Мама

Она вытерла пол около раковины, потушила свет в кухне и коридоре.

Теперь опять все началось сначала: они лежали в темноте, лежали, прислушиваясь к каждому шороху, и каждый знал, что другой не спит.

А луна совсем ушла из комнаты.

Потом Светлане почудилось, что Костя опять хочет встать и уйти. Она вскочила и повернула выключатель. Нет, он лежал спокойно. Он быстро поднял руку, защи­щая глаза от яркого света.

Светлана сказала с брезгливой гримасой:

— Спи, тебе завтра на дежурство идти. Ты завел бу­дильник?

Будильник был заведен, как всегда, на шесть часов.

И опять молчание, темнота. Только смутные шорохи и тяжелые мысли.

Наконец она поняла, что теперь-то уж Костя по-насто­ящему заснул. И очень быстро заснула сама. И почти сейчас же — так ей показалось — зазвонил будильник.

Сразу проснуться не удалось. Когда проснулась, Кон­стантин в шинели и меховой шапке стоял у двери, соби­раясь уйти,

Он обернулся, увидел, скорее почувствовал — было еще совсем темно,— что Светлана смотрит на него.

Негромко щелкнула входная дверь. Шаги на лестни­це, потом под окнами в саду.

Светлана закрыла глаза.

И сейчас же увидела Костю, торопливо идущего к остановке автобуса.

Помнит ли он все, что было? Если помнит — значит, сейчас думает о ее словах: «Ты мне отвратителен!» Если не помнит — старается догадаться: что же он мог ска­зать или сделать этой ночью?

У кого это написано: «Только женщина может жа­леть, не унижая». Кажется, у Достоевского. Жалеть при­ходилось. Много лет назад, когда Надя ему больно дела­ла. Еще острее — когда умирала Костина мать. А вот сейчас — жалко?.. Может быть, и да. Вот так пожалеть еще разика два — и что останется от любви?.. Не все женщины умеют жалеть, как им полагается!

Не все женщины... «А может быть, и не женщина я еще, просто девчонка глупая, готова из-за пустяков то­порщиться... Может, ничего особенного не случилось?»

Странно все-таки... Костя старше на шесть лет — и всегда так и был старше. А вот когда поженились, буд­то сравнялись годами. Ну и пусть сравнялись, это даже хорошо, только не хочу я тебя такой унижающей жа­лостью жалеть!

Вот Надя ему ровесница, но она всегда старше каза­лась.

Что бы сделала Надя, если бы ее муж, вот как вчера Костя... Только не ее муж, Алеше это совсем не подходит, его и представить себе таким нельзя! Нет, если бы Ко­стя...

Заснуть уже не удавалось, а заснуть хотела — чтобы не думать. Ночная темнота становилась прозрачной, ухо­дила пятнами, в окно заглядывал белый день. Сколько планов всегда перед каждым воскресеньем! Как досадо­вали еще вчера утром, что Костя будет занят сегодня.

В одиннадцать собиралась позвонить Вадиму Седо­ву. Как это все кажется незначительным теперь — все волнения на катке и детское желание во что бы то ни ста­ло раздобыть коньки для Володи Шибаева!

Вот возьму и еще посплю — никуда не буду торо­питься!

И заснула.

А когда встала наконец, в двенадцатом часу, само собой захотелось куда-то идти, что-то делать. Именно ид­ти — просто чтобы дома не сидеть.

Позвонила Вадиму. Вадим сказал, что, к сожалению, пока коньки достать не удалось.

Тогда захотелось все-таки добиться своего. Зайти раз­ве к Шибаевым, поговорить с матерью и отцом?

Рановато еще. Но в воскресенье по делу неудобно приходить вечером, надо днем. Сначала закупить все, что нужно, или сначала зайти?

Светлана долго стояла перед письменным столом, то открывая, то закрывая ящик и соображая, сколько взять с собой денег.

Деньги лежали в коробочке из-под печенья, лежали все вместе, общие с Костей деньги. Но как-то невольно всегда знала, какие Костины, какие свои. Когда тратила на хозяйство — не разделяла, а купить что-нибудь лично себе на Костины деньги было неловко.

Вообще-то денег получали много, сказочно много, в особенности Костя. Но и расходы первое время были большие: купили мебель, ведь пустая же комната, голые стены. Посуда, разные хозяйственные предметы... Костя даже занял у товарищей, теперь выплачивали понемнож­ку, и пришлось экономить.

Поколебавшись, Светлана вложила в кошелек еще од­ну сторублевку из «своих» денег. Пачка десятирубле­вок — Костиных,— лежавшая рядом, заметно похудела за вчерашний вечер.

Пожалуй, теперь можно идти: Володя давно у своей бабушки — уезжает каждое воскресенье.

Уже войдя в переднюю к Шибаевым, даже еще рань­ше, чем вошла, Светлана поняла: не вовремя. Но ей уже открыла незнакомая женщина в шуршащем шелковом платье.

Вешалка в передней распухла от множества нацеп­ленных на нее шуб, шарфов, меховых шапок. Внизу — целая коллекция галош. Из комнаты в приоткрытую дверь несется громкое пение, никакого отношения к музыке не имеющее. Пахнет чем-то острым, кислым, луком, консервами и еще... ну да, ясно, чем еще. Володина мать стоит в кухне. На кухонном столе, как на параде, выстро­ились пустые бутылки. Володина мать зажала в руке пу­чок зеленого лука и мелко режет его на дощечке.

Светлана хотела уйти, но Шибаева уже заметила ее. Растерялась немного, вытерла руки о фартук.

— Пожалуйста, заходите. К мужу товарищи пришли посидеть.

— Нет, спасибо,— сказала Светлана,— я на самую минутку, только вам два слова...

И здесь, около кухонного стола, рядом с блюдом, на котором были разбросаны остатки винегрета, Светлана рассказала о Володиной мечте. Все ребята катаются, а у него коньков нет.

— Вы понимаете, как ему обидно, ведь он так хоро­шо... и так старался работать...

Шибаева думала о своем, о том, сколько тарелок чи­стых нужно поставить для сладкого пирога и не придется ли еще сходить за вином.

— Да, вырос,— сказала она,— что ж делать. Нет, но­вых ему отец не будет покупать. Недавно валенки спра­вили. С деньгами придется поосторожней.

Светлана смотрела на пустые бутылки и мысленно по­множала их число на цены, которые примелькались уже на прилавках гастронома.

— Ну что ж делать,— сказала она.— До свиданья.

— Давайте я вас провожу.— Шибаева опять вытерла руки.

— Нет, нет, пожалуйста, не беспокойтесь. Извините, что помешала.

Светлана повернулась к двери. Ей навстречу из кори­дора шел пожилой мужчина с красным лицом и осовелы­ми глазами. Чуть покачиваясь, он пел во всю силу легких:

Когда б имел златые горы И реки, полные вина...

Увидев Светлану, радостно улыбнулся, как донжуан-сердцеед, и громоподобно закончил:

Я б отдал их за ласки, взоры, За эти черные глаза!

Он широко расставил руки, как бы желая принять Светлану в свои объятия,

Светлана отстранилась от него и выбежала на пло­щадку лестницы.

VIII

Ветра нет, мороз небольшой, солнышко светит… В та­кой день на лыжах уйти куда-нибудь подальше в лес — мысли чтоб самые веселые! Половина класса сейчас на катке. И завтра после школы тоже пойдут. Светлана зна­ла, как заразительны бывают такие увлечения. Она пред­ставила себе Володю на переменах — в стороне от других ребят... Сама не заметила, как очутилась перед витриной спортивного магазина,

— У вас есть ботинки с коньками, размер тридцать девятый или сороковой?

— Нет.

Вообще коньков было очень мало. Продавец пояснил: очень большой спрос последние две недели. Понятно.

Могут еще быть в универмаге, в другом конце города. Но и там не оказалось. Только мужские. В городе есть два комиссионных магазина...

...Отрезы материи, шелковые халаты, шубы меховые, очень симпатичные дамские туфельки всех цветов раду­ги (вот такие бы к зеленому платью!) — нет коньков!

Как-то незаметно пришел вечер. Светлана вспомнила, что не обедала сегодня. Вон там булочная на углу, хоть пирожок съесть... Рядом с булочной — небольшая выве­ска: «Скупка вещей от населения». Небольшая дверь... Около нее стоит парень в короткой курточке. В глазах нерешительность, под мышкой сверток, газетная бумага прорвалась немного, торчит что-то блестящее, металли­ческое... Светлана мгновенно очутилась рядом:

— Вы продаете коньки?

— Да... вот хотел узнать....

— С ботинками? Какой размер?

— Сороковой.

— Покажите. Новые? Сколько стоят?

Он нерешительно развернул:

— Новые. «Гаги». Башмаки на резине. Только вчера купил — вот чек. Купил, а домой принес — жмут.

Светлана совала ему в руки деньги.

— А у меня сдачи нет...

— Позвольте, граждане, что у вас тут происходит? — раздался над их склоненными головами начальниче­ский бас.

Милиционер! Смотрит сурово. Парень испугался не на шутку, но Светлана сказала весело:

— Не беспокойтесь, товарищ милиционер, никакой спекуляции. Молодой человек купил коньки, ему не впо­ру, уступает мне за ту же цену... Вы нам не разменяете сто рублей?

Милиционер возмущенно пожал плечами. Но и у Светланы, и у парня с коньками был такой неискушен­ный в спекулятивных операциях вид.

— Вы бы хоть в подъезд зашли,— сказал милиционер наставительно.— А деньги вам разменяют в булочной.

— Спасибо за совет, товарищ милиционер! — бойко ответила Светлана.— Но согласитесь сами, что в подъез­де было бы гораздо подозрительнее.

Он усмехнулся:

— Не положено ничего продавать на улице.

Получив деньги, парень ушел обрадованный. Светла­на развернула покупку и осмотрела во всех деталях еще раз. На целый номер больше, чем нужно. Это, впрочем, не беда — лишний носок надеть... Но вот в чем теперь за­труднение: как передать Володе, чтобы это не было по­дарком? Светлана присела на скамейку бульвара. Дать кому-нибудь из ребят? Вадиму, например? Нехорошо за­ставлять его выдумывать что-то...

Неудачно села. Напротив, через улицу, дверь заку­сочной, и оттуда выходят мужчины с такими же точно лицами... И везет же сегодня! Воскресенье... Но почему прежде никогда на этом не задерживалось внимание?

Светлана встала и пошла к остановке автобуса. Еще не поздно заехать к Володиной бабушке.

Мария Николаевна удивилась и даже встревожилась, открыв дверь поздней гостье. Сидя на своей высокой и широкой кровати с откинутым уже на ночь стеганым оде­ялом, она казалась особенно худенькой и старой.

Володя был и ушел. Нет, про каток ничего не расска­зывал.

— Вот, вы передайте ему, пожалуйста. Только не го­ворите, что от меня, сами ему подарите. Пожалуйста!..

Мария Николаевна развернула коньки, растерялась:

— Дорогие они небось!

— Нет, что вы, это просто так... Мария Николаевна, только вы ему, пожалуйста, завтра же отвезите... Вы про­стите, что я так нахально!.. Понимаете, вы отвезите днем, чтобы он вечером мог уже кататься вместе со всеми!

Мария Николаевна смотрела то на Светлану, то на коньки.

— Ах ты хлопотунья, хлопотунья! А ты скажи, хло­потунья, почему у тебя глаза сегодня невеселые?

...Костя уже спал, когда она вернулась домой, спал на диване «начерно», подложив под голову маленькую пест­рую подушку. Обычно, если он засыпал так вечером, Светлана весело его расталкивала, внушала, что нужно отвыкать от походных привычек.

Сейчас она ходила по комнате на цыпочках, потихонь­ку устраивалась, осторожно перешагивала через скрипу­чую половицу около двери — лишь бы не разбудить!

Заглянула в кастрюли на кухонном столе: ужинал он или не ужинал? Кастрюли как стояли с утра, так и стоят.

Ну и что же! Ну и пусть!

Наконец Светлана потушила лампу, юркнула под оде­яло. И только тогда поняла, что Костя давно уже не спит, по дыханию его поняла. Сама постаралась дышать как можно ровнее, глубокими сонными вздохами.

— Светлана Александровна, спасибо вам за коньки!

Это было во вторник, после уроков. Накануне Воло­дя был весь день молчаливый и мрачный. Не спрашивала его, но знала: если спросить — ответит плохо.

А сегодня какой-то удивленный. На уроках разгляды­вал ее, как совсем незнакомого человека. На переменах несколько раз порывался подойти, но ребята кругом — не подошел. Сейчас они стояли во дворе, у дверей школы. Светлана задержалась в учительской после уроков, но Володя дождался.

— Почему ты меня?.. Ведь это...

Хотела сказать: «Ведь это бабушка тебе...» Но если Володя благодарит, значит, знает.

— Я уже катался вчера. Вы почему на каток вчера не пришли? Вы — поэтому?