Комендант Синь-ици-сан

Разведчики Синицына начали поиск еще до восхода солнца. Снова излазили лес на склонах вулкана. Никого. Пытались найти место, где можно залезть на скалы. Добровольцы расцарапали руки, изорвали одежду об острые камни, но выше пяти метров никто подняться не мог. Тогда Синицын приказал отдыхать.

— Ну и вулканчик попался! — зло сплюнул солдат с гвардейским знаком и полудюжиной медалей на гимнастерке. — Лучше б к немцам за языком сходить. Там хоть знал что к чему…

— Да-а уж кому вулкан Тятя, а нам проклятье! — поддержал его сержант Сидоров, которому санинструктор перевязывал разбитую руку.

— Стоп, хлопцы! Смените пластинку, — сказал капитан. — Полчаса на еду и отдых. А потом густой цепью обыщем каждый сантиметр. Все!

Среднего роста, широкоплечий, крепкий, капитан легко, как мячик, подскакивая, сбежал по крутому склону метров на сто ниже разведчиков. Взобрался на высокую скалу, петушиным гребнем выпиравшую из земли, и в который уже раз посмотрел вверх, на вулкан. Там, где остались разведчики, кончается наиболее пологая часть вулкана, поросшая высокими соснами с зелеными полянами, покрытыми непролазными зарослями четырехметрового курильского бамбука. Выше разведчиков почти отвесно поднимается тридцатиметровая иссеченная временем, вся в трещинах, гигантская каменная ступень, образуя непреодолимый каменный пояс. В нескольких местах он разорван глубокими ущельями. Выше, как бы опираясь на этот каменный пьедестал, снова идет редкий хвойный лес и полоса каких-то кустарников. Еще выше — до самой вершины с щербиной кратера, покрытой нетающим снегом, — царство голых скал и каменных россыпей.

«Где же люди?.. Неужели там, в этом лесу, выше-каменной великаньей ступени, в двухстах метрах над головами разведчиков? Но ведь этим путем туда не могли забраться женщины и дети. Значит, есть другой путь! Он где-то здесь, в этих зарослях… Тут и будем искать», — решил Синицын.

Там, где начинается поляна, заросшая бамбуком, внимание капитана привлекло необыкновенное дерево. Могучая старая береза широко растопырила поросшие мохом ветви-пальцы. А в их развилке, будто на раскрытой ладони, выросла маленькая полутораметровая пихта. Чудеса! Двухэтажное дерево.

***

Оказалось, что принять решение легче, чем осуществить его. Трижды подходил Сандзо к краю ущелья. Заглядывал в бездонную глубину и отскакивал назад. Он сел и заплакал. Потом стал ругать себя самыми обидными словами. Ему вспомнилось, как дедушка сидит у шалаша, как трясется его голова… И злость на самого себя, на свою слабость закипела в нем. Держась за корень дерева, росшего у самого края, Сандзо, ногами вперед медленно сполз вниз. Нащупал узкий выступ и сделал первый шаг… Потом второй, третий… А сколько нужно? Триста двадцать шагов сделал Сандзо, когда они бежали сюда от русских. Но тогда впереди с маленьким Мицу за спиной осторожно шагала мама… А сзади был дедушка Асано. И впереди и сзади было много других людей. А теперь он один. Тогда на ногах были легкие дзори.[15] Тридцать семь, тридцать восемь. Главное — не думать о пропасти. Потому что тогда ноги становятся ватными… Дзори развалились уже на третий день… Пятьдесят три, пятьдесят четыре… Ох, какие острые камни под ногами. Как кинжалы. Вот бы надеть гэта. Но в деревянных гэта разве удержишься на таком карнизе… Об этом тоже нельзя думать. Нельзя!.. Сто двадцать девять, сто тридцать. Сандзо, прижимаясь к скале, осторожно делает шаг правой ногой и приставляет левую. Опять правую… С каждым шагом каменная тропа опускается все ниже и ниже. Теперь карниз так расширился, что можно идти по нему не боком, а прямо. Но тогда можно нечаянно посмотреть вниз… Ох, как кружится голова!.. Двести семьдесят пять…

— Крра! Кр-р-ра! — вдруг закричал большущий черный ворон. Он пролетел так близко, что даже ветром в лицо пахнуло от его крыльев.

— Что ты кричишь! Я же не дохлая лошадь. Я живой!.. Сколько же было? Двести? Или сто семьдесят?.. Лучше бы двести… тогда уже скоро. — Сандзо снова шагает, шагает, шагает, как автомат.

В ущелье тень. Прохладно. А у него по лицу струится пот, заливает глаза, капает с кончика носа.

Но вот наконец за поворотом карниз вдруг перешел в узкую промоину, идущую вверх, и под ногами оказалась надежная, поросшая травой земля. А перед глазами — живая зеленая стена. Высокая, в два человеческих роста. Он побежал по зеленому туннелю с высокими шелестящими сводами из стеблей курильного бамбука. Дальше, дальше от пустоты под ногами! Пробился через чащу. Поскользнулся и кубарем покатился вниз по склоку, покрытому толстым слоем полусгнивших листьев.

Он задержался лишь у старой березы. Встал на четвереньки и замер. В пяти шагах со странным коротким ружьем на груди стоял русский и смотрел на него страшными светлыми глазами.

***

Капитан насторожился. Чуткое ухо разведчика сразу уловило шум в зарослях бамбука выше двухэтажного дерева. Ближе, ближе. Кто-то напролом пробивался через заросли. Человек или зверь? Говорят, тут даже медведи встречаются. Капитан заученным движением перевел автомат из-за спины на грудь и щелкнул предохранителем.

Из зарослей появилось что-то бело-синее. Кубарем покатилось по склону и остановилось у двухэтажного дерева.

На четвереньках стоял японский мальчишка в синих штанах и светлой рубашке. Деревянные гэта, связанные веревочкой, болтались у него на шее. Синицын тотчас убрал автомат за спину и засмеялся. А маленький человек все так же стоял на четвереньках и черными раскосыми глазами смотрел на него. И в этих глазах был ужас.

— Здравствуй! Что же ты не встаешь?.. Как ты меня напугал. Я думал, это медведь, — сказал Синицын по-японски.

Что-то вроде улыбки скользнуло по лицу мальчишки. Он встал на ноги. Напряженный. Готовый в любую секунду броситься бежать. Но ответил вежливо:

— Коннити ва, сёко-сан,[16] — и низко поклонился.

— Как тебя зовут?

— Сандзо Такита, — снова поклонился мальчишка.

— А я — Сергей. Понимаешь? — улыбнулся Синицын. — Давай руку, будем знакомы.

— Вакарунай, сёко-сан,[17] — ответил мальчишка, отскакивая от протянутой руки Синицына.

— Ну, ладно, потом поймешь. Ты оттуда? — капитан показал рукой вверх на виднеющийся за уступом лес.

— Вакарунай, сёко-сан! — испуганно повторил мальчишка и еще отступил назад.

— Вакаранай, вакаранай! — передразнил Синицын. — Врешь ты все. Боишься. — И вдруг неожиданно для самого себя сделал круглые кошачьи глаза, вытянул губы трубочкой и громко сказал: — Мя-а-а-у-у!

— Нэко![18] — удивленно-радостно вскрикнул мальчишка, и в глазах его зажегся огонек любопытства.

— Ну вот это другой разговор! — обрадовался Синицын и, не очень-то соблюдая правила грамматики, по-японски сказал: — Синай нару, хаяку аруку хирумэси о табэру! Йоросий?[19]

Мальчишка понял. Сглотнул слюну и согласился:

— Йоросий, сёко-сан!..

— Вот, хлопцы, вам первый житель Акапу! — сказал Синицын, подходя к разведчикам. — Кормите. Угощайте. Займите его, чтоб не скучал. Вы, Сидоров, с отделением останетесь здесь. Остальным со всем снаряжением — за мной!..

Перед Сандзо поставили две открытые банки: со свиной тушенкой и с мандариновым компотом. Положили хлеб, маленькие японские галеты, плитку ириса. При виде такого богатства глаза его восторженно засветились. Утолив первый голод, Сандзо стал незаметно прятать галеты и ириски в карман — делал запасы для своих родных. Сержант глазами приказал солдатам молчать.

После еды Сидоров затеял игру. Он или кто-нибудь из солдат тыкал пальцем в какую-то вещь и просил назвать ее по-японски. Сандзо называл и весело смеялся, когда солдаты коверкали такие простые и понятные слова…

***

Разведчики быстро нашли в зарослях бамбука промоину, выводившую к каменному карнизу.

— Как же они тут с детьми шли! — ужаснулся Синицын. И приказал: — Прямо с начала тропы через каждые пять метров забивайте крючья и тяните веревку. А то еще сорвется кто.

Разведчики, выравнивая тропу кое-где кирками и оставляя за собой надёжно закрепленную веревку, выбрались на верхнюю площадку. Когда они подходили к шалашам, построенным под старыми елями и пихтами, там поднялся переполох. Синицын остановил солдат и обратился к людям с давно продуманной речью:

— Жители Акапу! Не бойтесь русских солдат. Никто не тронет вас и ваше имущество. Спускайтесь в поселок и. живите так, как вы привыкли. Можете ловить рыбу или добывать из океана морскую капусту. Я, русский комендант поселка капитан Сергей Синицын, гарантирую вам спокойствие и неприкосновенность. Я знаю: вы голодны. Прошу вас. Подойдите и возьмите продукты, чтобы подкрепить силы. А потом мы поможем вам спуститься вниз.

Люди с изможденными худыми лицами стояли, прижимаясь к стволам деревьев, выглядывали из шалашей и молчали. Страх перед русскими, воспитанный японской военщиной, японской печатью, японскими учителями, сковывал их. Они боялись поверить.

Никто не сделал ни одного движения. Тишина. И вдруг послышался приближающийся мальчишеский крик:

— Такита-сан! Росиадзин йоросий! Росиадзин хэйтай йоросий![20]

Синицын обернулся. Это кричал Сандзо.

***

Игра в слова Сандзо надоела, и он предложил самому маленькому по росту русскому, ефрейтору Коле Круглову, поиграть в ловитки. Коля смутился. Но сержант Сидоров сказал:

— Слышал, что приказал капитан? Вот и забавляй его.

Сначала они бегали друг за другом поблизости. Солдаты вместе с Сидоровым хохотали, глядя, как ловкий маленький Сандзо обманывает, увертывается от Круглова. Игра шла с переменным успехом. Потом Сандзо побежал, виляя между соснами, и с разбегу влетел в заросли курильского бамбука. Споткнулся и упал, рассыпав галеты, спрятанные в карманах. И тут Сандзо будто водой холодной облили: как же он мог забыть?! Ведь он пошел за едой. Так вот же она, еда. А дедушка Асано уже который день ничего не ел. Какие тут игры… Скорей туда!..

— Сандзо! Где ты? — кричал Круглов.

Но Сандзо не отозвался. Поспешно собрав галеты, он уже шел по каменной тропе назад, к лагерю беженцев. Теперь идти было не так страшно. Он держался за крепкую веревку. В ущелье уже ярко светило солнце. И где-то недалеко были веселые солдаты Синь-ици-сана.

***

— Синь-ици-сан йоросий! Росиадзин хэйтай йоросий![21] — кричал Сандзо, подбегая к японцам. Его сразу окружили. Дальше он так зачастил, что капитан сумел понять только слова: хорошо, пища, домой, Акапу…

— Аната, мэсиагару додзо![22] — повторил капитан приглашение.

Лица у людей будто оттаяли. Женщины подходили к солдатам, которые уже раскрыли свои до отказа набитые вещмешки. Они низко кланялись, улыбались, брали марлевые мешочки с маленькими японскими галетами вперемешку с разноцветными круглыми леденцами. Снова кланялись и благодарили: «Аригато, росиадзин, аригато».[23] Солдаты совали в руки детям ириски и железные банки с мандариновым компотом, взятым из японских офицерских запасов.

Ребятишки брали гостинцы, торопливо кланялись и бегом мчались к своим шалашам. Спустя некоторое время, насытившись, прибежали опять. Полукольцом окружили солдат. Темными любопытными глазами рассматривали незнакомую одежду, оружие.

Сандзо, пришедший вместе с русскими, стал для них героем. Он вытащил из кармана блестящую гильзу от автомата, подаренную ему сержантом Сидоровым. Мальчишки рассматривали ее, трогали пальцами и цокали языками от удовольствия. А когда Сандзо приложил гильзу к губам, как научил его Коля Круглов, и свистнул, япончата закричали: «Ара! Ара!»[24] и запрыгали от восторга. Все, как один, захотели иметь по такому же замечательному свистку.

У солдат нашлись две или три гильзы. Отдали. Но это только еще более раззадорило остальных.

— Товарищ капитан! Разрешите «наделать» им свистков? — попросил пожилой усатый старшина-санинструктор. — Уж так им хочется.

— Ну давай! — согласился Синицын. — Только осторожно, не испугай.

Старшина повернулся к мальчишкам спиной, направил автомат на вершину Тяти и в несколько длинных очередей опорожнил полмагазина. Когда раздались первые выстрелы, ребятишки шарахнулись в стороны. Но фонтан золотых стреляных гильз, брызжущий из автомата на землю, заворожил их. И как только старшина спрятал автомат за спину, мальчишки с визгом кинулись подбирать еще горячие «свистки». А еще через несколько минут поднялся такой свист, что взрослые только морщились и затыкали пальцами уши.

Когда жители Акапу с разведчиками Синицына, помогавшими им нести вещи, возвращались к своему поселку, на привале у озера произошел небольшой эпизод. Сержант Сидоров прилег было на траву, но тотчас вскочил. Под бок попался камень. Он хотел его отбросить и улечься снова, но глянул на место, где лежал камень, и… сдвинул пилотку на затылок. В ямке белел окурок. Сержант оглянулся. Все занимались своими делами. Он внимательно осмотрел окурок сигареты и присвистнул. Подождав, пока все встали и пошли дальше, позвал капитана.

— Странно, — сказал Синицын. — Сухой, не пожелтел. А позавчера шел дождь. Его положили под камень — значит, спрятали… Тут вот поясок и золотая звездочка. Такие сигареты курят только офицеры, да и то не всякие. Что же это выходит?..

Сандзо не отрывал взгляда от окурка, и на его лбу проступали бисеринки пота.

— Ты знаешь, кто курит такие сигареты?

Сандзо несколько секунд растерянно смотрел на капитана, потом отрицательно покрутил головой:

— Сиру най, сёко-сан!.. Сиру най![25] — И побежал догонять своих.

Сержант хотел удержать мальчишку, но капитан остановил.

— Не надо, Миша. Все равно сейчас ничего не скажет. — Подумал и добавил: — Так вот оно что. Мы с тобой думаем, что все господа самураи в лагере военнопленных. Ан нет. Какой-то зубр у нас под носом ходит.

— И чего он тут крутился? — вслух рассуждал сержант. — Может, к жителям хотел добраться? А может, у него там еще какой интерес есть?.. Если он по карнизу залезет наверх, его оттуда и батальоном не выкуришь.

— Правильно. Проход нужно запечатать. Тут скорей поймаем.

— Чем закрыть, товарищ капитан? Была бы хоть одна мина.

— Верно. Надо подвести под самурая мину, — усмехнулся капитан. — А вот чем… думай.

Сержант Сидоров с ефрейтором Кругловым вернулись к началу тропы. В пустых металлических ящиках из-под патронов кинжалом провертели дырки, вставили в них по куску телефонного кабеля с расплетенными стальными жилами. Один ящик положили в самом начале тропы, другой — подальше. То и дело поглядывая в «Русско-японский военный разговорник», Коля на листе фанеры старательно выписывал японские иероглифы. Потом кол с надписью воткнули в щель у начала тропы.

— Ну как, похоже? — спросил Коля.

Сержант подошел. С фанерки на него смотрели два черных загадочных знака. А рядом по-русски написано: «Осторожно! Мины!» В ущелье из металлических ящиков грозно топорщились во все стороны стальные усики.

— Не знаю, как самурай, а я бы ни в жизнь не полез!..

Они догнали своих уже почти у поселка.

— Товарищ капитан! «Минное поле» поставлено! — доложил Сидоров. И все трое расхохотались.

***

Не знал маленький Сандзо Такита, кто такой капитан Масаносукэ Кацумата. Не знал, за что получил он капитанский чин и блестящие ордена… А вот офицеры части, в которой служил Кацумата, знали. На их глазах за короткий срок он из скромного подпоручика, командира взвода, превратился в капитана, заместителя командира батальона. И хотя сами эти офицеры не были мягкосердечными, их подчас удивляла жестокость Кацумата. Они его даже побаивались.

Кацумата считал себя истинным самураем. Ведь в его жилах течет благородная кровь даймё[26] провинции Овари. А настоящий самураи знает только одно дело — войну. Бить, убивать врагов великой Японии, завоевывать земли, подчинять народы — вот истинно самурайское призвание.

Его послали на этот остров, где нет войны и, кажется, некого убивать и подчинять. «Нет, — говорил себе Кацумата, — враги есть везде! Нужно только уметь разыскать их…»

Болтнул спьяну лишнее молодой поручик, посмел непочтительно отозваться о высочайшей особе… А Кацумата тут как тут. Он все видит. Все знает. Проходит время, и неосторожного поручика увозят куда-то жандармы. А подпоручик Кацумата неожиданно для всех назначается вместо него командиром роты. Через год за другие подобные заслуги он получает чин поручика.

Вообще-то, Кацумата считает, что его способности лучше всего проявились бы в контрразведке. Но начальству виднее…

Готовясь к большой войне, высшее командование поставило перед офицерами на Курильских островах задачу: превратить каждый остров в неприступный бастион. В условиях строжайшей секретности возводились сотни дотов и дзотов, подземные казематы, блиндажи, траншеи. Пробивали через сопки туннели, где можно укрыться от любой бомбежки и незаметно для противника перебрасывать войска с одного места в другое.

Работы на севере острова велись под наблюдением военного инженера. Но полновластным хозяином над восемьюстами пленными корейцами и китайцами, строившими доты и туннели, назначили поручика Масаносукэ Кацумата. Вот тут он и проявил свой самурайский дух в полной мере.

Кацумата говорил офицерам: «Когда я вижу рожу корейца или китайца, моя рука сама хватается за пистолет. Их нужно уничтожать, как крыс! И чем больше, тем лучше…»

Строительство для военнопленных было адом. Без всякой техники, без взрывных работ, одними ломами и кирками с восхода до захода солнца долбили они каменное нутро сопок. На четвереньках, падая, цепляясь сбитыми в кровь руками за острые выступы скал, из последних сил тянули изнуренные люди на деревянных салазках тяжелые каменные глыбы. Когда кто-нибудь падал в изнеможении, к нему тотчас подбегали надсмотрщики. Били ногами, прикладами. И если он и тут не поднимался, заставляли других пленных волоком тащить в штрафной барак.

Врачебной помощи в лагере не оказывали. Тем, кто еще имел силы и работал не разгибаясь, два раза в день давали жидкую похлебку из гнилых овощей и горстку риса. Тем, кто, как говорил Кацумата, «ленился», давали только раз в день. А пленных, которые уже не могли работать, Кацумата приказал помещать в штрафной» барак и не кормить совсем… От побоев и истощения каждый день умирали люди. И только тогда, чтобы удостовериться, что пленный действительно умер, появлялся, фельдшер-японец.

Однажды группа военнопленных решила бежать. Кацумата, узнав об этом от шпиков, лишь ухмыльнулся: «Пусть прогуляются». Но когда ночью беглецы спустились к океану, на мысу вдруг вспыхнули прожектора. И Кацумата, на глазах специально приглашенных для, этого зрелища офицеров, хладнокровно расстрелял их, из пулемета.

Количество людей изо дня в день все уменьшалось. Но это не беспокоило коменданта лагеря военнопленных. Он требовал других. И ему присылали снова и снова. А через какое-то время и эти «свежие» рабы умирали. Их тела сбрасывали со скалы в океан, прямо в стаю вечно круживших тут акул.

Зато темпы строительства были очень высоки. Инспектирующий генерал остался доволен. А Кацумата стал капитаном.