Центавры

Андрэ Лихтенбергер

Центавры

ЧАСТЬ I

Наступила весна. На сверкающем небе солнце склонялось. Его косые лучи, проглядывая сквозь зеленеющий купол дубов-великанов и огромных буков, оживляли все. Сероватые и коричневые стволы деревьев искрятся.

Мхи и папоротники блестят и переливаются розовыми и голубыми тонами, благодаря покрывающей их массе всевозможных цветов.

Воздух наполнен благоуханием фиалок. В переплетающейся листве чирикают птицы. Кусты трещат. Четвероногие, пробираясь сквозь чащу, вдыхают спустившуюся свежесть.

Над лесом стоит звон от наполняющей его жизни… Подобно широкой реке, потоки солнца проникают в лес.

Давным-давно здесь был пожар; молния ударила в дерево и зажгла его, ветер раздул пламя.

И вот на почве, удобренной золой, благодаря солнцу и воде, появилась эта роскошная растительность.

Акзор и Пильта пасутся рядом. По временам олень останавливается и поднимает свой лоб, украшенный великолепными рогами, чтобы полюбоваться на подругу.

Нежный, он трется влажной мордочкой об ее изящный загривок. Она же охотно отдается его ласке. Но вот он снова вытягивает свою шею и принимается усердно жевать душистый мох.

Вдруг Пильта вздрогнула. В ту же минуту Акзор выпрямился. В десяти шагах, среди колючего кустарника, сверкнула пара желтых глаз. Убедившись, что его заметили, ягуар Рарам появляется из-за куста и зевает, потягиваясь, щурится, бьет хвостом по своим широким бокам, снова зевает потягиваясь и делает шаг вперед.

Акзор и Пильта недоверчиво поглядывают на него, готовясь к бегству.

Давно уже никто не видал Рарама. Многие говорили, что он переселился в более жаркие страны. Однажды он поклялся, что не будет убивать никого без разрешения Клеворака.

Но – увы! – его память коротка, а нрав так же скрытен, как когти, которые он прячет в своей бархатистой лапке.

Он кровожаден, может быть, забывая законы, он и предпочитает свежую пищу? Опять Акзор и Пильта погружают свои мордочки в траву и снова пугливо поднимают их, в тот момент, когда их губы касаются душистых веток.

Рарам опустил уши по сторонам своей плоской морды. Он прислушивается, глухо рычит. От бешенства пена появилась на его губах. Акзор весело играет своими бархатными рогами о ствол ясеня.

Весь народ, населяющий лес, прислушивается так же, как Рарам, Пильта и Акзор.

Целое стадо зайцев, подпрыгивая, несется к опушке леса.

Впереди их бежит вечно пугливый кролик Люль; он зовет свою самку, и лани толкают друг друга, пробуя свои молодые рога. Огромное стадо белых быков поднимается; они двигаются медленно, останавливаясь по временам, чтобы согнать муху или сорвать кустик душистой травы.

Их рассеянные взоры наблюдают за Коннионкой, дикой свиньей, которая собирает своих разбежавшихся поросят, осыпая их жестокой бранью.

Одним словом, все живущее удаляется, чтобы очистить дорогу тем, кто скоро придет.

Солнце склонилось еще ниже, тени удлиняются, красноватый отблеск делает зеленый ковер более ярким. Кое-где он пылает… Проворная лань мчится и исчезает вдали. Быки перестают мычать.

Делая длинные прыжки, Герта со своими волчатами перебегает опушку. Сначала слышался только смутный ропот леса. Затем стал доноситься шум, похожий на отдаленный гром, точно приближалась какая-то орда. Потом послышался стук копыт, ропот голосов и треск ветвей. Теперь же ясно был слышен размеренный топот галопа и воздух наполнился криками и ржанием животных королей.

Хозяева леса остановились вдоль триумфальной аллеи. Глаза их не выражают тревоги. Даже козлята стоят спокойно и не прижимаются к своей матери. Маленькие Тютюли храбро обнюхивают Вольна-лисицу, которая делает вид, что их не замечает.

Если бы не ужасный запах, то Пильта бы спокойно стояла перед волчицей, не боясь ее влажных клыков.

Кто осмелился бы преступить законы повелителей в тот момент, когда они приближаются? Галоп слышится сильнее. От него земля дрожит.

Доверчивое любопытство отражается во взглядах…

Сомнения нет – это они! В начале лесной просеки появилась торжествующая орда центавров, народа с шестью конечностями, народа-вождя, который происходит от солнца.

При виде их носы поднимаются кверху и морды вытягиваются; с двух сторон аллеи слышатся приветствия и крики…

Впереди своего народа несется король Клеворак. Он гордо держит свою славную голову. Годы посеребрили ее не согнув. Благодаря быстрому бегу, ветер растрепал его волосы и они развеваются густыми прядями вокруг его лба. Подобная белоснежным крыльям борода его лежит по обе стороны шеи. Покрытое глубокими морщинами лицо его сделалось смуглым от палящих лучей солнца. Под расширенным носом блуждает горделивая улыбка, открывающая безукоризненные зубы. Его торс, угло-

ватый и твердый, походит на ствол каштана. Смуглая кожа покрывает его мускулы. В широких руках с огромными пальцами он вертит целое дерево, молодой ясень.

Несмотря на солидные года, шерсть, покрывающая нижнюю часть тела, блестит. Четыре конечности, украшенные сильными копытами, носят вождя размеренным шагом. Густой хвост нервно бьет его по гладким бокам.

Его проницательные взоры оборачиваются то вправо, то влево, широкие губы полуоткрыты. Дружеским свистом он приветствует стада животных, преклоняющихся перед колоссальной силой центавров.

Позади вождя с радостным криком кинулась вся орда.

По обыкновению половина осталась с Генемом у красного грота, остальные здесь. Из их толпы выделяется лицо Харка, покрытое рубцами, его ослепительная борода и грудь такая же широкая, как у молодого трехлетнего быка. Недавно пантера Спирра, забыв запрещение, задушила козленка. Харк поймал ее в тот момент, когда она раздирала свою жертву, забравшись в чащу розового лавра.

Опьяненная кровью, Спирра бросилась на горло центавра. Она исцарапала все его лицо своими острыми когтями. Одной рукой Харк схватил ее за хвост и одним взмахом раскроил ей череп о ствол дуба.

Мяуканье Спирры не потревожит больше козлят, живущих в лесу.

Брошенное в общую яму тело ее напомнит любителям свежего мяса о законе Клеворака. Соперник Харка – это Кольпитру. Хотя он ростом и ниже рыжего Харка, зато превосходит его необыкновенной силой нижнего туловища, шириной груди и быстротой рук, таких же толстых, как его ляжки.

Когда Мум, горбатый бизон, мчится во весь опор, Кольпитру спокойно останавливает его за рога. Между Харком и Кольпитру существует страшная ревность. Много раз у них были схватки из-за любви. Харк всегда оказывался ловчей, хотя Кольпитру был, конечно, сильнее. Вокруг них, обмениваясь замечаниями, то летя, то топчась на одном месте, то наклоняясь, чтобы поднять ветку, то обернувшись вполоборота и ударяя друг

друга по загривку, серый Трепгорак, Новкарь и другие вызывают друг друга на состязание в беге.

Безволосый Сакарбатуль свирепым взором осматривает кусты. Как-то Треп рассказал ему, что несколько фавнов, опьяненных от вишен, смеялись над его гладким подбородком, хвастаясь своими бородами.

Сакарбатуль поклялся выщипать все волосы у первого попавшегося козлоногого. Вся орда знает об этом задуманном мщении и предвкушает потешное сражение.

Между самцами Хайдар самый красивый. Его торс прям и строен, как ствол молодой пальмы. Четыре белых пятна украшают его блестящие ноги, и кончик его хвоста, черный, как ночь, волочится по земле, подметая засохшие листья.

Во время их причудливого бега центаврихи часто приближались к нему и охотно терлись своими боками об его бока, и их нежные взоры старались встретиться с его темными зрачками.

Бесстыдница Мимит щекочет его плечи веткой вереска, когда же он, наконец, оглядывается, она разражается неистовым хохотом и закрывается волосами. Негодующий Хайдар встряхивает своими черными локонами и шелковистой бородой, падающей блестящими кольцами, Ему нет никакого дела до Мимит, Багальды и всех остальных! Может быть, в прошлом году они и нравились ему…

Солнечный зной еще не зажег в сердцах самцов жажды любви, но в жилах Хайдара горит одно желание.

Брыкнув хорошенько, он разом отделался от Мимит.

Толкнув плечом запаленного Полтико, Багальда пробралась поближе к той, которая ежедневно привлекает взоры Хайдара. То белая Кадильда с глазами газели.

Она так хороша, эта прекрасная белокурая невинная Кадильда! Кто может остаться нечувствительным к ее грации?

Сам могущественный Клеворак, когда любуется ею, чувствует, как гордость наполняет его сердце. Никто, даже старики не помнят такого чуда, как совершенно белая центавриха, начиная со лба и кончая пальцами и кончиком хвоста.

Кожа на ее лице, на тонком торсе и руках так нежна,

что можно видеть, как кровь переливается в жилах и окрашивает щеки, кончики грудей и внутренности ладоней в розовый цвет. Когда Кадильда несется по долине, ее белокурые волосы развеваются, как кусок белой пены, отнятой у волн. Вот уже два сезона при приближении зноя, во время солнцестояния, самцы собираются около нее, созерцают ее жадными глазами и вдыхают тонкий аромат ее молодого тела. Из всех тех, кто был молод и мог любить, не было ни одного, который взглядом или жестом не выразил бы ей своего безумного желания!

Еще в прошлом году некоторые предпочитали рыжее платье и сумасшедший нрав Мимит. Но в этом году мнения всех сходились – Кадильда прекраснее всех, поэтому задолго до жаркого времени каждый старался получить ее и поэтому преследовал настойчивыми взорами.

Неужели и в этом году Кадильда откажет? Ни Харк, ни Карак, ни Кольпитру не получили от нее желанных обещаний. Когда же Хайдар старался приблизиться к ней, она ускоряла шаги. Раздвигая рукой похудевшие крупы, они присоединялись к старухам. Чтобы поддержать колеблющийся шаг Сихадды, они обхватывали одной рукой ее талию, а другой упрямо закрывали лицо в знак отказа.

Громким хохотом приветствуют те, которым она отказала, неудачу Хайдара. Все поздравляют девушку, а он гневно хмурит свой лоб. Она умолкает, недовольная тем, что видит новые ищущие взгляды; но так как Папа- каль шутя раздвигает ее волосы, она сердится, поднимает руку и дает ему здоровенную пощечину. Тогда восторг центавров разражается снова, и они радостно аплодируют новой неудаче Папакаля.

На полдороге между Красным Гротом и рощей, где растет рэки, есть рощица, ее называют «Рощей жажды». Здесь-то и останавливаются на отдых центавры, чтобы почерпнуть из темного папоротника ту силу, которая находится в их костях.

Каждые два дня, когда Клеворак приводит сюда весь свой народ, он непременно останавливается в роще. Делает он это не потому, что его собственные мускулы нуждаются в отдыхе; несмотря на преклонные года, он мог бы прогалопировать половину пути и ни одна капля пота не появилась бы на его смуглом лбу, но как вождь он знает, что молодые устают и сделать такой переход без отдыха выше их сил. Особенно жалко ему старух! Бедняжки, им так тяжело! Только все минуют большие дубы, высокий редкий лесок и вечная зелень дубов начнет мешаться с темной зеленью сосен. Сихадда хромает сильнее и страдает от своей старой раны, да и высохшая грудь Хурико дышит тяжело и трудно; несмотря на то, что пот струится по их телам, пена появляется на боках и кровь у ноздрей, они все будут скакать и скорее упадут замертво, чем сознаются в том, что устали.

Клеворак вспомнил старую центавриху, свою мать, которая была еще жива в те времена, когда они жили на Востоке, за горами. Хромая была ему сродни. Оберегая ее старые кости, он распорядился об отдыхе. Центаврихи разбрелись по лужайке. Хурико растянулась во всю длину своего тела. Язык висит из ее раскрытого беззубого рта, бока ее то подымаются, то опускаются с громким хрипом. Перед ней присела Сихадда, она поддерживает себя, опираясь руками о ствол маленького дуба: ее глаза закрыты, губы сжаты, точно она хочет удержать сердце, готовое выпрыгнуть из ее груди. Она не в силах отвечать на сарказмы Харка, который выразил сожаление насчет того, что волки скоро сломают свои острые зубы об их спины. Центавры тоже рассыпались по опушке. У источника они немного отдохнули и теперь лакомились ягодами с кустарников. Маленькие сливы еще кислы, но черные вишни и земляника уже были душисты.

Харк наметил куст, плоды которого висели над головами. Он отодвигается, делает прыжок и падает обратно с пустыми руками. Вслед за ним Хайдар, измерив взглядом пространство, бросается в свою очередь. Слышится треск. И он уже держит ветку, покрытую рдеющими ягодами. Все приветствуют его. Женщины хохочут, поднимая насмех рыжего центавра. Он сжимает кулаки и ворчит.

Старухи отдохнули, они следят глазами за

спорящими, печально вспоминая о тех далеких временах, когда молодые самцы сделали их матерями. Они с завистью смотрят на блестящие плоды и на ручеек, журчащий в двух шагах. Их члены разбиты усталостью.

Довольствуясь сладкими желудями, наполовину испорченными, они медленно подносят их ко рту. Эти желуди – остатки прежней осени, ими пренебрег вепрь, но их прогорклый вкус обманывает жажду.

Чей-то голос заставил их повернуть головы. Белая Кадильда стоит около них. Она наклоняется над ними, протягивая пять или шесть веток, усеянных красными ягодами.

– Возьмите, матери, – говорит она.

Те хватают ветки и с жадностью едят. В то время как кисловатый вкус ягод ласкает их высохшие десны, они потихоньку удивляются поступкам Кадильды. Гордясь своей молодостью и силой, юные центаврихи совсем не думают о том, что и они будут когда-нибудь стары, поэтому они охотно оскорбляют старших насмешками и заставляют тех завидовать их играм. В отместку за это, старухи часто хулят их и предостерегают самцов от их коварства. Таково правило. Кадильда была исключением. Так как ее поступки великодушны, то они и следят за ней благосклонными взорами в то время, как она переходит от одного дерева к другому.

Вдруг над ухом старух раздается взрыв смеха. Они приподнимаются на руках и осматривают кусты. Их нос выдает им насмешника. Легкий ветерок доносит до них запах козьего меха. Из чащи, где он притаился, выскочил фавн Пирип. Его широкое лицо с толстым плоским носом распустилось в улыбку, которая растянула его рот от одного остроконечного уха до другого. Под пушистыми бровями комично, сверкают маленькие глазки. Очень коротенькие рожки едва выглядывают из-за парика, который точно кустарник покрывает голову. В своих смуглых руках он держит целую горсть вишен. Время от времени он их кусает великолепными зубами и жадно глотает косточки. Красный сок течет по подбородку, по бороде, телу и, наконец, по покрытым шерстью ногам. Он перестал жевать, разинул рот и смотрит на что-то такое, что находится перед ним; наконец он делает два шага и смеется во все горло своим отрывистым смехом, который так походит на блеянье коз. Положив еще одну ягоду в рот и снова присев, он устремляет свои взоры вперед. Центавры стараются определить его направление. Фигура Кадильды, вся белая, выделяется среди темной зелени вереска. Пирип следит за каждым ее жестом. Его взор загорается и дрожь пробегает по его спине, и временами жадный язык лижет толстые губы.

Старухи толкают друг друга, пожимая плечами, как весь их народ. Пирип неисправим. Будучи голодным или находясь на отдыхе он всегда ленив, мечтателен и мягок. Он проводит целые часы, сидя на корточках, наблюдая за тем, как течет вода, как бегут облака по небу и как движутся насекомые во мху. Целые часы он неподвижен и дует в дудочку из тростника с обыкновенными дырочками, которые издают пронзительные звуки. Их обычное равнодушие не может сравниться с тем безумием, которое овладевает им под влиянием времени и сока ягод. Они опьяняют их и возбуждают их умы.

Осенью, когда в послеполуденное время фавны насыщаются виноградом, страсти зажигают их кровь. С сладострастной икотой они гоняются друг за другом и потом самцы и самки в бешенных объятиях валяются в чаще. Центавры презрительно отворачивают свои головы, чтобы не видеть их грязных дебошей. В это время Пирипа ничто не может обуздать. Тогда бывает отвратительно смотреть, в какие чудовищные связи он вступает, но центавры никогда не останавливаются на подобных мыслях – они недостойны животных-царей.

Когда сознание возвращается к нему, Пирип первый оплакивает свое безумие. Он стонет, вспоминая о своих заблуждениях и обвиняя считает себя опозоренным; он охотно наказал бы себя сам, если бы только умел; его изменившееся лицо вымаливает прощение за свои ошибки, и нрав снова делается добрым и мягким; он маленький добрый братец и его отрывистый смех оживляет леса.

Зная его сердечную доброту, центаврихи с сожалением смотрят на него, когда он дрожит при виде Кадильды. В порыве безумного желания, он способен

забыть всякую осторожность и может броситься на ту, за которой он наблюдает.

Гнев центавров не пощадил бы его.

Из сочувствия Сихадда громко позвала его:

– Пирип, Пирип, Пирип!

При последнем возгласе, более громком, Пирип вздрогнул.

Точно пробуждаясь от глубокого сна, он замечает старух, которые лежат, опираясь на локоть, и смотрят на него. Он трет свой лоб, обтирает руки об волосатые ляжки и спрашивает:

– Привет вам, госпожи, что угодно?

– Братец, прогони скверные мысли. Чем смотреть на белую центавриху, взгляни лучше на Клеворака, – сказала ему ласково Сихадда.

С нерешительным взглядом он меряет советницу, потом его взоры ищут Клеворака. Неподвижный на своих четырех ногах с твердыми копытами, вождь стоит с высоко поднятой головой и, казалось, изучает таинственную силу ветра по бегущим облакам. В своей руке он небрежно вертит дубинку, которой свободно можно было бы убить быка.

В таком виде он кажется олицетворением силы.

Лоб Пирипа хмурится, углы его губ опускаются, улыбка исчезает с его лица, и глубокий вздох поднимает грудь. Обе старухи разражаются неистовым хохотом.

Сконфуженный тем, что его разгадали, фавн садится на корточки и скребет руками землю, в смущении шепча:

– Твои слова действуют как освежающие струи потока. Благодарю.

Стряхнув с себя листья, ветки и ядрышки, он подымается на свои раздвоенные ноги. Сначала он шатается и постоянно спотыкается, но вот два-три шага, и он исчезает подпрыгивая. Хурико кричит ему вслед:

– Иди к своей Ситте. Возле нее ты позабудешь белую центравриху.

От нее Пирип имеет восемь больших ребят. Но он уже не слышит старух.

В нескольких шагах от него в траве поднимается целый букет ирисов. Яркий солнечный луч, проникая сквозь листву, освещает бархатные лепестки.

Волшебные венчики отливают фиолетовыми огнями.

Пораженый Пирип подходит к цветку, становится рядом с ним на колени, и из его полуоткрытых губ вырывается нежный свист, прославляющий божественную красоту природы. Центаврихи издали наблюдают за ним.

Ради ничтожного цветка Кадильда забыта.

Но вот вся орда на ногах Клеворак громовым голосом приказывает собираться в путь На склоне, лишенном травы, понемногу собирались центавры. Теперь улыбающаяся растительность разом сменила величественные дубы, клены и каштаны. Непроницаемы купола зелени и яркие лучи солнца беспрепятственно согревают ее Под их чарующей лаской цветет миндаль, его светлая зелень усеяна белыми и розовыми цветами. Распускаются апельсиновые, мастиковые и фисташковые деревья, спеет толокнянка, но ее плоды еще зелены, хотя оливки покрыты уже золотистым налетом.

Несколько высоких сосен и каменных дубов возвышаются тут и там. На каменистой почве растут яркие дроки, молочайник и вереск.

На тех пространствах, где солнце греет сильнее, распускается прекрасный кактус, там же зеленеют фиги – роскошь осени. В тех же местах, где земля кажется более мягкой, расстилаются целые лужайки фиалок и дикой петрушки.

По беловатым стволам вязов ползут спутанные ветви винограда. Каждое дуновение ветерка приносит все новые и новые ароматы весны Опьяненные этими запахами центавры замедляют шаг, собирая по дороге поспевающие фрукты.

Утомленное солнце понемногу спускается все ниже и ниже, и небо принимает розоватый оттенок. Клеворак дает всем знак: нужно ускорить шаг Под их ногами почва теперь становится песчаной. Оливки, виноград, миндаль попадаются редко. Над целым ковром из желтого дрока возвышаются теперь сосны с их темной зеленью. Ветерок посвежел: если бы орда производила меньше шума, то сюда донеслось бы уже могущественное дыхание моря.

Сихадда начала задыхаться снова. Сегодня ее нога болит сильнее. Такие ее годы, не то что прежде, когда она могла перегнать четырех самцов. Кадильда ободряет ее. Скоро они уже достигнут реки, там старуха может освежить свою больную ногу. А затем до морского берега рукой подать.

Центавры идут теперь по песчаной дюне, приветствуя ее радостными криками. Подбодряя себя, они скачут галопом. Копыта глубоко уходят в песок и скользят по сосновым иглам. Даже силач Кольпитру чувствует, что его живот покрыт потом. Мускулы старух слабеют и ка- кой-то туман застилает их глаза. Ноги Хурико запутываются в корнях. Она тяжело спотыкается и падает на колени. Ворчание молодых заставляют ее разом подняться. Пот смочил ее похудевшие бока и прилепил к вискам редкие пряди ее волос. Но сам Клеворак замедляет шаг. Все напрягают последние силы.

На вершине холма среди необитаемой пустыни вождь останавливается. Один за другим центавры обтирают свои потные лбы, их волосатые груди вдыхают нежный морской ветерок. Еще раз их широко раскрытые глаза с восхищением устремляются вдаль, созерцая дивный горизонт.

У их ног дюна круто спускается вниз. Между темными стволами сосен тут и там блестит вода. Река совсем близко. Направо она делает поворот и устья ее не видно, так оно скрывается за зеленью деревьев. Но напротив, поверх этой последней завесы, центавры видят роскошную сверкающую поверхность волн. Налево воз- вышаются красные скалы: там ожидают их братья.