Государство и революции

8. Закладка фундамента

Брестский мир преподнес большевикам еще один крупный подарок. После его ратификации во ВЦИК (полученной только благодаря талантам и методам Свердлова), из правительства в знак протеста вышли левые эсеры, заявив о своем переходе в оппозицию. Разумеется, коммунистам на такие демократические демарши было начхать. Совнарком стал однопартийным, и у них оказались развязаны руки для более решительных действий по строительству нового общества.

Причем его полная «новизна» всячески подчеркивалась. Сносились, например, памятники государственным и военным деятелям России, а на их месте экстренным порядком возводились уродливые и безвкусные памятники Стеньке Разину, Каляеву, Пугачеву и т. п. Этими и другими способами крушилась и доламывалась вся система ценностей страны и народа, подменяясь большевистскими суррогатами. Отрицалась и перечеркивалась прошлая история вместо нее утверждались примитивные оплевательские фальсификаты, создаваемые партийными теоретиками вроде Бухарина. Перечеркивалась российская культура, подвергаясь оголтелой травле с «классовых» позиций. Большевики демонстративно, во всех сферах, отрекались от какой бы то ни было преемственности с дореволюционной Россией, отбрасывая весь ее жизненный путь до 1917 г. как преступный и заслуживающий лишь очернительства. А в рамках новых моральных ценностей то и дело организовывались массовые действа, митинги и новорожденные ритуалы по любому поводу, будь то притянутая за уши годовщина Парижской Коммуны, о которой и сами-то парижане позабыть успели, или открытие очередного названного выше монумента; который разваливался потом почти так же быстро, как создавался.

Но конечно, такие аспекты строительства были в то время еще не главными. В начале апреля 18-го, характеризуя главные задачи Советской власти, Ленин выделяет, в частности "Доведение до конца национализации промышленности и обмена" и "принудительное объединение населения в потребительские общества". А в письмах в это же время появляется уже и установка на борьбу с "кулацкими элементами" с указанием, что "именно такая борьба и по всей России стоит на очереди". Действительно, "триумфальное шествие Советской власти" прошлось по городам, очаги сопротивления были подавлены, и казалось, что здесь уже можно вводить ленинские принципы. Но оставалось еще многомиллионное крестьянство. И если устои «Отечества» в его среде фактически рухнули вместе с «Царем», то вот «завоевания» Февральской революции укоренились здесь моментально и очень прочно — принципы индивидуализма, неограниченных личных свобод, хозяйственной децентрализации. И даже те крестьяне, кто сами считали себя большевиками, понимали этот большевизм по-своему, в рамках тех пропагандистских лозунгов, которыми коммунисты завоевывали. популярность в 17-м. А, кроме того, несмотря на крушение основ "государственной психологии", они ведь оставались русскими мужиками, сохраняющими свои собственные, личные моральные и нравственные устои — пусть расшатанные, деформированные и ослабленные. И все это вместе взятое для модели "нового общества" совершенно не годилось.

Уже в мае Свердлов во ВЦИК заговорил о необходимости перенесения "классовой борьбы" в деревню. А 26. 5 Ленин пишет "Тезисы по текущему моменту":

"1. Военный комиссариат превратить в военно-продовольственный комиссариат, т. е. сосредоточить 9/10 работы на передачу армии для войны за хлеб и на ведение такой войны на 3 месяца — июнь-август.

2. Объявить военное положение во всей стране на то же время.

3. Мобилизовать армию, выделив здоровые ее части и призвать 19-летних для систематических военных действий по завоеванию, отвоеванию, сбору и свозу хлеба и топлива.

4. Ввести расстрел за недисциплину"

Отметим, это еще май, страна еще не взорвалась восстаниями и не перечеркнулась фронтами. Гражданская война считалась уже выигранной — ведь именно из-за этого оказывается возможным перенацелить армию и сосредоточить 9/10 работы на операциях против крестьянства! И следовательно, продразверстку и политика "военного коммунизма" были вовсе не вызваны войной, как это изображала последующая советская история. Это просто была неотъемлемая часть ленинской модели, и "военный коммунизма", собственно, и был в понимании вождя тем самым «нормальным» коммунизмом, который предстояло построить в России.

Но для реализации таких мер имелась еще одна серьезная помеха многопартийный парламент. Данную проблему большевики решили поэтапно, в три месяца. 11 апреля последовал удар по анархистам — при полной поддержке остальных левых партий, так как предлогом послужила борьба с бандитизмом и уголовщиной. Хотя подчеркнем, что к партии анархистов распоясавшиеся отряды громил имели весьма отвлеченное отношение — это была та самая шпана, которая до Октября называла себя большевиками. Но после прихода Ленина к власти, не желая подчиняться требованиям партийной дисциплины, выбрала себе другую марку. 25 особняков в Москве, занятых такими отрядами, были внезапно окружены войсками и разгромлены, а попутно и фракцию анархистов вывели из ВЦИК — решением самого ВЦИК. Кстати, в этот же период, опираясь на созданные красноармейские части, большевики по всей стране разоружили и расформировали отряды Красной Гвардии, т. е. той буйной вольницы, которая и привела их к власти.

А 15 июня большевики протащили через ВЦИК постановление об исключении из него правых эсеров и меньшевиков. На этот раз предлогом послужило то, что в восстаниях, полыхнувших в Сибири, Поволжье и на Урале, участвовали представители этих партий. Разумеется, не те, кто продолжал вместе с большевиками заседать в Москве, но тем не менее, их одним махом выбросили за борт государственной политики, причем при полной поддержке левых эсеров — несмотря на все разногласия с большевиками, факторы мелочного цепляния за свои парламентские места и межфракционной грызни оказывались сильнее.

А очередь самих левых эсеров, последней оппозиционной партии, пришла в июле. В других своих работах ("Белогвардейщина", "Июльский мятеж"), я уже приводил многочисленные доказательства того, что весь так называемый "левоэсеровский мятеж" был всего лишь провокацией ВЧК, так что здесь на данных событиях остановлюсь лишь коротко. 6 июля, когда в Москве проходил V съезд Советов, на котором большевики вдруг ожесточенно покатили бочку на конкурирующую партию, чекисты Блюмкин и Андреев убили германского посла Мирбаха. Причем сведения о подготовке этой акции просачивались задолго до нее. В апреле представитель французской миссии Садуль предостерегал Троцкого и Дзержинского, что согласно французским разведданным, готовится провокация с покушением на Мирбаха, после чего немцы потребовали бы введения в Москву для охраны посольства батальона из тысячи человек. Этот батальон состоял бы из кадровых прусских офицеров и унтер-офицеров, и в короткий срок мог быть развернут в дивизию, впитав рядовой состав из военнопленных немцев. Потом и советник германского посольства д-р Рицлер сообщил Дзержинскому о своих данных насчет покушения. Председатель ВЧК лично взялся за расследование и ответил, что кто-то умышленно обманывает или шантажирует посольство. После чего Рицлер заявил представителю НКИД Карахану — дескать, ими получены сведения, что Дзержинский умышленно смотрит сквозь пальцы на подготовку убийства. Что Дзержинский назвал клеветой. За неделю до убийства.

Блюмкин и Андреев сработали не очень чисто, забыли в посольстве мандаты для встречи с Мирбахом за подписью Дзержинского и с печатью ВЧК. Железный Феликс, прибывший с Караханом, чтобы опять же лично вести расследование, объявил документы поддельными и тут же изъял их в качестве "вещественных доказательств". После чего в сопровождении всего лишь трех чекистов отправился в восставший полк ВЧК, где, по его заявлению, должен был скрываться подлец Блюмкин. Чтобы лично его арестовать, а то и лично расстрелять. И где был якобы сам арестован. «Восставшие», несмотря на троекратное превосходство над большевиками, активных действий почти не предпринимали и оставались в казармах. А все руководство левоэсеровской партии, как бы и не подозревая о восстании, спокойно отправилось на съезд, где и дало взять себя под стражу.

За ночь коммунисты подтянули из подмосковных лагерей надежные части и разгромили мятежников одним ударом. Причем Троцкий, вручая командиру латышских стрелков Вацетису награду в 10 тыс. руб. (напомним, что латыши были наемниками), в полушутливой форме обмолвился странной фразой, что тот прекрасно действовал как солдат, но своим усердием сорвал какую-то важную политическую комбинацию. А 9. 7 продолживший работу V съезд, уже состоящий из одних большевиков, принял решение об изгнании левых эсеров из всех Советов. И начал реализацию ленинской модели нового общества постановлениями о продразверстке, о создании в деревнях комитетов бедноты с большими полномочиями. И 10. 7. 1918 г. была принята конституция РСФСР.

Вот тогда-то, дорвавшись до однопартийного правления, Ленин смог развернуть в полную силу строительство коммунизма по своим схемам. И своими методами. Теперь уже не скрывается и не вуалируется ничего, и "ленинский стиль работы" провозглашается открытым текстом. Всего через неделю после установления однопартийной власти последовала расправа с царской семьей. На места направляются инструкции об организации института заложников. А в статье "Товарищи рабочие! Идем в последний решительный бой!" Ильич призывает: "Беспощадная война против кулаков! Смерть им!"

Во все концы страны посыпались телеграммы вождя. В Нижний — "… навести тотчас массовый террор, расстрелять и вывезти сотни проституток, спаивающих солдат, бывших офицеров и т. п. Надо действовать вовсю: массовые обыски, расстрелы за хранение оружия, массовый вывоз меньшевиков и ненадежных…", в Вологду — "… напрячь все силы для немедленной, беспощадной расправы с белогвардейством…", в Пензу — "… необходимо провести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев. Сомнительных запереть в концлагерь…" или "… повесить (непременно повесить, дабы народ видел) не менее 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц… Найдите людей потверже…", в Саратов — "… советую назначить своих начальников и расстреливать заговорщиков и колеблющихся, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты…" Аналогичные телеграммы рассылаются в Петровск, Задонск, Ливны, Пермь, Вятку, Дмитров ими полон весь 50-й том ПСС Ленина.

Остается открытым вопрос: зачем же понадобилось убивать Мирбаха, почему нельзя было выбрать менее опасный объект провокации, не чреватый международными последствиями? Тут однозначного ответа пока нет, и версий может быть несколько.

При выборе жертвы могла иметь место какая-то персональная игра Дзержинского, не совпадающая с общепартийной линией — известно, например, что он был противником Брестского мира, лишившего его шанса возглавить власть в Польше. А может быть, угрозой войны с немцами хотели посильнее пугнуть крестьянство, выставив левых эсеров поджигателями такой войны. Хотя не исключено, что угрозой свержения большевиков — которое будет сопровождаться восстановлением Восточного фронта — пытались воздействовать на германское правительство, чтобы подтолкнуть его к более активной поддержке своих ставленников в России. И получить хотя бы тот самый «волшебный» батальон, легко превращающийся в дивизию, о котором капитан Садуль помчался предупреждать Дзержинского с Троцким. Во всяком случае, после убийства Мирбаха не Берлин потребовал размещения своей войсковой части в Москве, а сами большевики одновременно с официальными извинениями направили немцам согласие "образовать из пленных особый батальон" для охраны посольства при условии, что эта "германская часть будет одета в штатское платье, а отчасти и в красноармейскую форму". Не эту ли "важную политическую комбинацию" сорвал Вацетис, в несколько часов подавивший мятеж и не давший как следует пугнуть Германию, и под предлогом критической ситуации обратиться к ней за помощью? Ведь к июлю 18-го уже восстали Дон и Кубань, Урал и Сибирь, наступали чехи, десанты Антанты занимали Мурманск и Владивосток… В таких условиях полнокровная германская дивизия в Москве, надо думать, оказалась бы отнюдь не лишней.

Нельзя отбрасывать и вероятность того, что Мирбах погиб в результате совместных действий германских и советских спецслужб. Сам он коммунистам отнюдь не симпатизировал, считая, что их поддержка зашла слишком далеко. Он относился к тому крылу немецких политиков, которые полагали, что заключив Брестский мир, большевики выполнили отведенную им роль, а дальше они становятся опасными и для самой Германии, поэтому пора свергнуть их и заменить более умеренным правительством. И соответственно, был противником тех игрищ, которые немецкая разведка продолжала вести в России. То есть, мешал и тем, и другим. В пользу данной версии может говорить тот факт, что немецкие агенты в 1918 г. работали в Москве в тесном контакте с ВЧК, имелись они и на самом высоком уровне, вплоть до окружения Ленина, так что дутый характер "левоэсеровского заговора" мог быть секретом разве что для последующих советских историков, но уж никак не германской разведки. Но тем не менее, к каким-либо негативным последствиям в отношениях между государствами и их спецслужбами события 6 июля не привели — что и настораживает.

Впрочем, и военной помощи советское правительство так и не получило. На Западном фронте как раз начиналось решающее сражение, на которое Германия делала последнюю ставку в Мировой войне, и вопросы отношений с Советской Россией поневоле отошли на второй план. А когда оно было проиграно, немцам стало и вовсе не до баловства с Москвой…

Здесь остается еще сделать отступление, касающееся одного из главных героев описанных событий — Якова Григорьевича Блюмкина. Конечно, в связи с убийством посла его имя оказалось потом стерто из последующей советской истории. Но ни один из «невозвращенцев» 30-х годов в своих воспоминаниях не смог обойти молчанием столь яркую личность. Оставившую, кстати, косвенный след даже в русской литературе. Потому что он был близким другом Есенина и, в отличие от большинства прихлебателей, искренним и преданным другом. Когда попытка Есенина перебраться в заграничное "царство свободы" окончилась жизненной катастрофой, и он, разочаровавшись в Западе, решил вернуться, оказавшись и на родине в тяжелейшем душевном кризисе, балансируя между белой горячкой, самоубийством и Соловками, именно Блюмкин вытащил его из этого состояния и, соблазнив "персидскими мотивами", увез в Закавказье, куда был назначен помощником полномочного представителя ОГПУ. Так что в значительной мере это он обеспечил предзакатный взлет есенинского творчества. А прощание поэта с Кавказом совпадает по времени с переводом оттуда Блюмкина на другую работу.

По-видимому, он же консультировал Есенина по поводу Махно, к фигуре которого тот неоднократно обращался в своих поэмах и набросках, считая его продолжателем Пугачева — во всяким случае, в окружении Сергея Александровича лучшим знатоком в данном вопросе был как раз Блюмкин. Дело в том, что после убийства посла его убрали с глаз долой — на Украину. Там он создавал большевистское подполье, по образцу Мирбаха готовил покушение на гетмана Скоропадского. И налаживал связи с Махно. А в апреле 1919 г. вернулся в Москву, безо всяких помех был принят в коммунистическую партию и восстановлен в центральном аппарате ВЧК, где быстро пошел в гору. Служил на довольно высоких должностях, окончил академию генштаба РККА вместе с Тухачевским. И вместе с ним, кстати, проходил партийную чистку, организованную после гражданской для удаления случайных «попутчиков». Причем чистку они проходили у самого председателя ЦКК Сольца, "совести партии". Однако о таких «мелочах», как левоэсеровское прошлое или убийство Мирбаха к Блюмкину даже вопросов не возникло. Поскольку поддержать его пришел лично Дзержинский. И выступить не поленился, дав ему самые блестящие характеристики.

Блюмкин считался одним из лучших «международников» ОГПУ, работал в Монголии, а в 1928 г. стал резидентом на Ближнем Востоке. Действуя под видом персидского купца, изъездил весь этот регион, создавая первую сеть советской агентуры в Сирии, Палестине, Египте, Ливане, Трансиордании. И добился таких успехов, что в его ведение собирались передать и Ирак, и Иран, и Индию. Он делал доклады для членов ЦК и чекистского руководства. Но на свою беду в Константинополе Блюмкин встретился с опальным Троцким и горячо взялся помогать поверженному кумиру. В частности, прихватил в СССР его письмо для тех партийных деятелей, которые считались оппозиционерами.

Но первый же, кому он показал письмо — Радек (уже побывавший в полуторагодичной ссылке), жутко перепугался и поспешил его заложить Сталину. Все источники сходятся на том, что 29-летний Блюмкин умер достойно. Когда его брали, пытался отстреливаться. А перед расстрелом выкрикнул: "Да здравствует товарищ Троцкий!" и "Да здравствует мировая революция!"

9. Пауки в кремлевской банке

Представление о дружной "ленинской когорте", впоследствии преданной и распотрошенной Сталиным — всего лишь плоский и примитивный миф хрущевской эпохи. У людей, заведомо отрицающих общечеловеческие нормы морали и нравственности, которые они пытались разрушить и у других, уж конечно же, и друг к другу рыцарского отношения существовать не могло. В конце концов, стоит вспомнить, что вражда Сталин — Троцкий, Зиновьев — Троцкий, и многие другие конфликты, выплеснувшиеся потом наружу, зародились еще в 1918-19 гг. Ленин разве что сдерживал их, а порой и играл на них из собственных тактических соображений.

И, между прочим, в рамках данного вопроса обращает на себя внимание довольно темная история с покушением на Ленина 30. 8. 1918 г. Оговорюсь, что это лишь версии. Но они представляются довольно любопытными и многозначительными, поэтому я позволю себе посвятить им целую главу. Так, уже многие исследователи обратили внимание, что в материалах следствия нет никаких доказательств причастности к теракту Фанни Каплан (Фейги Ройд). Более того, некоторые факты прямо ставят это под сомнение.

Возьмем, например, показания Сергея Батулина, осуществившего задержание Каплан: "Человека, стрелявшего в Ленина, я не видел. Я не растерялся и закричал: "Держите убийцу товарища Ленина!" и с этими криками выбежал на Серпуховку, по которой одиночным порядком и группами бежали в разных направлениях перепуганные выстрелами и общей сумятицей люди. Я увидел двух девушек, которые по моему глубокому убеждению, бежали по той же причине, что позади них бежал я и другие люди, и которых я отказался преследовать. В это время позади себя, около дерева, я увидел с портфелем и зонтиком в руках женщину, которая своим странным видом обратила мое внимание. Она имела вид человека, спасающегося от преследования, запуганного и затравленного. Я спросил эту женщину, зачем она сюда попала. На эти слова она ответила: "А зачем вам это нужно?" Тогда я, обыскав ее карманы и взяв ее портфель и зонтик, предложил идти со мной…"

В дороге С. Батулин, "чуя в ней лицо, покушавшееся на т. Ленина", пытается допросить ее. Она затравленно твердит на все вопросы примерно одно и то же: "А зачем вам это нужно знать?" В общем-то, вполне нормальная реакция для женщины, которую вдруг схватили на улице и куда-то тащат. Да и что касается "странного вида" — она стояла на улице, по которой вдруг с воплями понесся народ. Не лишне вспомнить и то, что у Каплан была тяжелая нервная болезнь еще со времен каторги. Далее — "на Серпуховке кто-то из толпы в этой женщине узнал человека, стрелявшего в Ленина…" Простите, а что же еще крикнут из толпы о человеке, которого уже взяли и ведут? Во всех свидетельских показаниях фигурируют и другие кандидатуры на покушение некий подозрительный гимназист, "человек в матросской фуражке". Отметим, что сам Ленин, едва шофер Гиль подбежал к нему, спросил в первую очередь: "Поймали его или нет?" А бюллетень ЦИК за подписью Свердлова, выпущенный вечером 30. 8, сообщал: "Двое стрелявших задержаны. Их личности выясняются". Вторым задержанным оказывается некто Протопопов, о котором больше вообще ничего не известно — его расстреляли даже раньше, чем Каплан и больше нигде не упоминали, будто его и не было.

Но дело о покушении на Ленина все состоит из подобных «неувязок». Хотя Каплан якобы и была опознана "рядом рабочих", но нигде эти самые «рабочие» и их конкретные показания не упоминаются. И "товарищ Гиль был почти единственным свидетелем", как пишет Бонч-Бруевич. Он и выступает единственным свидетелем, опознающим Фанни Каплан. Остальные же, как С. Батулин, Н. Иванов и др., дружно утверждают, что не видели, кто стрелял, и их показания привязываются к личности обвиняемой лишь после ее ареста. Но и свидетельства Гиля тоже крайне противоречивы. В первоначальных показаниях он сообщает, что видел лишь "руку с револьвером". И лишь в более поздних пересказах сталкивается с террористкой лицом к лицу — и она, отстрелявшись, бросает револьвер ему под ноги.

Но этот брошенный посреди заводского двора револьвер рабочие «находят» только через четыре дня! И лишь 3. 9. 1918 он всплывает вдруг на следствии. Кстати, обратите внимание, что по данным обыска, экипирована была Каплан явно не для теракта — при задержании у нее отбирают портфель и зонтик. Однако портфель того времени — это отнюдь не изящный дипломат, и свидетель Мамонов даже называет его «чемоданом». Да и зонт начала века представлял собой довольно громоздкую конструкцию. Вот и попробуйте, нагрузившись такими вещами и как-то манипулируя ими в руках, прицельно стрелять из пистолета. А потом ускользнуть через толпу и удирать. Почему-то поспешив избавиться от оружия, но с неуклюжим зонтом и «чемоданом», в котором не было ничегошеньки ценного… А пуля, которую в 1922 г. немецкий профессор Борхардт извлек из шеи Ленина, оказалась вовсе и не от этого револьвера.

Каплан притащили в комендатуру Замоскворецкого района, где раздели догола и подвергли тщательнейшему обыску. Не обнаружившему абсолютно никаких улик или зацепок. После чего начались непрерывные допросы. Сначала там же, в комендатуре, потом на Лубянке, потом в Кремле. Сменяя друг друга, ее в течение нескольких дней допрашивали Дьяков, Петерс, Курский, Козловский, Аванесов, Скрыпник, Кингисепп. Александр Солженицын очень красноречиво описал, что способны сделать даже с сильными мужчинами бессонница и непрерывный многодневный допрос. Даже без воздействия других пыток, которые в то время уже применялись. Какая же может быть цена собственным признаниям Каплан? Впрочем, и протоколы ее допросов выглядят не очень солидно. Так, 31. 8 она не хочет или затрудняется отвечать даже на чисто технические вопросы: сколько раз стреляла, из какого револьвера. Странно, не правда ли? Особенно если вспомнить, что в данный момент само следствие ответов на эти вопросы не знало. Ведь револьвер возникает только 3. 9, и тогда же было определено, что из него сделано три выстрела. В других же случаях часто бросается в глаза, что вопросы как бы подсказывают ответы на них. То есть подсказывают обвиняемой информацию, уже известную следователям, которую обязан был знать и стрелявший.

Данные о признаниях Каплан в разных источниках далеко не однозначны. Петерс через несколько лет напишет, что убеждал ее покаяться и тем самым смягчить свою вину. "Она же или плакала, или ругалась зло, с ненавистью, решительно отказываясь давать какие-либо показания". А член коллегии Наркомюста Козловский писал, что она "держит себя растерянно, говорит несвязно" и производит впечатление истерического человека. Что вполне объяснимо. Ведь Каплан была тяжело больной. И к тому же… полуслепой. В 1907 г., когда она в группе анархистов участвовала в подготовке покушения на киевского губернатора, в ее комнате по неосторожности взорвалась бомба. Несколько соратников было убито, а сама она получила тяжелую контузию и была арестована, получив пожизненную каторгу. Как сообщала ее подруга, "… Каплан ослепла 9 января, в четвертую годовщину Кровавого воскресенья… Она и прежде теряла зрение, но ненадолго, на два-три дня. На этот раз ее прозрение длилось почти три года. Тюремные врачи потерю зрения Фаней Каплан связывали с резкими головными болями, которыми она жестоко страдала на каторге". Кстати, вот зачем оказался в ее руках зонт. Из-за проблем со зрением, способных непредсказуемо усилиться в любую минуту. Ведь в те времена зонты служили одновременно и тростью — и разумеется, для молодой женщины это казалось предпочтительнее, чем ходить с палочкой.

Неужели опытные боевики-эсеры могли столь легкомысленно поручить такую важную акцию больной женщине, которая вполне может подвести? Да и где вообще гарантия, что полуслепая попадет? И в того, кого нужно? Каждый, кто хоть раз стрелял из боевого пистолета, думаю, согласится со мной, что из этого оружия и вполне здоровый человек поражает цель не всегда. Нужен и навык, и обязательно — твердая рука. Правда, большевики попытались сгладить это противоречие, утверждая, будто зимой 1917-18 гг. ей в Харькове делали глазную операцию (что проверить было невозможно, Харьков находился под немцами). Но отметим, что во-первых, вряд ли в революционном Харькове функционировали учреждения вроде клиники Федорова, способные так быстро и полноценно вернуть зрение. А во-вторых, как мы видим, слепота Каплан определялась вовсе не офтальмологическим диагнозом, а была связана с контузией и сопровождалась мучительными головными болями, то есть вызвана была нервной патологией или мозговой травмой.

Что касается эсеров, которым почему-то сразу было приписано покушение, то налицо грубая подтасовка. "Известия ВЦИК" от 1. 9 сообщают: "Из предварительного следствия выяснено, что арестованная, которая стреляла в товарища Ленина, состоит членом партии правых социалистов-революционеров черновской группы".

Однако согласно протоколам допросов, она в этот день еще называла себя анархисткой. И лишь 2. 9 в протоколах появляется, что "она сторонница эсера Чернова, но в партии не состоит" (кстати, и об этом признании, "Известия ВЦИК" не постеснялись сообщить вторично, как о величайшей победе следствия — уже 3. 9). Отметим и то, что партия эсеров, сразу же заявила о своей непричастности к покушению. А ведь как раз по эсеровским правилам это автоматически лишало теракт всякого смысла. Как раз по законам эсеровских боевиков он должен был получать широкую огласку как исполнение приговора партии и тем самым оказать влияние на органы власти.

Но Каплан и в самом деле никогда не принадлежала к эсерам. В юности примыкала к анархистам, а вернувшись с каторги инвалидом, жила то у одной, то у другой подруги, принимавших ее из жалости. По свидетельствам этих подруг, своего положения нахлебницы она очень стеснялась, поэтому с утра брала ненужный портфель и на весь день отправлялась якобы "по делам", хотя все знали, что она просто бесцельно околачивается по городу. А в роковой день, вроде бы, поехала в больницу — ей снова стало хуже… Но вот, после отказов давать показания и «несвязных» речей, 2 и 3. 9 в протоколах вдруг как-то сразу появляются все необходимые признания, и в тот же день Каплан быстренько расстреливают. Для сравнения — 30. 8, в день покушения на Ленина, в Петрограде был убит председатель ЧК Моисей Соломонович Урицкий. Отомстил ему за истребление своих друзей и столичной интеллигенции бывший юнкер, поэт-романтик Каннегиссер. Однако его пытали и допрашивали целый год, пытаясь выбить имена сообщников — и лишь после этого казнили.

Да и процедура казни Каплан выглядела довольно странно. Расстреливает почему-то не обычный дежурный палач, а лично комендант Кремля П. Д. Мальков, в кремлевском гараже, а тело потом сжигается в Александровском саду в железной бочке тем же Мальковым и его приятелем, "пролетарским поэтом" Демьяном Бедным… Может, какое-то признание Каплан вдруг поставило под угрозу создаваемую следствием картину, и требовалось, чтобы некая информация не вышла за пределы доверенного круга лиц? Или имела место ложная договоренность о подписании признаний в обмен на жизнь и свободу? Или она сошла с ума? А то и вообще не дожила до расстрела, вынудив имитировать казнь для «достойного» завершения процесса? Немедленная кремация трупа говорит о том, что требовалось пресечь возможность эксгумации. Избежать либо вскрытия (способного установить истинную причину смерти или, например, медицинские причины неспособности к покушению), либо нежелательного опознания (скажем, настоящими свидетелями теракта).

Ну а «полновесные» доказательства ее виновности появляются лишь… четыре года спустя — на показательном процессе эсеров в 1922 г. Они же фигурируют в качестве основных во всей последующей исторической и публицистической советской литературе. Но как показали многочисленные исследования, сам эсеровский процесс был сфабрикован от начала до конца и основывался лишь на клевете провокаторов. Дело в том, что антикоммунистическая деятельность эсеров была к тому времени амнистирована (тактический ход гражданской войны), так что и судить их, казалось бы, не за что. Но большевики нашли лазейку, зацепившись за «терроризм», о котором, дескать, при амнистии речи не было. Поэтому эпизод покушения на Ленина и стал центральным пунктом обвинения. А все фактические данные о покушении были, согласно протоколам процесса, получены от "раскаявшихся боевиков" Г. И. Семенова, Л. В. Коноплевой, И. С. Дашевского, П. Г. Ефимова, К. А. Усова, Ф. Ф. Федорова-Козлова, ф. В. Зубкова, П. Н. Пелевина и Ф. Е. Ставской. Настолько «раскаявшихся», что на заседания Верховного Трибунала эти подсудимые приходили бесконвойно, из дома. И послушание их было достойно вознаграждено — они, как и другие обвиняемые, получили смертный приговор, но "в связи с раскаянием" расстрел им заменили на "полное освобождение от всякого наказания". А «нераскаявшаяся» подсудимая Евгения Ратнер очень лихо вывела провокаторов на чистую воду — она в свое время видела Каплан на каторге и попросила их описать ее внешность. Ни один из гипотетических соратников по "эсеровской террористической организации" сделать этого не смог… Из всего изложенного и Д. В. Волкогонов, и другие исследователи давно пришли к выводу, что стреляла не Каплан, она лишь взяла на себя ответственность за кого-то другого. А то и не брала, без ее согласия навесили.

Но из факта невиновности Каплан — или пусть всего лишь непричастности к покушению эсеровской партии — автоматически вытекает вопрос: а если не эсеры — то кто? Других-то сил, способных стоять за организацией теракта, на первый взгляд, не просматривается. Анархисты были уже разгромлены. А покушение силами каких-то белогвардейских и офицерских организаций представляется вообще сомнительным — все они в практическом отношении оказывались очень слабыми, обычно не выходя за пределы теоретического прожектерства, да и традиционно были отвратительными конспираторами, из-за чего и попадались пачками в лапы чекистов. И хранить потом тайну они, разумеется, не стали бы. Скажем, участники организации князя Д. И. Шаховского, стрелявшие в Ленина на Фонтанке 1. 1. 1918 г. потом поведали об этом в эмиграции. Быстро становилась достоянием широкой общественности и информация обо всех офицерских попытках освобождения царской семьи.

И, например, Г. Нилов в вышедшей в Лондоне книге "Грамматика ленинизма" вообще обосновывал гипотезу, что покушение было организовано ВЧК. "Заговорщиков устраивало легкое ранение вождя. Он был нужен живым своим соратникам. Но — отступающим, зависимым от них, послушным, сознающим свою уязвимость. И — постепенно оттесняющим с их пути Троцкого". Версия о ВЧК по ряду причин, изложенных ниже, представляется более чем шаткой. Но если проанализировать, кому, же в тот момент было выгодно устранение вождя или комбинация, названная Ниловым, то всплывает другое предположение. Оказывается, больше всех выигрывал Свердлов.

К июлю 18-го он и фактически, и официально выдвинулся на роль второго человека в государстве. Нетрудно представить, как разыгрались амбиции 34-летнего человека от столь головокружительного взлета (всего за год!). Но, немало поспособствовав разгрому левых эсеров, он подрубил сук, на котором сидел. Потому что стал в однопартийных Советах полновластным хозяином. Зато роль самих Советов в однопартийном государстве быстро покатилась к нулю. И Свердлов не мог не понимать, что одновременно стала падать и его значимость — уж кто-кто, а Ленин умел приближать к себе людей, нужных в данный момент, и отбрасывать на второй план, когда надобность в них отпадала. И противоречия между ними как раз к августу 18-го наметились серьезные. Разумеется, у нас нет никаких прямых доказательств подготовки Свердловым верхушечного переворота. Но некоторые косвенные данные, ложащиеся в русло данной версии, привести можно.

Начнем с того, что организация покушения на Ленина была бы задачей не столь уж простой. Хотя пятницы в Москве считались "единым партийным днем", и митинги с 15-20-минутными выступлениями руководителей проводились по всему городу, кто именно и где именно будет выступать, не афишировалось. Сам Ленин, как отмечено в его "Биографической хронике", узнал о маршруте лишь накануне, получив 29. 8 путевки на Хлебную биржу и завод Михельсона. А секретари соответствующих райкомов, по воспоминаниям одного из них, Е. М. Ямпольской, были извещены только утром 30. 8. Согласно материалам дела, даже во время митинга шоферы имели четкую инструкцию не отвечать любопытствующим, кто выступает. Говорили: "Привез лектора, а кого — не знаю". Ну а предварительным распределением путевок и маршрутов занимались Московский комитет партии, агитотдел ВЦИК и Секретариат ЦК — два последних подчинялись Свердлову. Причем в данном случае сохранилась даже его личная записка Ленину от 29. 8 с просьбой "предупредить всех совнаркомщиков, что в случае приглашения или назначения на митинги никто не имеет права отказываться".

Обращает на себя внимание и совпадение по времени с убийством в Петрограде Урицкого. Хотя поначалу эта одновременность трактовалась чекистами как доказательство единого широкомасштабного заговора, но потом даже советская литература вынуждена была признать Каннегиссера одиночкой, действовавшим на свой страх и риск. Тогда спрашивается — неужели совпадение с выстрелами в Ленина оказалось случайным? Может статься, что нет. Потому что как раз в данный момент многих, и как раз самых «боевых» членов ЦК, не было в Москве. Троцкий находился на фронте под Казанью, Сталин в Царицыне, Артем (Сергеев) на юге, Зиновьев (Апфельбаум) в Питере. А в связи с убийством Урицкого 30. 8 туда же выехал и Дзержинский! Получалось, что именно в этот день, даже в случае каких-либо осложнений противостоять Свердлову в столице было бы некому!

Посмотрим на его участие в событиях роковой даты. После теракта в Петрограде Бухарин уговаривал Ленина не ездить на митинги. И тот, по словам Крупской, согласился, "что может, и не поедет". Решение воздержаться от выездов в массы принял и МК партии — секретарей райкомов, незадолго до того оповещенных о визитах вождей, повторно вызвали в МК и сообщили об отмене этих визитов. И тут активно вмешался Свердлов, выговаривая всем и каждому: "Что же, мы испугаемся всякой буржуазной сволочи? Прятаться начнем?" Заявил, что на своих митингах, в Лефортовском и Введенском районах, он непременно будет. И Ильич тоже склонился ехать. Неудобным показалось пугаться и прятаться, когда другие выступать будут.

Неоднозначен и вопрос с охраной. Позже в коммунистической литературе было внедрено расхожее представление, будто вожди храбро разъезжали вообще без телохранителей. Однако имеются документальные свидетельства обратного. Например, в эпизоде, когда машину Ленина остановили бандиты Кошелькова и ограбили вождя, там присутствовал и охранник. А в воспоминаниях Малькова мы находим: "После ранения Ленина в ЦК был поставлен вопрос, чтобы при выезде из Кремля Ленина сопровождал не один, а два бойца из охраны… Владимир Ильич, еще не зная о принятом решении, в воскресенье поехал в сопровождении одного бойца. Часовой задержал его машину… Когда ему доложили, что выезжать с одним бойцом — значит нарушать решение ЦК, Владимир Ильич беспрекословно подчинился". Следовательно, хоть один телохранитель должен был его сопровождать и 30. 8. Спрашивается, куда же он делся? Гиль подтверждает: "Охраны ни с нами, ни в автомобиле не было никакой".

А комендатура и охрана Кремля напрямую подчинялись Я. М. Свердлову…

Сразу после покушения он оказывается в Кремле одним из первых. Крупская пишет, что когда она вошла в квартиру, "около вешалки стоял Свердлов, и вид у него был какой-то серьезный и решительный. Взглянув на него, я решила, что все кончено". К. Т. Свердлова тоже сообщает, что "он казался еще тверже, еще решительнее и собраннее, чем всегда". И тут же он принялся убеждать всех присутствующих, что "у нас с Ильичем все сговорено", поспешив в тот же вечер занять рабочий кабинет Ленина. И сосредоточив в своих руках такую власть, каковую не концентрировал и сам вождь руководство Совнаркомом, ЦК партии и ВЦИК Советов.

Между прочим, отсутствие Дзержинского позволило ему подмять под свой контроль весь ход. следствия. Когда Каплан привезли на Лубянку, Свердлов выезжает туда "проверить, как ведется расследование", прихватив члена ЦК Аванесова, наркома юстиции Курского и наркома внутренних дел Петровского возможно, в противовес ВЧК. После чего Каплан вдруг переводят с Лубянки… в Кремль. А к допросам, кроме названных наркомов, подключаются креатуры Свердлова — тот же Аванесов, Скрыпник, Кингисепп — хотя и чекист, но одновременно и член ВЦИК. И Каплан, которая у Петерса "отказывалась давать какие-либо показания", а у Козловского "говорила несвязно", как раз у этих новых следователей признает вдруг именно то, что требовалось. После чего ее сразу же расстреливают. Приказ на это, как пишет Мальков, он получил от Свердлова, и сжечь труп распорядился он же. Кстати, именно в рассматриваемой версии имели бы смысл перечисленные странности казни. Если у Свердлова были основания опасаться политических конкурентов (скажем, при возвращении в Москву Дзержинского), и он спешил закрыть дело, не выпуская из своих рук. Да так закрыть, чтобы ЧК уже не смогло возобновить расследования.

Но подчеркнем, что если причастность Якова Михайловича к теракту остается в области гипотез, то воспользоваться его результатами он попытался вполне определенно. И вот Ленин неожиданно быстро поправляется, и уже 16. 9 появляется на заседании Совнаркома, с явной поспешностью возвращая себе кресло председателя. Что же предпринимает Свердлов? Да то же самое, что в 1923 г. — Сталин и верхушка ЦК, а в 1996 г. — Чубайс. «Приватизирует» главу государства. Протаскивает через врачей и ЦК решение, что вождю необходимо подлечиться и отдохнуть. Как пишет его супруга, он "поручил Малькову объездить Подмосковье и найти подходящее помещение" удобное и достаточно изолированное. Чтоб, значит, посторонние не мешали. И он сам никому не мешался. Тогда-то и были выбраны пресловутые Горки. "Яков Михайлович сам следил, чтобы в Горках было все нужное… часто он ездил в Горки. А то посылал Ильичу коротенькие записки, информируя его по важнейшим вопросам, пересылал наиболее важные документы". То есть, замкнул все контакты с Лениным на себя. И понятное дело, о чем и как информировать, в каком направлении вождю "работать с документами", решал Свердлов.

А вырваться из-под его опеки Ленину долгонько не удавалось! Скажем, 3. 10 в связи с волнениями в Германии собралось экстренное заседание ЦК. Ленин рвался приехать туда, просил, требовал, умолял, до позднего вечера просидел на обочине в ожидании машины — а ее так и не прислали. Мальков вспоминает: "Он рвался к напряженной работе, в Кремль. Не раз говорил мне, что собирается возвращаться, но по совету Якова Михайловича, я всегда отвечал ему, что еще не закончен ремонт квартиры".

В итоге, Ленин сумел вернуться к рычагам власти лишь 18. 10.

И представляется очень многозначительным, что на весь период его горкинского заточения Дзержинский предпочел вообще уехать из России — в Швейцарию. Якобы повидаться с оставленной там семьей. Причем не просто уехал, а сбежал! Не поставив в известность никого из членов ЦК! Просто все бросил и исчез — и все. И почти два месяца никто, собственно, не знал, куда же подевался председатель ВЧК! (См. напр. С. Берия "Мой отец — Лаврентий Берия", М., 1994). Вероятно, имел весомые основания считать пребывание в Москве без Ленина небезопасным для себя. И выжидал развития событий. А после возвращения Ильича и Железный Феликс вернулся как ни в чем не бывало. И столь странный[, мягко говоря, поступок высокопоставленного должностного лица замяли безо всяких последствий…

В связи с изложенным можно под новым ракурсом взглянуть и на тот факт, что после возвращения Ильича к власти Свердлов прожил меньше пяти месяцев. И загадок здесь тоже хватает. Похоже, например, что он, смирившись с утратой значения своих Советов и ВЦИК, пытался освоить другое поприще международное. Он становится главным организатором коммунистической "пятой колонны" среди бывших пленных, возвращающихся в Германию и Австро-Венгрию, в ноябре 18-го создает из них "Федерацию иностранных групп РКП(б)", где занимает ключевое положение. Вслед за зимним наступлением Красной Армии, он усиленно разъезжает по захваченным национальным областям — Латвии, Белоруссии, Украине. Но 2–6. 3. 1919 г. в Москве проходит 1-й учредительный съезд Коминтерна — а Свердлова, явно претендовавшего на роль международного лидера, не оказывается даже среди делегатов! Как раз в эти дни он очутился вообще в Харькове, на III съезде КП(б) Украины и III Всеукраинском съезде Советов. И Коминтерн, возникший на базе его "Федерации иностранных групп РКП(б)" возглавил, разумеется, Ленин.

Впрочем, почти постоянные разъезды Якова Михайловича в данный период можно интерпретировать и иначе. Нельзя исключить, что теперь он сам старался поменьше бывать в столице и держаться от нее подальше, либо это было формой постигшей его опалы — поскольку раньше он Москвы практически не покидал с самого переезда туда коммунистического руководства. В свои последние дни Свердлов вел и колоссальную работу по подготовке VIII съезда партии. И похоже, намеревался дать какой-то серьезный бой конкурентам. Повестка предполагалась важная — принятие новой программы коммунистов, вопросы о военной и крестьянской политике, тот же Коминтерн. По пути с Украины он успел провести встречи с партийным руководством в Белгороде, Курске, Орле, Туле, Серпухове. Подробные указания о проведении предсъездовской выборной кампании разослал в Самарский, Вологодский, Воронежский губкомы (вспомним его кадровые методы). Вернувшись в Москву, 9. 3 присутствовал на заседаниях Совнаркома и президиума ВЦИК, посвященных все той же подготовке к съезду. А к ночи ему стало плохо.

Официальный диагноз, поставленный 10. 3 — «испанка», и поначалу он ни у кого не вызывал опасений. «Испанка» — это вполне обычный для нашего времени вирусный грипп, болезнь тяжелая, но не смертельная. Кремлевские спецпайки, служебные и бытовые условия создавали вполне благоприятные условия для выздоровления. Да и лечили Свердлова лучшие врачи, признавшие его организм очень крепким и выдавшие заключение очень оптимистичное. Но затем вдруг неожиданно наступило резкое ухудшение. В следующие дни у постели соратника перебывал весь цвет партии — Сталин, Загорский, Ярославский, Смидович, Дзержинский, Петровский, Владимирский, Стасова и др. И ни разу не зашел только Ленин! Официальная версия — дескать, реально помочь товарищу не мог, а опасность заразиться была велика. Так что — врачи запретили. Словно прямым откликом на инициированное Свердловым решение врачей о высылке в Горки. Мало того, как раз в момент внезапного ухудшения Ленин вообще уехал из Москвы в Питер. Всю гражданскую войну даже по государственным делам никуда не рисковал отлучаться, посылал других, а тут вдруг отправился по личному, на похороны дальнего родственника М. Т. Елизарова — мужа своей сестры Анны, умершего от тифа. Хотя и семейной сентиментальности в иные времена за Ильичом, вроде, тоже не замечалось.

Вернулся он оттуда только 14. 3, когда Свердлову уже стало совсем худо. По воспоминаниям жены "в этот день он стал терять сознание, начался бред. В бреду он все время говорил о VIII съезде, пытался вскочить с кровати, искал какие-то резолюции. Ему казалось, что резолюции украли враги, он просил не пускать их, отобрать резолюции, прогнать их прочь. Он звал сына, хотел ему что-то сказать…" Если верить тем же воспоминаниям, то Ленин все же появился — но 16. 3, в самый последний момент зашел на 10–15 минут. В эмигрантской литературе бытует и другая версия болезни Свердлова — что он был в Туле избит рабочими. Но она вызывает еще больше вопросов. Почему, например, избиение понадобилось выдавать за «испанку», а не белогвардейский теракт, что выглядело бы гораздо героичнее и могло принести дополнительную популярность как образу Свердлова, так и большевикам в целом? Да и неизбежных в таких случаях массовых репрессий в Туле в этот момент, вроде, не зафиксировано. А отсутствие Ильича у постели пострадавшего товарища становится вообще необъяснимым, травмы — болезнь не заразная.

В итоге, доклад об оргработе ЦК, который на съезде должен был делать Свердлов, делал Ленин. От него же исходили проекты основных решений. И оказалось, что бред насчет резолюций имел под собой некие реальные основания — резолюции были приняты явно не свердловские. Например, Яков Михайлович всегда был известен своей острой ненавистью к крестьянству и явился одним из главных соавторов и проводников политики широкомасштабного наступления на деревню летом 1918 г., натравливания бедняков на «кулаков» при «нейтрализации» середняков. А III Всеукраинский съезд Советов, на котором он верховодил перед самой смертью, принял решение о национализации всех крестьянских земель и создании совхозов на базе помещичьих и «кулацких» хозяйств. Однако VIII съезд партии провозгласил куда более умеренную (по крайней мере, на словах) линию — об изменении курса "от нейтрализации середняка к прочному союзу с ним".

А рычаги власти, сконцентрированные в руках Свердлова, сразу же были рассредоточены. И на пост председателя ВЦИК Ленин неожиданно для многих выдвинул никому не известного Калинина, очень четко соответствовавшего роли марионеточного руководителя марионеточного органа. Прежде он работал на скромной должности секретаря Лесновского района Петрограда, а затем городского головы, то есть заведующего коммунальным хозяйством. Но любопытная деталь — Ленин с ним сошелся близко только 12–13. 3, как раз в период резкого ухудшения у Свердлова. Присмотрел его при своей поездке на похороны Елизарова, где Калинин играл роль распорядителя в качестве друга покойного. Похоже, уроки кадровой политики Свердлова Ленин тоже усвоил.

10. Мрак сгущается

После покушения на Ленина по стране покатилась кампания "красного террора". Точнее, красный террор был выпущен на волю сразу после захвата власти большевиками, легализован в июле, когда их власть стала однопартийной, а теперь ему был придан официальный статус и тотальные, общегосударственные масштабы. 2. 9. 1918 г. по данному вопросу было принято постановление ВЦИК, а 5. 9. 1918 г. — постановление Совнаркома. Централизованно, по всей стране, предписывались массовые аресты и казни. Протокол ВЦИК, в частности, указывал: "Расстреливать всех контрреволюционеров. Предоставить районам право самостоятельно расстреливать… Устроить в районах маленькие концентрационные лагеря… Принять меры, чтобы трупы не попадали в нежелательные руки. Ответственным товарищам ВЧК и районных ЧК присутствовать при крупных расстрелах. Поручить всем районным ЧК к следующему заседанию доставить проект решения вопроса о трупах…"

Во исполнение данных постановлений нарком внутренних дел Петровский издал и "Приказ о заложниках": "Из буржуазии и офицерства должно быть взято значительное количество заложников. При малейшей попытке сопротивления или малейшем движении в белогвардейской среде должен применяться безусловный массовый расстрел".

В одной лишь Москве в "ленинские дни" было уничтожено по разным данным 500–600 чел. Обреченных в одном белье везли на Ходынское поле, где выделенные для расправы подразделения красноармейцев уничтожали их выстрелами в голову, после чего тела отправлялись по моргам больниц и анатомическим театрам. Иногда при казнях играл военный оркестр. Впрочем, для самых разнузданных палачей убийство становилось и развлечением. Так, в Серебряном бору устраивались охоты на людей. Их по одному спускали с грузовика и приказывали бежать, настигая пулями. В Питер была спущена разнарядка на 500 расстрелянных, но чекист Глеб Бокий, заменивший Урицкого, значительно перевыполнил ее и казнил 1300 — из них 900 в Петрограде и 400 в Кронштадте. Часть приговоренных погрузили в две баржи и затопили — трупы потом выбрасывало в Финляндии, многие были связаны колючей проволокой по 2–3 человека вместе. В меньших масштабах эта кампания прокатилась и по другим городам. В Нижнем расстреляли 41, в Смоленске — 38, в Пошехонской губернии — 31, в Ярославле — 38, а в Перми — 50, в Иваново-Вознесенске 184, в Воронеже даже сосчитать не потрудились, объявили, что "много расстрелянных". (Чтобы не загромождать работу множеством ссылок, сразу отмечу, что большая часть данных относительно репрессий в этой и нескольких следующих главах приводятся по исследованию С. П. Мельгунова "Красный террор в России". Хотя по возможности они дополнялись и материалами из других источников, указанных в библиографии и оговоренных в тексте).

Но красный террор не ограничивался одноразовой кампанией. Он вводился как постоянно действующий инструмент «пролетарского» государства. Троцкий заявлял, что "устрашение является могущественным средством политики, и надо быть ханжой, чтобы этого не понимать". Радек требовал, чтобы казни были публичными — тогда они, дескать, окажут более сильное воздействие. А Лацис еще 23. 8. 18 г., за неделю до введения красного террора рассуждал в «Известиях» о новых законах войны, отметающих все прежние правила, военные обычаи и конвенции: "Все это только смешно. Вырезать всех раненых в боях против тебя — вот закон гражданской войны".

Этот закон и внедрялся. Каждое наступление или отступление красных сопровождалось вспышками самых диких репрессий. (Заметим — красных, но не белых, где террор проявлялся только в виде отдельных стихийных эксцессов и централизованно запрещался командованием. Разницу и количественную, и качественную, я наглядно и на многочисленных примерах разбирал в книге "Белогвардейщина"). При оставлении Сарапула были расстреляны и утоплены в барже все заключенные большевистских тюрем — около тысячи человек. В Перми и Кунгуре казнили группами по 30–60 чел., их рубили шашками. На Мотовилихинском заводе расстреляли 100 рабочих. Как доносил британский представитель Эльстон лорду Бальфуру, во всех уральских городах занимающие их белые находили сотни зверски убитых. "Офицерам, захваченным тут большевиками, эполеты прибивались гвоздями к плечам; молодые девушки насиловались; штатские были найдены с выколотыми глазами, другие — без носов; 25 священников были расстреляны в Перми, епископ Андроник заживо зарыт". Всего по английским данным в одной лишь Пермской губернии было уничтожено 2 тыс. чел. В Уссурийском районе пленных находили с разбитыми черепами, выколотыми глазами, вырезанными языками и половыми органами.

Когда же красные на Востоке перешли в наступление, оно аукнулось новыми тысячами жертв, по большей части невинных. При взятии Троцким Казани Ленин потребовал: "образцово-беспощадного" подавления "чехов и белогвардейцев, а равно поддерживающих их кулаков". И среди горожан устроили побоище, расстреливали и топили целыми семьями купцов, интеллигенцию, просто жителей «богатых» кварталов. Так что всего через неделю красная печать сообщала: "Казань пуста. Ни одного попа, ни монаха, ни буржуя. Некого и расстрелять. Вынесено всего 6 смертных приговоров".

После взятия Ижевска и Воткинска, где против коммунистов восстали рабочие, казнили 800 чел. — в основном, женщин и детей, семьи тех, кто ушел с белыми.

Впрочем, не жалели и «своих», дисциплина в Красной Армии насаждалась драконовскими мерами. Под Свияжском, где Троцкий останавливал отступающие войска, были приговорены к смерти 27 ответственных работников, бежавших от чехов, а простых красноармейцев, по свидетельству Ларисы Рейснер, "расстреливали как собак" — Троцкий устроил им «децимацию» с казнью каждого десятого. На Северном фронте был случай расстрела целого полка, отказавшегося идти в атаку. И поскольку здесь война приобрела изнурительный позиционный характер, дисциплина в окопах и укрепрайонах широко поддерживалась телесными наказаниями — порки солдат стали обычным, повседневным явлением.

На Кубани жители Армавира встретили белых хлебом-солью, взяли на себя похороны погибших. Когда же тем пришлось под натиском противника оставить город, пошла дикая расправа. Сначала был без различия пола и возраста вырезан лагерь армян, беженцев из Турции, а потом красные начали истребление горожан — рубили, кололи штыками, разбивали головы прикладами. Более 300 чел. попытались укрыться в персидском консульстве, но и их перебили вместе с консулом. Всего в ходе этой вакханалии погибло 1342 чел. В Ставрополе, захваченном Таманской армией Ковтюха, не пощадили даже «буржуйских» детей в больницах.

Зверская жестокость царила на Дону. В нескольких станицах отступающие красные перенасиловали всех девушек — в качестве «контрибуции». Казаки находили своих родных и близких распятыми, четвертованными, сожженными или заживо закопанными в землю. А в начале 1919 г., когда большевики снова ворвались на донские земли, развернулся знаменитый казачий геноцид. Централизованно, по директиве Оргбюро ЦК от 24. 1. 1919 г. Большевики сочли, что казачество с его прочными традициями и устоями, в их схемы "нового общества" не вписывается, и решили ликвидировать его в целом. Троцкий провозгласил казаков "зоологической средой", т. е. вообще не людьми, не заслуживающими ни малейшего снисхождения и сожаления. Первая фаза кровавого действа началась с захватом станиц — пошло "изъятие офицеров, попов, атаманов, жандармов, просто богатых казаков, всех, кто активно боролся с Советской властью". А боролись почти все — ведь на Дону была всеобщая мобилизация от 19 до 52 лет. Если же они ушли с белыми, расстреливали семьи. В качестве «жандармов» казнили стариков, служивших при царе. Само слово «казак» и казачьи атрибуты запрещались под страхом смерти, во главе станиц ставили еврейских или немецких «интернационалистов», свирепствовавших вовсю. Стали осуществляться депортации — казачьи земли предполагалось заселить крестьянами из северных губерний, и жителей просто выгоняли на верную смерть в зимнюю степь.

Когда казаки не выдержали и восстали, геноцид перешел во вторую фазу. На них бросались отряды карателей, приказ Якира предусматривал "50-процентное уничтожение мужского населения", а приказ Троцкого № 100 от 25. 5. 1919 г. требовал: "Гнезда бесчестных изменников и предателей должны быть разорены. Каины должны быть истреблены".

Так что с 50-процентным особо и не разбирались — станицы и хутора сносили артогнем, уцелевших и пытающихся спастись косили пулеметами, действовали специальные команды факельщиков, поджигавших дома. Ну а когда повстанцы смогли соединиться с белыми и погнали большевиков, это ознаменовало третью фазу геноцида — после себя большевики оставляли пустыню, казнили всех заложников. Около тысячи баб и девок были собраны на рытье окопов — при подходе казачьих войск их перенасиловали и тоже расстреляли. Пожалуй, стоит еще добавить, что казачий геноцид Доном не ограничивался. Ведь давшие ему старт директивы и приказы относились к казачеству вообще. А одновременно с Доном происходило и наступление на область Уральского казачества. Только фактических данных отсюда дошло гораздо меньше. Но известно, например, что некий уполномоченный Ружейников, присланный потом исправлять «перегибы» (как и на Дону — когда уже поздно было, когда восстаниями припекло) выпустил из тюрем Уральска 2 тыс. казаков как "невинно арестованных". А скольких не выпустил? А сколько не дожили до реабилитации?

Массовым террором отметилось и наступление красных на Западе. Во Пскове сразу после взятия казнили 300 чел. — всех, кто «помогал» белогвардейцам. Причем «помощь» понималась буквально — расстреляли и персонал гостиниц, где жили офицеры, и рабочих мастерских, обслуживающих военных. Жуткие расправы происходили в Валге, Дерпте, Везенберге, где потом были найдены и задокументированы захоронения сотен трупов с выколотыми глазами, отрубленными конечностями, разможженными головами.

В Риге террор принял вообще фантасмагорические формы. Расстрелов здесь было столько, что солдаты отказались в них участвовать, и эту "священную обязанность" взяли на себя молодые женщины-латышки, из которых составилось целое палаческое подразделение (Фрейтаг фон Лорингофен "Из дневника"; Доклад кн. Ливена командованию Северо-Западной армии и др.). Выглядело оно весьма причудливо, поскольку эти «амазонки» наряжались кто во что — кто в шинели и сапогах, кто в вечернем декольтированном платье, кто в шубках, ажурных чулках, шляпах с перьями, дорогих дамских костюмчиках. В таком виде подразделение маршировало во всех большевистских парадах и демонстрациях, заявлялось в тюрьмы для своей кровавой работы, а наряды эти доставались им от казненных, поэтому они могли и на улице арестовать женщину только лишь из-за понравившихся туфель или платья. Хотя в таких случаях жертвами обычно становились уже не «буржуйки», старающиеся выглядеть поскромнее, а какая-нибудь прислуга, позарившаяся на имущество хозяев. В отряде господствовали нравы полуказармы-полуборделя, было введено обращение «сестра» и процветала однополая любовь. Те, кто приходил в их общежитие похлопотать за близких (как правило, безуспешно), описывали, что на столах громоздилась редкая по тому времени еда, бутылки со спиртным, а девицы щеголяли друг перед дружкой в «трофейном» тонком белье или нежились в разобранных кроватях.

А в расправах эти «амазонки» прославились жутким садизмом. 1 Казни шли за городом, где с мировой войны было понарыто много I-окопов и траншей, подходящих для могил. И производили их среди бела дня, даже не считая нужным скрывать, поскольку они считались "классово-оправданными*". Приговоренные состояли в основном из заложников, отобранных по классовому и национальному признаку (немцы), поэтому среди них было много женщин, стариков, часто дети. А дальше добавилась и латышская городская беднота, встретившая большевиков восторженно, но уже вскоре начавшая проклинать их за голод и разруху. Обреченных заставляли зарыть расстрелянных накануне и приготовить могилу себе, а перед казнью раздеться донага. Хотя иногда делали наоборот, сперва раздевали, и уже голым приказывали орудовать лопатами. Перед расстрелом над многими измывались, кололи штыками, мужчинам резали половые органы, женщинам кромсали груди и вспарывали животы — что обнаружилось впоследствии при вскрытии массовых захоронений. Устраивали на живых мишенях тренировки в стрельбе, пуская раздетую жертву бежать по снегу, и иногда это происходило на глазах окрестных жителей.

Красный террор обрушивался на любые проявления недовольства режимом. Большевистская политика продразверстки уже в 1918 г. вызвала восстания и волнения крестьян. И вот некоторые данные из эсеровских источников — в Епифанском уезде Тульской губернии казнено 150 чел., в Медынском уезде Калужской губернии — 180, по Рязанской губернии в Пронском уезде — 300, в Касимовском — 150, в Спаском — 200, в Тверской губернии — 200, в Ветлужском уезде Смоленской губернии — 600. В октябре в Пятигорске поднял мятеж красный главком Сорокин, но в ответ все равно казнили заложников-"буржуев". 160 мужчин и женщин вывезли на склон Машука, раздевали до белья, приказывали становиться на колени и вытягивать шеи, после чего рубили головы. Распоряжался экзекуцией начальник Северокавказской ЧК Атарбеков, лично резавший кинжалом обреченных. В январе 1919 г. взбунтовалось русскоязычное население в Туркестане. На него обрушились массовые аресты и обыски, а расправами руководил Бокий, переведенный сюда из Питера с большими полномочиями. Только в ночь с 20 на 21. 1. 1919 г. было расстреляно 2,5 тыс. чел. А с 23. 1 заработал военно-полевой суд, продолжая расстрелы. Причем нередко казнями развлекались сами судьи — приговаривали, а в перерыве выходили в соседнее помещение и убивали набравшихся там осужденных.

В марте 19-го забастовали рабочие Астрахани. Их митинг был оцеплен войсками, которые открыли пулеметный огонь и стали забрасывать забастовщиков гранатами. Тех, кто пытался бежать в степь, догоняла и рубила конница. По городу начались массовые аресты, а в Москву полетела телеграмма о восстании. Троцкий прислал приказ "расправиться беспощадно", и под руководством С. М. Кирова и чекистов — матроса Панкратова и бандита Чугунова, пошли казни. Многих, размещенных на баржах и пароходах, топили с камнем на шее. На пароходе «Гоголь» в одну ночь утопили 180 чел. Расстрелянных едва успевали возить на кладбище. Потом спохватились, что истребляют один «пролетариат», и для более солидной картины «восстания» понадобились «буржуи». Облавы и экзекуции обрушились и на богатые кварталы. Эта вакханалия продолжалась до конца апреля, и истреблено было около 4 тыс. чел. Но террор не ограничивался фронтами или подавлением мятежей. Скажем, в Ярославле и Екатеринбурге имели место «предупредительные» расстрелы заложников — когда большевики получали данные, будто восстания против них только готовятся. В спокойных подмосковных Бронницах исполком местного Совета расстреливал всех, чья физиономия не понравилась. Член исполкома мог остановить такого человека на улице, прихватывал двух конвойных, вел во двор манежа и убивал.

Р. Гуль в книге «Дзержинский» приводит случай, как Железный Феликс пришел на заседание Совнаркома. А Ленин, по своему обыкновению не слушающий выступающих, передал ему записку: "Сколько у нас в тюрьмах злостных контрреволюционеров?" Дзержинский написал: "Около 1500". Ленин поставил крест и передал бумажку обратно. Дзержинский вдруг, ни слова ни говоря, встал и вышел, удивив собравшихся. Оказалось, что произошло недоразумение Ильич лишь пометил, как это делал обычно, что ознакомился с документом, а Дзержинский принял крест за приговор и отправился в ВЧК, где отдал соответствующее распоряжение. Но если источники Гуля могли в чем-то ошибиться, то С. П. Мельгунов вел свою картотеку, и только по официально публикуемым спискам казненных насчитал за вторую половину 18-го года 50 тыс. жертв. Точно так же, по опубликованным большевистским данным, эсеровская газета "Воля России" за январь-март 1919 г. насчитала 13850 расстрелов. Хотя списки эти всегда занижались — в них, например, редко включали женщин, сокращали во время особенно крупных кампаний, и естественно, никогда и нигде не публиковались списки расправ в прифронтовой полосе, вроде опустошения Казани или казачьего геноцида. А где-нибудь в глухой провинции чаще обходились вообще без публикаций.

Террор стал неотъемлемой частью советского государства. Он отлаживался и ставился на постоянную основу для методичного и целенаправленного истребления всех неугодных. Скажем, в Москве красноармейцы быстро стали «сдавать», вместо них для расстрелов начали использовать китайцев. А потом выделились профессиональные палачи, день за днем «работавшие» на жутком конвейере. Вот как выглядела, согласно бюллетеню левых эсеров, столичная машина смерти в марте 19-го. "Теперь ведут сначала в № 11, а из него в № 7 по Варсонофьевскому переулку. Там вводят осужденных 30-12-8 человек (как придется) на четвертый этаж. Есть специальная комната, где раздевают до нижнего белья, а потом… ведут вниз по лестнице. Раздетых ведут по снежному двору, в задний конец, к штабелям дров, и там убивают в затылок из нагана. Иногда стрельба неудачна. С одного выстрела человек падает, но не умирает. Тогда выпускают в него ряд пуль; наступая на лежащего, бьют в упор в голову или в грудь. 10–11 марта Р. Олехновскую, приговоренную к смерти за пустяковый поступок, который смешно карать даже тюрьмой, никак не могли убить. 7 пуль попало в нее, в голову и грудь. Тело трепетало. Тогда Кудрявцев (чрезвычайщик из прапорщиков, очень усердствовавший, недавно ставший коммунистом) взял ее за горло, разорвал кофточку и стал крутить и мять шейные позвонки. Девушке не было 19 лет. Снег на дворе весь красный и бурый. Все забрызгано кругом кровью. Устроили снеготаялку — было дров много… Снеготаялка дала жуткие кровавые ручьи. Ручей крови перелился через двор и потек на улицу, перетек в другие места. Спешно стали закрывать следы. Открыли какой-то люк и туда спускают этот темный, страшный снег, живую кровь только что живших людей".

А ведь большевистский террор был не единственным бедствием, обрушившимся на Россию. Вовсю разгулялся и «обычный» бандитизм, выплеснувшийся из хаоса Февральской революции. В Москве орудовали крупные шайки Сабана, Яшки Кошелькова, Селезнева, Гуська, Графчика, Краснощекова, Хрящика, Матроса, Бондаря, Донатыча, "банда шоферов", в Питере — Ваньки Белки, Леньки Пантелеева, Жорки Александрова. По Украине колобродили банды Махно и Григорьева, захватывая даже крупные города и устраивая в них погромы. Одессу держала под контролем настоящая мафия Мишки Япончика (Винницкого).

Впрочем, если на своей территории большевики старались бороться с преступностью и анархией, то на территории противника: всячески поддерживали и даже финансировали ее. Так что и Махно, и Григорьев, и Япончик до поры до времени действовали с коммунистами в дружбе и союзе. И если в мае 19-го фотовитрины Киева, призывая народ встать на защиту от григорьевцев, широко демонстрировали их бесчинства — снимки изнасилованных девушек, загоняемых прикладами в пруд топиться, груды отрубленных голов, трупы стариков с выколотыми глазами и женщин с отрезанными грудями, то умалчивалось о том, откуда же взялись подобные фотографии у красных. Но как раз в этом не было ничего удивительного, поскольку делались снимки при наступлении бандитов еще не на Киев, а на Херсон, Николаев и Одессу — когда они были бригадой доблестной Красной Армии, борющейся с интервентами и буржуями. Да и Одессу большевикам сдала "по дружбе" мафия Япончика, подкупив начальника штаба французских войск Фрейденберга, который вертел, как хотел, безвольным командующим д'Ансельмом. В результате чего при эвакуации оккупантов бандиты смогли перетрясти и ограбить огромный богатый город, а Япончик стал командиром красного полка (хотя и ненадолго).

Углублялась разруха — но в основном, не по объективным причинам, а из-за большевистского беспредела. Многие специалисты — чиновники, инженеры, техники, попадали под красный террор, другие разбегались кто куда. А тех «спецов», которые оставались работать при новой власти, затюкивали и регулировали подчиненные работники, игнорируя их указания и демонстрируя свое "классовое превосходство". Вместе с разогнанным руководством городов было разрушено коммунальное хозяйство. Не стало ни электричества, ни тепла, самодельные печки-буржуйки топили мебелью, книгами, ломаемыми заборами и деревьями из скверов. Помои и нечистоты выплескивались во дворы, на улицы, а то и на лестницы, замерзая зимой сплошной омерзительной наледью.

По ленинской модели даже «кухарка» могла "управлять государством" потому что в его государстве-машине руководителям разных рангов отводилась лишь роль передаточных звеньев, спускающих вниз указания, поступающие сверху, и докладывающих об их исполнении. Но на деле-то эта примитивная схема не срабатывала. Назначали таких «кухарок», ответственных коммунистов — а они ничего толком не умели, да и не хотели делать, кроме как пожинать лавры своего руководящего положения. Соответственно, им приходилось искать помощников, обрастая «совслужащими» и «совбарышнями», и там, где прежде справлялся один компетентный чиновник, возникало целое учреждение. И рождались бесчисленные «гуконы», «главтопы», «коммунхозы» по размеру бюрократии советская Россия сразу же многократно переплюнула Россию царскую. Штаты учреждений бесконечно раздувались, они почковались и множились. Но набивались-то в них не по профессии или призванию, а кто куда сможет — потому что служба давала паек. В результате, все эти механизмы работали вхолостую, а чтобы изобразить отдачу, истекали потоками документов, пытаясь декретировать и регулировать каждую мелочь. И бумажная свистопляска окончательно парализовывала всякую хозяйственную жизнь.

Продолжались и "утеснения буржуазии" с потугами введения трудовой повинности. Разве что в большинстве городов трудиться было уже негде заводы и фабрики стояли, и сами рабочие перебивались кустарными промыслами. Однако там, где это оказывалось возможным, трудовую повинность применяли скажем, проводили всеобщие мобилизации для рытья окопов. В Крыму интеллигенцию обоего пола хватали на улицах и направляли на разгрузку вагонов, где работа шла из-под палки надсмотрщиков — в прямом смысле слова. Во многих городах женщин мобилизовывали для мытья казарм и советских учреждений, что зачастую представляло просто форму издевательства. Так, в Симферополе празднично одетых гимназисток согнали в день Пасхи и заставили чистить солдатские сортиры. Продолжались и реквизиции — в каждом городе, где устанавливалась Советская власть, проводились планомерные повальные обыски с изъятием «излишков» продовольствия, одежды, денег, конфискацией драгоценностей. Например, в Одессе разрешалось оставить 3 пары белья на человека.

К этим бедам добавились и эпидемии. Из Закавказья и Персии был занесен тиф, с запада пришел вирусный грипп-"испанка". Массовые миграции войск и беженцев, скученность в транспорте способствовали распространению заболеваний, а разрушение системы здравоохранения, антисанитария, плохое питание вели к высокой смертности. Если летом солнце и вода кое-как сдерживали развитие эпидемий, то с осени 18-го они резко пошли по нарастающей и тысячами косили свои жертвы.

Наконец, пришел в Россию и настоящий голод. И вызван он был отнюдь не фронтами и не гражданской войной. Достаточно заметить, что нигде на территориях, занятых антибольшевистскими силами, голода и в помине не было. О каком влиянии "кольца фронтов" можно говорить, если в Астрахани вдруг не стало… рыбы? Да и в Центральной России урожай был неплохой и в 18-м, и в 19-м годах. Голод вызвала всего лишь политика продразверстки, введенная Лениным. Та самая "хлебная монополия", которая по мысли Ильича должна была стать средством принуждения "посильнее гильотины".

Свободная торговля продовольствием запрещалась под страхом смертной казни и конфискации имущества. Выставлялись заградотряды, чтобы вылавливать «мешочников». Но взамен власть дать ничего не могла, потому что и здесь теоретические схемы вождя не срабатывали.

По многочисленным свидетельствам, бесчинствовавшие в деревне продотряды значительную долю награбленного сами же и разбазаривали обжирались, хлеб пускали на самогон, перепродавали спекулянтам. А то, что удавалось собрать, просто пропадало. Сырое зерно гнило, сваленное на станциях в неприспособленных хранилищах, мясо и рыба тухли, скот подыхал. Потому что это добро уже никого не волновало. Продотряды отчитывались показателями собранного — и все планы выполняли и перевыполняли. Местные власти к продовольствию отношения не имели — оно принадлежало центральной власти. А у центральной власти до каждого сарая, полустанка и эшелона, разумеется, руки не доходили. Да и работа разлаженного транспорта бесперебойным перевозкам продовольствия отнюдь не способствовала.

И в апреле 19-го в Москве по «рабочей», т. е. самой обеспечиваемой карточке полагалось на день 216 г хлеба, 64 г мяса, 26 г постного масла, 200 г картошки. В июне того же года — 124 г хлеба, 12 г мяса, 12 г постного масла. Если и это отоваривалось. А уж карточки низших категорий иждивенческие, детские и т. п., не отоваривались никогда, так что их владельцам предоставлялось выкручиваться как угодно или умирать с голоду. И по всей стране наблюдалась общая закономерность — в городах, где царило изобилие, после прихода красных прикрывалась торговля, печатались карточки — и начинался голод. В богатой Риге всего через месяц после ее взятия на улицах стали подбирать умирающих от истощения. Никакие карточки не отоваривались вообще, жители поели домашних животных, ловили ворон, варили суп из клея и пекли лепешки из вываренной кофейной гущи. В Киеве после полугодичного красного владычества взрослая женщина обнаружила, что весит 39 кг.

Но большевиков подобные ужасы не останавливали, и об отмене или ослаблении хлебной монополии даже речи не было — ведь она являлась не только и не столько средством обеспечения населения, сколько средством его безоговорочного подчинения, одним из принципиальных и основополагающих устоев "нового общества". Впрочем, сами-то коммунистические руководители от последствий своей политики не особо страдали. Уже зимой 1918-19 гг. для них действовала система спецраспределителей, а количество «совнаркомовских» пайков достигало 10 тыс. В той же самой голодающей Риге властитель Латвии Стучка устраивал в Дворянском собрании пышную свадьбу дочери, на которую съехались гости со всей России. И по свидетельствам очевидцев, нигде до сих пор не видели одновременно такого количества драгоценностей, как на участниках этого бала. А Лариса Рейснер — интимная подружка Коллонтай и будущая жена Радека (которую В. Вишневский почему-то сделал прототипом героини "Оптимистической трагедии"), держала в Москве огромный штат прислуги и принимала ванны из шампанского.

Однако продразверсткой и уничтожением «кулачества» ленинские реформы деревни не ограничивались, и вслед за ними грянули первые попытки коллективизации. Да, ее автором тоже был Ильич. Слова «колхоз», конечно, еще не существовало, но в 1918 г. началась национализация земель, имущества, и принудительное создание совхозов. Крестьяне таким образом записывались в «рабочие», и из частников превращались в "служащих по найму у государства", как и требовалось в ленинской модели. Реализацию этой программы возглавлял С. Середа — кстати, до революции один из видных масонских иерархов России. А Ленин на совещании делегатов комбедов 8. 11. 18 г. заявлял: "Против середняков мы ничего не имеем. Они, может быть, и не социалисты, и социалистами не станут, но опыт им докажет пользу общественной обработки земли, и большинство из них сопротивляться не будут".

Развернулась и мощная антицерковная кампания. В 1918 г. был издан декрет "Об отделении церкви от государства и школы от церкви", который лишал "церковные и религиозные общества" прав юридического лица и владения собственностью. Пошла целая серия «разоблачительных» вскрытий святых мощей — на Севере, в Тамбове, а 11. 4. 19 г. были принародно вскрыты мощи Св. Сергия Радонежского, дабы показать их «тленность». Этот кощунственный акт снимался на кинопленку, а непосредственное руководство осуществлял секретарь МК РКП (б) Загорский, тот самый, чье имя потом носил Сергиев Посад. Он писал: "По указанию В. И. Ленина как можно быстрее сделать фильм о вскрытии мощей Сергия Радонежского и показать его по всей Москве".

Словом, строительство "нового общества" продолжалось…

11. Игры большой политики

За все оказанные услуги коммунисты расплатились с немцами, мягко говоря, неблагодарностью. Как только Германия покатилась к поражению в войне, они вовсю развернули против нее подрывную деятельность, а оккупационные солдаты и бывшие пленные, разложившиеся в революционной обстановке России и Украины стали эффективными дрожжами для активизации внутреннего брожения. Через полпреда в Берлине Иоффе пошло интенсивное воздействие на левые социалистические группировки, их обработка и подталкивание к радикальным действиям. Началась почти открытая революционная пропаганда и агитация в народе и армии, которым Иоффе и его подручные беззастенчиво обещали в случае свержения кайзера "братскую помощь", вплоть до снабжения голодной Германии продовольствием из России (так что ленинские планы ограбления продразверсткой русских крестьян имели не только внутренние цели — продукты требовались для куда более масштабных задач "мировой революции").

Только тут берлинское руководство опомнилось и сообразило, что право было то крыло политиков, к которому принадлежал и убитый Мирбах. В конце октября последнее имперское правительство Макса Баденского взяло курс на разрыв с большевиками, выслало Иоффе и отозвало своего посла из Москвы. Был разработан новый хитроумный план — заработать грандиозный политический выигрыш на свержении коммунистов. Разорвать Брестский договор «неджентльменское» поведение Кремля давало к этому достаточно поводов. Двинуть войска из Прибалтики и с Украины, занять Петроград и Москву и сбросить Ленина с присными. В этом случае Германия стала бы для России освободительницей от красного кошмара, ей была бы обеспечена признательность и симпатии всего населения, и в послевоенной Европе она обрела бы в лице русских верных друзей и сильных союзников. То есть, могла рассчитывать на более мягкие условия мира с державами Антанты, частично компенсировать на Востоке сделанные им стратегические и геополитические уступки, а в тесной дружбе с обновленной Россией имела все шансы быстро восстановить разрушенную войной экономику. План был тем более выполнимым, что серьезно противостоять кадровым германским дивизиям осенью 1918 г. Совдепия еще не могла, да и войск на границах оккупационной зоны держала мало — все лучшее было брошено на Восточный и Южный фронты. Но реализации такого проекта помешала грянувшая Ноябрьская революция.

Стоит отметить, что с началом революции в Германии советское правительство попыталось использовать ту же тактику, которую сами немцы использовали против России после Февральской революции. Аналогично засылке эмигрантов-большевиков, теперь в обратную сторону началась массовая засылка коммунистических активистов из числа бывших пленных и эмигрантов. Несмотря на нищету и разруху в самой России, шло финансирование «спартакидов» и других левых экстремистских течений, готовых «углублять» и раскачивать свою революцию по большевистскому образцу. Им обеспечивалась посильная поддержка и помощь в подготовке переворота, для чего в Германию были направлены высокопоставленные коммунистические эмиссары во главе с Радеком. И наверняка при этом учитывались не только его партийные качества, но и опыт работы в качестве немецкого и австрийского шпиона.

Как и немцы в 17-м, большевики готовы были поддержать своих ставленников штыками. Сразу после революции был разорван Брестский мир, и Ленин писал: "Армия в три миллиона должна у нас быть к весне для помощи международному рабочему движению".

Но немецкие умеренные социал-демократы оказались более организованными и дееспособными, чем российские соратники Керенского, да и основная масса народа не поддержала экстремистов. Восстание «спартакидов» в Берлине быстро было разгромлено, а Радек, арестованный 12. 2. 19 г., очутился в Моабитской тюрьме. И конечно, из-за подобных выходок большевиков отношения между РСФСР и Германией не могли не испортиться.

Что же касается российской политики держав Антанты, то она оставалась однобокой и близорукой — эта проблема продолжала рассматриваться лишь в свете Мировой войны. В рамках данной политики раздавались щедрые обещания о помощи Колчаку, Деникину, Краснову. Но когда война была выиграна, и широкомасштабная помощь стала действительно возможной, все очень быстро изменилось. Высадка французских, румынских и греческих контингентов в Одессе, американцев и канадцев в Сибири, англичан на Кавказе произошли лишь по инерции военного времени, пока еще действовали старые установки и директивы. Не только белые, но и независимые, и даже некоторые красные источники признают факт, что если бы зимой 1918-19 гг. союзники двинули несколько своих крепких, кадровых корпусов на Москву, с большевизмом было бы покончено за несколько недель, в крайнем случае — месяцев. Но в итоге разве помогли могущественные мировые державы своей союзнице, оплатившей огромной кровью их победы и столько раз выручавшей их от казавшихся неминуемыми катастроф? А ведь в белых армиях сражались как раз те, кто помог Западу одержать верх в войне и не пошел на сговор с неприятелем, оставшись до конца верными своим союзническим обязательствам…

Однако вместо решительных действий вдруг последовало сногсшибательное предложение о "мирном урегулировании" в России и о созыве конференции на Принцевых островах с участием всех враждующих сторон — и белых правительств, и большевиков. Разумеется, при посредничестве западных держав, которые в этом случае пожали бы все причитающиеся дивиденды «миротворцев». И, разумеется, большевики согласились — они панически боялись вторжения европейских армий, которое в то время для всех в России считалось само собой разумеющимся, и. готовы были на любые условия, на любой "второй Брест". А белогвардейцы, разумеется, отказались (ну о каких же переговорах могла идти речь после узурпации власти, красного террора, массовых казней, продразверсточной войны против крестьянства!?) — за что западная массовая пропаганда тут же и ославила их как «реакционеров» и непримиримых экстремистов.