Мантык, охотник на львов

Когда Александръ Ивановичъ вернулся въ кабинетъ, Мантыкъ стоялъ посреди комнаты, разставивъ ноги, и тупо смотрѣлъ въ полъ.

— Онъ — такой, — сказалъ онъ, поднимая глаза на писателя.

— Какой?

Мантыкъ ткнулъ себя пальцемъ въ лобъ и сказалъ:

— Башковатый… Онъ и по англійски, и по французски, все равно, какъ по Русски говорить. Онъ это устроитъ.

Онъ всегда говорить: намъ надо: — смѣлость… бодрость… еще что то? Забылъ… Онъ добьется, найдетъ капиталистовъ… Компанію устроитъ… Я знаю… Онъ и третьяго дня, когда про дядю разсказывалъ, пергаментъ доставалъ, тоже такъ и сыплетъ… Бабъ-эль-Мандебскій проливъ, Таджурскій заливъ, Джибути, Зейла, Обокъ… точно былъ тамъ… Онъ живо обмозгуетъ. Я вижу его… Стоитъ теперь уже въ метрѣ… - Мантыкъ нарочно сказалъ въ метрѣ, а не въ метро, — стоитъ во второмъ классѣ, въ толпѣ — воскресенье сегодня. и мчится куда нибудь… Онъ уже знаетъ куда… Будетъ навѣрно тигровъ въ Абиссиніи бить.

— Тигры въ Африкѣ не водятся, — сказалъ тихо писатель.

— Не водятся?.. Все одно… Еще лучше: — львовъ, леопардовъ, пантеръ, слоновъ, гиппопотамовъ, жирафовъ… Онъ будетъ знаменитость… А я, внукъ Мантыка, истребителя тигровъ, все буду на каміонѣ мусоръ по Парижу возить. И все изъ за моей глупости и необразованности.

— Но, слушайте, Мантыкъ… Поѣдетъ Коля или нѣтъ

— это вопросъ… Потомъ… Вы знаете, гдѣ Абиссинія?

— Кабы зналъ, не горевалъ-бы. Зналъ бы что и дѣлать. Я, Александръ Ивановичъ, Парижъ до тонкости даже знаю… Каждую мелкую уличку найду… А какъ ѣхать въ Абиссинію? Съ какого такого вокзала — не знаю. Съ гаръ де л'Естъ, или гаръ дю Норъ, можетъ быть, съ гаръ Монпарнассъ, или гаръ д'Орлеанъ?..[22] Тутъ ихъ чортъма вокзаловъ то этихъ самыхъ.

— Дѣло не въ этомъ, — раскрывая атласъ съ картами, сказалъ Александръ Ивановичъ. — Ъхать въ Абиссинію надо съ гаръ де Ліонъ, по Парижъ-Ліонъ-Средиземноморской дорогѣ, такъ называемый Пари-Ліонъ-Медитерранэ

— «Пелемъ» — до Марсели. Это сутки ѣзды. Въ третьемъ классѣ и то, по меньшей мѣрѣ, двѣсти франковъ!

— Ладно… До Марсели… А дальше?

— Изъ Марсели по всему свѣту, по всѣмъ морямъ-океанамъ идутъ пароходы. Вотъ громадное общество «Мессажери маритимъ». У него пароходы ходятъ въ Японію: — въ Іокагаму; въ Шанхай, Сайгонъ, Сингапуръ… Въ Индію: въ Пондишери и Бомбей… въ Коломбо, на островъ Цейлонъ… а вотъ есть линія на Мадагаскаръ, принадлежащій Франціи. Пароходъ этой линіи заходитъ во французскій портъ Джибути. Слушайте, Мантыкъ: отъ Марсели до Портъ-Саида — пять дней пути Средиземнымъ моремъ. Отъ Портъ — Саида — Суэцкимъ каналомъ — день. Краснымъ моремъ до Адена — еще дней пять, да отъ Адена до Джибути дня два… Тринадцать дней пути! Это нѣсколько тысячъ франковъ будетъ стоить билетъ!

— Ну, какъ нибудь, доѣдемъ!

— Тамъ дальше идетъ желѣзная дорога до столицы Абиссиніи — Аддисъ Абебы… Да Колинъ дядя Петя, подика, шелъ не по ней, а караваномъ. Тогда этой желѣзной дороги и въ поминѣ не было. Надо, значить, имѣть оружіе.

— Авось достану

— Идти караваномъ. Среди дикихъ, негровъ пустыни Сомали и Данакилей.

— Вы знаете, Александръ Ивановичъ, съ англичаниномъ или французомъ не разговорюсь, a встрѣчу араба, негра… Откуда что берется? Говорю, — онъ меня, я его понимаемъ.

— Какъ вы говорите?

— Я по Русски ему, только съ мимикой, глазами показываю, онъ тамъ по арабски что-ли, и ладно выходить… Нѣтъ… только бы добраться… а тамъ… небось не пропаду.

— Пустяки, Мантыкъ, вы говорите. Авось, небось, д, а как ън и б у д ь — совсѣмъ неважную тройку запрягать вы хотите. Никуда вы на ней не уѣдете. Не погибла ли и наша Россія отъ того, что много надѣялась на авось, да все дѣлала небось, да какъ нибудь.

Мантыкъ почесалъ въ затылкѣ.

— Нѣтъ, — мрачно и твердо сказалъ онъ, — Россія, Александръ Ивановичъ, никакъ не погибла… Будемъ и мы съ вами въ Россіи. Не можетъ погибнуть Россія!

Мантыкъ всталъ.

— Что же, Александръ Ивановичъ? Коля поѣдетъ искать свой кладъ въ Абиссинію… Бить львовъ и слоновъ… А Мантыкъ на каміонѣ по Парижу будетъ сумятиться? Такъ, что-ли?

— Видно такъ…

— Значитъ, Александръ Ивановичъ, не знаете еще вы Мантыка!

Мантыкъ хмурыми, серьезными, упрямыми глазами посмотрѣлъ прямо на писателя.

«Экъ его, какой рѣшительный, славный мальчикъ», — подумалъ Александръ Ивановичъ и сталъ звать Мантыка въ столовую завтракать. Тамъ уже гремѣли посудой. Но Мантыкъ твердо отказался. Не до ѣды ему было. Свое у него было на умѣ. Все надо было обдумать, все, что сказалъ ему Александръ Ивановичъ, запомнить и заучить.

— Нѣтъ, ужъ простите меня, Александръ Ивановичъ, благодарствую очень, а только сейчасъ не могу. Право не могу… Душа какъ то не на мѣстѣ. Пойду — погуляю.

Мантыкъ крѣпко пожалъ руку писателя и не оглядываясь вышелъ. Голова его была необычно опущена и, когда посмотрѣлъ на него въ окно Александръ Ивановичъ, — удивился: Мантыкъ не мчался по улицамъ Парижа, какъ всегда, но медленно шелъ, заложивъ руки за спину. Будто не пятнадцать лѣтъ ему было, a всѣ шестьдесятъ.

XI

ЛЮСИ ДАРСОНВИЛЬ

Коля былъ умный, сообразительный, не по лѣтамъ развитой мальчикъ. Онъ съ намека понялъ все, и все сообразилъ. Ему казалось: — тайна раскрыта. Дѣло очень простое. Дядя Петя долго жилъ въ Абиссиніи, Чѣмъ онъ тамъ занимался? — Не все ли равно. Онъ тамъ разбогатѣлъ и свое богатство зарылъ гдѣ то около Минабелы, давъ точное указаніе, какъ найти кладъ.

Было одно темное мѣсто въ завѣщаніи дяди Пети. Почему онъ не прямо написалъ, какъ искать кладъ, а прибѣгъ къ крестословицѣ? Вѣроятно, тутъ были свои причины и Коля догадывался, какія. Такую крестословицу могъ разгадать только Русскій, значитъ, если бы она попала въ руки иностранца, написанная Русскими словами, она была бы ему непонятна. Это было основательно… Но мало того: въ крестословицѣ было два слова: Юнжа и Ербень… Это были слова, которыя часто слышалъ отъ матери Коля. У ея отца былъ въ Сибири хуторъ Ербень, на маленькой рѣчкѣ Юнжѣ. Вставивъ эти слова — дядя Петя всей крестословицѣ придалъ семейный характеръ и ее вполнѣ ясно могъ бы разгадать только членъ семьи Покровскихъ, который эти слова зналъ.

Хотя разгадалъ же эти слова Александръ Ивановичъ?

Коля сразу понялъ все то, что ему сказалъ писатель.

Да, безъ капитала этого не сдѣлаешь. Надо найти капиталиста, и Коля его найдетъ. Онъ и шелъ къ такому человѣку, который ему могъ помочь въ этомъ дѣлѣ.

Этимъ человѣкомъ былъ его хозяину «патронъ», господинъ Дарсонвиль.

Контора Дарсонвиля занималась «экспортомъ и импортомъ». Отсюда — связи со всѣмъ міромъ. Коля носилъ на почту письма хозяина, адресованныя и въ Калэ, и въ Булонь, и въ Гавръ, и въ Шербургъ, въ Тулонъ и Марсель — во всѣ порты Франціи. Тамъ были агенты-помощники патрона. Оттуда тянулись нити въ Англію — въ Дувръ и Соут-гемптонъ, въ Ливерпуль и Глазго, въ, Америку — въ Нью-Іоркъ и Буэносъ-Айресъ, въ Африку, въ Алжиръ и Тунисъ, могли быть ниточки и въ Абиссинію. Коля слышалъ, какъ диктовали письма о тоннахъ кофе, a вѣдь кофе идетъ изъ Абиссиніи, Бразиліи, съ острова Цейлона, изъ Индіи.

Коля шелъ смѣло. Онъ зналъ, что его выслушаютъ, что ему повѣрятъ и отнесутся къ нему съ полнымъ сочувствіемъ, благодаря дочери хозяина, шестнадцатилѣтней Люси. Съ нею Коля былъ уже два года, какъ знакомъ. Сказать по правдѣ — Коля былъ влюбленъ въ нее, первою, дѣтскою любовью. Онъ въ зтомъ ни за что не признался-бы. Надулъ бы пухлыя губы, покраснѣлъ бы до корней волосъ и сказалъ-бы: — «бабскія нѣжности!».

Два года тому назадъ, когда тринадцатилѣтній Коля стоялъ у дверей конторы Дарсонвиля, готовый по приказу хозяина бѣжать, — тогда велосипеда ему еще не полагалось, — на почту, въ банкъ, или къ какому нибудь кліенту хозяина, когда онъ только еще знакомился съ Парижемъ, въ контору вошла дѣвочка въ темныхъ кудряхъ и голубой блеклой шляпкѣ колпачкомъ. Она пришла переводить какое-то письмо на англійскій языкъ. Она сѣла за столъ въ двухъ шагахъ отъ Коли и вдругъ задумалась и, какъ это часто дѣлаютъ дѣти, вслухъ искала нужныя ей англійскія слова. И вдругъ услышала у двери кто то ей ихъ подсказалъ: — Royalty… agreement….[23]

Дѣвочка подняла большіе зеленовато-голубые, цвѣта морской волны прекрасные глаза и серьезно посмотрѣла на сказавшаго.

Противъ нее, заложивъ руки за спину, стоялъ хозяйскій «пикколо». Сѣрые глаза напряженно прищурены и смѣло смотрятъ въ ея прекрасные глаза.

— Вы что же, — строго спросила дѣвочка, — знаете англійскій языкъ?

— Oui, mademoiselle, — послѣдовалъ быстрый отвѣтъ. Дѣвочка еще строже спросила.

— Вы хорошо знаете, — упирая на слово: «хорошо» — англійскій языкъ?

И опять быстрое, увѣренное:

— Oui, mademoiselle.

Дѣвочка закусила нижнюю губу.

— Вы… англичанинъ? — сказала она.

— Я — Русскій… мадемуазелль!..

Послѣдовало очень долгое молчаніе. Наконецъ, дѣвочка сказала:

— Мы будемъ вмѣстѣ заниматься по воскресеньямъ… Вы будете мнѣ давать уроки. Мнѣ не дается произношеніе.

«Пикколо» принялъ совершенно независимый видъ и сказалъ:

— Это, какъ прикажетъ патронъ, мадемуазель!

— Патронъ прикажетъ, — самоувѣренно сказала дѣвочка.

И, дѣйствительно, — патронъ переговорилъ съ Колей и «приказалъ».

Дѣвочка была дочь хозяина — Люси. Отецъ, мать, старшій братъ Шарль души не чаяли въ Люси. Ея слово — законъ, ея желаніе — приказъ, ея капризъ — всѣ должны исполнять.

Сначала Коля и Люси читали вмѣстѣ по англійски. Учили склоненія и спряженія. Двѣ юныя головы склонялись надъ грамматикой. Маленькія пухлыя губы выпучивались, стараясь уловить тайну англійскаго произношенія, съ первыхъ лѣтъ жизни усвоенную Колей, еще «дома», въ Россіи. Потомъ пошли разсказы о Россіи. Коля не зналъ Россіи. Гдѣ же ему знать ее, когда онъ покинулъ ее едва семи лѣтъ!? Она рисовалась ему по разсказамъ мамочки и Селиверста Селиверстовича. Она была для него громадная: — всѣ полюсы входили въ нее, всѣ климаты въ нее вмѣщались, и въ ней было все: — отъ клюквы въ Архангельской губерніи, до чая въ Чаквѣ, отъ маленькихъ ершей въ Невѣ, до громадныхъ осетровъ на Волгѣ, отъ Сѣверныхъ оленей и собакъ-лаекъ — до верблюдовъ и тигровъ, въ ней были самоцвѣтные камни на Уралѣ и золото на Ленѣ. Она была дивно прекрасная и непремѣнно православная и царская. Въней былъ звонъ колоколовъ и удивительное пѣніе. Она была домомъ Пресвятыя Богородицы и сама Божія Матерь ходила по ней, утѣшая въ скорбяхъ, помогая въ несчастіи. Она была удивительная и совсѣмъ таки непонятная Люси. Она теперь была страшно несчастная, но будетъ — «ужасно какая счастливая»…

Люси слушала Колю и очень мало его понимала. Царь и свобода — не умѣщались вмѣстѣ въ ея головкѣ.

— О, мадемуазелль, — говорилъ ей Коля, — при царѣ было очень свободно. Вы не можете себѣ представить, какъ всѣ были свободны.

Разсказы Коли о Россіи, его восторженность при этомъ плѣняли Люси.

— У этого мальчика совсѣмъ другая душа, чѣмъ у нашихъ, — говорила она матери. — Я никогда не думала, что Русскіе такіе. Какъ вѣритъ онъ въ Бога! Какъ любитъ Родину! Но почему, почему же Родина его отвергла, и онъ долженъ жить въ изгнаніи и заниматься тяжелымъ трудомъ?

Съ уроковъ англійскаго перешли на уроки танцевъ. Братъ Шарль не любилъ танцовать. И Колю попросили проходить съ Люси всѣ новые танцы: Хэбби-Іэбби, ЛеЮкенелэ, Нью-Блю, Американскій блэкъ-боттомъ, Кинкажу, Дирши-дигъ, Шипсъ андъ Шопсъ, Чарли-фоксъ — вся эта американская дребедень, отъ которой вѣяло негрскими прыжками и танцами индѣйцевъ и которую только целомудренная прелесть гибкихъ Люси и Коли могли сдѣлать красивыми, они изучали подъ руководствомъ особой учительницы.

Такъ маленькій «пикколо» экспортной и импортной конторы сталъ другомъ дома и готовился стать секретаремъ самого господина Дарсонвиля.

Съ кѣмъ же было Колѣ и искать капиталистовъ для экспедиціи въ Абиссинію, какъ не со своимъ патрономъ?

Мантыкъ былъ правъ. Въ то время, какъ онъ разговаривалъ съ Александромъ Ивановичемъ, Коля мчался въ метро, направляясь къ плясъ де ля Бастій. Онъ втиснулся въ переполненный вагонъ второго класса и сдавленный на лѣстницѣ людьми со всѣхъ сторонъ, торопился на «семи-директъ» въ три часа. Конечно, опоздалъ. Коля не задумался вскочить въ отходившій «омнибусъ»[24] и поѣхалъ потихоньку, съ томительными остановками. Такъ дотянулся онъ до Буасси. До ГроБуа, гдѣ была дача Дарсонвилей, оставалось еще цѣлыхъ три километра.

«Ахъ, жаль» — думалъ Коля, — «велосипеда не захватилъ». И почти бѣжалъ по Парижскому шоссе. Платаны и липы роняли послѣдніе листья и желтобурымъ ковромъ была покрыта дорожка вдоль шоссе, Подъ каштанами лежали треснувшія колючія шишки и блестящій малиново-желтый орѣхъ ихъ скользилъ подъ ногами.

Коля зналъ, что въ эти осеннія воскресенья, когда еще ярко свѣтило солнце и было тепло, онъ навѣрно застанетъ всю семью Дарсонвилей на дачѣ.

Едва свернулъ на узенькую шоссированную дорожку, едва увидалъ увядающія гирлянды доцвѣтающихъ розъ-помпонъ, свѣшивающіяся съ желѣзной арки воротъ, какъ услыхалъ шелестъ листьевъ и голоса въ саду дачи Дарсонвилей «Ля Фейе»…

Вся семья была на работѣ по уборкѣ маленькаго сада.

«Патронъ» въ жилетѣ и голубой рубашкѣ, за нимъ Шарль въ старомъ теннисномъ костюмѣ граблями сгребали большія кучи листьевъ. Люси, сидя на корточкахъ, спичками поджигала готовую кучу. Ѣдкій, терпкій дымъ стлался по землѣ. Мама Дарсонвиль на балконѣ дачи готовила кофе, и запахъ кофе смѣшивался съ запахомъ дыма.

Надъ ними въ оголявшихся вѣтвяхъ весело и дружно чирикали птицы. Онѣ точно подбодряли людей на работу.

Желтогрудыя синички въ черныхъ кокетливыхъ шапочкахъ прыгали по вѣткамъ, нагибали головки, однимъ глазкомъ заглядывая на дорожки, не увидятъ-ли тамъ чего нибудь вкуснаго. Черный дроздъ на желтыхъ лапахъ, желтымъ клювомъ обчищалъ стебелекъ. Палево-розовыя, съ коричнево-сѣрою спинкою красношейки цѣлой стайкой о чемъ то весело спорили.

Изъ-за желѣзной проволоки по осеннему хрипло крича лъ пѣтухъ…

И гдѣ то за лѣсомъ почти непрерывно шумѣли автомобили, шуршали шинами по камнямъ, и, перебивая ихъ плавный шумъ, стрѣляла и фыркала бѣшено несущаяся мотоциклетка.

Этотъ гулъ большой Парижской дороги въ яркій солнечный праздникъ не прерывалъ, a оттѣнялъ мирную тишину дачнаго садика подъ большими платанами и липами, подъ лапчатой зеленью опадающаго грецкаго орѣха.

— А-а! Мосье Николя!.. За работу! — весело. крикнулъ Дарсонвиль.

— А-а! Мосье Николя! — звонко, въ тонъ отцу закричала Люси и побѣжала доставать грабли.

Не здороваясь за руку (по французски), — Люси привѣтствовала Колю дружеской улыбкой.

— Сучья, — говорила она, — отдѣльно… Пригодится зимою камины топить. Листья — въ кучи на лужайку… И за дѣло.

Желтое пламя весело гудѣло въ разжигаемой кучѣ листьевъ, когда къ ней подвезъ новую тачку Коля. Люси, торжествуя, стояла подлѣ огня.

— Какъ горитъ-то! — воскликнула она. Зелено-голубые глаза устремились на Колю. Они внимательно и быстро посмотрѣли въ его озабоченные глаза и точно прочли въ нихъ что то важное.

— У васъ что-то есть на душѣ, - сказала Люси. — Вы чѣмъ-то озабочены. Пойдемте, разскажите мнѣ.

Они пошли по дорожкѣ, шедшей мимо курятника, вглубь сада.

Коля, торопясь и волнуясь, разсказывалъ Люси всю исторію дяди Пети, его патента на орденъ и таинственной надписи на патентѣ, которую онъ только что разгадалъ при помощи писателя Александра Ивановича.

— Я увѣренъ, мадемуазель, что тамъ… кладъ… Тамъ богатство… Вы понимаете?.. И мама., и Галина, и Селиверстъ Селиверстовичъ — всѣ они, наконецъ, отдохнутъ… А можетъ быть, тамъ такъ много, что можно будетъ и… Россіи помочь.

Точно синее море колыхнулось въ глазахъ Люси. Стали они на солнцѣ прозрачными и глубокими. Въ нихъ играла морская волна.

— Папа! — звонко, на весь садъ крикнула она, — идите скорѣе сюда! Важное дѣло есть.

XII

ДАРСОНВИЛЬ, ЛАДОГИНЪ И КО

Теперь все разсказано и все ясно. Уже вечеръ. Въ маленькой дачной гостиной Дарсонвилей весело трещатъ въ каминѣ сучья и пахнетъ ихъ смолистымъ дымкомъ. На столѣ, накрытомъ скатертью, разложены: — орденскій патентъ дяди Пети, вычерченная Колею крестословица, большой французскій атласъ и тутъ же стоятъ чашки съ кофе. На диванѣ, у стѣны, въ полумракѣ, обнявшись, сидятъ Люси съ матерью. Ихъ почти не видно. Ярко освѣщенъ патронъ, Мосье Жоржъ. У него въ зубахъ попыхиваетъ сигара. Подлѣ него — Коля. Онъ то нагибается къ картѣ, то выпрямляется, выпячиваясь, и отвѣчаетъ на вопросы мосье Жоржа. Шарль неслышно шагаетъ, мягко ступая въ теннисныхъ башмакахъ по паркету.

Мосье Жоржъ сопитъ носомъ, выпячиваетъ нижнюю губу, то отставитъ руку съ сигарой ото рта, то сильно затянется. Онъ оцѣниваетъ докладъ своего бывшаго «пикколо», онъ что то соображаетъ, вспоминаетъ. Онъ пока не произнесъ ни одного слова. Только: — «гмъ»… «да»… «можетъ быть»… «да, такъ»…

Его большой черепъ точно ящикъ, и въ немъ большая книга его экспортной и импортной конторы. И Колѣ кажется, что мосье Жоржъ, листаетъ эту книгу и что-то въ ней ищетъ.

Наконецъ, мосье Жоржъ поднялъ голову и долгимъ взглядомъ посмотрѣлъ на Колю. Онъ затянулся сигарой и окутался голубоватымъ дымомъ.

— Да не томите же, папа! — нетерпѣливо воскликнула Люси.

— Въ Абиссиніи теперь не мало Русскихъ, — медленно, съ промежутками, цѣдитъ слова мосье Жоржъ. — Тамъ есть очень достойные люди… Съ чинами… и положеніемъ… Я знаю… Мы переписывались… На нѣмецкой хлопковой плантаціи на рѣкѣ Авашѣ — казачій генералъ Свѣшниковъ…

Мосье Жоржъ затягивается снова и долго молчитъ.

— У станціиМоджо — полковникъБартеневъ на кофе., ротмистръ Ферморъ въ самой Аддисъ-Абебѣ… Почему бы не поручить имъ? — Мосье Жоржъ въ упоръ смотритъ на Колю.