Движущийся палец

Нэш сразу же понял меня. Слово «леди» и для него еще что-то значило.

— Не то чтобы непременно леди, — сказал он, — но определенно и не обычная деревенская баба. Те по большей части почти неграмотные, не знают орфографии и, наверняка, не умеют внятно выражать свои мысли.

Я молчал, для меня все это было шоком. Городок так невелик. Подсознательно я представил себе писавшую эти письма похожей на миссис Клит, местную «колдунью» — озлобленной, ехидной, немного трусливой женщиной.

Симмингтон высказал вслух то, что я только думал.

— Этим круг подозреваемых лиц, — резко проговорил он, — суживается до какого-нибудь десятка человек во всем городке. В это я не могу поверить! — Принужденным тоном, со взглядом, устремленным прямо перед собой, словно ему был неприятен звук собственных слов, он продолжал: — Вы слышали, — что я говорил во время следствия. Если вы думаете, что это говорилось только для того, чтобы сохранить чистой память о моей покойной жене, то ошибаетесь. Я хочу еще раз повторить, что в письме, полученном ею, — я в этом твердо убежден — не было ни единого слова правды. Я знаю, что это была ложь. Моя супруга была крайне чувствительной… и… гм… да, в определенных отношениях очень стыдливой женщиной. Такое письмо было для нее страшным ударом, а нервы у нее были далеко не в порядке.

Грейвс ответил без колебаний:

— Вы, разумеется, правы, сэр. Ни в одном из этих писем не чувствуется, что человек действительно знает, о чем он пишет. Одни брошенные вслепую обвинения. Там нет попыток шантажа и, судя по всему, дело не в религиозной мании — такое тоже случается. Ничего, кроме секса и слепой ненависти! А это может оказаться неплохим дополнительным ориентиром при поисках преступника!

Симмингтон встал. Он был сухим, отнюдь не сентиментальным человеком, но сейчас губы у него дрожали:

— Надеюсь, что вы быстро найдете чудовище, которое пишет эти письма. Оно ведь убило мою жену так же верно, как если бы ударило ее ножом, — он помолчал. — Хотел бы я знать, что сейчас чувствует этот человек?

Симмингтон вышел, не дожидаясь ответа на свой вопрос.

— Что действительно может чувствовать эта особа, доктор? — спросил я. Мне казалось, что именно он мог бы знать ответ.

— Трудно сказать. Может быть, угрызения совести, а может, радость от своей власти над людьми. Вполне возможно, что смерть миссис Симмингтон только усилила ее манию.

— Будем надеяться, что нет, — сказал я, чувствуя холодок, пробежавший у меня по спине, — потому что иначе…

Я замялся, и Нэш докончил фразу вместо меня:

— Попытается снова? Для нас это был бы наилучший вариант, мистер Бертон. Знаете, повадился кувшин по воду ходить…

— Но ведь было бы сумасшествием продолжать писать эти письма, — воскликнул я.

— Будет продолжать, — заверил нас Грейвс. — Все они так. Понимаете, это как наркотик, — невозможно остановиться.

Я с ужасом покачал головой и спросил, нужен ли я еще им. Мне хотелось на свежий воздух — здесь, в комнате, атмосфера была прямо-таки пропитана злом.

— Вы нам уже не нужны, мистер Бертон, — сказал Нэш. — Держите только глаза открытыми пошире и помогайте нам, чем можете: в первую очередь вбивайте в голову всем знакомым, чтобы они отдавали нам каждую анонимку.

Я кивнул.

— По-моему, эту гнусность получили еще многие в городе, — заметил я.

— Ничего удивительного, — сказал Грейвс и, немного наклонив к плечу голову, спросил: — А вы не знаете никого, кто совершенно точно не получал таких писем?

— Вот так вопрос! Я, знаете, еще не удостоился чести быть доверенным лицом всего здешнего общества.

— Нет, нет, мистер Бертон, я этого и не думал. Я хотел лишь спросить, не знакомы ли вы с кем-нибудь, о ком вы точно знаете, что он не получал этих анонимок?

— Ну, собственно говоря, — неуверенно проговорил я, — знаком.

И я повторил им свой разговор с Эмили Бартон. Грейвс выслушал меня с каменным лицом.

— Хорошо, это может нам пригодиться. Это я себе отмечу.

Я вышел наружу, на солнце. Следом за мною вышел и Оуэн Гриффит. Когда мы очутились на улице, я громко выругался:

— Черт побери, и это место, где я должен был валяться на солнышке и лечиться? Тут полно гноящихся ран, а выглядит все мирно и невинно, как в раю!

— Но именно там, — сухо проговорил Гриффит, — именно там и таился змей.

— Слушайте, Гриффит, а они в полиции действительно что-то знают? Напали на какой-то след?

— Понятия не имею. У них своя тактика: с виду они очень откровенны, а по сути дела ничего нам не говорят.

— Н-да… Нэш — симпатичный парень.

— И очень толковый.

— Если в городе есть кто-то психически ненормальный, вы бы должны были об этом знать, — сказал я с легкой укоризной.

Гриффит покачал головой. Выглядел он беспомощно и, больше того, крайне озабоченно. Хотел бы я знать, подозревает ли он хотя бы, кто может быть автором этих писем.

Мы вместе шли по Хай-стрит. Я остановился у дверей конторы по сдаче недвижимости внаем.

— Стоило бы уже заранее заплатить вторую часть взноса. Только мне охота заплатить, а потом сразу же собраться и уехать вместе с Джоан. Пусть уж лучше пропадут деньги, лишь бы уехать отсюда.

— Вы не уедете, — сказал Оуэн.

— Почему?

Он не ответил, но через несколько мгновений заговорил все-таки снова:

— Впрочем, вы правы. Лимсток — не то место, где человек мог бы спокойно набираться сил. Вас… или вашу сестру могли бы здесь обидеть.

— Джоан не даст себя в обиду, — сказал я. — Она не кисейная барышня. Я тем более. Только меня тошнит от всего этого.

— Меня тоже, — признался Оуэн.

Я открыл дверь.

— И я действительно не уеду отсюда. Любопытство сильнее, чем страх. Хочу знать, чем все это кончится.

Я вошел в контору. Женщина, стучавшая на машинке, встала и подошла ко мне. Голова у нее была вся в кудряшках, которыми она жеманно потряхивала, но выглядела она интеллигентнее, чем молодой человек в очках, заправлявший здесь, когда я был в прошлый раз.

Через пару минут до меня дошло, что я уже знаю ее. Это была мисс Джинч, бывшая сотрудница мистера Симмингтона.

Я спросил:

— Вы работали в фирме «Гелбрайт, Гелбрайт и Симмингтон», не так ли?

— Да, работала, но решила, что лучше будет уйти оттуда. Здесь очень приличное место, хотя платят и не так хорошо. Есть, однако, вещи, стоящие больше, чем деньги, правда ведь?

— Несомненно, — согласился я.

— Эти отвратительные письма! — свистящим шепотом проговорила мисс Джинч. — Я тоже получила одно из них… ну, ужасное! Обо мне и о мистере Симмингтоне… ох, какая это была мерзость! Я знаю, в чем состоит мой долг. Я отнесла его в полицию, хотя мне это было исключительно неприятно, уверяю вас!

— Разумеется.

— Но они поблагодарили меня и сказали, что я поступила совершенно правильно. Все же я решила, что, раз уж люди говорят такие вещи — а наверное подобные сплетни были, иначе откуда взялась бы эта анонимка? — нельзя давать никакого повода для подозрений, хотя между мною и мистером Симмингтоном никогда ничего не было.

Я чувствовал себя чертовски неловко.

— Конечно, конечно, само собою разумеется.

— Но ведь у людей злые языки! Господи, какие злые языки!

Я старался не смотреть на нее, но мои глаза невольно встретились с ее глазами, и я сделал неприятное открытие.

Мисс Джинч была искренне довольна.

Сегодня я уже встретил раз человека, с удовольствием глядевшего на анонимные письма. Энтузиазм инспектора Грейвса был, однако, профессиональным. Радость же мисс Джинч была какой-то сальной и неприятной.

У меня в голове, как молния, мелькнула мысль:

— А может, эти письма писала сама мисс Джинч?

* * *

Придя домой, я застал у нас миссис Калтроп. Она сидела и беседовала с Джоан. Мне она показалась побледневшей и словно бы нездоровой.

— Для меня это было страшным ударом, мистер Бертон, — сказала она. — Бедняга!

— Да, — ответил я. — Страшно подумать, что человека довели до самоубийства!

— О, вы имеете в виду миссис Симмингтон?

— А вы разве нет?

Миссис Калтроп покачала головой.

— Конечно, мне жаль ее, но до этого так или иначе дошло бы, разве не так?

— Вы убеждены в этом? — сухо спросила Джоан. Миссис Калтроп обернулась к ней.

— Да. Думаю, что да, дорогая моя. Если уж вам начинает казаться, что самоубийство может быть выходом из неприятностей, тогда не так уж существенно, что это за неприятности. Попав в первую трудную ситуацию, она сделала бы то же самое. Главное то, что она принадлежала к людям подобного сорта. А ведь я бы этого никогда о ней не подумала. Мне всегда казалось, что это эгоистичная и довольно глупая женщина, зубами и ногтями державшаяся за жизнь. Я не думала, что она так легко может впасть в панику… теперь я начинаю понимать, как мало еще знаю о людях.

— Хотелось бы знать, кого вы имели в виду под «беднягой»? — спросил я.

Она подняла на меня глаза.

— Ну, разумеется, женщину, писавшую эти письма, разумеется, ее.

— Не думаю, чтобы ее можно было считать такой уж бедняжкой, — сказал я строго. — Уж ей-то я не стал бы сочувствовать.

Миссис Калтроп наклонилась вперед и положила мне руку на колено.

— Как же вы не понимаете… не можете этого себе представить? Попробуйте хотя бы. Подумайте, каким отчаянно, невыносимо несчастным должен быть человек, который садится и начинает писать такие вещи. Каким одиноким, отрезанным от всех остальных людей! Он ведь насквозь отравлен потоком яда, текущим из него! Потому-то меня так и мучит совесть. Здесь в городке есть несчастный человек, погруженный в самую бездну отчаяния, а мы не подозреваем об этом. А я должна была бы знать! Активно тут не вмешаешься, я никогда этого не делаю. Но это чувство черного отчаяния в душе! Словно рука, охваченная гангреной, вся черная и отекшая! Если б можно было разрезать ее и дать вытечь гною, яд вышел бы и не повредил. Да, это и впрямь бедняга.

Она встала, собираясь уходить.

Особенного желания соглашаться с нею у меня не было. Я не чувствовал ни малейшей симпатии к автору анонимок, кем бы там он ни был. Тем не менее я спросил с любопытством:

— А вы, миссис Калтроп, имеете хоть малейшее понятие, кто бы это мог быть?

Она подняла на меня красивые, полные растерянности глаза.

— Да, догадываюсь. Но ведь я могу и ошибаться, правда?

Она быстро вышла, но тут же сунула снова голову в дверь и спросила:

— Мистер Бертон, скажите пожалуйста, почему вы не женаты?

Со стороны любого другого это было бы дерзостью, но по миссис Калтроп было видно, что ей эта мысль только что пришла в голову и она действительно хочет это знать.

— Предположим, — ответил я насмешливо, — что я так и не встретил ту, настоящую.

— Предположим, — возразила миссис Калтроп, — хоть это и не слишком хороший ответ, потому что множество мужчин женаты несмотря на то, что они явно не встретили ту, настоящую.

После этого она ушла уже по-настоящему.

— Знаешь, мне кажется, что у нее не все дома, — сказала Джоан. — Но мне она нравится. В городке люди побаиваются ее.

— Я и сам побаиваюсь.

— Потому что никогда не знаешь, что она сделает в следующий момент?

— Да. А ее суждения отличаются непредвзятостью и остроумием!

— Ты тоже думаешь, — медленно проговорила Джоан, — что человек, писавший эти письма, страшно несчастен?

— Понятия не имею, что думает или чувствует это проклятое чудовище. И меня это мало интересует. Мне жаль жертв.

Сейчас мне кажется странным, что во всех своих замечаниях о душевном состоянии и побуждениях автора анонимок мы забывали о самом очевидном из них. Гриффит представлял себе человека, упивающегося сделанным им. Я в душе видел кого-то, преследуемого угрызениями совести и напуганного тем, что он наделал. Миссис Калтроп видела страдающее существо.

Мы не принимали, однако, во внимание очевидную и неизбежную реакцию на происшедшее — или, если уж быть совершенно точным, я ее не принимал во внимание. Этой реакцией был страх.

Смерть миссис Симмингтон перевела письма совсем в другую категорию. Не знаю, как на это смотрит закон — это мог бы, наверное, сказать Симмингтон но ясно, что, если одно из писем стало причиной смерти, их автор оказался в гораздо более серьезном положении. Теперь уже безнадежно было бы пытаться выдать все за простую шутку. За дело взялась полиция, пригласили эксперта из Скотланд Ярда. Анониму теперь было жизненно важно остаться анонимом.

Страх гарантированно был основным чувством, все остальное было уже его следствием. Тогда я и сам не мог догадаться, что из всего этого может произойти, но вскоре мы должны были понять это ясно, как день.