсификация. Так, скажем, в объемистой книге А. Смелянского «Михаил Булгаков в Художественном театре» (1989 г.) можно прочитать: «Осенью 1936 года в доме Булгаковых были поражены разгромом «Богатырей» в Камерном театре по причине «глумления над крещением Руси». В 1939 году ура-патриотические тенденции стали официозной доктриной режима».

Тот, кто будет судить о сути дела только по этому тексту, неизбежно придет к выводу: Булгаковы возмущаются «разгромом» спектакля, представлявшего собой мерзкое издевательство той самой «шпаны» и над героями русского эпоса, и над великим событием принятия христианства. Но вот записи в дневнике Е. С. Булгаковой:

«2 ноября 1936 года. Днем генеральная «Богатырей» в Камерном. Это чудовищно позорно.

14 ноября. Утром Миша сказал: «Читай» — и дал газету… «Богатыри» снимаются, в частности, за глумление над крещением Руси. Я была потрясена» («частность» была особенно отрадна, так как все относящееся к Церкви ранее беспощадно подавлялось).

Спектакль «Богатыри» был, если мыслить о нем в булгаковских образах, как бы совместной стряпней Швондера и Шарикова или же Берлиоза и еще не «прозревшего» Ивана Бездомного. «Богатыри», так сказать, перешли все границы в оплевывании Родины. И после снятия спектакля Булгаков — его можно понять! — проникся надеждой на действительное поражение всей этой непрерывно травившей и русскую культуру, и его лично «шпаны» и вскоре, 23 ноября, начал работать над рукописью, названной им «О Владимире», то есть Крестителе Руси (тогда же он написал либретто оперы «Минин и Пожарский»; об этих героях отечественной истории незадолго до того «шпана» печатала такие стишонки: «Я предлагаю Минина расплавить, Пожарского… Довольно нам двух лавочников славить… Подумаешь — они спасли Расею. А может, лучше б было не спасать?»).

Ныне многие пытаются доказывать, что наметившийся в середине 1930-х годов поворот к «патриотизму» (начиная с разрешения изучать историю России, что было в 1920 — начале 1930-х гг. запрещено как «контрреволюционное» занятие) был одним из выражений «сталинизма». Верно здесь лишь то, что явно приближавшаяся военная гроза заставляла власти задумываться над тем, что же будет защищать народ. Но совершенно ложно представление, согласно которому тогдашние власти действительно «поощряли» подлинное национальное сознание.

Чтобы ясно увидеть всю лживость этой версии, вглядимся в судьбу основных «попутнических» литературных группировок, существовавших к 1930-м годам (и распущенных в 1932-м). Это лефовцы, конструктивисты, Серапионовы братья, так называемая «южнорусская школа», «перевальцы» и крестьянские писатели «есенинского круга».

Русским национальным сознанием были проникнуты только две последние группировки (надо, правда, уточнить, что речь идет не о «Перевале» вообще, а об одном его крыле, во главе которого был Иван Катаев; уже в 1920-х годах это «крыло» изобличалось как «неославянофильское», и в него, кстати сказать, входили два крестьянских писателя, сподвижники Есенина и Клюева — И. Касаткин и В. Наседкин).

Иван Катаев, прекрасный, хотя и не успевший развернуть свой самобытный дар (он был арестован, не достигнув 35 лет) прозаик, обладал высоким национальным сознанием. Выживший в ГУЛАГе второстепенный участник «Перевала» К. Смирнов вспоминал в 1970 году: «Катаев жил в непрерывном труде… много думал, проявляя, в частности, большой интерес к славянофильству, внимательно изучая в этой связи Ап. Григорьева, К. Леонтьева, «Россию и Европу» Н. Данилевского. Считая русский народ одним из самых великих и талантливых в мире, Катаев, однако, не был националистом, он… всячески ратовал за братство и дружбу всех наций».

После появления цитированной выше статьи Бухарина, где речь шла о «нации Обломовых», Иван Катаев говорил, обращаясь к деятелям культуры: «Есть великий русский народ… И уж, конечно, «нация Обломовых» не могла бы создать ни русской культуры, ни драгоценного русского искусства, ни даже романа «Обломов»…». Иван Катаев выступил против тех, кто такие мысли «заклеймили бы как проявление народничества, славянофильства, русопятства или пустили бы в ход еще более крепкие слова… Есть, есть у нас люди, которые… национального-то корня не имеют вовсе — я разумею только в культурном смысле. Странная это, скучная и бесплодная публика. Никогда не было у нее связей ни с одним народом… Что же она может создать?..»

А теперь обратимся к судьбе «неославянофильского» крыла группы «Перевал» (это более десяти писателей, в основном молодых) и близких им «крестьян» (опять-таки более десяти писателей — от Клюева до П. Васильева). Они были репрессированы все — буквально все, кроме замолчавшего с 1933 года Пимена Карпова… А между тем из пяти десятков участников перечисленных выше группировок, далеких от «русских идей», репрессированы были всего только двое писателей — лефовец С. Третьяков и представитель «южнорусской школы» И. Бабель (к тому же роковую роль здесь сыграли отнюдь не какие-либо убеждения Бабеля, но тот факт, что он в свое время служил в ВЧК, а в 1936–1938 годах был близок с самим Ежовым, даже встречал в его квартире Новый год и был арестован в одно время с ним).

Обо всем этом я подробно говорю в своей книге «Судьба России». Но и так ясно: те, кто полагает, что Сталин поддерживал-де «национально мыслящих» русских писателей, должны либо отказаться от этого представления, либо же прийти к выводу, что репрессии против писателей проводил не Сталин…

В высшей степени уместно сказать и еще об одном факте. В 1934 году была издана книга, которая не раз поминалась в последнее время, — книга, воспевающая Беломорканал, то есть концлагерь, где погибали цвет русского крестьянства и многие деятели русской науки и культуры. Писатели воспели этот канал так, что и до сих пор существуют папиросы «Беломор», хотя это все равно как если бы в Польше продавались сигареты «Освенцим». Так вот, среди воспевших Беломорканал писателей были, помимо рапповцев, лефовцы, «серапионы», «южнорусские» и конструктивисты (Шкловский, Перцоз, Зощенко, Вс. Иванов, В. Катаев, Гехт, Славин, Агапов, Зелинский, Инбер и т. п.), но не было никого из «перевальцев» и «крестьян»… И это отнюдь не случайность.

А. Стреляный явно не понимает, что писатель, претендующий на подлинную высоту — то есть, в конце концов, на всемирное значение своих творений, — должен или, вернее, не может не осознавать свою страну, свою Родину как абсолютную ценность и как центр, как сердце целого мира. Если же сам писатель или его страна, так сказать, не «созрели» до этого, литература просто не может подняться до высшего своего уровня.

Я избрал своего рода девизом этой статьи отмеченное духом величия (не побоюсь столь ответственного слова!) стихотворение Марцелиюса Мартинайтиса «Ночь у Жемантийца[3] Кукутиса» — стихотворение, в котором Литва предстает как трагическое сердце мира, мира во всей полноте его пространства и времени. Да, эта столь малая Литва поэтически утверждена как центр всей мировой трагедии — и без такой основы творческого сознания рождение истинного Поэта невозможно…

Как-то В. Сарнов не очень продуманно написал, что, мол, Осип Мандельштам, оказавшись в 1934 году в ссылке, «страшно перестроился» и поверил в величие судеб русского народа, что и привело его как поэта к печальным последствиям (см. «Огонек», № 47, 1988).

Однако еще за двадцать лет до своей ссылки Осип Мандельштам писал, что «русский народ единственный в Европе не имеет потребности в законченных, освященных формах бытия» и вносит в европейский мир «необходимости» высшую «нравственную свободу, дар русской земли, лучший цветок, ею взращенный. Эта свобода стоит величия, застывшего в архитектурных формах, она равноценна всему, что создал Запад в области материальной культуры». Без этой закваски русского мессианства поэзия Осипа Мандельштама безусловно немыслима, и только штампованное сознание, тупо ищущее везде жупел «мессианского национализма», не видит этого.

Те, кто сегодня поносит Россию, — прямые наследники певцов Беломорканала, представители — воспользуюсь появившимся на страницах «ЛГ» словечком — «тухляндской литературы» (употребивший сие словечко, конечно, не хотел обозначать им себе подобных; но здесь совершенно уместно напомнить евангельское «ты сказал»). «Тухляндцы» пытаются, допустим, цепляться за Пастернака, но ведь он справедливо сказал о своей творческой цели в 1959 году, на пороге смерти:

Я весь мир заставил плакать Над красой земли моей…

И последнее. Стреляный много наговорил об «имперской» сущности России. Но его суждения не выдерживают никакой критики, поскольку все они исходят из совершенно несостоятельного положения, согласно которому на свете будто бы есть «имперские» по самой своей природе нации. К таковым, по его мнению, принадлежат русские и немцы.

Это могло произвести впечатление только или на совсем необразованных, или же на слишком забывчивых читателей. Не надо уходить далеко в глубь истории, чтобы вспомнить о Французской, Британской, Австрийской, Турецкой, Китайской, Японской и других империях, всецело соответствующих этому понятию. Возникновение той или иной империи определяется соотношением сил в данном регионе или мире в целом. «Негативная» суть любой империи в том, что ее политика основана на силе, а не нормах права и договорах; национальное «своеобразие» тут совершенно ни при чем, ибо «во главе» империй оказывались в ходе истории десятки самых различных народов мира.

«Россия, — пишет Стреляный, — сейчас единственная и, может быть, последняя страна, где… уживается сознательное великодержавие с сознательным свободолюбием». Что за странная слепота! Ведь это определение гораздо более подходит к США, нежели к России! Славящиеся именно свободолюбием Штаты так расправились с коренным населением страны, что к XX веку количество индейцев сократилось в 10 (!) раз, и эти остатки были загнаны в резервации[4]; далее Штаты отхватили более половины земель у Мексики (которые составили более четверти площади США) — притом земель наиболее ценных, таких, как Калифорния, Техас и т. п. Наконец, непосредственно в наши дни США обрушивали свою военную мощь на крохотные в сравнении с ними Гренаду, Панаму, Ливию и т. д. Разумеется, это делалось «во имя свободы, демократии, мира, цивилизации» и т. п., но ведь то же самое провозглашала, оправдывая насилие, любая империя…

Стреляный среди прочего бросает — без всяких обоснований — такую фразу: «Равнодушие к своим нерусским — в крови у русских». Это, прошу извинения за резкость, совершенно вздорное обвинение. Вот хотя бы одно выразительное сопоставление: в литературе США положительно изображены лишь покорившиеся белым, «подражающие» им во всем индейцы, непокорные же представлены как нелюди. Между тем в русской литературе с восхищением воссозданы как раз «немирные» кавказские горцы во всей их самобытности (см. об этом подробно в моей уже упомянутой книге «Судьба России»).

Это вовсе не значит, что в России, как и во множестве других сильных государств, не было ничего «имперского». Но нельзя не видеть, что Россия по сути дела была не собственно «русской», но христианской империей. В частности, любой христианин, совершенно независимо от своей национальности, мог занять в ней любое положение (фактов — к сожалению, известных немногим — можно привести сколько угодно: так, например, в первой половине XIX века министром иностранных дел империи был крещенный по англиканскому обряду еврей Нессельроде, в конце века еврей Перетц занимал один из высших постов государственного секретаря, а министерством внутренних дел при Столыпине фактически руководил — и он же редактировал «официозную» столыпинскую газету «Россия» — еврей Гурлянд; не приходится уже говорить о других национальностях — о патриархе Всея Руси мордвине Никоне, премьер-министре при Александре II армянине Лорис-Меликове и т. д. и т. п.).

И уж, конечно, никак не может считаться собственно «русской» та «империя», которая конструировалась после 1917 года. К. Симонов в своих предсмертных записках 1979 года как-то вроде бы ни к селу ни к городу вспомнил виденную им более чем за полвека до того карикатуру, в которой он, надо думать, почуял очень существенный смысл: «На листке этом было нарисовано что-то вроде речки с высокими берегами. На одном стоят Троцкий, Зиновьев и Каменев, на другом — Сталин, Енукидзе и не то Микоян, не то Орджоникидзе — в общем, кто-то из кавказцев. Под этим текст: «И заспорили славяне, кому править на Руси». Так было в 1920-х годах. А в конце 1930-х на подобном рисунке оказались бы те же Джугашвили и Микоян вместе с Кагановичем, Берией и всего одним русским — Молотовым в сущности пешками, Жданов сидел в Ленинграде, а Хрущев — в Киеве, только лишь подыгрывая вышеназванным вершителям всех дел.

Словом, что за странная «русская» империя, на вершине власти которой почти нет русских?! А сам этот факт невозможно трактовать как некую «случайность» — слишком уж высок уровень власти. И обратим внимание, что в высшем руководстве «империи» русские заняли преобладающее положение только накануне всем известного XX съезда с его «освободительной» миссией… Об этом стоит задуматься!

Но дело не только в этом. А. Стреляный многократно и на все лады «вскрывает» глубокое противоречие, характерное для самых разных этапов истории России: «империя» колеблется и даже как бы разрывается между «русскостью» и многонациональностью. Но, ясно видя это, Стреляный совершенно не понимает, в чем тут дело. А между тем здесь-то и заключена «разгадка» своеобразия страны. Ни в одной из множества империй, в составе которых были разные народы (Британская, Турецкая и т. д.), ничего подобного не было.

Уже говорилось, что США захватили более половины Мексики. Но разве в США когда-нибудь существовала или хотя бы намечалась проблема национального суверенитета тех миллионов мексиканцев, которые живут в стране? Да ничего подобного! Между тем в России, — как настойчиво показывает сам Стреляный — в сущности, никогда не было подавляющего другие народы господства русских. Иначе не было бы и того «противоречия», которое оказалось в самом центре внимания Стреляного; не отдавая себе в том отчета, он показывает то, что вовсе не намеревался показать…

А те чудовищные насилия, которые совершала советская, большевистская, коммунистическая (назовите как угодно, но крайне недобросовестно употреблять здесь определение «русская») «империя», нанесли русским отнюдь не меньший урон, чем какому-либо другому народу.

Россия и Запад равноправны и равноценны

Если говорить об эмиграции из России, скажем, за последние 30 лет, мне представляется, что это, во-первых, чисто личная проблема. Часто люди, уезжая, ставят вопрос так, что они исполняют какую-то миссию, что их эмиграция вызывается некими общероссийскими причинами. Думаю, что это не так. Притом я довольно близко знаком с этой проблемой. В конце 50-х — начале 60-х годов я был так или иначе связан почти со всеми виднейшими представителями «третьей» эмиграции. Начиная с Синявского, с которым мы были просто близкими приятелями, и кончая каким-нибудь Яновым, человеком очень… мутным. Тогда мы с ним полемизировали в печати по поводу славянофилов, Янов выступал с чисто коммунистических позиций, а я — с антикоммунистических. А теперь якобы получается, что роли переменились… В последних интервью Синявский и его жена вспоминают, как я приглашал Синявского на одно подпольное антикоммунистическое собрание, а он не пошел. Он, правда, по этому поводу иронизирует: получается, мол, что Кожинов более радикален, чем я — на самом деле я-то оказался в лагере, а его не посадили… Но этому есть свои объяснения.

Дело в том, что, когда Синявского посадили, я считал, что нужно бороться не против чего-либо в России, а за Россию. Причем, думаю, что Синявский сейчас близок к этому же, судя по последним его высказываниям. То есть к тому, к чему я пришел в середине 60-х годов. Я имел возможность познакомиться с проблемой также благодаря теснейшей дружбе с Михаилом Михайловичем Бахтиным, которого я разыскал как ссыльного. Родной брат Бахтина Николай, на год его старше, вынужден был эмигрировать, потому что был офицером Белой армии. На Западе он, можно сказать, сделал блистательную карьеру: стал создателем филологического образования в молодом тогда Бирмингемском университете. Николай Бахтин настолько много сделал для этого университета, что уже после его кончины о нем там вышла книга. И вот в 1963 году я привез Михаилу Михайловичу эту книгу, считая, что доставлю ему огромную радость: книга о брате, с которым он с 1918 года не имел никаких связей. Бахтин же, ознакомившись с ней, сказал: «Подтверждается мое убеждение, что для русского человека эмиграция имеет только два итога: либо ассимиляция, либо деградация». И даже возвратил мне эту книгу, сказав, что не желает иметь ее у себя. Он считал, что брат деградировал, хотя это был и очень жестокий приговор. На меня это произвело весьма сильное впечатление.

Одно дело — эмиграция из одной страны Запада в другую. Что же касается эмиграции из России — Россия, по моему убеждению, это не просто другая страна, а как бы иной континент. Эмиграция из нее — это, в сущности, переселение на другую планету. Причем люди это понимают не сразу. Но в какой-то момент все-таки понимают. Хотя многие из тех, кто эмигрировал и кого я лично знаю, конечно, даже самим себе не признаются, что обрекли себя на какое-то мнимое существование. Два с половиной года назад в «Литературной газете» появилась огромная исповедь (или проповедь) Василия Аксенова. Прожив десять лет в Соединенных Штатах, он пришел к непонятному для него ранее выводу. Аксенов, может быть, не все договаривает до конца, но из его текста ясно видно, что никакого лучшего мира он в Америке не нашел. А нашел тоталитаризм — просто совершенно другой. Об этом же мне много рассказывал вернувшийся в Россию и счастливый оттого, что вернулся, писатель Юрий Мамлеев. Он говорил, что этот тоталитаризм незаметный, не связанный с каким-то прямым насилием, но в известном смысле более страшный в силу своей анонимности. Например, Аксенов в своем сочинении говорит, что в Америке господствуют самые плохие писатели. И это происходит не потому, что кто-то сверху приказывает ценить какого-нибудь американского Бабаевского, а как бы само собой. В конечном счете тамошний тоталитаризм уничтожает не внешнюю свободу, как в СССР, а внутреннюю — что по-своему страшнее.

У Герцена можно найти поразительные веши: например, он прямо пишет в «Былом и думах», что, оказавшись в Европе, как он утверждает, на самых вершинах цивилизованного тамошнего мира, он не встретил таких изумительных людей, среди которых он жил в России. В этом смысле меня поразил один японец. Во время войны он был безвинно обвинен в том, что он японский шпион, и просидел в наших тюрьмах 11 лет. Он мне сказал, что нигде не встречал таких изумительных людей, которых он встретил в тюрьме. Вернувшись в Японию, он стал русистом, хотя до этого никогда и не думал об этом. И полюбил он Россию навсегда, на всю жизнь. На меня сильное впечатление произвел этот рассказ. Его зовут профессор Утимура. Когда я был в Японии (читал лекции в местных университетах), он возил меня на берег Тихого океана.

Да, если продолжить об эмигрантах: утверждения, что, приехав туда, люди получают какие-то преимущества, — ложны. Во-первых, есть подтверждающие эту ложность сгустки народной мудрости: «Там хорошо, где нас нет» и так далее. И потом вообще — любое приобретение означает одновременно и потерю, таков закон жизни и природы.

Не думаю, что кто-либо из людей, уехавших из России, даже до так называемой перестройки, действительно обрел какую-то ценность, ради которой стоило бы это сделать. Поскольку я многих знал очень близко, могу сказать, что никогда не уезжал ни один человек, так или иначе преуспевавший здесь. Считается, например, что Ростропович уехал вдруг, когда был в абсолютном фаворе. Но на самом деле он просто был ближайшим другом министра внутренних дел Щелокова (что, между прочим, несколько нарушает представление о том, кто такой был Щелоков). И уехал именно тогда, когда лишился своего покровителя, который делал для него все, что угодно, и в материальном отношении, и в идейном (в частности, допустил, что у него на даче жил Солженицын. Об этом подробно рассказано в ряде статей и мемуаров). Или, допустим, Виктор Некрасов. Он уехал тогда, когда потерял то огромное признание, которое сопровождало его после повести «В окопах Сталинграда» (за нее он получил Сталинскую премию).

Многим из тех, о ком я говорю, казалось, что в России они заслуживают гораздо большего признания, чем имеют, и что на Западе они его получат. Это оказалось ошибкой. Кстати, многие из них готовились, устраивали здесь какие-то акции, чтобы получить паблисити и на Западе им воспользоваться. Но потом это как-то «рассасывалось».

Но возьмем второй момент: чисто материальное благополучие. Я думаю, что и здесь человек по-настоящему ничего не приобретает. Материальное благополучие — вещь крайне относительная. Самое главное — это сравнение с тем, как живут другие. Да, нет никакого сомнения в том, что уровень жизни в западных странах в целом гораздо выше нашего. Но зато человек, который уехал на Запад и живет там так, как у нас живут наиболее обеспеченные люди, вдруг замечает, что есть люди, которые живут неизмеримо лучше. И представьте его ощущение, когда он не может позволить себе, как это делают многие окружающие его люди, допустим, пойти в определенный ресторан, отдохнуть на определенном курорте или въехать в определенный отель: ему пришлось бы выложить за день свой месячный доход. Причем что еще интересно? Я говорил, что Россия — это совершенно особый мир. И вот вам один поразительный пример. Если в него вдуматься, он способен ошеломить. Есть известный историк философии Арсений Гулыга. Лет пятнадцать назад в Гамбурге перевели его книгу о Канте, и он был приглашен туда. Он, конечно, обрадовался, поехал и захватил в подарок издателю большую банку зернистой икры, и вот, когда Гулыга передал ему эту банку, этот 60-летний человек заулыбался как ребенок, начал Гулыгу благодарить и сказал: «Наконец-то я попробую эту знаменитую икру». Когда Гулыга с изумлением спросил: «Вы никогда ее не пробовали?», тот ответил: «Мои доходы мне этого не позволяют». Ну, икра там стоит значительно дороже, чем у нас, но главное не в этом. Это совершенно иной образ жизни. У нас нельзя представить, скажем так, интеллигентного человека, который никогда не ел икры. Хотя она тоже стоила дорого.

Другая совершенно поразительная вещь. Я рассказывал о японцах. Когда мой знакомый Утимура и другой профессор, Кавасаки, привезли меня к океану, я вдруг понял: они до этого никогда на берегу океана не бывали. Когда я изумился и спросил: «Как же так?» — они объяснили, что это не было связано с их деловыми интересами. Они объездили весь мир, но на берегу океана не были! И были, кстати, им поражены. Потому что океан действительно отличается от моря так же, как море — от озера. Это совершенно другая стихия.

Так вот, представьте себе русского человека, который живет в 100 километрах от моря и никогда не бывал на его берегу. Эти, казалось бы, мелочи, показывают колоссальное различие в том, что сейчас любят называть словом «менталитет».

Русский человек, оказавшись на Западе в местном универсаме, поначалу действительно может упасть в обморок от открывшегося перед 1 ним изобилия (я, правда, этим историям не очень верю). Это можно понять. Но когда человек действительно начинает жить на Западе, становится реальным эмигрантом, вдруг выясняет, что он обречен строением этого общества на то, что «выше головы» он не прыгнет.

Я глубоко убежден в том, что единственная эмиграция, которая в самом деле людям может очень много дать, — это еврейская эмиграция в Израиль. Это вполне естественно: уезжает человек, осознавший себя представителем определенной национальности, причем национальности, имеющей многотысячелетнюю историю и культуру. И когда я читаю и слышу о людях, которые в Израиле обрели убежденность, уверенность в своей национальной миссии, — да, здесь не может быть никаких споров. Что же касается других — в частности, между прочим, и евреев, которые уезжают не в Израиль, — здесь совсем другой разговор. Мне представляется, что нет ни одного человека из эмигрировавших за предыдущие 35 лет, который не хотел бы вернуться. Но это очень сложное дело. Уехать в другую страну и начать там жить — труднейшая задача. Это преобразование буквально всего организма, в широком, тотальном смысле слова. Но возвращение тоже связано с этим процессом. Я уже упоминал имя Мамлеева — я знаю, что для него это возвращение было таким же трудным, как и отъезд. Он, насколько мне известно, совершенно счастлив, что как-то здесь уже укоренился, получил квартиру — это какое-то воскрешение самого себя.

Могут, конечно, спросить: «Ладно, вы говорите о каких-то деятелях, имеющих отношение к идеологии, национальному сознанию и прочее, а с теми, кто думает только о своей личной судьбе и считает, что родина там, где хорошо?» Я глубоко убежден в том — и в данном случае исключения только подтверждают правило, — что для любого человека эмиграция не является улучшением жизни. Хотя он и может себя убеждать в том, что поступил правильно и обрел лучшую судьбу.

Скажем, после войны начала возвращаться «первая эмиграция». Эти люди знали, что здесь, возможно, их ждут лагеря (со многими так и случилось). Но они шли на это. Почему? Потому что жизнь там, несмотря на какие-то успехи, была для них призрачной. Я хорошо знал Льва Дмитриевича Любимова, который вернулся еще в 1947 году. Он учился вместе с моим отцом в гимназии, а вернувшись, пришел к отцу, и я с ним подружился. Через него подружился и с другим замечательным эмигрантом — Александром Львовичем Казем-Беком. Есть поразительное стихотворение у Набокова — о том, как он идет по краю русского оврага, а сейчас его в этом овраге и расстреляют, но он согласен. Причем дело, конечно, не в так называемых березках, а в чем-то другом. Россия — это другая планета. Георгий Федотов, хотя я к нему отношусь весьма критически, неплохо писал: «У всех есть родина, а у нас — Россия». Я написал в свое время биографию Тютчева и там привел слова его жены — она пишет брату в Германию: «Мы живем на другой планете». Человек, который переселился из Франции в Англию или из Германии в Америку, не так много меняет в своей жизни. А вот человек, выросший в России…

По-моему, уезжать из нее можно только ради детей. В частности, совершенно очевидно, что Солженицын (меня, правда, это удивляет) растил своих детей как американцев. Видно по всему, что они сначала изучили английский язык, а потом русский. Ведь человек, который в детстве начал говорить по-русски, не может говорить на этом языке с акцентом.

До 1988 года я был невыездным, ездил только в «народную демократию». А с 1988-го несколько раз выезжал, в том числе в такую далекую страну, как Япония. И я всегда очень остро ощущал, что я — в своего рода небытии… Любой человек, оказавшийся там, если он будет честен перед самим собой, согласится с тем, что я сказал. Можно все время наслаждаться повседневным существованием: «Ах, я не должен стоять в очереди за продуктами! Ах, нет этой грязи и разрухи, которая в России всегда была…» Нет на Западе огромной «миргородской лужи», все чистенько, прибрано. И тем не менее — поразительная вещь: люди, оказавшиеся там, вдруг проявляют какой-то бунт по отношению к тому порядку и благополучию, к благопристойности жизни, к которой они не привыкли. Пример с икрой, который я привел, показывает это гигантское различие. Причем для человека, родившегося на Западе, это положение дел естественно и не является каким-то ущемлением его прав, а для русского оно предстает как отсутствие свободы.

Но самое сложное вот в чем: когда начинают сопоставлять Россию и Запад, всегда страшно трудно удержаться от оценочности. А ключ к тому, чтобы что-то понять, в том, чтобы отказаться от всякой оценочности. Не говорить, что Россия лучше, а Запад хуже (сам я, кстати, никогда так не думал). Может быть, это звучит надменно, но мало есть таких западников, которые бы знали и любили Запад так, как я. Я, кстати, начал с того, что написал большую книгу о западной литературе. И никогда не скажу, что западные ценности в какой-то мере ниже или хуже тех, что есть в России.

Например, большинство моих соотечественников читают с изумлением, что отец и сын на Западе, придя в ресторан, платят каждый за себя. Между тем это, если хотите, по-своему чрезвычайно удобный принцип. Потому что у нас на этой неразделенности, когда все вроде бы щедры, начинаются жуткие конфликты между людьми. В России жизнь вообще более сложна, чем на Западе. Там за время развития европейской цивилизации выработались простые, «прозрачные», полипные формы существования. Здесь же все запутано.

Мне один немец жаловался: у нас в Германии есть простые и понятные правила — если ты проводил девушку до дома, ты можешь ее на прощание поцеловать. Ты пригласил ее в театр или на концерт. Раз она согласилась, после этого ты уже можешь ее обнять. И наконец после того, как она пошла с тобой в ресторан, ты можешь с ней переспать. В России же, говорит (а этот человек долго здесь жил), совершенно возмутительно: то даешь ей огромные деньги, а она тебя отвергает, то она сама ставит тебе поллитра. В этом анекдотическом и несерьезном примере проявляется гигантское различие. Я принадлежу к тем людям (таких, к сожалению, не так много), которые способны его совершенно спокойно оценить. Я на этом так настаиваю, потому что без этого нельзя понять проблему эмиграции.

Для меня Россия и Запад — вещи равноправные и равноценные. А многие люди, которые считаются ярыми «западниками», на самом деле очень плохо, очень поверхностно знают западную культуру. Замечательный мыслитель Николай Страхов когда-то написал, что наши западники — это люди, которые знают только последнее революционное учение на Западе и, в сущности, отрицают двухтысячелетнюю западную христианскую культуру. А как раз славянофилы в высшей степени ее ценят. Есть такой замечательный критик и публицист Михаил Лобанов, «русофил». Естественно, все считают, что он ненавистник Запада. А он на свои деньги объездил всю Европу, не был только в Англии. И проникновенно об этом написал. Например, о том, как стоит около микеланджеловской «Пиеты» в Милане и размышляет, что можно здесь простоять всю жизнь — этого, как он считает, совершенно достаточно. И вместе с тем описывает ехавшего вместе с ним писателя западнического типа, который думает только о том, чтобы посидеть в каком-то модном баре.

Они верили, что строят Рай

— Мы много рассуждаем об исключительности России. Так ли уж мы непохожи на других, когда речь идет о межнациональных отношениях?

— В настоящее время в любой стране, где проживают люди более чем одной национальности, обязательно возникают серьезные национальные конфликты., Причем порой более серьезные, чем у нас. По этой причине мир ежегодно теряет тысячи людей. И не только в азиатских странах, но и в Европе тоже. Можно говорить и об Ольстере, и о проблемах басков в Испании, об острых столкновениях в Югославии.

Мы находимся в плену наших собственных проблем и пытаемся понять их исходя из тех особенных обстоятельств, которые характерны для нашей страны. Но, оказывается, эти же самые проблемы существуют и в демократических странах мира.

С исторической точки зрения национальные проблемы тоже толкуются нами ложно. Ведь существующая оценка национальных проблем в России до революции совершенно не соответствует действительности. Мы исходим из представления о России, которое было искусственно создано после семнадцатого года, то есть рассматривая ее как проклятую страну, тюрьму народов. Принято считать, что русский народ в Российской империи был привилегированным, а остальные подвергались угнетению и дискредитации.

Начнем с того, что Российская империя (а не «русская») никогда не была по-своему национальной. Она была христианской империей. Важно, что она считалась религиозной. Тот, кто относил себя к православию, равно как и к христианству, не имел никаких ограничений, связанных со своим национальным происхождением. Можно назвать сотню имен чрезвычайно высокопоставленных лиц Российской империи начиная с древних времен и заканчивая семнадцатым годом, которые являлись представителями самых разных национальностей. Так, в 1917 году в русской армии было двадцать генералов — евреев по происхождению.

— Каким же образом решались национальные проблемы в России до революции?

— Примерно так же, как сейчас это делают во всем мире. А лозунг о праве наций на самоопределение выдвинула известная террористическая организация «Народная воля». Она стремилась разрешить какие-то свои вопросы и включить в террористическую деятельность как можно больше народов.

— В какой степени следует использовать международный опыт в разрешении национальных конфликтов в нашей стране?

— Надо прямо сказать, многое в этом плане мы делаем в полном противоречии с международной практикой. Приведу такой пример. В XIX веке США «отхватили» у Мексики более половины ее территории. Эти земли, причем самые плодородные, составляют почти четверть Америки (это, например, такие штаты, как Техас, Калифорния). Мексиканцам осталась пустыня. Потом уже выяснилось, что там водится нефть. Но тогда это никого не интересовало. И ведь сейчас никто в Америке не ставит вопрос о создании какой-то национальной территории на этих землях, хотя там живут мексиканцы.

Никто никогда не ставил вопрос и о буквальном отделении Страны басков от Испании. Речь идет только об определенной национально-культурной автономии. И те люди, которые сегодня усиленно заостряют внимание на национальном обособлении, должны, по крайней мере, признаться, что это всецело противоречит международной «р, к т и к, А уж решение о государственном отделении, которое зачастую предлагается сейчас, явление как раз уникальное. Надо видеть ситуацию в мировом контексте и понимать, какое за этим стоит мировоззрение.

Печально, что до начала перестройки и демократических преобразований у нас было чрезвычайно много лжи, обмана в национальном вопросе. Хотя бы депортация народов. Именно депортация, а не репрессии. Никто не собирается это оправдывать. Но тем не менее сегодняшняя постановка вопроса связана с определенной ложью и незнанием мирового значения проблемы.

— Moжет быть, вы приведете конкретный пример.

— Сам факт постановки вопроса о том, что любая национальность должна иметь свою собственную территорию и государственность независимо оттого, сколько на ней проживает представителей коренной национальности. а если их всего десять процентов? Не хочу приводить конкретные примеры, но такой подход неразумен. Или давайте, по крайней мере, признаемся, что мы — предельные экстремисты в данном вопросе. И самое печальное: для сегодняшнего дня характерно абсолютно ложное представление о роли и смысле жизни русского народа. Совершенно неверно дореволюционную Россию трактовать как империю, где русские подавляли все остальные народы. Достаточно сказать, что только православные были военнообязанными, остальные шли в армию только как добровольцы. Считалось безнравственным заставлять жертвовать жизнью во имя христианской империи нехристианина. Дореволюционное дворянство на 55 процентов состояло из неправославных дворян. А знаменитая дань — ясак — распространялась в Сибири только на православных. Крепостничества не было нигде, кроме православной части России.

И тем более неверно говорить о какой-то «верховной» роли русских после семнадцатого года. Можно достаточно убедительно показать, никто не испытал такого чудовищного насилия существующей системы, как русский народ. Хотя бы уже потому, что он всегда являл собой стержень этой страны. И дело не в каких-то злых силах, которые поставили перед собой цель принести народам такие ужасные бедствия, а в самом факте свершения революции. Любая революция, если мы обратимся к истории, несет в себе катастрофические силы разрушения.

Тут есть один неприятный момент: все понимают, что фальсифицировалась история нашей революции, и мало кто знает, что историю революций, происходящих в других странах, постигла та же участь. Известно, скажем, что Французская буржуазная революция, которая произошла почти двести лет назад, имела свой «тридцать седьмой год», когда революционеры сами уничтожили друг друга. Но мало кто знает, что в стране погибли около четырех из 25 миллионов человек. Причем более девяносто процентов из них не были ни аристократами, ни священниками. Это привело к совершенно неслыханным последствиям. Если в течение XIX века население остальных европейских стран, например Великобритании, Германии, Италии, выросло в два с половиной раза, то население Франции увеличилось только на сорок процентов. Был нанесен сильнейший демографический удар. Страна, которая была накануне революции самой мощной и многолюдной державой в Европе, навсегда потеряла это место.

Германия пережила свою революцию в XVI веке. Она называлась Реформацией. В это время погибло четыре пятых населения страны. И то, что произошло у нас с 17-го по 53-й год, — также неслыханный катаклизм. Один из его результатов — подавление отдельных народов. Причем насильственные тенденции по мере развития усиливаются и приобретают подчас абсурдный характер.

А жизнь человека и народа вообще трагична. Любой народ в конце концов перестает существовать, и это каким-то образом живет в его сознании. И, если хотите, революция — это как раз тот момент, когда трагедийность человеческой жизни обнажается со всей ясностью. Как писал знаменитый философ Алексей Федорович Лосев, Шекспир потому величайший художник, что с удивительной объективностью, истинностью отразил свою эпоху. Каждая его трагедия заканчивается горой трупов, это и есть настоящий образ эпохи Возрождения. А мы сейчас воспринимаем Возрождение как высший расцвет человеческой истории. То, что совершилось в России в начале XX века, является самым значительным из всего происшедшего в двадцатом столетии. И если человечество проживет еще несколько веков, на эту эпоху будут смотреть, как на эпоху Возрождения. Люди верили, что строят на земле рай. Они были готовы на все. Жертвовали любой жизнью и в том числе — своей собственной.

Но совершенно нелепо считать, что это сделал только русский народ, который всем заправлял. В воспоминаниях Константина Симонова «Глазами человека моего поколения» рассказывается о карикатуре, которую передавали из рук в руки в двадцатые годы. На ней были изображены две группы людей, сидящих на берегу реки. С одной стороны Сталин-Джугашвили, Орджоникидзе, Микоян, Енукидзе, с другой — Троцкий-Бронштейн, Зиновьев-Апфельбаум, Каменев-Розенфельд. А под этим рисунком написано: «И заспорили славяне, кому править на Руси». Если мы перенесемся на десять лет дальше и посмотрим, кто бы собрался спорить в конце тридцатых годов, то опять был бы тот же Сталин, затем Каганович, Микоян, Берия. Поскольку речь идет о высшем эшелоне власти, то здесь не может быть случайностей. Что же это за странная русская империя, во главе которой накануне войны русским по происхождению являлся один Молотов?! Характерно, что XX съезд партии и начало реабилитации депортированных народов совпали с моментом, когда к власти в силу каких-то причин пришли люди русского происхождения. Пусть медленно, пусть с отступлением, но начинается освобождение.

При всей многосторонности национального вопроса есть одна, по-моему, наиболее существенная тенденция. Дело в том, что за последнее время цивилизованность мира развивается поистине стремительно. Мир становится единым целым, и в жизнь каждого народа, находящегося даже где-то далеко от основных центров мировой культуры, проникает то, что называется цивилизацией. Это приводит к подъему не просто национального сознания, а самосознания. Но, с другой стороны, тот же самый процесс развития цивилизации приводит к тому, что у людей возникает ясное видение совершенно непреложного факта: цивилизация — все нивелирующий каток, который стирает национальную самобытность и неизбежно начинает подводить к единому знаменателю все народы. В итоге дома, одежда, поведение в быту становятся однообразными. Люди начинают пить одни и те же напитки, одним и тем же питаться. Это касается и серьезных вещей. Появляются единые философские основы. И в людях зарождается опасение, что нация растворится, будет стерта с лица земли, потеряет свою самобытность. И чем меньше нация, тем острее чувствуется этот конфликт. Потому что боязнь гибели переживается реальнее.

Каждый человек обладает чрезвычайно мощным чувством самосохранения. Когда возникает угроза его жизни, он способен совершить что-то невероятное.

Это в еще большей степени относится к нации. И когда подобные мысли овладевают умами людей, происходят такие события, как в Закавказье или Средней Азии. Надо совершенно ясно отдавать себе отчет в том, что демократизация высвобождает не только добрые силы, но и злые.

Я убежден, наши межнациональные конфликты в гораздо большей степени объясняются всемирной ситуацией, чем конкретными внутренними причинами. Характерно, что до сих пор наиболее сильные столкновения на национальной основе происходили не у тех народов, которые в большей степени пострадали в сталинские времена, а как раз у тех, которые, если хотите, были более благополучны. И те, кто неустанно кричит, что именно сталинизм привел к таким последствиям, крайне упрощает дело.

— И все же, есть ли какое-то приемлемое объяснение национальным катаклизмам?

— Часто наши попытки обсуждать эти проблемы делаются на поверхностном уровне. Люди, которые горячо выступают по национальным проблемам, считают себя антикоммунистами и во всем обвиняют коммунистов. А между тем они сами пытаются объяснить источники подобного рода конфликтов, основываясь на примитивированном марксизме. И все сводится к социально-политическим обстоятельствам. Сложнейший аспект, мир национального бытия, имеющий такой органический характер, вбирающий тысячелетия предшествующей жизни народа, крайне упрощается и схематизируется. Наши эксперты пытаются объяснить все тем, что произошло после семнадцатого года. Правда, они все переворачивают. То, что раньше оценивалось как положительное, они рассматривают как отрицательное. Но уровень понимания и размышления остается таким же крайне примитивным. Даже зарубежные эксперты судят о наших межнациональных конфликтах с гораздо большей основательностью. Американские исследователи видят в армяно-азербайджанском конфликте продолжение вековых противоречий, которые уходят корнями во времена Византийской или даже Римской империи.

Если говорить о национальном зле вообще, то в мире его так много, что мы составляем вовсе не такую уж громадную долю. У нас принято рассуждать о росте преступности. А на самом деле преступлений с применением насилия здесь на сто тысяч населения приходится в пятнадцать раз меньше, чем в Соединенных Штатах. Моя знакомая, которая эмигрировала в Америку, за десять лет проживания там четырежды подвергалась вооруженному нападению. Здесь я не знаю ни одной женщины, которая пережила бы что-то подобное. А нас пытаются убедить, что такие безобразия творятся только у нас. Это ставит в тупиковую ситуацию, оглупляет людей. Получается, что живем в какой-то проклятой богом стране. И возникает только одно желание — уехать. Правда, когда уезжают, начинают жить там, понимают, что дело обстоит совсем по-иному. Я часто общаюсь с эмигрантами, которые уехали в последние годы. Недавно у меня были в гостях писатели Юрий Мамлеев и Юрий Милославский, которые убежденно говорят, что жизнь здесь во многих отношениях гораздо более спокойная и свободная, чем там.

— Возможно, потому, что русские за границей продолжают чувствовать себя русскими. Не следует ли активнее воспринимать иной уклад?

— Жизнь наша настолько своеобразна, что человек, который уезжает отсюда в зрелом возрасте, уже не может по-настоящему приспособиться. Иногда люди гордые, с чувством собственного достоинства начинают уверять, что не испытывают никаких чувств. Кстати, ярчайший пример — Набоков, который постоянно говорил, будто ему плевать на Россию. И только когда после смерти были опубликованы многие его стихи, оказалось, что он жил только Россией. Даже есть такое поразительное стихотворение, в котором Набоков изображает, как его расстреливают на рассвете в России. Заканчивается оно так: только бы оказаться на берегу реки с дымящимся туманом, и пусть меня расстреляют.

Россия как цивилизация и культура

Предисловие

С 1992-го по 1999 год на страницах «Нашего современника» публиковались главы моего сочинения об отечественной истории. В значительно дополненном и уточненном виде это сочинение в последнее время было издано в трех томах. Новое же сочинение, которое теперь начинает публиковаться в журнале, имеет принципиально иной характер. Это очерк не истории, а, пользуясь недавно снова вошедшим в обиход термином (он долго считался «идеалистическим»), историософии России. Речь пойдет о своеобразии нашей страны, о специфических и во многом поистине уникальных закономерностях и тенденциях ее бытия и самосознания.

Новое сочинение, что вполне естественно, опирается на предшествующее, неоднократно отсылает читателей к нему или напоминает об освещенных в нем исторических событиях и явлениях. Но цель его заключается в познании не истории, а ее смысла и движущих сил. Конечно, при этом нельзя обойтись и без анализа тех или иных исторических фактов, но они предстанут здесь вне временной последовательности: на какой-либо странице моего сочинения может пойти речь и о том, что свершилось в 1018 году, и о том, что произошло в 1991-м…

И, наконец, самое важное: хотя это сочинение так или иначе имеет в виду весь исторический путь Руси-России, суть его все же в осознании ее современного состояния и, в какой-то мере, ее будущего. Как я убежден, действительно понять современность возможно только при опоре на понимание всей предшествующей отечественной истории.

Согласно подзаголовку этого сочинения, русское государство существует, говоря условно, 1200 лет (вернее будет сказать, что оно возникло на рубеже VIII–X столетий), между тем как многие исходя из известной летописной даты относят возникновение государства Русь к 862 году (в соответствии с этим в 1862 году торжественно праздновалось 1000-летие России).

Но 862 год — это дата утверждения династии Рюриковичей (правившей до 1598 года), а не возникновения государства Русь.

Согласно германской хронике, император франков Людовик I, сын и преемник Карла Великого, 18 мая 839 года принял в своей резиденции Ингельгейм-на-Рейне послов царя (хакана) народа рос, прибывших для заключения договора о дружбе между двумя государствами. Столь далекое посольство дает все основания полагать, что русское государство к тому времени уже обрело определенную зрелость.

Имеются и другие сведения, побуждающие прийти к выводу, что наша государственность сложилась не позднее 800 года и, следовательно, в 2000 году ему (условно) исполняется 1200 лет.



Поделиться книгой:

На главную
Назад