Помоги проекту - поделись книгой:
Сергей Волков
КРАСНАЯ КАЗАНОВА
ПОВЕСТЬ
ОГЛАВЛЕНИЕ
Вместо предисловия
Недавно, при сносе старинного особняка, разгороженного в советское время на коммуналки, мне в руки попал семейный архив начала прошлого века (записи неизвестного автора в тетради, отдельные листки, пачка писем, фотографии…). Всё, по большей части, ерунда, но дневник показался настолько интересным, что я приведу его здесь, местами дополненным собственными вставками, поскольку тетрадь сильно повреждена. Так на обложке можно разобрать лишь некое подобие эпиграфа:
Далее три страницы отсутствуют и я начну прямо с четвёртой.
КРАСНАЯ КАЗАНОВА
ПОВЕСТЬ
Глава первая
В очередях за керосином и на базаре уже вовсю обсуждали новость, а Прохор Филиппович ещё ничего не знал. Оно и понятно, слухи не интересуют начальство, которому о происшествиях обязаны докладывать заместители, но последние, что общеизвестно, за керосином тоже не ходят. Однако, знать Прохору Филипповичу всё-таки следовало, поскольку он, Прохор Филиппович Куропатка, являлся руководителем трамвайного депо имени пролетарского поэта Максима Горького, или попросту - главным по общественному транспорту. А сомнительную, сладко пахнущую скандалом информацию распространяли как раз пассажиры десятого маршрута.
Справедливости ради, надо заметить, что уже в воскресенье, в бане, когда Прохор Филиппович не спеша расстёгивал свои ярко-оранжевые краги, его ухо уловило брошенное кем-то с присвистом:
- …в трамвае?! Лихо!
Оглянувшись, ГПОТ увидел остриженного «под ноль», конопатого пионера (из одежды на мальчишке оставался только алый галстук). Пацан, размахивая руками, плёл что-то про десятую линию, приятели поминутно перебивали:
- Брешешь!
- Поклянись!
Но что такого особенного могло там произойти, разве какая-нибудь привередливая дамочка из «бывших» ляпнула по роже завалившемуся ей на колени нахалу
Вообще же, центральная или «Пузырёвская» (по фамилии прежних владельцев) баня давно слыла рассадником всяческих небылиц. Любая несуразица, да что там! Просто белиберда, пущенная мимоходом в общем зале женского отделения, пересказывалась, перевиралась, обрастала подробностями и отправлялась гулять по улицам и переулкам, в качестве факта, совершенно достоверного. С баней не могла конкурировать ни пресса, ни полюбившаяся обывателям радиогазета Московской передающей станции имени товарища Попова. Баня стояла «насмерть». О неё, как о риф, разбилась и мощная волна городских переименований, хотя архаичная вывеска купцов Пузырёвых порядком мозолила глаза властям. Так, поначалу, намеревались, замазав старую фамилию, вписать на освободившееся место «…26-и Бакинских комиссаров». Однако, рассудив, что если мужикам оно положим - ничего, то дамскому контингенту как-то неловко мыться при стольких бакинцах сразу, передумали, предложив назвать строптивое заведение просто «Красная шайка», но и здесь разгорелась дискуссия. Кричали, спорили, написали даже наркому Луначарскому, только ответа почему-то не получили.
Зная об этом, Прохор Филиппович, не задаваясь ненужными сомнениями, спокойно намылил себе шею и живот, мурлыча:
- …ведь, от тайги до британских морей Красная армия всех сильней!
Впрочем, и дома, вечером, когда проснувшись он не зажигая электричества, накинул френч и прямо в исподнем вышел в прихожую, к нему из «залы» скользнула Марья Семёновна, и увлекая за собой, зашептала скороговоркой:
- Туда нельзя, там Лидочка. Я уж тебе на кухне, Прошенька. На кухне…
Выставив из буфета сверкающий огранкой хрустальный графинчик и тарелку с малосольными, супруга подхватила какой-то флакон, и оставив мужа среди шипенья примусов и бульканья кастрюль, исчезла.
«Лидочка…», главный по общественному транспорту попытался сообразить, что всё это значит и не сообразил. Налил стопку, морщась «поправился», захрустел огурцом.
Здесь уместно сообщить, что Прохору Филипповичу нравилась молоденькая свояченица. Нравился задорный Лидочкин профиль и крепкие ножки в коротеньких белых носочках и лёгких ботиночках. Нравился её заразительный смех, но сейчас из гостиной доносились лишь приглушённые рыдания да несвязные обрывки фраз, и, хотя он снова отметил, странно прозвучавшее «…прямо в трамвае!», но, как и прежде, не придал этому значения. Товарищ ГПОТ резонно полагал, что подведомственная ему отрасль городского хозяйства, несмотря на свою безусловную значимость, способна вызвать слёзы у хорошенькой двадцатичетырёхлетней девушки, только если та опоздала на свидание. А на свидания Лидочка ездила к Володьке Кулькову - губастому, близорукому недо- тёпе-изобретателю, с которым она познакомилась, назад тому два года, на курсах при Наркомпросе. В представлении ответственного работника, инженер был человеком малопривлекательным, но у свояченицы на сей счёт имелось особое (как шутил главный по общественному транспорту - революционное) мнение, и для себя с Кульковым она давно всё решила. Прохор Филиппович знал это от супруги, равно как и то, что бестолковый очкарик никак не отваживался открыть своё сердце. Вернее, неделю назад, до одури насидевшись в тёмном кинозале на «Кукле с миллионами», и выйдя на свежий воздух с совершенно свекольными лицами, молодые люди направились к лодочной станции. Посередине зацветшего пруда изобретатель понемногу собрался с духом и уже повёл было речь о том, что жизнь - долгое плаванье, в котором, чтобы не бояться бурь, необходим надёжный попутчик, но набежали тучи, хлестнул ливень… Потеряв впопыхах весло и кое-как причалив к берегу, влюблённые укрылись в беседке, куда вслед за ними набились чуть не все отдыхавшие в парке.
Из гостиной потянуло валерианкой, опять послышалось жалобное «…в тра-трам-трамвааа…», перешедшее в невнятное хлюпанье, завершившееся долгим «И-и-иии…». ГПОТ вынул коробку «Пушек», закурил, подвинулся ближе к двери.
- Говори ты толком! - пытала Мария Семёновна. - В каком?
- В де-де-десяяятом… Народу полно-о-ооо, не отвернё-ё-ёшься… Я с курсов уво-олюсь…
«Да, перегружена десятка и линия важная. Туда бы ещё, хоть, пару вагонов. А очкарик-то… Ха! - фыркнул в усы Прохор Филиппович. - Верно, облапил девку в толкучке. Подумаешь, делов-то… Уво-олюсь!»
Тут, почему-то, главный по общественному транспорту вспомнил свою секретаршу - Полину Михайловну, женщину выдающихся достоинств, с несколько швейной фамилией - Зингер. Вспомнил, покачал головой и, поплевав на папироску, отправился «на боковую». Через полчаса к нему присоединилась «половина».
- Я Лидочке на диване постлала. Ох, Проша, пора девке замуж, - Марья Семёновна подождала, что ответит супруг, но ГПОТ молчал, и она зашептала снова, торопливо, словно оправдываясь, - у ей, гляжу, уж страхи начались…
«Страхи! А замуж зачем собралась, коли боится, что лапать станет. Вот дура!» - подумал Прохор Филиппович ласково, так ничего не сказав, отвернулся к стене и уснул, крепко, без снов.
Глава вторая
Понедельник день суматошный. Одновременно приходится решать всё, что, начиная с четверга, откладывалось до будущей недели, плюс счета, звонки, курьеры, разная дребедень, или говоря иначе - проблемы… Нет, Прохор Филиппович не любил понедельники. А то, что у него проблемы, главный по общественному транспорту понял, едва поравнявшись с проходной. Понял уже по тому, как насупившись, умолкли, возвращавшиеся с «ночной» ремонтники. Та же давящая тишина воцарилась и в бухгалтерии, куда Прохор Филиппович заглянул, неизвестно зачем. Во всяком случае, прежде он никогда этого не делал, хотя и считал финансовое звено любого хозяйства изначально уязвимым, способным доставить цугундеру. Задав счетоводу, немолодой девушке с болезненным румянцем, имени которой ГПОТ никак не мог запомнить, два-три пустых вопроса, он нехотя поднялся к себе. В приёмной Полина Михайловна что-то тихо говорила Селёдкину, перегнувшись к заму через старорежимное бюро. Её большие груди лежали на побитом, с засохшими пятнами чернил, сукне, а, согнутая в колене, ножка указывала каблуком узкой лодочки на люстру «Полинка - дрянь-баба…» - Прохор Филиппович кашлянул, хмуро покосившись на обтянутый юбкой, зад секретарши и, не здороваясь, проследовал в кабинет.
Обычно по утрам, прихлёбывая крепкий чай из раскалённого стакана в мельхиоровом подстаканнике (Прохор Филиппович любил чтоб обжигало), он выслушивал доклад заместителя, по собственному его выражению - вприкуску. Этот распорядок установился с тех самых пор, как товарищ Куропатка сменил на посту главного по общественному транспорту, товарища Маёвкина, идейного большевика, не позволявшего расслабиться ни себе, ни другим. Прежде, состоявший при старике Прохор Филиппович, уважая революционные традиции, пил кипяток с сахарином и из простой солдатской кружки. Полина Михайловна носила кожанку с косынкой, а чтобы чулочки «фильдеперс» или прочие буржуйские штучки… Представив «штучки» секретарши, ГПОТ погладил было усы, но тут же опять помрачнел. В кабинет протиснулся Селёдкин.
Сразу уточним, кроме понедельников Прохор Филиппович не любил своего заместителя. Всегда любезный и предупредительный Селёдкин, не смотря на такие ценные качества, неизменно вызывал у начальника раздражение. Главный по общественному транспорту посмотрел на прилизанного зама, вспомнил почему-то две бочки лака (выписанные для подновления сидений в вагонах и пропавшие невесть куда), сдвинул брови и прогудел басом:
-Ну?
- Тут, Прохор Филиппович… - Селёдкин замялся. - Такое, Прохор Филиппович, исключительное происшествие, на десятой линии… Прямо не знаю, как начать.
- Какое происшествие? Тянет, понимаешь, будто кота за… - ГПОТ смерил подчинённого с головы до пят, - за хвост.
- Так, ведь, вещи пассажиров пропадают!
- «Исключительное»! - у главного отлегло от сердца. - Карманники, забота милиции.
- То-то, Прохор Филиппович, что не жулики. Сами карманы исчезают… И кальсоны… И, у гражданок, я извиняюсь, на счёт одёжи, того…
- Чего, «того»?! - ГПОТ почувствовал, как кровь снова приливает к лицу.
- Совсем то есть… Такая, Прохор Филиппович, контрреволюция завелась, просто совершено голый вагон трудящихся, среди бела дня, противозаконным образом… Словно в баню катят, честное слово!
Выдав этот бред, заместитель судорожно глотнул и перешёл к подробностям, да к таким, что главный даже поднялся со стула.
- А ну, дыхни!
Селёдкин «дыхнул» и опять понёс околесицу:
- Целый трамвай, в чём мать родила. Дамочки визжат, ехать конфузятся… Члены профсоюза… Честное слово! Тут кондуктор дожидается, сами спросите…
В кабинет позвали кондуктора злополучного маршрута - Егора Трофимовича Васькина, который знал как никто другой и шёпотом рассказывал знакомым о бедламе, творящемся с субботы на линии.
Тогда, бубня привычное, «билетики берём, граждане» и брякая медяками, он оторвал желтоватый кусочек бумаги от второй катушки, протянув его комсо- молочке, с припудренными прыщиками на круглом подбородке и на удивление развитыми (здесь Трофи- мыч показывал руками перед собой) формами. В этот момент трамвай, подбросив пассажиров и дребезжа, вылетел на площадь «Всеобщего равенства трудящихся», именуемую в народе «Институтской», из-за расположенного на её углу закрытого научного учреждения. Кондуктор, наизусть знавший все повороты, оглянулся на миг, поймал рукой петлю, а когда вернул голову в прежнее положение, рядом стояла та же комсомолка, но… абсолютно голая. Всё поплыло, перемешалось; рыжий, густо заросший волосами, разлохмаченный девичий лобок; испуганные глаза; на месте исчезнувших заодно с одеждой полных полушарий, пара припухших на рёбрах и остро торчащих смуглых «пы- прышка» (выговаривая это слово кондуктор кривясь сплёвывал, прижимая к груди два кукиша). Уткнулся было старик от срама в окно, да узнал в стекле, меж обнажённых тел, собственное своё отражение…
На остановке пассажиры с пунцовыми лицами сыпали из вагона, как горох. Впереди, бежала комсомолка в матроске, всё ещё закрывая, вновь, мистическим образом, наполнившуюся объёмом кофточку, ладонями. Немолодой, лысый гражданин, в чесучовой паре, отдавший в жертвенном порыве портфель грузной брюнетке, теперь, также держась за сердце и припадая на ногу, пытался догнать беглянку:
- Зина, котик, документы! Зина…
- Вы низкий человек, Платон Сергеевич, - рыдала «котик», то и дело попадая острым каблучком в стыки булыжной мостовой, но упрямо, не убавляя рыси, и не выпуская своего трофея. - Я мужу пожалуюсь…
Однако, описывать подобное начальству!.. Ста- рик-Васькин и так жалел, что «разболтался» с заместителем, а уж с Прохором-то Филипповичем… Нет, кондуктор был калач тёртый. Раз и навсегда приняв за правило всё отрицать, Егор Трофимович на вопросы товарища ГПОТа только хмурил пегие брови да кашлял в кулак, отвечая категорично «никак нет» и «не могу знать».
Когда служащий вышел, в дверь поскрёбся Селёдкин.
- Я же говорил, Прохор Филиппович, - зам, скроив озабоченную мину, заглянул в лицо руководителя, пытаясь определить, какое впечатление произвёл рассказ свидетеля. - Надо бы распоряжение по линии, и в милицию отписать, и ещё…
При слове «ещё», Селёдкин немного наклонил голову вправо, подразумевая, очевидно, маленький неприметный особняк в самом центре города. Но здесь он переборщил или, как выражался в таких случаях Прохор Филиппович - заврался. Сообщать что-либо туда! Не-ет, дудки…
- Болтуны, балаболы!
Вообще, главный по общественному транспорту сердился так, для вида. Он был рад, что всё решилось просто и скоро, происшествие оказалось обыкновенной сплетней, а определения, приведённые им во множественном числе, относились исключительно к подхалиму-заместителю. Понимая это, Селёдкин заюлил.
- Я клянусь вам, Прохор Филиппович, как порядочный человек, - порядочный человек сделал честные глаза, - Старый пень крутит, фигурировать не хочет. Вагоновожатая Степанова на работу не вышла, и Зубкова, кондукторша, тоже. Увольняются! Лучше, дескать, на биржу.
- Увольняются, говоришь? - Прохор Филиппович вспомнил слёзы свояченицы, потом неприметный особняк в центре города и опять помрачнел, перо зло заскрипело по бумаге. - Что у нас в чернильницах, вечно зоосад! А ты, Селёдкин, где письмо Наркомфина?! Что вы тут, ошалели все, что ли!
«Увольняются… Увольняются…» - ГПОТ откинулся на спинку стула, ручка с блестящими перламутровыми крылышками покатилась по столу.
Глава третья
А уйти с курсов Лидочка могла. И вот почему… Только начнём по-порядку. В субботу настроение девушки было каким-то особенным. Особенным настолько, что заскочив домой переодеться и, не обнаружив лампочки в уборной, она и словом не обмолвилась соседке.
- Свинтили, пусть…
И лишь презрительно хмыкнула, когда проходя по «длинному-предлинному», загромождённому корытами, коридору, услышала брошенное вслед:
- Гляньте, какая цаца явилась, только подмылась!
Действительно, стоит ли обращать внимание на
всяких… Какое-то внутреннее чувство подсказывало ей, что сегодня произойдёт нечто необычайное, исключительное. Через какой-нибудь час Кульков сделает ей предложение. Она была убеждена в этом, как в том, что на дворе сентябрь. Лидочка надела «выходную» матроску и беретик. Раз пятнадцать повернулась перед треснувшим, но аккуратно заклеенным бумажной полоской, зеркалом и сбежала по тёмной, пахнущей мышами и извёсткой, лестнице.
Поделиться книгой: