Мудрость прощения. Доверительные беседы

Я стоял близко к Сенге Рабтену, главному телохранителю Далай-ламы. Он небольшого роста, подстрижен ежиком. Мастер каратэ. Поразмыслив, он на цыпочках подошел к вентилятору и попытался отрегулировать его. Немного повозившись, он сумел направить поток воздуха в направлении Далай-ламы. Снаружи доносилось гудение огромной толпы, сдерживаемой вооруженными полицейскими.

Один из шри-ланкийских монахов вручил Далай-ламе зажженный трут. На медных подставках на выступе перед статуей стояли две пурпурные свечи. Далай-лама аккуратно зажег их. Потом посмотрел вверх на статую Будды и поднял правую руку в почтительном жесте.

Прищурившись, я посмотрел на древнюю каменную статую, созданную 1700 лет назад.

Когда в XIX веке британские археологи раскопали ее, голова статуи была отделена от тела. Перед тем как установить статую во внутреннем святилище храма, голову водрузили на место. Я знаю, что, впервые увидев это древнее изображение великого Будды, Далай-лама огорчился из-за того, что след от соединения был слишком заметным. Он сделал большое пожертвование и попросил, чтобы статую окрасили в золотой цвет. Индийское управление по надзору за археологическими памятниками сперва возражало, но в конце концов уважение к чувствам верующих взяло верх. Синяя стена позади статуи была освещена мягким светом, и создавалось впечатление, будто в огромное окно вливается сияние идеально синего неба. Я безуспешно пытался отыскать тот самый соединительный шов вокруг шеи.

Далай-лама вышел из часовни. Повернул направо, чтобы совершить обход центральной башни храма. Его следующей целью было древнее дерево бодхи, потомок того самого, под которым Будда достиг просветления две с половиной тысячи лет назад. Во внутреннем дворике в ожидании Далай-ламы сидели, скрестив ноги, тибетские монахи, чтобы вместе совершить ежемесячный ритуал соджонг — исповедь.

Когда монахи начали петь, Далай-лама склонился в поклоне. Опустился на колени и сел на пятки. Наклонил верхнюю часть тела вперед и вниз и коснулся головой земли, приняв позу полнейшего смирения. Удивительная гибкость тела, приобретенная благодаря постоянному сидению в позе лотоса, позволяет Далай-ламе принимать любые положения. Желтое лоскутное одеяние, облегающее спину, делало его похожим на большую золотую черепаху среди целого моря черепах.

Впервые удостоившись привилегии созерцать самый сокровенный из ритуалов, я был охвачен благоговением. Не говоря уже о том, что проводился он в тени священного дерева бодхи в присутствии самого Далай-ламы. Здесь же находились монахи всех четырех школ тибетского буддизма. Обнадеживающий факт. Один из монахов осторожно приподнял голову — бритая голова на золотом поле. Быстро глянул по сторонам и снова склонился в молитве.

Когда представилась возможность, я спросил Далай-ламу, о чем он думал во время ритуала.

— Я вспоминал Будду и всех великих учителей, таких, как Нагарджуна, которые посещали Бодхгайю.

— Вы тоже исповедовались? — спросил я.

— Конечно. Соджонг означает исповедь.

— Ив каких же грехах вы сознались?

— В том, что ел вечером печенье, — сказал Далай-лама. — Я ведь монах, а буддийский монах не должен есть ничего после дневной трапезы.

После окончания соджонга Далай-лама вошел в ограду, под священную сень дерева бодхи, окруженного мощными каменными заборами. Пять или шесть невообразимо тяжелых ветвей протянулись горизонтально, простираясь за пределы ограды. Их подпирали врытые в землю, окрашенные темно-зеленой краской металлические трубы, не давая ветвям разрушать бесценную ограду, украшенную замысловатой резьбой. На ветвях — шелковые шарфы-подношения и разноцветные ленты тибетских молитвенных флажков. Два женских зонтика в желтый и черный горошек каким-то образом застряли между ветвями и стволом — еще одно символическое подношение.

Отодвинув в сторону плотную завесу из молитвенных флажков, Далай-лама протиснулся в узкое пространство между каменным забором и мощным стволом дерева бодхи. Нижняя часть дерева полностью обвита шелком, бордовым и цвета шафрана. Вверху мерцают золотые листики, прикрепленные верующими. Медный навес защищает каменную плиту, называемую Алмазным троном, — место, где медитировал Будда. Вокруг навеса натянуты мерцающие лампочки. Выйдя с другой стороны, Далай-лама продолжил обход центральной башни храма, идя по часовой стрелке. Когда круговой обход был завершен, он медленно поднялся по длинной, покрытой красным ковром лестнице во дворик перед храмом.

Перед самыми воротами храма Далай-лама вдруг ринулся вправо, к большой толпе тибетцев, напиравших на охрану. Сопровождаемый телохранителем, Далай-лама обратился к молодому человеку, сидевшему на земле рядом со старой женщиной с широким монголоидным лицом, обрамленным двумя длинными косами. Молодой человек, лет двадцати или чуть постарше, держал в руке белую палку. Далай-лама догадался, что юноша слеп. Тибетский монах склонился к молодому человеку и взял его за руку. Спросил, откуда он и оказывалась ли ему какая-нибудь медицинская помощь.

Меня всегда поражает удивительная способность Далай-ламы замечать среди огромной толпы несчастных и калек. Позднее я узнал, что этот молодой человек, Лобсанг Тхинлей, пришел вместе с матерью из провинции Квинхгай в северо-восточном Тибете. Он потерял зрение в пятнадцать лет — упал и получил сотрясение мозга. Ему сделали операцию, зрение частично восстановилось, но через некоторое время снова вернулась слепота. За эти годы мать, чтобы вылечить сына, испробовала все возможное: помещала его в центральные больницы Чэнду и Пекина, где ему сделали еще одну операцию, его лечили иглоукалыванием и чжень-дзю. Ничто не помогло. Зрительные нервы сильно пострадали, и врачи объявили, что он снова ослепнет.

Услыхав, что в начале 2002 года Далай-лама впервые за пятнадцать лет дарует посвящение Кала-чакры в Бодхгайе, сын решил отправиться туда. Хотел очутиться рядом с Далай-ламой, послушать его учение. Родственники и друзья пытались отговорить юношу: поездка через Гималаи из северо-восточного Тибета в Непал и Индию трудна и опасна. Но он ничего не захотел слушать. Чтобы собрать сумму, достаточную для поездки, мать продала все драгоценности и скот, заняла деньги у родственников. Она все еще надеется, что в один прекрасный день ее сын излечится. Возможно, им посчастливится в Индии, в месте рождения Будды.

После короткого разговора с матерью и сыном Далай-лама собрался было уйти. Но молодой человек еще несколько мгновений продолжал удерживать руки главы Тибета. Далай-лама поговорил с одним из своих помощников. Он высказал желание, чтобы один из его личных врачей, руководитель больницы «Делек» в Дхарамсале, Цетен Дордже Садутшанг, осмотрел юношу, чтобы выяснить, что можно сделать. Потом Далай-лама покинул храм и вернулся в тибетский монастырь.

Глава 12

Как формованная глина

Два дня спустя после встречи Далай-ламы со слепым юношей в Бодхгайе я, как обычно, обедал в маленькой столовой на втором этаже монастыря. Здесь обедала вся свита Далай-ламы: от секретаря его личного секретариата до телохранителей. Чаще всего здесь подавали традиционные тибетские блюда: клецки и суп-лапшу с овощами.

Едва я приступил к супу, как ко мне подсел доктор Цетен Дордже Садутшанг. Мы познакомились два года назад в расположенном к северу от Дхарамсалы Спити, где когда-то существовало древнее тибетское королевство. Доктор Цетен, как известно, очень худой. В этом выпускнике Гарварда неистребим дух научного самонаблюдения, а потому говорит он веско и взвешенно. Вообще-то, по большей части он весьма замкнут, но время от времени становится на удивление общительным.

Я спросил его о слепом Лобсанге Тхинлее из Тибета.

— Мне передали просьбу Его Святейшества, — сказал доктор Цетен. — Но прежде, чем я смог обследовать его, мне сообщили новость. Молодой тибетец, монах из монастыря Дрэпунг на юге Индии, пожелал пожертвовать свои глаза этому мальчику.

Я оторвался от тарелки. Обвел глазами столовую, чтобы узнать, слышали ли эту новость остальные. Но никто не обратил внимания.

— Да, удивительно, — продолжал доктор. — Я никогда прежде не слыхал ничего подобного. Конечно, глаза пересаживают, но от мертвых. И никогда от живых доноров.

— Эти люди — родня? — спросил я после длинной паузы.

— Они встречались во время паломничества в Сарнатх, как раз перед тем, как отправиться вместе в Бодхгайю. Они знают друг друга всего несколько дней.

— А вы видели этого слепого юношу? — спросил я.

— Да, я ходил в лагерь, где расположились паломники из Тибета. Там, как раз за храмом, в палатках живет человек двести-триста. Все они перешли через Гималаи в Непал, а затем подкупили пограничников, чтобы их пропустили в Индию. Слепой живет в палатке вместе с восемью или десятью другими паломниками. Пока я был там, его мать все время плакала.

— Вы осмотрели его глаза?

— Нет. Это было невозможно. Темно, и у меня не было нужных инструментов.

— Вы сказали ему о предложении монаха?

— Он уже знал об этом. Я сказал, что ему сначала придется пройти полное обследование, чтобы выяснить, что именно произошло с его глазами. И обоим им придется пройти обследование, чтобы выяснить, насколько они совместимы, чтобы трансплантация стала возможной.

Я снова взялся за суп. Доктор Цетен смотрел в собственную чашку с лапшей. Он едва притронулся к еде.

— Слепой сказал мне, что самым серьезным образом обдумал вопрос о донорстве, — продолжал он. — Конечно, предложение очень его тронуло. Но он решил, что должен отказаться. Все эти годы он ужасно страдал и просто не вынесет мысли о том, что другому человеку придется пережить такую же трагедию.

Доктор Цетен рассказал мне, что на следующий день он ходил в лагерь, где расположились монахи из монастыря Дрэпунг. Он хотел встретиться с Церин-гом Дхондупом, тем человеком, который предложил себя в качестве донора, но не застал его.

— А вчера я отправился к Его Святейшеству и рассказал о предложении монаха, — сказал доктор Цетен.

— И что он сказал?

— Этот момент я никогда не забуду, — тихо сказал доктор Цетен. — Еще не закончив рассказывать о монахе, я ощутил мощнейший поток сопереживания, сочувствия, рождающегося в нем. Этот поток был почти осязаемым, физическим. Но он не сказал ни слова. У меня на глаза навернулись слезы. Прежде я никогда не ощущал ничего подобного. Меня буквально окатило мощной волной сочувствия, и это сочувствие наполнило и меня. Сострадание — тема, к которой Далай-лама возвращается постоянно. Пожалуй, на всех лекциях и учениях, где мне довелось присутствовать, он ни разу не упускал возможности подробно поговорить об этом. Мне также известно, что последние полстолетия он неизменно каждый день обращается к состраданию в утренней медитации.

Во время одного из интервью в Дхарамсале я попросил Далай-ламу изложить его понимание сострадания.

— Сострадание подобно заботе о ближнем; ощущение сопричастности к чужим проблемам и боли, — сказал Далай-лама. — Не только по отношению к родственникам и друзьям, но ко всем людям. И к животным тоже. Если мы действительно анализируем свои чувства, становится ясным одно. Когда мы думаем только о себе, забываем о других людях, наш разум занимает очень маленькое пространство. И в этом маленьком пространстве даже очень маленькая проблема кажется огромной. Но когда вы разовьете в себе сострадание, границы вашего разума автоматически расширятся. И теперь ваши собственные проблемы — даже большие проблемы — уже не будут казаться вам такими значительными. И что в результате? Возрастание уравновешенности, умственного спокойствия. Так что если вы думаете только о себе, только о собственном счастье, в результате счастья станет меньше. Зато больше беспокойства, больше страха.

И поэтому я называю эффектом сострадания вот что: если вы действительно хотите обрести истинное счастье, то какой бы метод вы ни избрали для этого, оно того стоит. Но лучший метод таков: когда вы думаете о других, в первую очередь вы сами получите максимум пользы.

Я спросил Далай-ламу, как он пришел к такому пониманию сострадания.

— Мне было тридцать два года, когда я развил в себе опыт глубокого сострадания, — рассказал он мне. — В 1967 году я получил учение Шантидевы «Путь бодхисаттвы» от одного из высших лам. С тех пор я постоянно читаю и думаю о сострадании. Мой разум приблизился к его пониманию, а мои чувства очень обострились. Часто, когда я размышляю над значением и пользой альтруистического мышления, у меня на глаза наворачиваются слезы.

Он обратился к Лхакдору по-тибетски. Лхакдор перевел:

— С течением времени, опираясь на собственное представление, Его Святейшество продолжал развивать в себе сострадание. Размышления над состраданием иногда наполняют его радостью и благодарностью. И появляется острое чувство сопричастности и ощущение печали.

— Случались ли другие переломные моменты после 1967 года? — спросил я Далай-ламу.

— Постоянно, — ответил он по-английски, прежде чем снова обратиться к Лхакдору по-тибетски.

— В конце восьмидесятых чувство сострадания Его Святейшества стало много сильнее, — перевел Лхакдор.

Я заметил, что Далай-лама избегает говорить непосредственно со мной о своих духовных достижениях. Вероятно, ему казалось, что я сочту это хвастовством. Было очевидно, что ему гораздо комфортнее говорить через Лхакдора.

— И с того времени чувство сострадания дается вам легче? — спросил я.

— Да, — сказал Далай-лама, добавив что-то по-тибетски.

Лхакдор перевел:

— Первое: после получения реального опыта сострадания часто случалось...

—  «Убежденность»  более  подходящее  слово,  —  перебил  Далай-лама  по-английски.  —  Я не могу сказать «реальный опыт». «Глубокая убежденность».

— Признаки этой глубокой убежденности в том, — продолжил Лхакдор, — что медитация или размышление над состраданием всегда вызывает сильный прилив эмоций, вызывает слезы во время некоторых публичных выступлений или частных занятий. Такие же сильные эмоции появляются, когда Его Святейшество размышляет над толкованиями глубинных представлений о пустоте.

— Я думаю, глубокая убежденность и сильные эмоции в действительности наделяют нас большой внутренней силой, — объяснил Далай-лама. — Поэтому, когда я сталкиваюсь с проблемами или критикой, например с безосновательной критикой со стороны китайцев, конечно, иногда возникает легкое раздражение...

— Но затем приходит чувство сострадания, — перевел Лхакдор. — Его Святейшество начинает сожалеть, что китайцы не хотят установить с ним доброжелательных отношений. Но это его чувство, хотя в нем и присутствует негативная составляющая, может принести позитивные плоды. Другой момент: Его Святейшество хочет подчеркнуть, что развитие его чувства сострадания — результат долгой практики.

— Тяжелый труд? — предположил я.

— Не слишком тяжелый труд, — сказал Далай-лама. — Каждое утро несколько минут я размышляю над состраданием. Потом несколько медитаций, несколько аналитических медитаций. Конечно, каждое утро я даю обет альтруизма. Размышляя над состраданием, я повторяю несколько строк до тех пор, пока не появляются сильные эмоции особого свойства. Да, понимание «пустоты» сильно помогает в смысле развития сострадания. Без сомнения, пустота усиливает сострадание, — сказал Далай-лама, несколькими взмахами указательного пальца правой руки подчеркнув свои слова. Лхакдор добавил:

— Пустота позволяет нам достичь понимания окончательной реальности. Она помогает ценить мудрость взаимозависимости — фундаментального закона природы. Мы начинаем больше ценить то, что все мы связаны в самой своей основе. Именно в силу этой взаимосвязанности мы способны сочувствовать страданию других. Сочувствие облегчает сострадание. Благодаря ему мы развиваем в себе подлинное понимание страданий других и желание помочь им избавиться от боли. Так пустота усиливает положительные эмоции, например сострадание.

Пустота и сострадание. Мудрость и метод. Вот они — столпы-близнецы практики Далай-ламы. Все необходимое для духовной практики. Чтобы проиллюстрировать важность и кардинальность двух этих понятий, Далай-лама часто использует такую метафору: птица нуждается в двух крыльях для полета, а человек — в мудрости и сострадании. Мудрец без сострадания — прозябающий в горах аскет, а сострадательный человек без мудрости — всего лишь симпатичный дурак. Нужны и мудрость, и сострадание; они усиливают друг друга. Однажды осознав, что все мы взаимосвязаны, сложно не ощутить хоть какого-то сочувствия, сострадания к проблемам ближнего. А если нас однажды охватит чувство сострадания, нам откроются проблески вневременных истин о взаимозависимости и пустоте.

Далай-лама задумался. Через некоторое время он повернулся ко мне и посмотрел мне в глаза.

— Я думаю об одном, в чем совершенно уверен, — сказал он. — Я могу сказать вам, совместная практика пустоты и сострадания... — и он снова перешел на тибетский. Лхакдор перевел:

— Его Святейшество может с уверенностью сказать: если вы медитируете над пустотой и состраданием, тогда Его Святейшество уверен: пока вы прикладываете усилия, день за днем вы будете получать пользу. Ваши представления в целом будут меняться.

—  Я  думаю,  эти  две  практики  очень  разумны...  —  Далай-лама  замолчал,  не  слишком уверенный в том, что «разумны» — правильное слово. Он уставился в пространство, сложив ладони перед лицом. — Пожалуй, «эффективны». Думаю, понимание пустоты делает все более податливым, а сострадание придает этому новую форму.

В конце этого предложения он хлопком сложил ладони, словно в тарелки ударил.

— Как формованная глина, — вставил Лхакдор.

— То, что я говорю о сострадании, — нечто живое, связанное с моим собственным опытом, — продолжал Далай-лама. — Я рассказываю о своем опыте другим людям, делюсь некоторыми своими переживаниями, и тогда они понимают: тут есть что-то настоящее, живое. С другой стороны, у многих создается впечатление, будто это нечто вроде буддийских «небес» — просто идея, просто концепция, ничего живого...

— Просто красивая сказочка, — перевел Лхакдор.

Далай-лама раскачивался на кресле, сотрясаясь от смеха.

Глава 13

Создание космического йога

В прежних интервью Далай-лама подробно объяснил мне концепции взаимозависимости и пустоты. Это две стороны одной медали, два разных способа прийти к пониманию одной идеи. Вот что он сказал мне: существование всего — например, кофейных чашек или чувства ревности — полностью зависит от сложного переплетения взаимоотношений. Поэтому, если провести достаточно глубокий анализ, не найдется логической возможности независимого существования чего-либо. Таким образом, в терминологии Далай-ламы, можно сказать, что нет ничего, что существовало бы само по себе. Ничто не обладает индивидуальным, неотъемлемым существованием. Другими словами, все сущее суть пустота. Далай-лама считает, что для того, чтобы полностью осознать эти ключевые концепции, чтобы выйти за пределы просто интеллектуального понимания, необходима и обязательна неустанная духовная практика, включающая продолжительные медитации.

Беседуя с Далай-ламой в тибетском монастыре в Бодхгайе, я спросил его, как он впервые познакомился с концепцией пустоты и как она постепенно заняла столь важное место в его жизни.

— Пустота — далеко не простая для понимания концепция, — ответил мне Далай-лама. — Но как только я достиг определенного понимания, осмыслил некие недвусмысленные и очевидные представления, я понял, что она применима почти ко всем событиям и ситуациям.

Он повернулся к Лхакдору и поговорил с ним по-тибетски.

— С возрастом количество знаний увеличивалось, и влияние пустоты на жизнь Его Святейшества становилось более значительным, — перевел Лхакдор.

— Хотя, пожалуй, уже лет в двадцать я обнаружил подлинный интерес к пустоте, — продолжил Далай-лама, покачиваясь на кресле. — Помню один случай. В 1954 году я посетил Пекин. Пока я был там, в Китае, у меня выдалось несколько не слишком загруженных дней. И я вызвался изучать пустоту с Лингом Ринпоче, моим старшим наставником. Это доказывает, что уже тогда этот вопрос очень меня интересовал.

Далай-лама замолчал, ритмичное покачивание прекратилось. Он замер, выпрямившись, и какое-то время смотрел в пространство, потом потер щеку, провел рукой по груди и обратился  по-тибетски  к  Лхакдору.  Лхакдор  наклонился  вперед  и,  неотрывно  глядя  на Далай-ламу, перевел его слова:

— Это произошло, когда Его Святейшеству было уже под тридцать, в 1963 году. Однажды он читал буддийский текст. И когда дошел до слов: «Я» — всего лишь приложение к субъекту, являющемуся совокупностью физических (умственных и физических) свойств», у него появилось особое ощущение, странное ощущение. — Лхакдор перешел на хриплый шепот; мне пришлось прислушиваться, чтобы разобрать, что он говорит.

— И как долго это ощущение сохранялось? — спросил я.

— Думаю, это ощущение сохранялось несколько недель, — ответил Далай-лама. Он снова что-то по-тибетски сказал Лхакдору. Лоб его разгладился, он опустил взгляд на пол и как-то озадаченно широким плавным движением руки обвел лежащий на полу ковер.

— Тогда, — переводил Лхакдор, — что бы Его Святейшество ни увидел — людей, предметы... ковер, например... он видел их как ковер или как людей, но одновременно осознавал, что они не имеют никакой сущности. У него было отчетливое ощущение, что не существует никакого «Я». Не в том смысле, что «Я» вообще не существует, а отчетливое ощущение, что нет «Я» в том виде, в котором его обычно понимают.

— Отсутствие прочной, отдельной от всего остального реальности, — подчеркнул Далай-лама. Он поднес руки к груди и сжал кулаки.

— Это было какое-то видение? — неуверенно уточнил я, сомневаясь, разумно ли направлять разговор в эту сторону. Я уже понял, что беседа сделала неожиданный поворот. Сейчас Далай-лама говорил со мной о чем-то очень личном, о чем, вероятно, слышало всего несколько человек.

— Нет, — ответил он.

— Но вы ощущали отсутствие «Я»?

— Да.

Далай-лама снова обратился к Лхакдору.

— Иногда это было физическое ощущение, будто молния пронзила его сердце, — перевел Лхакдор. — Он ощущал нечто, напоминающее электрошок.

У меня появилось неприятное ощущение, словно я подслушиваю. Для буддиста духовные достижения — очень личные, интимные переживания; прежде мне никогда не доводилось слышать, чтобы буддист всерьез говорил о чем-нибудь подобном. Но я должен был убедиться, что понял правильно.

— Словно электрошок? — переспросил я Далай-ламу.

— Да, — ответил он и пристально посмотрел на меня, сжав ладонями колени.

Внезапно раздался мягкий щелчок — в первый момент мне показалось, что этот звук донесся издалека. Я не сразу понял, что это остановился мой диктофон — закончилась кассета. Но я продолжал неотрывно смотреть на Далай-ламу, не чувствуя в себе силы лезть сейчас в рюкзачок за чистой кассетой. Я решил, что скопирую запись у Лхакдора.

— Все те недели вы видели объекты без сущности, без субстанции? — спросил я.

Далай-лама сидел очень прямо с совершенно бесстрастным лицом. Мне показалось, что в тот момент он очень похож на Будду. Меня охватил благоговейный трепет.

— Да. Как только я думал о не-сущностном, о не-«Я», — уточнил он, — в тот же момент... как картинка. Думаю, это похоже на просмотр телевизора или кино. Особенно кино. С одной стороны, смотришь кино — и появляется ощущение чего-то реально происходящего. Но в то же время, пока глаза смотрят, разум знает, что это только картинка — фильм, а не реальность. Тут то же самое: с одной стороны, забываешь, что это представление, игра; а с другой, видишь, но продолжаешь чувствовать, что это представление.

Далай-лама рассказал мне, что странный опыт 1963 года несколько изменил его способ видения и то, что он видел своими глазами. Он видел, что вещи имеют два аспекта. Один — плотный, реальный, осязаемый; таким предстает перед нами все, с чем мы сталкиваемся ежедневно, — холодильник, гнев, сосед. Другой: подчеркнуто нереальный характер вещей, вещей, похожих на кино, поскольку их сущность — всего лишь мерцание теней на экране. А существование их, постоянно изменяющееся и непостоянное, зависит от сложного переплетения взаимоотношений. Все сущее — холодильник, гнев, сосед — может предстать взору в этих двух видах.

Далай-лама сказал, что влияние события 1963 года сохранилось до сих пор. По мере того как он продолжает ежедневно выполнять практики и медитации, его духовные озарения происходят все чаще. И чаще всего мысли о «сущности» или о «Я» сопровождаются у него ощущением пустоты или «не-Я».