Кровная связь

Я закрываю глаза.

– Пока ты не спросил, все было в порядке.

– Извини. В общем, поспеши. Жду. Мне пора возвращаться.

На меня вдруг накатывает волна беспричинного страха.

– Ты не можешь меня подождать?

– Наверное, будет лучше, если я не стану этого делать.

Лучше для кого? Для тебя…

– Отлично.

«Думай о деле, – приказываю я себе, высматривая номера домов на Притании, чтобы не проскочить нужный адрес. – От тебя ожидают профессионального поведения. Ты знаешь свое дело».

Факты достаточно просты. В течение последних тридцати дней трое мужчин были застрелены из одного и того же оружия, их тела отмечены одними и теми же укусами, и в двух случаях по образцам слюны с вероятностью восемьдесят семь процентов было установлено, что нанес их белый мужчина родом с Кавказа. В лаборатории Главного полицейского управления Нового Орлеана были проведены баллистические тесты, и эксперты сравнили пули. В судебно-медицинской лаборатории штата установили тождественность образцов ДНК из слюны. А я установила идентичность следов укусов.

На самом деле сделать это намного труднее, чем показывают по телевизору. Чтобы объяснить детективам из отдела по расследованию убийств, в чем заключается моя работа, я часто рассказываю им об одном судебно-медицинском эксперте, который с помощью искусственных вставных челюстей пытался оставить на теле идентичные отпечатки зубов. У него ничего не получилось. Вывод ясен даже патрульным полицейским. Уж если идентифицировать укусы, оставленные на теле одним и тем же комплектом зубов, представляется достаточно трудным делом, то что же тогда говорить об идентификации следов, которые могли быть оставлены зубами любого из миллионов наших сограждан? Даже сравнение следов укусов на теле с зубами небольшой группы подозреваемых в действительности намного сложнее, чем полагают большинство одонтологов.

Слюна, оставленная убийцей на месте укуса, может существенно облегчить дело, поскольку из нее можно выделить ДНК для сопоставления с образцами слюны подозреваемых. Но четыре недели назад, когда была найдена первая жертва, в отметках зубов на теле я не обнаружила следов слюны. Тогда я решила, что преступник – профессиональный убийца, который смыл следы слюны с укусов, чтобы помешать нам получить образцы ДНК в качестве улики. Но неделей позже, когда была обнаружена вторая жертва, моя теория разбилась в пух и прах. Я сумела взять образцы слюны с двух из четырех отметок зубов, оставленных на теле. Следовательно, теперь можно было предполагать, что мы имеем дело с разными преступниками, причем непрофессионалами. С помощью методов отражательной ультрафиолетовой фотографии и сканирующей электронной микроскопии, которыми я воспользовалась для анализа следов укусов, удалось установить, что обе жертвы погибли от рук одного и того же преступника. Баллистический анализ извлеченных из тел пуль свидетельствовал в пользу моих выводов, и шесть дней спустя, когда была убита третья жертва, моя гипотеза получила окончательное подтверждение после проведения исследования ДНК, взятой из слюны, оставшейся в месте укусов на теле. Один и тот же преступник расправился со всеми тремя мужчинами.

Важность этого открытия невозможно было переоценить. Главным критерием для классификации серийных убийств является наличие трех жертв, убитых одним и тем же человеком, причем в разных местах, и «период раздумий» между совершением преступлений. Я помогла доказать то, что почувствовала в то самое мгновение, когда увидела первую жертву. В Новом Орлеане на охоту вышел очередной хищник.

Мое официальное содействие расследованию закончилось на той стадии, когда я идентифицировала следы укусов, но я не собиралась останавливаться на этом. Когда Главное полицейское управление Нового Орлеана и ФБР совместными нелегкими усилиями породили на свет оперативную группу, я приступила к анализу других аспектов этого дела. Когда имеешь дело с убийствами на сексуальной почве, решающее значение для раскрытия преступления имеют критерии, по которым убийца выбирает свои жертвы. И подобно всем серийным убийствам, в основе преступлений, совершенных в Новом Орлеане – НОУ, или «убийства в Новом Орлеане», по терминологии ФБР, – лежат сексуальные мотивы. В таких случаях жертв всегда объединяет и связывает нечто общее, и именно это самое нечто и притягивает убийцу-хищника. Но жертвы убийств НОУ разнились по возрасту, физической форме и телосложению, роду занятий, социальному статусу и месту жительства. Единственной общей чертой у них было то, что все они были белыми, мужчинами, в возрасте старше сорока лет и имели семьи. Сочетание этих четырех фактов не позволяет включить их в общепринятую целевую группу, на которую охотятся серийные убийцы. Более того, ни у одной из жертв пока что не установлено каких-либо привычек, которые могли бы привлечь внимание преступника к нетипичной цели. Никто из погибших не был гомосексуалистом и не проявлял склонности к сексуальным извращениям. Никого из них никогда не арестовывали за преступления, совершенные на сексуальной почве, никто из них не подвергался преследованиям за жестокое обращение с детьми, равно как и не посещал стриптиз-клубов или им подобных злачных заведений. Вот по этой самой причине оперативная группа, расследующая НОУ, не продвинулась ни на шаг в поисках подозреваемого.

Я притормаживаю, чтобы разглядеть номер дома, и чувствую, как по коже бегут мурашки страха и предвкушения. На этой улице каких-нибудь пару часов назад находился убийца. Он до сих пор может оставаться где-нибудь рядом, наблюдая за ходом расследования. Серийные убийцы часто так поступают. Он может сейчас наблюдать за мной. В этом и состоит вся прелесть. Хищник опасен. Когда вы начинаете охоту на хищника, то сами можете стать жертвой. Другого пути нет. Преследуя льва в зарослях, вы оказываетесь в пределах досягаемости его клыков и когтей. А мой противник отнюдь не лев. Это самое опасное создание в мире: человеческое существо мужского пола, которое подгоняют ярость и похоть, но поступки которого – по крайней мере, временно – подчиняются логике. Он безнаказанно бродит по этим улицам, уверенный в собственной силе и неуязвимости, в аккуратности и точности планирования, нагло и вызывающе исполняя задуманное. Мне известно о нем только одно: подобно своим собратьям, он будет убивать снова и снова, убивать до тех пор, пока кто-нибудь не разгадает тайну его души или пока внутренние противоречия в его мозгу не уничтожат его самого. Большинству людей все равно, как закончится этот кошмар, лишь бы он закончился побыстрее.

Но я не принадлежу к этому большинству, и мне не все равно.

Шон стоит на тротуаре и ждет. Он прошагал целый квартал от дома жертвы, чтобы встретить меня. Все-таки он никогда не праздновал труса. Но достанет ли у него силы духа, чтобы справиться с нашей нынешней ситуацией?

Я останавливаю «ауди» позади джипа «Тойота-Лендкрузер», выхожу и начинаю вытаскивать свои чемоданчики. Шон быстро обнимает меня, а потом забирает снаряжение у меня из рук. Ему сорок шесть лет, но выглядит он на сорок, не больше, и двигается с легкой, уверенной грацией прирожденного атлета. Волосы у него по большей части еще черные, а в зеленых глазах вспыхивают искорки. Даже пробыв восемнадцать месяцев в роли его любовницы, я до сих пор жду, что стоит ему открыть рот и я услышу сильный ирландский акцент. Но вместо этого раздается лишь привычный новоорлеанский говор, этакий местный бруклинский протяжный диалект с налетом краба.[1]

– Ты как, нормально? – спрашивает он.

– А ты, никак, передумал?

Он лишь пожимает плечами.

– Что-то мне не по себе. Дурное предчувствие.

– Дерьмо собачье! Ты просто хотел убедиться, что я не пьяна.

По его лицу я вижу, что угадала. Он окидывает меня пытливым взглядом и даже не делает попытки извиниться.

– Давай, – говорю я ему.

– Что?

– Ты собирался что-то сказать. Давай говори.

Он вздыхает.

– Ты неважно выглядишь, Кэт.

– Благодарю за вотум доверия.

– Извини. Ты пила?

От злости я стискиваю зубы.

– Я трезва как стеклышко, причем впервые за столько лет, что даже не упомню.

Он продолжает скептически рассматривать меня. И по его глазам я вдруг замечаю, что он мне поверил.

– Господи Иисусе! Тогда, наверное, тебе не помешает выпить.

– Ты даже не представляешь, как мне этого хочется. Но я не буду пить.

– Почему?

– Отстань. Давай неси эти сундуки.

– Мне лучше вернуться раньше тебя.

Он выглядит смущенным.

На меня вновь накатывает раздражение, и я отвожу глаза.

– Сколько тебе дать? Пять минут?

– Это слишком много.

Я машу рукой, чтобы он проваливал, и вновь сажусь в машину. Он делает шаг ко мне, но потом поворачивается и уходит.

У меня дрожат руки. Интересно, когда я проснулась, они уже дрожали? Я изо всех сил хватаюсь за рулевое колесо и делаю несколько глубоких вдохов. После того как пульс приходит в норму, а сердце успокаивается, я разворачиваю к себе маленькое зеркальце и смотрюсь в него. Обычно меня не очень-то волнует, как я выгляжу, но слова Шона заставили меня нервничать. А когда я нервничаю, в голову мне приходят всякие сумасшедшие мысли. Бестелесные голоса, старые ночные кошмары, прежние ошибки и промахи, неуважение и презрение, то, о чем говорили мне психотерапевты…

Глядя на себя в зеркальце, я раздумываю, стоит ли подвести глаза карандашом на случай, если там, в доме, мне придется поставить кого-нибудь на место взглядом. В общем-то, он мне не нужен. Мужчины часто говорят мне, что я красива, но они говорят такие вещи любой женщине. Собственно, у меня мужское строение лица, простое и эффектное. Этакий перевернутый треугольник. Острый подбородок переходит в сильную челюсть. Уголки губ загибаются кверху. Потом идет заостренный кончик прямого римского носа, выдающиеся скулы, карие глаза с кошачьим разрезом и наконец темный вдовий пик волос.[2] В них я явственно вижу своего отца, который умер двадцать лет назад, но который до сих пор живет в каждой черточке моего лица. В бумажнике я постоянно ношу с собой его фотографию. Люк Ферри, 1969 год. На фотографии, сделанной где-то во Вьетнаме, он улыбается и позирует в военной форме. Мне не нравится форма – после всего, что сделала с ним война, – но нравятся его глаза на этом снимке. По-прежнему живые, человеческие, полные сочувствия. Именно таким я его и запомнила. Таким, каким видят своего отца маленькие девочки. Однажды он сказал, что я уже почти унаследовала его лицо, но в самую последнюю минуту на меня спикировал ангел и добавил мягкости, отчего я получилась просто красавицей.

А вот Шон видит в моем лице твердость и жесткость. Как-то он заявил, что я сама похожа на хищника, на орла или ястреба. Нынешним вечером это меня радует. Потому что когда я вылезаю из «ауди», взваливаю на плечо треногу от фотоаппарата и вешаю чемоданчик с реактивами, что-то мне подсказывает, что, пожалуй, Шон был прав, когда беспокоился о моих нервах. Сегодня вечером, в отсутствие спасительной анестезии, я чувствую себя голой. А без привычного химического барьера, который отгораживает меня от реальности, – еще более уязвимой перед тем, что заставило меня удариться в панику в прошлый раз.

Шагая по темной улице, вдоль тротуаров, на которой выстроились оградки из кованого железа и дома с балконами на втором этаже, я спиной ощущаю чей-то взгляд. Я останавливаюсь и оборачиваюсь, но никого не вижу. Только собака неподалеку задрала лапу у фонарного столба. Я обвожу взглядом балконы над головой, но жара загнала их владельцев внутрь. Господи Иисусе! У меня такое чувство, будто все тридцать один год своей жизни я прожила, ожидая увидеть труп, который лежит сейчас в доме прямо передо мной. Или, может быть, это он ждал меня. Но что-то меня ждет, можно не сомневаться.

Я двигаюсь дальше, и перед глазами у меня возникает хрустальный образ. Запотевшая чудесная бутылка голубого стекла, в которой на три пальца плещется «Серый гусь», похожий на талую воду благословенного глетчера. Если бы мне удалось глотнуть хотя бы капельку этого божественного напитка, я бы с честью вышла из любого положения, выдержала бы любые напасти.

Ты же проделывала это сотни раз, – говорю я себе. – Ты работала в Боснии, когда тебе было всего двадцать пять, и справилась.

– Эй! Это вы доктор Ферри?

Какой-то полицейский в форме окликает меня с высокого крыльца с правой стороны улицы. Дом жертвы. Артур ЛеЖандр жил в большом викторианском доме, типичном для Паркового квартала Гарден-Дистрикт. А вот автомобили, припаркованные в переулке за углом, гораздо чаще можно встретить в жилых микрорайонах Дезире и Сент-Томас – фургон-универсал коронера, карету «скорой помощи», патрульные машины Главного полицейского управления Нового Орлеана и микроавтобус ФБР, перевозящий бригаду судебно-медицинских и технических экспертов. Еще я замечаю парочку автомобилей без опознавательных знаков, принадлежащих Главному полицейскому управлению Нового Орлеана, и среди них – машину Шона. Поднимаясь по ступенькам, я надеюсь, что все будет в порядке.

Но не успев пройти и десяти шагов по коридору, понимаю, что на этот раз вляпалась в крупные неприятности.

Глава вторая

В большой прихожей дома, где жил погибший, в воздухе висит напряженное ожидание и любопытные глаза следят за каждым моим движением. Помещение обходит эксперт-техник, ищет скрытые отпечатки пальцев. Я не знаю, где лежит тело, но прежде чем успеваю спросить об этом патрульного, стоящего в дверях, Шон отступает в глубь прихожей и жестом подзывает меня к себе.

Я иду к нему, старательно сохраняя равновесие с тяжелыми чемоданчиками в руках. Мне хочется, чтобы Шон дружески пожал мне руку, когда я подхожу вплотную, но я знаю, что он не может себе этого позволить. Но потом он все-таки делает это. И я вспоминаю, почему влюбилась в него. Шон всегда знает, что мне нужно, иногда даже раньше меня.

– Ты как? – едва слышно бормочет он.

– Мне немного не по себе.

– Тело в кухне. – Он берет у меня из правой руки тяжелый кофр. – Крови немножко больше, чем в прошлый раз, но это всего лишь очередной труп. Эксперты из Бюро уже проделали всю работу, остались только следы укусов. Кайзер говорит, что это для тебя. Твой выход. Теперь ты главная.

Кайзер – это Джон Кайзер, бывший эксперт-психоаналитик ФБР, который помог раскрыть самое громкое дело о серийных убийствах в Новом Орлеане, когда в городе исчезли одиннадцать женщин, в то время как картины с изображением их тел появлялись в художественных галереях по всему миру. Кайзер – главный представитель ФБР в составе оперативной группы по расследованию НОУ.

– Тут топчется больше народу, чем следовало бы, – негромко говорит Шон. – Пиацца там. Она очень напряжена, да и все остальные тоже, сама увидишь. Но пусть тебя это не волнует. Ты консультант. И все.

– Я готова. Давай начинать.

Он открывает дверь в искрящийся мир гранита, травертина, сверкающей эмали и мореного дуба. Такие кухни всегда напоминают мне операционные, а в этой к тому же действительно где-то лежит пациент. Мертвый. Я обвожу взглядом хоровод лиц и киваю всем в знак приветствия. Капитан Кармен Пиацца кивает в ответ. Потом я опускаю глаза и вижу на полу кровавый след. Кто-то или полз, или его тащили по мраморному полу в укромный уголок позади островка, образованного столом со стульями в центре кухни. «Его тащили», – решаю я.

– За столом… – подсказывает мне из-за плеча Шон.

Один из техников установил прожектор. Я обхожу вокруг стола и вижу ослепительное, отчетливое, как на пленке «Техниколор», изображение обнаженного тела, лежащего на спине. Передо мной в сюрреалистическом калейдоскопе мелькают бросающиеся в глаза ужасающие подробности: синевато-багровые следы укусов на груди и кровавые – на лице, пулевое отверстие посередине брюшной полости, обгоревшая рана от выстрела в упор на лбу. Мелкие брызги крови запятнали мраморный пол позади головы жертвы, как на одноцветной, черно-белой картине Поллока. Лицо Артура ЛеЖандра исказилось от ужаса и боли, и это выражение застыло на нем навеки, когда большая часть мозга вылетела через отверстие в затылке.

Я с трудом отвожу глаза от следов укусов у него на груди. Но нижней части тела тоже есть что рассказать. Оказывается, Артур ЛеЖандр все-таки не совсем гол. На ногах у него красуются черные нейлоновые носки, как у персонажа порнографических фильмов сороковых годов. Его пенис бледным желудем выглядывает из седых зарослей в паху, но и там я вижу кровь и синяки. Я делаю шаг вперед, и у меня перехватывает дыхание. На дверцах шкафчика, висящего на стене напротив раковины, кровью выведены пять слов: МОЯ РАБОТА НИКОГДА НЕ ЗАКОНЧИТСЯ.

Кое-где кровь потеками сбежала вниз, придав надписи почти комический, голливудский шарм. Но в луже сепарированной крови и сыворотки под локтем мертвеца нет ничего комического. Предузелковая жила Артура ЛеЖандра рассечена, именно оттуда брали кровь, чтобы оставить нам это жуткое послание. Кончик его указательного пальца на правой руке явно испачкан в крови. Неужели убийца написал эти слова пальцем жертвы только для того, чтобы не оставлять в кровавом месиве собственных отпечатков? Или он заставил ЛеЖандра написать это послание перед самой смертью, когда тот был еще жив? Тест на наличие свободных гистаминов даст ответ на этот вопрос.

Мне нужно приступать к работе, но я не могу оторвать глаз от послания. Моя работа никогда не закончится. Фраза чрезвычайно расхожая, даже избитая, и я буквально слышу голос своей матери, который повторяет ее у меня в голове…

– Вам нужна помощь, доктор Ферри?

– Что?

– Джон Кайзер, – говорит тот же самый голос.

Я поднимаю голову и вижу долговязого, худого мужчину лет пятидесяти. Его карие глаза смотрят дружелюбно, но ничего не упускают. Он не уточнил свое звание. Специальный агент Джон Кайзер.

– Может быть, помочь вам установить лампы или еще что-нибудь? Для ультрафиолетового фотографирования?

Я словно гляжу на себя со стороны и вижу, как отрицательно качаю головой.

– Он начинает впадать в неистовство, – замечает Кайзер. – Теряет самоконтроль, наверное. На этот раз лицо практически изорвано в клочья.

Я снова киваю.

– В ранах на щеках виден даже подкожный жир.

Пол под ногами вздрагивает, когда Шон опускает чемоданчик с принадлежностями рядом со мной. Я испуганно вздрагиваю, а потом поспешно пытаюсь сделать вид, что ничего не произошло, но уже слишком поздно. Я приказываю себе дышать глубоко и размеренно, но горло у меня уже перехватывает спазм, а на коже по всему телу выступил пот.

Не торопись. Действуй размеренно и постепенно… Сфотографируй укусы с помощью стопятимиллиметрового кварцевого объектива. Сначала стандартная цветная пленка, потом убираешь фильтры и снимаешь в ультрафиолете. После этого заливаешь отпечатки альгинатом…

Когда я наклоняюсь над чемоданчиком и открываю защелки, мне кажется, что я двигаюсь будто в замедленной съемке. За мной наблюдает дюжина пар глаз, и их взгляды, такое впечатление, вступают в противодействие с моими нервными импульсами. Шон наверняка заметит мою неловкость, но, будем надеяться, остальные не обратят на это внимания.

– Это тот же самый рот, – негромко роняю я.

– Что? – спрашивает агент Кайзер.

– Тот же самый убийца. У него конусообразные боковые резцы. Это ясно видно на следах укусов на груди. Но вывод не окончательный. Я всего лишь высказываю… свое предварительное мнение.

– Хорошо. Конечно. Вы уверены, что вам не нужна помощь?

Что, черт возьми, ты говоришь? Разумеется, это один и тот же малый. Это известно всем и каждому в этой комнате. Ты здесь лишь для того, чтобы задокументировать и сохранить улики с максимально возможной аккуратностью и точностью…

По ошибке я открываю не тот чемоданчик. Мне нужен фотоаппарат, а не комплект для снятия отпечатков и изготовления оттисков.

Господи, возьми себя в руки…

Но у меня ничего не получается. Когда я наклоняюсь еще ниже, чтобы открыть футляр с фотоаппаратом, у меня так сильно начинает кружиться голова, что я едва не падаю на пол. Я достаю фотоаппарат, выпрямляюсь, включаю его и понимаю, что забыла установить треногу.

И тут это случается.

За три секунды легкое беспокойство сменяется гипервентиляцией легких, и я чувствую себя, как старушка, собирающаяся упасть в обморок в храме. А это просто невероятно. Я умею дышать лучше и эффективнее, чем девяносто девять процентов моих соотечественников. В свободное от работы одонтологом время я предпочитаю заниматься свободным погружением, то есть ныряю в воду без акваланга и прочих дыхательных аппаратов. Причем я не любитель, а спортсменка мирового класса, и мы с коллегами обыкновенно погружаемся на глубину до трехсот футов, дыша при этом только воздухом, оставшимся в легких. Кое-кто называет свободное погружение «спортом самоубийц», и в этом определении есть некоторая доля правды. Я могу лежать на дне плавательного бассейна дольше шести минут, надев на себя пояс с грузилами, а такой подвиг не по плечу подавляющему большинству моих сограждан. Но тем не менее сейчас, стоя на уровне моря в кухне роскошного городского особняка, я не в состоянии сделать ни глотка из целого океана кислорода, который окружает меня.

– Доктор Ферри? – окликает меня агент Кайзер. – С вами все в порядке?

Острое тревожное состояние с реакцией паники. Замкнутый дьявольский круг… Беспокойство усиливает симптомы, симптомы нагнетают беспокойство. Ты должна разорвать этот круг…

Тело Артура ЛеЖандра дрожит и расплывается у меня перед глазами, как если бы он лежал на дне мелкой речушки с прозрачной водой.

– Шон? – восклицает Кайзер. – С ней все в порядке?

Не дай этому случиться, – мысленно возношу я молитву. – Пожалуйста!

Но никто не слышит мою молитву. То, что со мной происходит сейчас, должно было случиться давным-давно. Длинный черный поезд неторопливо приближался, приближался давно, приближался издалека, и теперь, наконец настигнув, подминает меня без звука и боли.

Я проваливаюсь в черноту.

Глава третья

Надо мной склонилась судебно-медицинской эксперт, она считывает показания кровяного давления с манжеты, застегнутой у меня на руке. Неприятное ощущение, вызванное подачей воздуха в манжету, а потом спуском его, привело меня в чувство. Над медицинским экспертом возвышаются Шон Риган и специальный агент Кайзер, на их лицах заметно беспокойство.

– Давление немного понижено, – роняет эксперт. – Думаю, у нее был обморок. Но ЭКГ нормальная. Содержание сахара тоже понижено, но гипогликемией она не страдает. – Она замечает, что я открыла глаза. – Когда вы ели в последний раз, доктор Ферри?