Помоги проекту - поделись книгой:
Юрий Александрович ДЬЯКОНОВ
ГОРНИСТ
Пока еще была какая-то надежда, что за ними приедут, Сергей волновался. Он вновь и вновь выходил на шоссе и подолгу стоял, всматриваясь туда, в сторону Новороссийска, где так давно скрылись последние шеренги ребят. Потом вновь шел в изолятор и утешал ревущих девчонок. Теперь уже ревели почти все. Крепился только Саша Круглик.
Когда Сергей входил, Саша распахивал ресницы, и огромные голубые глаза его доверчиво искали Сережины. Сергей приглаживал хохолок на его голове, похлопывал по плечу и говорил как можно бодрее:
— Ничего, Саша. Скоро приедут!
Саша медленно наклонял голову. Его белые, выгоревшие брови дергались, пытаясь сойтись к переносице, обозначалась тоненькая морщинка на выпуклом лбу. Растопыренные пальцы подбирались в пухлые кулачки. Он чувствовал себя мужчиной и крепился. Он во всем старался походить на Сергея. Только чуть подрагивала нижняя губа да подозрительно блестели глаза. Но он быстро отводил их в сторону и сосредоточенно рассматривал алычу, протянувшую ветки к самому окну.
Саша вслед за Сергеем вышел на улицу. Молча уселись на ветхой деревянной скамейке у калитки изолятора под ветвями громадного ореха. Говорить не хотелось. Каждый думал о своем. И каждый втайне надеялся, что вот донесется звук мотора. Подъедет долгожданная машина и увезет всех больных, оставленных в. изоляторе, на вокзал, к поезду. И окунутся они в родную знакомую атмосферу предотъездной суеты, смешаются с остальными. И не будут уже больными, выздоравливающими в изоляторе, а просто — пионерами, такими, как все.
В животе у Сергея заурчало. Вспомнил, что сегодня он так ничего и не ел. Не ели и все в изоляторе… Медсестра Лиза утром получила для них питание на день сухим пайком: колбасу, брынзу, сахар… Сергей видел, как рыжеволосая Лиза возвращалась из лагеря с медицинской сумкой, набитой продуктами. Потом она ругала завхоза за то, что он «вместо хлеба кормит больных бумажками». Краснощекий запыхавшийся завхоз рассердился так, что стал похож на индюка: складки на шее и подбородке задрожали, запрыгали. Брызгая слюной, он кричал:
— Что у меня — сто рук?! Мне весь лагерь обеспечить нужно. Потрудитесь, барышня, сами получить в пекарне. Пройдетесь. Не разломаетесь! — Швырнул на стол серую бумажку — накладную на хлеб — и выбежал из комнаты.
Медсестра хотела идти, но по шоссе двинулись отряды. Потом Лиза с девочками долго собирали вещи. А когда наконец все были готовы, к изолятору со стороны Новороссийска подъехал длинный черный «форд». Он развернулся на шоссе, посигналил. Все бросились к окнам. На флажке над радиатором ребята прочли надпись: «Интурист».
— Вы медсестра? — спросил шофер, несмотря на жару одетый с ног до головы в коричневую кожу.
Лиза кивнула.
— Там на шоссе, в семи километрах отсюда, у вашего пионера с ногой что-то. Нужна помощь. Только прошу вас быстро. Могу ждать три минуты. — И, скупо улыбнувшись, добавил: — Мне нужно в порт. За иностранцами. Опаздывать нельзя…
Лиза заметалась. Поспешно стала проверять содержимое медицинских сумок. Никак не находила нужного. С улицы, напоминая о прошедших трех минутах, рявкнул клаксон «форда». Лиза подхватила две сумки с красным крестом на крышках, кинулась к машине. Сергей пошел за ней.
— Синицын. Сережа. Ты посмотри, чтобы чего…
— А что с ними случится, — успокоил ее Сергей, — дождемся тебя. Или завхоз еще раньше приедет с машиной.
— Я скоро! — крикнула Лиза.
Черный приземистый красавец «форд» рявкнул на прощание и рванул с места…
И вот прошло уже пять часов! А машины все нет… Поесть бы.
Саша смотрел на Сергея, сидящего с закрытыми глазами, и думал: «Все о нас забыли… и машину не прислали… Но Сережа все равно придумает… и мы уедем». А вслух спросил:
— Сережа, ты есть хочешь?
— Как волк! Аж в животе урчит… Ты посиди здесь, покарауль. Может, приедет.
Сергей вошел в изолятор. Через открытую дверь в соседней комнате видна кровать, на ней сидят Сонечка и Майя. Сонечка плачет. Майя, тоненькая высокая девочка лет тринадцати с коротко подстриженными темно-русыми волосами, уговаривает ее:
— Ну что ты, Сонечка… Скоро придет машина, и мы уедем. Ты очень есть хочешь?.. Вот возьми галету. Я не хочу.
Соня покорно взяла твердую, как камень, галету и стала ее грызть. А слезы капали ей на руки, на галету, на галстук.
— Я уже почти здоровая… Почему меня не взяли? Я бы сама пошла с отрядом… Потому что маленькая, да?
— Перестань! И я здоровая. А Сережа? Думаешь, мы бы не пошли?! А идти-то сколько, знаешь?! Двадцать километров!.. Это же подумать надо. — Майя отвернулась и украдкой провела рукой по глазам. Увидела Сергея в дверях и, покраснев, опустила голову.
Сергей одну за другой открыл оставленные сестрой медицинские сумки. В них были только медикаменты, бинты, вата… Сергей нахмурился: Лиза впопыхах, по ошибке, забрала с собой сумку с сухим пайком для изолятора. Он открыл стол. На дне ящика одиноко лежал кусок серой бумаги. Прочел:
— Вот здорово! Четыре буханки хлеба! — Сергей еще раз глянул через двери на Соню и Майю. Сложил бумажку вчетверо и сунул в кармашек на груди. Высыпал из рюкзака все свои пожитки в наволочку и, взяв рюкзак, вышел.
— Саша! Если придет машина, добеги до поворота и позови.
— Есть, капитан!
Сергей потуже затянул пояс и быстро пошел по шоссе.
— Дядя, мне нужно получить хлеб для лагеря.
— Ишто-о-о? — угрюмый, дочерна загоревший, обнаженный по пояс пекарь-грек в белом колпаке, с лицом, покрытым тонким слоем муки, обернулся. Недоверчивый острый взгляд черных запавших глаз скользнул по лицу чубатого белоголового паренька в зеленой пионерской рубашке. Залатанные на коленях бумажные штаны подпоясаны широким матросским ремнем с медной бляхой. Босые ноги утопают в мягкой пыли. — Ишто хочэш? Хлэб хочэш? Базар ходи…
— Дяденька, да у меня бумага есть, чтоб хлеб отпустили.
— Вах! Какой хитрый малшик! Какой лагэр? Лагэр — ту-ту! Утро ехал лагэр… А? Нэт хлеб! Пащщел вон! — и замахнулся фартуком. Паренек попятился. Упрямо сдвинул брови и горячо принялся объяснять:
— Лагерь уехал. Знаю. А изолятор остался. Понимаешь, и-зо-лятор! Ну, больные там. Горло болит. Живот болит. Там девочки, мальчики. Они кушать хотят… Выдайте наш хлеб! Вот же накладная!..
— Дэвошка кушат хочэт?.. Мой дэвошка тоже сильно кушат хочэт!.. — он все больше распалялся гневом. Потом вдруг прищурился недобрым оком и процедил сквозь зубы:
— А-а-а! Ты жюлик, навэрно?! — и быстро выбросил вперед руку, намереваясь схватить мальчишку. Но паренек проворно отскочил в сторону и по тропке побежал к шоссе.
Убедившись, что грек не гонится за ним, Сергей остановился. Присел на каменный мостик. Отдышался. «Где найти управу на этого пекаря Фаносопуло?.. Пойти к милиционеру Сурену? Или в сельсовет?.. Пойду сначала в сельсовет», — решил Сергей. И зашагал вдоль шоссе мимо заброшенных жителями домиков с заколоченными окнами.
Дома стояли в глубине садов, ронявших на землю никем не собираемые плоды. Везде следы запустения. Покосившиеся, а кое-где и вовсе сорванные калитки. Зарастающие травой дорожки.
Плохо стало жителям села. Нет хлеба. Рядом, рукой подать, богатые Кубань и Дон. А хлеба нет. Станичные богатеи-кулаки не хотели расставаться со своей вековой властью над землей, над бесправными батраками, над иногородними. Не хотели добром отдавать власть в селе голытьбе. Сопротивлялись кулаки Советской власти всеми силами. Стреляли из обрезов в сельских коммунистов. Морили скот. Поджигали хлеб на полях только что созданных колхозов. Распускали зловещие слухи… А когда стали у них отбирать излишки хлеба, скотину, сельскохозяйственные машины, нажитые кровью и потом батраков, взвыли кулаки звериным воем. Организовали саботаж хлебозаготовок. Попрятали хлеб в подполья. «Пусть лучше сгниет, но не дадим его хамам!.. — говорили они. — Пусть волки по бурьяну заведутся…»
А молодые, только что созданные колхозы еще не окрепли, еще не могут дать хлеба вдоволь городам и рабочим поселкам. Правительство вынуждено было ввести карточную систему на хлеб и другие продукты, на промышленные товары.
Жило село садами. Выращивали фрукты: громадные груши-бергамоты, яблоки, прозрачные белосливы, абрикосы, виноград. Все это везли в город на рынок. Привозили оттуда муку, хлеб, соль, сахар, обувь, одежду… А теперь не стало хлеба. Опустели обе лавки кооператива. Отощали жители.
Говорят: беда одна не приходит. Посыпались беды на селение. Летом 1930 года сгорел маленький заводик по переработке табака, подожженный чьей-то злобной рукой. Потом погибли от филлоксеры чуть не все виноградники. Кровяная тля набросилась на плодовые деревья… Где работать молодежи? Куда приложить свои силы?
Сначала по призыву комсомола поехали молодые на великие стройки страны: на Магнитку, в Кузнецк и Караганду, на строительство Днепровской ГЭС и Ростсельмаша, шахт Донбасса. А потом, вслед за молодыми, потянулись и многие постарше, оставив свои дома и сады. Ехали в города и поселки, на заводы и стройки — туда, где давали, хотя и скудный, хлебный паек. Остались в селе старики да притихшие от голода дети.
Тихо в селении. Не слышно блеяния коз, кудахтанья кур. Редко пройдет, скользя, как тень, старик или старуха, опираясь на палку. Да перебежит дорогу одичавший, со впалыми боками, пес и скроется в зарослях сада.
Над крылечком небольшого деревянного дома, на листе железа, покрашенном поблекшей голубой краской, большими буквами написано: «Сельсовет» и выше — Герб СССР. На дверях большой замок. Повыше замка — записка: «Поехал в райисполком». И чья-то неразборчивая подпись.
Сергей присвистнул с досады: «Дела-а-а». Обошел дом со двора и постучал в двери. Спустя немного времени вышла пожилая женщина с ребенком на руках.
— Мне нужен председатель сельсовета.
— Уехал он… в район.
— А секретарь?
— Вторую неделю, как в больницу отвезли.
— Что ж, так никого и нет из Советской власти?
— Да кого ж тебе? Ну есть еще посыльный, Аббас; так на что он тебе?
— Ой, тетенька, что же мне делать? Председатель мне так нужен, — и Сергей, расстроенный, опустился на дощатую веранду.
— Он скоро приедет. Обещал завтра. А может, послезавтра утром.
— Да нельзя же мне ждать! Мне он сейчас нужен. У меня дело важное… Ну ладно… Я к милиционеру пойду. Он поможет.
Лицо женщины дрогнуло. Взгляд посуровел.
— У всех сейчас дела важные. Есть и поважнее твоих, — и тихо, будто самой себе, добавила: — Ночью на дороге его… убили.
Сережка слушал с широко раскрытыми глазами. Снова опустился на ступеньки.
— Как же так, тетенька?.. Ведь Сурен у нас на костре танцевал… Он же такой веселый… хороший…
Женщина вытерла глаза уголком фартука. Держа ребенка, присела рядом, провела свободной рукой по голове Сережи.
— Не плачь, мальчик… ты ведь пионер… мужчина. Сурен не любил, когда плачут. Это нам, бабам, плакать положено. А ты не плачь… Потому и убили Сурена, что хороший был. Никакой кулацкой сволочи спуску не давал. Хлеб, что они, волки, в горах спрятали, колхозу вернул… Лошадей у бандитов отбил… Целую шайку контрабандистов выловил… Он у них как кость в горле торчал… А муж-то к прокурору поехал со следователем… Его, Сурена, повезли…
Она замолчала. Сережа ждал. Может, еще что скажет про Сурена. Не дождался и встал.
— А что у тебя? Может, я помогу? — встрепенулась женщина.
— Нет, тетенька. Нет… не такое уж у меня дело важное. Сами управимся, — и тихо пошел со двора.
Он шел, опустив голову, не видя дороги. Перед глазами стояло улыбающееся лицо сельского милиционера. Таким Сергей видел его в последний раз на лагерном костре, когда Сурен лихо танцевал кабардинку… Потом вспомнилось почему-то злое, с оскаленными зубами, лицо пекаря Фаносопуло, ненавидящие черные, острые, как буравчики, глаза…
Сергей огляделся. Ноги сами привели его на дорожку, ведущую к пекарне. Он шмыгнул в сорванную калитку. Пробежал по дорожке до конца сада. Перелез через полуразвалившийся плетень и, пройдя еще немного, очутился как раз против пекарни. На больших двустворчатых дверях пекарни, запертых широким железным засовом, висел огромный замок. Там, за этими дубовыми дверями, лежал хлеб. Их хлеб! Он видел большие круглые буханки с шершавой потрескавшейся корочкой. Видел их, когда разговаривал с пекарем. Они лежали на столе, покрытые серой от мучной пыли простыней… Рот заполнила вязкая слюна. В животе так заурчало, что он испуганно обернулся — не услышали бы.
Пригибаясь, Сергей пошел вдоль забора. Вдруг что-то тяжелое стукнуло его по макушке. От неожиданности он присел. Глянул вверх. Над головой, на ветвях старой корявой груши, висели громадные, в два его кулака, плоды. Ветви изогнулись дугой под их тяжестью. Он легонько стукнул по стволу, и на траву, на голову обрушилось десятка два груш. Груши были очень спелые. Он ел их, захлебываясь соком. Унял голод. Стукнул по стволу еще раз и стал собирать в рюкзак. Заполнил его почти доверху, накинул лямку на плечо и знакомым путем вышел на шоссе. «Нет. Про милиционера в изоляторе никому не скажу, — решил Сергей, — а то бояться будут…»
— Что принес, Сережа? Хлеб? — бросился к нему Саша.
— Тоже сказал! Где же его теперь достанешь? На вот, — и Сергей вынул из мешка две огромных груши.
Саша схватил их обеими руками. Глаза заметались: с какой начать? Впился зубами в большую. Захлебнулся соком. Закашлялся так, что на глазах выступили слезы. Сергей легонько стукнул его по спине. Саша перевел дух:
— Спа-а-а-сибо… Ох, вкусные!
— Доедай живей. Да тащи девочкам. Пусть подкрепляются.
Саша доел. Вцепился в рюкзак обеими руками, прижал к животу и, откинувшись назад, потащил в дом. Закричал с порога:
— Эй! Девчонки! Гляди, чего Сережка принес! Налетай! Получай свою порцию!
— Груши!.. Да какие громадные!.. И вкусные, наверно!
— Берите! — улыбаясь, угощал Саша. — Я две съел. Так чуть не лопнул!
Девочки взяли по груше. А Витька Сапыкин стал совать груши в карманы и в рюкзак. Саша обозлился:
— Сапун! Чего запасаешься? Ешь. А ты всё в карманы. Вон Майя еще ни одной не взяла. Бери, Майя!
— Девочки, что вы делаете?! Так же нельзя. Немытые. Я потому и в изолятор попала… Там микробы разные. Лиза говорила… — забеспокоилась Вика.
— Подумаешь, гра-фи-и-ня какая! Я никогда не мыл. И ничего, — рассердился Саша.
— У-у-у-гу… она дура, — промычал Витька, быстро работая челюстями.
Вика намочила кипяченой водой из фляги уголок носового платка. Провела им по груше. И тотчас с жадностью стала есть. Груши были на славу. Слышался хруст и всхлипы втягиваемого сока. Все рты заняты… Когда утолили первый голод, раздался тихий мечтательный голос Нины:
— Вот бы хоть кусочек хлеба… Малю-ю-у-сенький!
Ей ответили только вздохи. Хлеба хотели все.
Медсестра Лиза перевязала ногу мальчишке из шестого отряда и усадила его на повозку с вещами. К счастью, оказалось просто растяжение. Подвернул ногу. Потом прибежал посыльный пятого отряда. Девочке стало плохо. Перегрелась на солнце… Потом Лиза вытаскивала занозы двум щеголям, решившим идти босиком… Она шла и с тревогой смотрела на шоссе. Ждала попутной машины, чтобы вернуться в изолятор. Но машин все не было и не было. Лиза нервничала. Лицо ее покрылось красными пятнами.
Так и дошла она с повозками, замыкающими колонну пионеров, до вокзала. Протискиваясь сквозь разноголосую толпу пионеров и вожатых трех соседних лагерей, затопивших привокзальную площадь, она долго искала начальника лагеря. Наконец нашла:
— За больными из изолятора машину послали?!
— Давно послал. Завхоз приедет и доложит мне…
У Лизы отлегло от сердца.
На самом дальнем пути станции — длинная шеренга вагонов, предназначенных для пионеров. Вдоль нее идет человек в промасленной робе и молотком на длинной ручке постукивает по колесам. Стукнет — и прислушается. А металл отвечает ему чистым звонким голосом: «динь-динь… дон-дон…» Не сомневайся, мастер, мы здоровы… Но что это?! Удар молотка вызвал зловеще сухой, дребезжащий звук ската. Трещина! Глаза мастера стали настороженными. Он записал номер неисправного вагона и пошел к голове поезда, еще внимательней остукивая и осматривая вагоны пионерского эшелона.
— Черт возьми! — мастер сдвинул на затылок фуражку с моментально вспотевшего лба. В буксу второго от паровоза вагона какая-то злобная рука насыпала песку, прикрыв его смоченной в мазуте тряпкой… Во второй, в третьей буксе — то же самое! Загорятся же в пути!
Мастер подхватил на плечо сумку с инструментами и побежал разыскивать начальника станции.
Поделиться книгой: