Куль хлеба и его похождения

Хорошо сдобную булку съесть, немудрено сжевать и проглотить наслащенную сахаром, но до булочки еще далеко, мы и половину дороги не осилили. Пойдем поскорее.

На вспаханное поле напустили бойкую, легкую на ходу, шаловливую борону. Связана она из двойных продольных и тройных поперечных грядок в виде решетки, скреплена древесными кореньями, в которые забиты и закреплены деревянные зубья. — Сито вито о четыре угла, пять пятков, пятьдесят прутков, двадцать пять стрел — как говорит замысловатая народная загадка. Бегает она по полю, виляя из стороны в сторону, и, как гребень голову, прочесывает борона землю: выдирает камешки, выравнивает поле, вычесывает из земли сорные травы. Бегая по взрытому полю, когда уже на нем стало много точек соприкосновения с воздухом, борона производит еще более чувствительное действие, чем она сделала бы это на гладкой поверхности. — Уже да глубже, — говорит борона сохе. — Шире да мельче, — отвечает соха бороне. С бороной дело легкое, ребячье: будет ли она с железными зубьями для твердой почвы, будут ли на ней положены камни или встанет на нее мальчик, чтобы была борона тяжелее и расчесывала землю глубже. Бороне, однако, не дают полной воли по старинному правилу оставлять на поле глыбы. Глыбы защищают молодые всходы от солнца и ветра; глыбистое поле лучше нагревается; гладкое поле, как зеркало лучи света, отбрасывает тепловые лучи назад. Под глыбами, распавшимися от солнца и от дождей, как под покрышкой, укрываются молодые растения от всяких бед и напастей, когда начнет оседать поле и могут при этом обнажиться корни хлебов.

После бороны земля, как пух. Постель мягкая, колыбель теплая для зерна готова. Вышел сеятель сеять.

Глава III Хлеб сеют

Вышел сеятель сеять, — и замерло сердце: что-то будет? На хлеб вся надежда, да на нем же бед и напастей столько, что и не пересчитать всех. Бывает на хлеб недород, а затем и голод и на людей голодная смерть. Может быть полон двор, а может быть корень вон. Может хлеб позябнуть на корню от ранних морозов; в малоснежную зиму — от лютого холода: намочат осенние дожди землю, да вдруг сорвется сухой мороз без снегу — зерно обволочется льдом, как стеклом, — и сопреет, нет ему никакой защиты, не стало ему тепла и угревы под пушистыми снежными сугробами. Гниет хлеб на корню от обильных дождей; заливаясь ими, он мало подымается, не доходит зерном. Может, однако, и подняться, и налиться зерном, да выпадет бешеный град, исколотит солому, выбьет ее с корнем и повалит гнить на корм свиньям. Нападает летучая мошка, подбирается ползучий червь и поедает хлеб в зерне и наливах. Как не замирать сердцу на этот раз? Когда начали сеять озимые, стаскивали ветхого старика с печи — старинного пахаря. У него голова не держится на плечах, руки не владеют и зерен в горсти сдержать не могут. Поддержали ему руку одни, потрясли ее другие:

— Посей ты, дедушко, первую горсточку на твое стариковское счастье, на наше бездолье. Посей, ради самого истинного Бога!

Вышел пахарь сеять, сделавши все, что велел обычай: благовещенскую просфорку в сусек клал, где хранится старый хлеб, чтобы нового больше прибыло; бабы на этот день не вздували нового огня: кто сдержал старый, к тому просить ходили, а другие и в потемках просидели на полную очистку совести. Напротив, в великий четверток, когда ходили на стояние слушать двенадцать евангелий, после последнего не гасили свечей, а несли огонь на них бережно в кулаке до избы: и ветер свечи не погасил. И вот мелькнула в сердце пахаря надежда. Припомнился выпавший густыми хлопьями снег на Крещение, день простоял теплый, значит, хлеб будет темный (то есть густой). И еще легче стало на сердце. Припомнилось и то, что молились бабы морозу в великий четверг, чтобы не бил он овса. Припомнился прохожий солдат: заходил погреться в избу, сказывал, что, когда живал в Польше, видывал там, как в первый день Рождества садятся старики на полатный столб в черных рубахах и едят колбасу, и говорил, что это помогает хлебному урожаю. Хотелось было попробовать сделать так, как указывал солдат, да колбасы взять негде. И опять сомнение на сердце, и опять мелькает надежда: взойдут хлеба — пошлю бабу поваляться по жниве, пусть-де отдаст ей силу на пест, на молотило, на кривое веретено.

Опять же и семена взял хорошие — околоть. Как снял с поля хлеб, так и околотил снопы о колоду; летело самое крупное зерно, худые на овине досыхали, да этих совсем не примешивал.

Снова сеятелю припоминается о том, как он на досуге пробовал отобранные семена, клал их в воду: по верху не плавали, а опускались на дно — значит, были хороши. Семена все свежие, годовалые, нет ни одного лежалого: с сорными травами они сумеют сладить — сильны. Примешивал к своим, грешным делом, горсточки три краденых у соседа: взял их мимоходом, когда раз заходили с ним в холодную светелку. И свои семена держал в сухом и холодном месте: не промокали они, не сырели, а стало быть, и не прорастали. Пробовал семена и на руку, на вес прикидывал: тяжелые были. И бабы то же сказывали. Учили отобрать сотню зерен (да не успел попробовать), учили отобранные эти зерна положить между мокрыми тряпками и держать в теплой избе: если-де не дадут ростков только пяток зерен — значит, хороши, если не выйдет два десятка зерен — отдавай семена бабе на солод, а сам иди покупать новых, чужие семена одобряют, велят менять и на свои долго не надеяться. Привозные семена лучше: свои деревенские вырождаются (то есть перерождаются). Все сделал, все выполнил, как указано. Вот и на пашню вышел к вечеру, чтобы пала роса, и утром на самой заре заборонил семя, пока не успело обсохнуть. Сообразил и то, что месяц не в новолунии и посев ранний, чтобы озимь до морозов успела подрасти и к холоду привыкнуть. Можно бы посмелее ходить, побойчее семена по пашне раскидывать; все соблюл, что заповедано.

И опять защемило сердце, как только промелькнули в уме голые плечи ребяток: и рубашонки сползли, и на осень обуточек нет, и на зиму шапку им захожий человек подарил. Не лучше ли от такого сраму в эту же матушку сыру землю вместе с зернушком лечь да и заныть в ней? Хорошо еще, если с соседями та же беда случится, и на них выпадет горе такое же, и они пойдут по богатым да по счастливым, и они станут просить подаяния: на людях и стыд легче. Одному — беда!

Ходит по полю сеятель босым. На груди висит на веревочках лукошко с отборными зернами. Берет он оттуда горсть за горстью и с тайной неслышной молитвой бросает семена по продольным бороздкам, которые провела соха. То обеими руками, то одной рукой присноравливается он швырнуть семена так, чтобы разбрасывались они равномерно. Сеет молча, словно совершает священное таинство: песня и на ум нейдет, а ходят в голове невеселые мысли. Устанет рука на маху, бросает семена на бок лукошка, чтобы, отскакивая от него, ровнее рассыпались по пашне.

Посеял наш пахарь озимь. Веселые ребятки проехались по полю опять с бороной: зарыли посев в землю, опять повиляла борона боками своими по полю, иногда такая простая, что скорее можно метлой назвать. Борону бросили тут же: не жалко, инструмент дешевый, деревянные зубья не покупные, старые иступились — новые на будущий год чесать и пушить землю станут честнее и легче. Вот зернышко полежало в земле, вспрыснуло поле осенним дождем, зерно почуяло влагу, которую любит, — сказалось под землей и дало наверх зеленый росток, зеленую травку. Когда все кругом начинает вымирать, желтеют и краснеют листья и трава, — озимь отливает яркой зеленью, как веселая весенняя трава, но недолго. Осенний холод и ее не помилует, скоро травка озимой ржи поблекнет, замерзнет и обвалится. Когда долго стоят светлые дни, и озими продолжают расти, то, чтоб они не вышли в дудку, на них напускают скот, чтобы он стравил всю траву и спас в зерне силу. Это зовется толокой, потравой. Это, впрочем, к лучшему: не теряя теперь своей силы наверху, зерно под землею будет выпускать ростки вниз, будет корениться (делать корни) и куститься в мягкой и сочной земле, пока не ударит зима со снегом. Запушит землю первоснежьем, забросает ее потом снегом; зерну хорошо, зерно засыпает в тепле. Снег для зерна — теплая шуба, а мокрый снег для него благодать, для хозяев — счастье. Сверху снегов в воздухе трещит мороз и хватает за уши, под снегом тепло. Да и на зерне своя шуба, то есть шелуха — угрева твердая и надежная. Рожь за то, что лежит всю зиму в земле, называется озимою в отличие от яри, ярицы, ярового, то есть овса, ячменя и пшеницы, то есть однолетних, которые сеются весною и снимаются осенью. Впрочем, озимою бывает в некоторых местах пшеница, как бывает и яровая рожь.

Много разных неожиданных бед валится на хлеб, и все тем нехороши, что нападают врасплох и ничем их отстранить невозможно. От этих невзгод всегдашний страх и опасение. А так как у страха глаза велики, то и пересказать невозможно, чего не придумывают православные пахари, чтобы отвратить беду неурожая и бесхлебья! Хлебом мужички добывают деньги, чтобы платить государевы и общественные подати, на хлеб выменивают все, что нужно, и, между прочим, деньги. Заготовляя потребное собственными средствами дома) крестьяне имеют неизбежную нужду в деньгах на соль, деготь и ков (то есть на железо для подков, колес и т. п.).

В страхе беды от неурожаев наши крестьяне на зимнюю пору то прибегают к молитвам, то гадают по приметам и совершают обряды, перешедшие, по преданию, от предков из далеких языческих времен. На Параскеву-Пятницу (14 октября) гадают по звездам: яркие (думают они) — предвещают урожай и погоду; на Филипповку (14 ноября) по инею судят о непременном урожае овса; на зимнего Николу (6 декабря) также желают инея, как доброго предсказателя. Если космата изморозь на деревьях в день Рождества Христова — хорош будет цвет на хлебах, а если выпадет день ясный — урожай на хлеб; если черны тропинки — урожай на гречу; небо звездисто — урожай на горох. Вывозят навоз в Родительскую субботу, веруя, что в таком случае уродится всякий хлеб. На Богоявленье ждут снега хлопьями к урожаю, ясного дня к неурожаю. В Вятской губернии, напротив, ждут к урожаю синих облаков на южной стороне неба. На Сретенье капель — урожай на пшеницу. На Благовещенье дождь — родится рожь. На Егорья (23 апреля) в Орловской губернии желают росы, чтобы было хорошо просо, а в лесных губерниях молят мороз. От мороза в этот день, думают там, будут хороши гречи и хорош овес. Ясное утро в этот день — будет ранний посев, ясный вечер — поздний. Теплый вечер на Якова Апостола (30 апреля) да еще к тому же звездистая ночь — несомненно, думают, к урожаю. Тот день, который на Масленой неделе выдался ясным и с солнышком, тот день стараются запомнить, и в такой начинают в Ярославской губернии сеять пшеницу. На Вербной неделе желают мороза к урожаю хлебов яровых — это в Новгородской губернии. В Ярославской на Вербной неделе для тех же целей молят об ясных днях с утренниками. В светлое Христово воскресенье в Курской губернии не разводят огня в домах, боясь головни в пшенице, когда пшеничное зерно в колосе ржавеет и превращается как бы во вредную угольную пыль. На Вознесение в иных местах в поле не работают, в других стараются запахать поле. И велика милость Божия, коли в Николин день (9 мая) дождик польет.

Но до дождя и мая длинное мертвое время зимы и осени в целых семь месяцев. Все живое попряталось. Ходит мороз да потрескивает. После Рождества он как будто еще сердитее делается, а на Крещение бывает в полном гневе до свирепости. Забьются земледельцы на печь, и слезать им не хочется: все бы грелись. На улицу добрый хозяин и собаки не выпустит, чтобы не окоченела на лютом морозе.

А в Англии в это время пашут под яровое и совершается ранний посев; в Италии косят во второй раз траву; в Новой Зеландии жнут пшеницу; в Китае — сбор чая самого лучшего и нежного. В наш холодный и сырой Петербург то и дело подвозят из Италии апельсины.

А мужичок-пахарь?

Как медведь в берлогу, ложится он на печь и запирается в избе, если был урожай и за труды тяжелые и праведные наградила мать — сыра земля прибылью трех-пяти зерен всхожих на одно посеянное в землю. В феврале у нас еловые шишки в глухом и темном инее, а в Китае сеют пшеницу во второй раз в году, в Новой Зеландии цветут розы, в Персии по соседству с Кавказом расцветают fleurs d'orange — душистые померанцевые цветы. Зима кует у нас морозы и на целые полгода оставляет нашего трудолюбивого крестьянина без большого дела, чтобы, судя его по образцам теплых стран, не осуждали за лень и не бранили за бедность, за бездольное житье.

Прежде всего надо сказать, что у крестьянина всегда мало денег, а нужды все так же болят и поют: покупным добром иные из них и угомонить можно, да всего, что надо, и не укупишь. Приходится самому промышлять и на свою одежду, и на обувь семейным. Чего проще — съездить с деньгами в городскую лавку и купить бумажного ситцу (к тому же теперь благодаря дешевому хлопку и скорости машинного дела ситцы и миткаль очень дешевы). Вместо же того:

Посей, млада, ленку При дорожке, при току, Ты, расти, расти, ленок, Тонок, долог и высок, Во земельку корешок, Что вниз коренист, А вверх семьянист.

Вырастет лен — выдергивай его, околачивай, отрепли от верхней кожицы (кострики), промыкай и прочеши гребнем, чтобы вышло чистое волокно. Из семян на посты масло вкусное выбивается. Избоина, то есть остатки семян под названием дуранды, идет на корм скоту (коровы ее очень любят). Из прочесанных волокон, садясь за прялку или за гребень, прядут пряжу, сучат нитки — дело дремотное: позывает на песни и сказки, а за ним, однако, у баб уходит много зимнего времени. Когда нитки готовы, хозяйки расставляют станы, садятся ткать на мужнины, на свои и на детские рубахи: очень бедные — посконь и дерюгу, все другие — толстый холст, люди с достатком — толстое полотно. А потом шить новое, починять старое, к заплате прикладывать другую заплату. Между этих работ за малыми ребятками и за коровой присмотреть, в печи кушанье изготовить, с соседкой посудачить, натаскать дров, лучины нащепать, за ней присмотреть, когда горит и светит вечером, стрекая углями в подставленную под светец лоханку с водой: свету мало, дыму много, дым глаза ест. Однако пошли бабьи работы, пошли и песни: работают бабы весело, всегда с товарками и очень часто зовут их и сами к ним ходят на помочи, на так называемые супрядки (совместно прясть) и на поседки (вместе сидеть), рассказывать сказки, загадывать загадки и петь вечеринковые песни. Одна из них, впрочем, сама так и сказывает:

Собрались девки на супрядку, Что на супрядку на сюпалку; Задумали девки пиво варить, Коя хмелю, коя солоду мешок; Наварили девки пива горшок, Пошли девки гостей зазывать: Коя тетку, коя дядюшку и т. д.

В избах зимнею порою и загадки загадывают старухи-бабушки малым ребяткам (развивая их смысл и сметку) — все больше на то же, что так дорого крестьянскому сердцу.

— Баба-Яга, вилами нога: весь мир кормит, сама голодна?

— Соха.

— Худая рогожа все поле покрыла?

— Борона.

— На кургане-варгане сидит курочка с серьгами?

— Овес.

— Согнута в дугу летом на лугу, зимой на крючку?

— Коса.

— Летят гуськи, дубовые носки, говорят: то-то-ты, то-то-ты?

— Это шумят цепы, которые молотят-бьют хлеб, чтобы отскочило зерно от колосьев.

И опять:

— Братцы-хлопцы, сестрицы-подлизушки?

— Это цепы и метлы, которые подметают в кучу отбитые цепами зерна с мякиной (их оболочкой).

— Мать — лопотунья, дочь — хвастунья, сын — замотай?

— Опять-таки: лопата, метло и цеп.

— А вот это что будет: стоит волчище, разиня ротище, или — стоит Фрол и рот пол?

— Овин: стоит с дырой или окном наверху, в которое сажают сушить снопы. Он же и Андрюха — набитое брюхо (наполненный снопами).

Хмурятся глазки у ребяток, взглядывают они то на мать, то на теток: не подсобят ли? Надумывают по-своему и сказывают старой бабушке или старому дедушке — и ошибаются. А те молчат, велят самим догадываться. Опять хмурятся брови; веселые личики становятся пасмурными: досада берет. А старики опять с новыми загадками:

— Криво-лукаво, куда побежало? Зелено-кудряво, тебя стерегу.

Это попроще, все знают, — и разом кричат:

— Городьба в поле и озимь на пашне, хлеб зеленый.

— Режут меня, вяжут меня, бьют нещадно, колесуют — пройду огонь и воду, и конец мой — нож и зубы?

Конечно, не кто иной, как сам хлеб-батюшко, о котором во всю зиму крестьянские думы со страхами.

Впрочем, всех загадок этого рода не перескажешь, да и пересчитать их довольно трудно.

Мурлыкает себе под нос какую-нибудь из заветных русских тоскливую песенку и сам хозяин крестьянской семьи с тяглецами-товарищами: с сыновьями или племянниками. Один подшивает оборвавшуюся конскую сбрую, другой ладит кнутишко, третий взял в руки кочадык — короткое кривое толстое шило (на базаре купил) и ковыряет лапоть из лык. Сам надирал лыки с липы, сам размачивал, очищал от верхней коры, резал на ленты. Слазил было посмотреть в сундучок (скрыню): не завалилось ли бумажных или серебряных денег; видел уж очень хорошие сапоги кожаные на базаре, хорошо бы их смазать дегтем и надеть. Пошарил, глубоко вздохнул да и сел в уголок и тоскливо замурлыкал песню. Приладил колодку, отодрал двенадцать лык и стал переплетать плетень (подошву), загибать наперед на голову (передок) и накручивать обушники (бока или коймы), сводя концы на запятнике и связывая их в петлю, в которую и продел оборы, то есть лыковые же веревки. Надел он новый лапоть на ногу, стал примеривать: нажимает и потискивает, да к такой оказии не привыкать: не баловалась нога кожаными сапогами.

Теперь в лаптях хоть и в дорогу! Сплел мужик лапоть, а царь Петр все умел, все сам делал, мужицкого лаптя не доплел: с тем и помер. Недолго сплесть этакий лапоть, а долго ли в нем напрыгаешь?

Вздумал это мужичок и опять сел, вспомнивши про обоз и дорогу. Взял у бабы пакли от конопли и прошел по лапотному плетню этой паклей (а то и тем же лыком), — подковырял лапти. А так как времени много, а дела мало, то подковырку сделал узорною — стали лапти писаные. Подостлал соломку внутри и на низ — и готово.

Сел ковырять лапти из березовой коры, которые называются ступанцами, заменяют дворянские туфли и служат для выхода на двор по которому требованию и по домашней нужде — посмотреть на скотину.

На дворе скотина навоз копит. Намокло очень, журчит под лаптем: надо свежей соломы настлать, съездить для этого на гумно, где сваливается солома после хлебного обмолота. Почаще свежей соломы) побольше свежего корма скоту — навоз будет отличный, даст надежды на хлебный урожай.

Навоз пахотной земле и благодатному хлебцу пища. Всего больше любит хлеб навоз коровий, который всех жиже, медленнее гниет и бродит, но холодные и глинистые почвы освежаются лучше навозом коневьим. Этот навоз силен и горяч; скорее других начинает перегорать и рассыпаться в пыль. За ним должен быть усердный присмотр. На сухих и песчаных полях он плохой слуга, вместе с навозом от овец (похожим на него, но уступающим в силе). Свиной некогда особенно хвалили, но теперь убедились, что он не заслуживал похвалы: хорош как и все. Но хороши все сорта только тогда, когда перемешаны: чего недостает одному, добавляет другой. Конский с коровьим медленнее загорается и рассыпается. Хотя у крестьян для коров и лошадей особые помещения и можно добывать и тот и другой навоз в раздельности, но нужда в разбор не входит и хорошо делает, как оправдывают это и опыт и наука.

Чем дольше стоит скот в хлевах, тем больше навозу; чем ему там теплее, тем навоз лучше: подстилка больше вберет в себя навозной жидкости (догадливые хозяева прибавляют в подстилке хвою, листья, подсыпают землю). Но чем дольше держится скот на навозной грязи и чем сильнее гниет и бродит подстилка, тем скоту хуже и опаснее. Надо искать середины, соображать время, не валяться на полатях, а одеться да и выйти на двор посмотреть да и пощупать. Крепко пахнет навозом в хлеве — скоту горшее горе: надо сейчас выгребать навоз в яму; яму всякий раз прикрывать, чтобы не жгло солнце, не разжижал снег или дождь. Появилась плесень — значит, пересох и перегорел, надо облить навозной жижей и прикрыть тонким слоем земли. Словом, гляди в оба, особенно на то, чтобы навоз не прогорал снизу и жижа из него не уходила в землю (опытные хозяева для этого и роют ямы в глиннике, который не умеет пропускать сквозь себя воду). И вот еще новая забота и новая работа деревенскому хозяину в длинную зиму к весне: борону чинить, соху ладить, о железных вещах позаботиться, в кузницу съездить. На базар выехать проведать: нет ли чего подходящего на деревенскую руку, дешевенького? Попалось что, походить — сговориться либо на обмен того, что самому показалось лишним, либо на деньги, которые дали на базаре за этот лишек, — все равно: будет ли мерка-другая овса, возок-другой дров, пар пять новых лаптей и вся другая мелочь, сработанная на досуге в длинные зимние вечера. А так как базар подгоняется к воскресным дням) то на селе зайдет мужик в церковь Богу помолиться и свечку поставить на пущий рост хлеба-батюшки и на здоровье скота рабочего. Лучше всех разумеет сельский хозяин то, как много значит и в хлебных урожаях, и во всем хлебном хозяйстве здоровый и сытый скот.

Следом за делом на базаре мужичку и безделье: подсвежить себя вестями и слухами, потолкаться в толпе, позевать по сторонам, забывши на некоторое время о докучной избе. Кстати, о цене на хлеб надо справиться. Перепал в мошну грош-другой за привезенную и сбытую кроху, — по дороге надо зайти к купцу пряничка ребятишкам купить, жене то, что наказала, да и самого себя потешить под елкой — зайти винца испить.

Ужо вечерком и шапка набекрень: лежит мужичок на возу и лошадку похлестывает. Бойко перебирает она ногами и сфыркивает: мороз трещит. Да хозяину до мороза нет дела: в кабаке он согрелся, да и развеселился, песню поет. На встречного ездока наскочил он и ударил в бок отводами раскатившихся саней: обругали. Почтовый ямщик кнутом хлестнул по спине за то же самое. На ухабе сам выскочил и в вожжах запутался и по дороге протащился навзничь лицом: в деревню приехал с синяком и с царапинами.

— Отпирай ворота — убирайте лошадь!

— Ну, уж обрадовался богатству такому: нализался, свет красный, — скажет жена и заплачет.

Просыпается он опять для той же тихой и однообразной зимней жизни, между теплой печкой и лавкой, между кутом, хлевом и задворьями. В лес съездит он валежнику набрать. Соскучится крепко или занедужится, заколет в боку, заболит голова — велит он истопить баню, сбегает, выпарится, выздоровеет. Попадет на веселую струю — здрровым духом с ребятками поиграет, игрушку им смастерит из лучинок; бабьих сказок послушает и сам, какие знает, расскажет. Присядет на завалинке на солнечном угреве с соседями, посудачит, про войну поговорит, про разбойников послушает и т. д.

Если уж очень закричит нужда и защемит сердце, заноют ребятишки, прося есть, заплачет жена, распродавши все запасы свои (и куделю, и нитки, и яйца, и топленое масло, и все копченое на недобрый час про себя), тогда одна надежда на извоз и на лошадку: вывози, матушка!

— Пойду в обозы в дорогу. Без меня можешь продать, жена моя верная, овечку, поросеночка, а больно надавит нужда — тащи на базар телку, а то и самую мать ее за рога на веревочку, да тут же на мир, на барский стол, — пусть едят на здоровье!

Есть у пахаря лошадка, которая возила его соху по полю, — он запряг ее в сани, навалил чужой купеческой клади и побрел по ухабистой дороге в извозе, постукивая руками в теплых рукавицах по бедрам, чтобы согреться, и скрипит по обмерзлому снегу своими лаптишками, чтобы поспеть за лошадкой и не отстать от обоза.

Переломилась зима, прошла ее половина — в крестьянской избе забота и дума; на Аксинью-полухлебницу (25 января) озимое зерно пролежало в земле половину срока до всхода. Надо осмотреться: не съедено ли старого хлеба больше половины, потому что до нового хлеба осталась половина сроку. В других местах этот полукорм считается еще раньше, то есть на Петра-полукорма. Вдруг хлеба не хватит, а тут, кстати, и щи пустые: не сходить ли в чужие люди на чужую работу, добыть деньжонок, хлебца прикупить, не продать ли корову, не сбыть ли теленка? Ты бы, баба, что напасла яиц — торгашу унесла бы. Да не купит ли он пряжу твою, нитки, овечью шерсть, масло топленое, самой больно нужное? Словом сказать, забот полон рот. Завидовать ли нашему крестьянину жителям теплых стран, которым валятся сладкие плоды с деревьев прямо в рот? Положим, что он про такие страны не слыхивал, тамошних плодов, по непривычке, и есть не станет, а на своей холодной родине ими насытиться не сможет. Да и есть ли чему завидовать? Там не полудремота, а постоянный сон, чуть не смерть, смерть по крайней мере потому, что лень никогда ничего не совершала. Все хорошее и высокое в человеке приобретается трудом; труд ведет вперед и людей, и народы. Если бы уничтожился труд, нравственная смерть не замедлила бы постигнуть род человеческий. В древние времена землю обрабатывали даже руки полководцев, возвращавшихся после громких побед к мирному плугу. Как в стоячей воде разводятся черви и гады, так постоянный покой и бездействие в людях, не развивая ума, доводят целые народы до младенческого неразвитого разума и до жизни наподобие животных. Чем больше забаловывает человека природа, чем она богаче, тем он ленивее и ничтожнее, недостоин названия человека. Наши предки в незапамятные времена в тех странах жили, но ушли оттуда из боязни умереть заживо. Научившись побеждать природу, когда пришли они снова в жаркие и ленивые страны, тамошние народы, призванные ими на настоящий труд, труда не выдержали и стали исчезать, как летние мухи. Их легко победили люди труда, высокого ума, умеющего и из пустынь делать пажити, и в ледяных странах бороться, и побеждать такую природу, которая до них всех победила и уничтожила. Истинный труд только там, где человек добывает хлеб в поте лица, а не там, где стараются обогатиться внезапно и без труда. Да и спасибо русской зиме и стуже: они, по пословице, подживляют ноги. Делается из русского человека самый выносливый и самый трудолюбивый. Впрочем, есть и у нас такие страны, где золотая для хлеба земля — чернозем — лежит так плотно и глубоко, что поднимать нужно не лошадьми, а волами. Косулей ее не вспахать, надо плуг; в плуг впрягают три-четыре пары сильных волов. Вшестером очень часто тянут они самое тяжелое и самое надежное земледельческое орудие — плуг: он подымает отрезанный пласт земли и переворачивает его. Вместо оглобель у него вальки с постромками; дышло длиннее и больше, на дышле нож. Плуг берет и широкие, и узкие борозды; надрезывая пласт отвесно, подрезывает его снизу ровно и оставляет за собою чистою борозду. Отрезанный пласт он не отсовывает в сторону, а приподнимает его ровно и постепенно и отваливает набок очень правильно. Там, где чернозем неглубок, за рекой Окой к югу, берутся еще за сошонку — за кривую ножонку. В Малороссии с благодатной землей без плуга и без волов совсем ничего не сделаешь.

Вот отошла земля — растаяла, зазеленели лужайки — трава показалась. Отворяй оконницу — сверчок проснулся. Солнышко с месяцем встретились. Весна землю парит. Медведь встал и вышел из берлоги. Заиграли овраги, пошла вешняя вода разрывать берега. Вот и Егорий с водой и теплом. Вывернуты оглобли, брошены сани: надо чинить телегу, осматривать сохи, борону ладить. Наши озими, засеянные прошлой осенью рожью, взошли, то есть ярко зазеленели. Надо запахивать новую пашню под новый хлеб, на Егорья (23 апреля) и ленивая соха выезжает.

Оживился и обрадовался после зимнего отдыха наш пахарь и стал почаще взглядывать на то поле, которое не было новью, не держало в себе прирожденной силы) а было пашней паханой, не один год рождало оно хлеб, не на одно лето тратило свою силу. В истощенную землю семя не бросишь: надо отдать ей то, что взял у нее, придать ей новые силы и новые соки. Такую службу давно уже указано служить навозу, или назему, — скотскому помету, смешанному с объедьями и подстилкою. Им удобряют землю, его навозят на поля не в один раз, а с передышкой, на особых телегах, на которых уже не повезешь воеводу. Телега с покатостью назад и с дверцами в эту же сторону, чтобы ловчее было скидывать железными вилами, а подчас и деревянной лопатой. Бывают навозные телеги и с обшитым опрокидным кузовом или ящиком.

Как пропахали землю ранней весной, когда совсем отлегла земля, так и наступило время навозницы, или пора свозить навоз в поле со дворов и из хлевов. Огня в это время в чужой дом уже не дают из боязни, чтобы не сопрел хлеб. Возить навоз заставляют подростков: по полю разбрасывают сами хозяева — взрослые рабочие.

Выезжает в поле крестьянин и на этот раз, как и всегда, осмотревшись и погадавши по опытным давним приметам и по суеверным обычаям.

По суеверию не пашут на день Симона Зилота (10 мая), думая, что в этот день земля именинница. Не сеют на другой день, на день памяти обновления Царьграда, чтобы не выбило хлеба градом, и т. п.

По опыту и приметам пашут, когда дубовый лист развернулся и, стало быть, земля в полной силе и принялась за род. — Коли на дубу макушка с опушкой, будешь мерить овес кадушкой. — На Еремея (день пророка Иеремии, 1 мая) подымай, говорят, сетево, на Еремея (день апостола Эрма, 31 мая) опускай сетево. Если к этому дню не обсеялся, значит, ленивый человек: просидишь без хлеба круглый год. Появились комары — рожь сеют, лягушка квачет — овес скачет: пора его сеять, когда уже и гад на то указывает. Бабы даже слышат, что лягушка и квачетто, выговаривает: пора сеять. Вообще для посева яровых хлебов, вызревающих в одно лето на яри, на ярком припеке летнего солнышка, полагается время весенней поры теплое, когда березовые почки начнут развертываться в листья. Если первая вода во время речных разливов велика, — яровой посев ранний, а в противном случае поздний. Березовый листок полон — то и сеять полно. Разница ярового посева от озимого заключается в том, что весной засевают прежде теплую и сухую почву, — осенью ее потом. Весной на холодной и вязкой почве погодят сеять, осенью с озимью поспешат.

Яровые хлеба — собственно овес и ячмень; бывают, однако, и яровая пшеница, и яровая рожь, также однолетние, успевающие до осени вызревать.

Первое место овсу-благодетелю. Овес главного рабочего, то есть лошадку кормит (да и самих хозяев не обходит в толокне) в кашице, в каше, в блинах и прочем. Чем дольше стоит конь на овсе, тем больше в нем силы, сеном лошадь требушину набивает, а от овса рубашка по телу закладывается, а затем не воз едет — овес везет. На худом корму и работнику худо, а при овсе и навоз лучше, и новому хлебу сподручнее. Без скота хлебу худо, без скотоводства нет земледелия.

Вместо колоса у овса бронь, но соломенный стебель на ячмене, как и на ржи, с колосом, а зато самый остистый (бывает ячмень двурядный, шестирядный, бывает и голый). Это — самый северный хлеб, на выручку голодным людям: в хлебцах-житниках, и в блинах, и в пиве, и в каше яшной, которую сам Петр Великий признал самою вкусною и спорою (то есть питательною). Известно, что Петр в одно время решился, оставив дворцовый стол, сесть на месяц на солдатскую еду, велел готовить себе похлебку и щи да кашу, подавать ржаной хлеб, чтобы своим аппетитом определить меру выдачи солдатского пайка. Будучи здоровым и крепким человеком, он определил такое количество, что солдат всего не съедает: остаются излишки. Избыток муки и крупы экономией поступает в артель, продается: отсюда улучшение пищи до праздничных пирогов и чарки водки от Петровых давних времен до нашего времени.

На овес у народа нашего срок посева, вместе с пшеницей, на 15 мая (Пахома-теплого, Пахома-бокогрея); яровые обжинки — овсяница -26 августа (день Натальи-овсяницы). Ячмень сеют, пока цветет калина; опасаются в это время западных и юго-западных ветров и думают, что когда он начнет колоситься, — на то время замолкает соловей. Срок ячменной жатвы определительно не положен, да с ячменем и не спесивятся: сжимая недозрелым, на севере вешают его на стоячих лестницах, решетинах, на столбах, называемых пряслами. Здесь он вянет на ветрах и доходит, сохнет. Ячмень прихотник и притом очень большой: не любит холодных почв и отказывается от слишком сухих и мокрых. Овес, напротив, лучше всех вынослив на сырость и холод, родится и на плохой глинистой, и на легкой песчаной, и почти на всех других почвах. Под него даже и не удобряют земли; ячмень же требует всегда хорошей обработки.

Но самый великий прихотник и капризник и самый лучший и дорогой хлебный злак — пшеница (озимая и яровая разных пород: простая, русская, гирка (голая и красная), арнаутка, белотурка, кубанка, усатка, тюремковая, одесская, ладянка и прочие). Она растет только там, где тепло длится по крайней мере четыре месяца, и тогда, когда босая нога может стерпеть холод в пашне (смотрят также и на черемуху, чтобы она расцвела). Пшеница сильно убожит, истощает почву, и в холодных лесных странах за ней очень не гонятся, предпочитая рожь. Мука ярицы не так бела, но зато из пшеницы лучшие сорта крупчатки для самых белых хлебов (о чем и скажем в своем месте). Из нее и лакомый кус — пшеничный пирог, мечта крайней бедности и предмет ее зависти. По закону природы, не любя холодов, пшеница терпелива к жарам и засухам в полное отличие ото ржи, но в подобие со своим родичем — полбой.

Полба уступчивее пшеницы и терпеливее ее. Изморозь ее очень не пугает, не боится она и засухи, а замечают даже так, что в самое сухое время она может расти отлично, тогда как рядом посеянная пшеница-сестрица погибает.

Теперь опять и еще яровой хлеб — греча, от которой любимые зерна русского народа на гречневую кашу, а из них вкусная мука, без которой не бывать бы на свете и Масленице. Горе нате гречневая каша: есть не сможется, отстать не хочется, и если уж хлебец ржаной отец наш родной, то гречневая каша — матушка наша. Извозчики да бурлаки говорят еще, что по постам нет кушанья вкуснее и слаще гречневиков, выпекаемых стопочкой и стаканчиком (у малороссов на гречаники имеется даже развеселая, разудалая похвальная песенка). Честь и слава гречке за благую помощь, а нельзя похвалить за характер: где ее так же любят, как и в теплых местах, — в лесных губерниях наших, она не вынослива к сырости и холоду, хотя и не боится засухи. Сеют на счастье на полях и на супесках и всегда поздно, когда уже и ягода земляника закраснеет и отцветут цветы на калине. Смотрят также и на то, не ползают ли еще по крапиве красненькие козявки, которых за то и прозвали гречушками. Убирают гречиху, когда стебли побурели и стали отливать темно-красным цветом (от молодых всходов гречишное поле зеленеет, а от цвету делается белым, молочным, и, наконец, от созрелых семян — бурым под цвет гречневой каши). Гречу и жнут, и косят.

Чтобы совсем покончить с яровыми, надо сказать, что хлеба эти в своих местах (где их много) настоящими именами не называются, а слывут под общим прозвищем жита. На юге, по черноземным местам, житом называют рожь, за рекой Волгой к Сибири всякое яровое зерно жито (и греча, и пшеница, и ячмень, и овес); на севере по Волге и Архангельской губернии жито только один ячмень, а в Твери и по верхней Волге это только яровая рожь, как уже и сказано.

— Уроди же, Боже, всякого жита по закрому на весь крещеный мир: вот и нам опять сеять надо!

Но прежде чем сеять, само собою разумеется, надо приготовить землю, то есть опять вскопать, разрыхлить, но на этот раз уже по сухому и готовому. На земле вырос хлеб — земля отдала ему свою силу, свои соки, все, какие были. Надо их возвратить ей: без этого она не слуга и не работница. Нечерноземные почвы называются тощими, холодными. Поправляет их удобрение, навоз — то, что накопляется на дворах из скотского кала в соединении с соломенной подстилкой. Этот навоз содержит в себе ту питательную силу, которая и нужна почве. Наступает время навозницы. Работа не очень опрятная, не очень благовонная, но зато она важнее многих и для наших северных земель составляет первое дело: поле с дерьмом — поле с добром. Навоз сбрасывается с телег вилами на поля в кучках. Навоз отвезем, там и хлеб привезем. Навоз кладем густо, чтобы потом в амбаре не было пусто. Кучки разбрасываются по полосам, а по полю опять проходит соха. Соха перемешивает навоз с исхудалой землей и прибавляет ей силы плодородия.

Каждый сорт хлеба любит пору. Рожь, например, золу, то есть то время, когда земля высохнет, и чем суше сделается, тем лучше. Овес, наоборот, любит землю мокрую и, по присловке, как бы говорит пахарю: Топчи меня в грязь, а я буду князь. Если уронишь на землю и на меня твой измызганный старый лапоть и забудешь его на поле — я и сквозь лапоть прорасту. — Были бы только сноровка и опыт: неученого и в попы не ставят. Без знания примет, без опыта, без оглядки пахарем быть нельзя. Недаром он гадает всю зиму, а весна пришла — опять все оглядывается.

Овес, ячмень, и пшеницу сеют ранние с Юрья (23 апреля), средние с Николина дня (9 мая), поздние с Ивана (15 мая) до Тихона (16 июня), но не во всех местах одинаково: смотря по почве, по стране, по климату. Ячмень, например, сеют либо в семицкий четверг, либо в троицкую субботу; на Митрофания (4 июня) — лен и гречу. На первый посев, боясь недоброй встречи, выезжают ночью. Во всяком случае ни из домашних, ни из привозных семян пахарь никогда не сеет ни одного зернышка, веруя, что тогда заведутся в хлебе черви. Хорошее для посева зерно — крупное, а потому так и сказано: Лучше голодай, а добрым семенем засевай.

Летом крестьянин перепутан работами, как сетями. В одно и то же время столько дела, что и перекреститься некогда; пот льется с лица градом — и утереться не хочется. Шапка свалится с головы — шапки поднять не хочу, — говорит наш примерный тружени, русский пахарь, православный крестьянин, выходя в поле на работу.

Ну, тащися, сивка, Пашней-десятиной: Выбелим железо О сырую землю. Весело на пашне… Ну, тащися, сивка! Я сам-друг с тобою, Слуга и хозяин. Пашенку мы рано С сивкою распашем, Зернышку сготовим Колыбель святую. Его вспоит, вскормит Мать земля сырая, Выйдет в поле травка, Вырастет и колос Станет спеть, рядиться В золотые ткани. С тихою молитвой Я вспашу, посею… Уроди мне. Боже, Хлеб — мое богатство!

Обсеявшись, станут в деревнях молить теплого дождя до Иванова дня (24 июня) и ясных солнечных дней до Ильина дня (20 июля).

Для роста хлеба и налива хлебного зерна сладким и питательным соком нужна влага. Когда поднялся хлеб и надо ему созревать и поспевать, дожди становятся излишними и вредными. Вот почему считаются те года благодатными и урожайными, когда весной идут теплые дожди, а летом стоят ясные дни. На первый весенний дождь такая и молитва: Мать Божья! Подавай дождя на наш ячмень, на барский хмель, на бабину рожь, на дядину пшеницу, на девкин лен — поливай ведром. — На солнечном свете и на солнечном припеке, на его лучах и тепле хлеб зреет: без солнечных дней на полях надежды плохие. Вот почему говорят крестьяне в половине лета: Вымолите, попы, дождя до Ивана, а после и мы, грешные, умолим, — да когда уже не надо и поздно. Вот почему со страху и по языческим обычаям на урожай бабы идут в поле и катаются там по жниве, приговаривая: Жнивка-жнивка! Отдай мою силку на пест — на колотило, на молотило — на кривое веретено.

Однако летней порой подолгу пировать и праздновать не приводится: на солнечном припеке трава растет. За яровыми посевами она мигнуть не даст: подбирается пора навозницы на пар, на отдохнувшие за целый год поля. Лежа без работы или, как обыкновенно говорят, под паром, пашня спеет и, если прорастает дикими травами, делается пестрою травяной зарослью, то обыкновенно пропахивается, чтобы облегчить потом бороньбу. Когда разрыхлится верхний слой, уничтожится травяная заросль, воздух начинает действовать на нижние слои до тех пор, пока открыт слой верхний. Теперь дело за навозом, и навозница эта начинается в то время, когда озимая рожь в полном наливе (во время между 8 и 17 числами июня).

Едва успеют справиться с этим делом, приближается время сенокоса, косовицы. Первый покос на Ивана Купалу (24 июня), второй на Петров день (29 июня). С Петрова дня пожня: Дзень-дзень (точат косы) на Петров день, потому и сказано: Не хвались, баба, что зелено, а смотри, каковы петровки. Они должны показать луга в полном цвету; полное цветение укажет время сенокоса и пообещает траву душистую, мягкую и питательную. Кузнечики полевые звенят, коростель скрипит, луга наполнены жизнью и пением: косы на плечи, деревянные лопатки, натертые варом с песком, за пояс, — и на луга шелковые, на мураву зеленую. Ласкает коса, шумит трава, и то в одном, то в другом месте ширкает о железное лезвие косы деревянная лопатка, когда коса затупится и начнет застревать и ходить ленивее. Травы поем, — говорит коса, — зубы притуплю; песку хвачу — опять навострю. Навострилась и опять пошла щука по заводи, искать тепла гнезда, где трава густа: опять ныряет, весь лес валяет, горы подымает.

Выходят на луга рано утром по росе: сухую траву коса не любит, пусть она сохнет подкошенною как можно ниже, под самый корешок, пусть трава досыхает на солнышке и превращается в сено. Моли о ведре, чтобы не было дождей: их сено не любит, преет, плесневеет и гниет. В это время в пасмурную погоду лучше и не ворошить сена граблями, а оставлять его рядами, как клала коса. По сухой погоде, отмолившись от дождя, траву переворачивают и перетряхивают, чтобы высохла и та, которая легла внизу на земле: только тогда из травы станет сено.

Косьба с виду веселая работа: ее любят подправлять песнями и всегда ими кончают ее к вечеру. Ни одна работа не любит такого спеху, как эта, когда всякий ясный, солнечный день дорог для косовицы и столько же дорог для уборки. Надо поспешать складывать высохшее сено в кучи-копенки; надо эти копенки накладывать большими кучами, что называется метать стога, прилаживая их к длинному шесту — стожару и огораживая плетнем или остожьем, чтобы не воровала сено лакомая до него домашняя скотина.

На стогах с сеном, однако, не конец: надо его свозить на дворы и сеновалы по мере надобности, да так, чтобы не было больших утрат в раструске, большой гнили внизу и вверху, где обыкновенно накладываются еловые лапки или березовые ветки. Когда сделано и то, и другое, от сена можно и отойти, — да и пора кончать с лугами, опять поступают на очередь поля: поспевает озимь, надо забороновать пар, а там начнут подходить яровые. Работ не огребешься, только успевай поворачиваться! С Ильина дня работнику две угоды: ночь длинна, да вода холодна; и все три заботы: и косить, и пахать, и сеять. Защипывай горох и паши под озимь, дергай лен, да и на коноплю поглядывай: не поспела ли?

Наступает в деревнях из горячих горячее время.

Наша озимь, в прошлую зиму засеянная, к посевам ярового начинает уже колоситься, то есть на зеленом стебле ее вырастает колос, семенные зерна садятся плотными рядами на верхушке стебля. Затем рожь станет цвести мелкими невзрачными цветочками, потом наливаться сладеньким молочным соком. В начале июля озими доходят в наливах, да и батюшка овес (то есть яровое) до половины дорос. Затем озими начинают зреть и поспевать, так что на Ильин день (20 июля) зажинают жниво: тут первая новина, свежий хлеб, первый сноп. Бывает и так, что к Ильину дню вся рожь убрана, почему и говорят: Петр (29 июня) с колоском, а Илья с колобком. Но чаще случается, что на Илью рассчитают, что рожь поспела, но убирать ее не начнут до Успеньева дня. На этот день ржаной сноп, говорят, обязательно именинник.

Наши крестьяне про рожь обыкновенно думают и говорят так: Рожь две недели зеленится, две колосится, две отцветает, две наливает, две подсыхает. Чтобы узнать, поспел ли хлеб, хозяин его обыкновенно срывает первый попавшийся колос, вышелушивает зерно и берет его на зуб. Если зерно хрустит — значит, хлеб поспел.

Вот мы обошли кругом целого года опять до того времени, когда надо сеять озими, опять бросать зерно в землю.

Глава IV Хлеб растет

Стелется по полю рожь колосистая. Если посмотреть на нее, когда пройдет по ржаному полю вольный ветер и начнет шевелить стеблями и наклонять колосья, глазам легко обмануться: ржаное поле кажется морем, по зеленому ковру его как будто бегут серебряные волны. Вид этот тем обманчивее, чем гуще заросло поле. Во ржи колос составляет со стеблем одно, поэтому и волнение ржаного поля, равномерно колеблемое ветром, напоминает волнение моря, временами до полного обмана. Но зато как красивы те поля, на которых выросли хлеба с цветами не в колосьях, а метелками, каково, например, овсяное! Когда тихий ветерок слегка колеблет стебли еще зеленого или полудозревшего овса, в нем в это время являются чудные, нежные волнистые отливы, особенно если поле освещено светом, противоположным направлению наших глаз. В таких случаях овсяные поля представляют одну из редкостных и красивых картин в природе. Для большей полноты ее и прелести природа позаботилась снабдить хлебные поля такими цветами, которые окрашены самым нежным голубым цветом, редко встречающимся на других цветах. Это васильки, без которых никогда почти не растет рожь, и сами васильки почти исключительно любят садиться и красоваться лишь на хлебных полях. Очарователен голубенький василек: солнечный луч здесь тот чародей, который приготовляет и наводит краски и привлекает к себе на тепло и пригреву и самый стебель из земли. Солнце затем поднимает выше и ближе к себе растение, чтобы свободнее оживлять и лелеять его. В тени, без света, в густой темноте растение хилеет и слабеет; под теми лесами, которые дают длинную и долгую тень, оно вовсе не растет, да там и хлебных растений не сеют. Крестьяне говорят, что под у веем, то есть на всем том месте, на котором лежит тень от восхода до заката солнца, под увеем хлеб не растет. В тепле и свете с растением творятся чудеса роста: из одного хлебного зерна вырастают десятки и сотни зернышек. У нас даже на холодном севере посеянный ячмень на пятой неделе колосится, на десятой его жнут, тогда как в Германии для полного роста вместо десяти ему надобно от четырнадцати до шестнадцати недель. Все это оттого, что на севере длинные дни, в течение которых солнышко не сходит с неба, не закатывается. Боится света и солнца только семя, оттого и покрывают его землей, оттого оно и бывает неокрашенное, белое. Корни укрепляют растения в земле, сохраняя им прямое направление, и поглощают пищу с помощью мочек и волосиков. При сильном увеличении микроскопом эти волосики оказываются тонкими трубочками, по которым движутся питательные соки с силою, достаточною для того, чтобы гнать жидкость вверх по стеблю. Мочки вводят в корень пищу в растворенном виде, всасывают ее вместе с водою. Корни хлебов исключительно назначены для земли и погибают, если долго остаются в воздухе. Стебель, поддерживающий листья и зерна, кроме всего, передает корням те вещества, которые взяты листьями из воздуха. Первые стебли ржи и пшеницы идут вверх отвесно; следом за ними вырастают другие, которые сначала поднимаются почти совершенно в противоположном первому направлении, то есть прямо стелются к земле. Войдя с нею в соприкосновение, они пускают из нижних колен стебля новые корни, на которых опять растут стебли и опять пускают корни. Таким образом составляется куст: из одинокого зерна вырастает от 50 до 60 плодоносных зерен. Любят куститься и рожь, и пшеница. Листья не только выпускают водяные пары, вышедшие по стеблю из земли, но и служат растению органами дыхания и проводниками благотворных солнечных сил. Зерна на них — те же плоды по подобию яблок и груш на деревьях этих названий. Они же служат и семенами, которые, находясь в сухом месте, бывают в спящем состоянии до соприкосновения с влагой. Долголежалые перестают всходить в возрасте после трех до семи лет.

Вот в коротких словах всем известный общий закон для всех растений, а в том числе и наших хлебных злаков. Для них вся сущность и разница заключаются в том, в какую почву и на какую пищу бросит их рука сеятеля. Обыкновенно через три или пять дней хлебные семена в этих почвах начинают раскалывать свою оболочку, давать ростки вверх и корни вниз. Холод и засуха останавливают прорастание; земляная покрышка служит защитою семян от высыхания, а глубокий пласт земли (дюймов на восемь) — к быстрому прорастанию.

Кстати, оговоримся. Русские, как и европейские, почвы некогда были чужими для хлебных злаков: хлебные растения вместе с огородными овощами имеют родину в Азии, откуда перенесены, у нас переродились, обжились — и так как перенесение их было очень давно, то и сделались домашними, как бы у нас и уродил их Бог на нашу потребу. Так, греча привезена из Туркестана, горох из Китая. Через Кавказ из Индии привезли на Дунай просо, ячмень, овес, пшеницу, полбу и рожь. Сперва предки наши славяне вынесли на Днепр, Днестр и Волхов, а русские потомки их затащили уже и на Печору, и на Лену, и на Амур. С хлебами и воробей расширил пределы своих владений по Сибири. Здесь его совсем не знали и познакомились с ним, когда русские начали там садиться на пашни добровольными переселенцами сначала, ссыльными наказанными поселенцами потом, и начали возделывать землю и сеять хлеб после обратного кругового обращения его снова на родину.

Семя любит тепло, нуждается во влаге, которую и всасывают в себя вышедшие из зерна корневища, и питают мочки все растения. Без влаги семя не прозябнет, со влагою оно напитывается и теми веществами, которые полезны для роста. Соки эти берет растение корнями из почвы, очищает их на поверхности земли, само увеличивается, полнеет и созревает.

Всякий знает, что почвы бывают песчаные, глинистые, известковые, рухляковые, болотные или торфяные и лучшие — черноземные. Бывают и смешанные: суглинок и супесок, то есть почва с немалою или с большой примесью либо песку, либо глины. Каждый сорт хлебов любит свою почву и тем охотнее растет, чем больше находит в ней питательных соков. Питательная сила берется из тех веществ, которые смешаны с главною и называются минеральными и химическими. Так, на песчаной почве лучше родится рожь, а на супеске растет еще охотнее: песчаная почва скоро и сильно нагревается и долго остается теплою, в супеске глина дольше задерживает влагу и не так скоро сохнет. На глинистой почве лучше родится пшеница, а если в ней есть примесь извести, то ячмень и овес; в суглинке же, где глины и песку поровну, — всего скорее и лучше вырастает ячмень, но и другим хлебам в нем меньше опасности: это самая лучшая почва. Чернозем для всех готов и всем благодетель: тяжелые глинистые почвы он делает рыхлее и легче, песчаные, то есть легкие и рассыпчатые, податливые на дождях и ветрах, чернозем делает связными и все улучшает. Для пшеницы это самая благодатная и любимая почва. Болотные почвы для хлебов не годятся и требуют для превращения в пахотные поля продолжительных, усиленных и усердных хлопот и великих трудов.

Если соха, нарезая борозды, оставляет лоснящийся след и на пашне остаются глыбы, которые так и засыхают и не рассыпаются, земля прилипает к ногам — та почва глинистая. Если глыбы сами собою крошатся — значит, земля известковая. Когда всего этого не заметно — та почва легкая, песчаная или супесок.

Иная подмесь других веществ в почве неизбежна, и творит свои чудеса, и славится собственными деяниями. Делали наблюдения над овсом и заметили, что без извести растение умерло уже при образовании второго листа; без железа в питающей его почве оно оставалось очень бледным, слабым и неправильным. Без фосфора овес развился прямо и правильно, но был слаб и не дал зерна. Когда овес питался железом, то поражал темно-зеленым цветом, полным развитием, сильным ростом и надлежащей твердостью. По пословице: всякому зерну своя борозда, то есть всякому растению своя почва и своя пища. Беловатая почва означает присутствие извести, желтоватая или красноватая — железо; темно-коричневая или черноватая — чернозем. На глинистой почве дождевая вода застаивается, на песчаной или известковой проходит насквозь, на бесплодной, где много песка, вода имеет вид сыворотки. Деревья и растения любят свои почвы, обходят другие: ива, береза, сосна, подорожник и гвоздика любят песчаную; пырей, Тимофеева трава — глинистую; шалфей, клевер, можжевельник и ясень — известковую. Если хорошо растет осока и другие кислые травы, криво вырастают береза и ольха — значит, почва болотная. Вот и указания при начальном посеве хлебов.

А вот и новые приметы на добрую почву: жаворонки и воробьи любят садиться на земле, кроты нарыли ям — все это неспроста, все эти пернатые и мохнатые лакомки указывают на то, что в земле много гусениц, червей и насекомых — стало быть, земля сытная. Можно к травам и цветам присмотреться: полынь горькая, лебеда (которою за недостатком пищи подспоряют иногда самый хлеб), ковыль-трава и другие любят расти на черноземе. Можно и то сообразить, в какую сторону имеет почва наклон, особенно если подойдут горы: склон на полдень, к югу, указывает на места потеплее и посуше, склон на запад обещает такие ветры, которые дуют с морей и приносят влагу, — меньше опасностей от засухи. Низменные места часто бывают сырыми, высокие и со склонами на север часто посещаются холодными ветрами.

Впрочем, хорош этот выбор, когда его сделать позволят, и там, где приходится заводить хозяйство на новях. Старожилу-крестьянину, осевшему на месте и привыкшему к нему, так поступать не доводится и вот почему.

При дележе земли для пашни под посевы и под луга для сенокосов на крестьянскую долю выпадает такой обычай: земля, принадлежащая деревне, общая, то есть никому она в частности не принадлежит. Так это завелось в самые древние времена нашей истории, так это так называемое общее или общинное владение остается и до наших дней, и только у нас в России, у крестьян. Везде в других местах оно вывелось, земля стала принадлежать только тому лицу, кто ее купил, и достается она прямым наследникам владельца по закону.

В большинстве наших деревень лес общий. Если река подошла или озеро разлилось подле — рыбу ловить всей деревней и делить потом на каждый дом поровну. Всякий может пользоваться для себя, продать ему нечего: никто не позволит, а из своего никому покупать себе не доводится. Пахотную землю делят на участки, и косяк этот мой только до того времени, когда подойдет новый срок общинного передела. Могу сесть на другую полосу и непременно сяду, если была у меня земля получше, чтобы этой лучшей пахотой пользовался теперь другой, чтобы было всем ровно, чтобы была правда, чтобы привелось каждому, по очереди поплакаться на худой земле, воспользоваться корыстью на хорошей. Такой справедливый способ общинного надела землей многие не одобряют, хвалят другой способ отдачи земли участками на вечное владение — так называемое участковое хозяйство. Есть в общинном свои и большие недостатки, но не об том наша речь. Впрочем, мы не один раз увидим потом, насколько у наших крестьян развита взаимная по- растения любят свои почвы, обходят другие: ива, береза, сосна, подорожник и гвоздика любят песчаную; пырей, Тимофеева трава — глинистую; шалфей, клевер, можжевельник и ясень — известковую. Если хорошо растет осока и другие кислые травы, криво вырастают береза и ольха — значит, почва болотная. Вот и указания при начальном посеве хлебов. А вот и новые приметы на добрую почву: жаворонки и воробьи любят садиться на земле, кроты нарыли ям — все это неспроста, все эти пернатые и мохнатые лакомки указывают на то, что в земле много гусениц, червей и насекомых — стало быть, земля сытная. Можно к травам и цветам присмотреться: полынь горькая, лебеда (которою за недостатком пищи подспоряют иногда самый хлеб), ковыль-трава и другие любят расти на черноземе. Можно и то сообразить, в какую сторону имеет почва наклон, особенно если подойдут горы: склон на полдень, к югу, указывает на места потеплее и посуше, склон на запад обещает такие ветры, которые дуют с морей и приносят влагу, — меньше опасностей от засухи. Низменные места часто бывают сырыми, высокие и со склонами на север часто посещаются холодными ветрами. Впрочем, хорош этот выбор, когда его сделать позволят, и там, где приходится заводить хозяйство на новях. Старожилу-крестьянину, осевшему на месте и привыкшему к нему, так поступать не доводится и вот почему. При дележе земли для пашни под посевы и под луга для сенокосов на крестьянскую долю выпадает такой обычай: земля, принадлежащая деревне, общая, то есть никому она в частности не принадлежит. Так это завелось в самые древние времена нашей истории, так это так называемое общее или общинное владение остается и до наших дней, и только у нас в России, у крестьян. Везде в других местах оно вывелось, земля стала принадлежать только тому лицу, кто ее купил, и достается она прямым наследникам владельца по закону. В большинстве наших деревень лес общий. Если река подошла или озеро разлилось подле — рыбу ловить всей деревней и делить потом на каждый дом поровну. Всякий может пользоваться для себя, продать ему нечего: никто не позволит, а из своего никому покупать себе не доводится. Пахотную землю делят на участки, и косяк этот мой только до того времени, когда подойдет новый срок общинного передела. Могу сесть на другую полосу и непременно сяду, если была у меня земля получше, чтобы этой лучшей пахотой пользовался теперь другой, чтобы было всем ровно, чтобы была правда, чтобы привелось каждому, по очереди поплакаться на худой земле, воспользоваться корыстью на хорошей. Такой справедливый способ общинного надела землей многие не одобряют, хвалят другой способ отдачи земли участками на вечное владение — так называемое участковое хозяйство. Есть в общинном свои и большие недостатки, но не об том наша речь. Впрочем, мы не один раз увидим потом, насколько у наших крестьян развита взаимная помощь, желание помочь друг другу в нужное время работ: на жатве, на сенокосах, при молотьбе и т. п. Немного мы видели прежде, во многом увидим потом торжество и господство русской общины, даже и не отходя от хлеба, ограничиваясь одними лишь земледельческими занятиями наших крестьян-соотечественников.

Пойдем делиться с ними!

С утра еще по деревне гул ходит. Крикливо разговаривают между собой мужики и усиленно машут руками; одни старики не горячатся, толкуя степенно и тихо. Бабы навострили уши и подперлись локотками, молчаливо выжидая, что будет: не их это дело. А все-таки, как хотите, язык не удержишь: как другой бойкой хлопотунье не посоветовать мужу, особенно если он слаб характером, и баба им управляет? С вечера еще наговорила она ему, натолковала, натопала, набранила, с тем и спать легла, чтобы было сделано по ее желанию. В день раздела и она смолкла, словно какой грозы ждет. Всех больше опустились, всех упорней молчат и тяжелее вздыхают те, у которых семьи маленькие и своими силами им много земли не поднять. Из мужиков крикливее те, у кого на плечах большие и сильные семьи: у этих споры и крики доходят до обид и ссор с соперниками. Да и они замолчали: мир двинулся в поле землю делить и мерить. Впереди мерщики с веревкой — те, которым больше верят и которых больше уважают за любовь к правде.

Вышли на поле. Обошли веревкой полосу, намерили ее в квадрате — приблизительно десятин в шесть и четыре. Это — курень, корчага. Ее опять веревкой разделили на две равные части: на худую землю и хорошую. Делятся две стороны: одна сильная семья по неписаному, но непререкаемому закону имеет право выбирать первою — берет лучшую, то есть любки, другая остальную — невыбранную. Когда заметят другую корчагу, та сторона, которая взяла любки, берет теперь остальцы — землю похуже. А худую и хорошую землю вся деревня от мала до велика знает как свои пять пальцев, как по книге читает. Но так как полукорчага отводится на несколько человек, то поэтому дробится на каждое лицо тем же порядком. Разбирают свои части все беспрекословно, споров уже здесь не бывает. Все остались дома, а потому и шумели до поля, чтобы нашуметься лишь для очистки совести.

Но вот такой дележ не сладился, — утром в деревне не уговорились на нем: пошли на бирки, по жеребью, пытать счастья. А счастье не всякому: другому, однако ж, во всем оно везет; несчастливым обидно и завидно, подымает сердце, подымает и голос.

Для жеребьев землю разбили на осьмушки и полуосьмушки, и у каждой свое имя: перелесье, зыбок (болотинка), забежин кус, колос и т. п. На каждый кусок земли нарезана особая бирка на палочке со знаком участка. Бирку вынуть — значит и тот кусок земли взять. Трясут бирки в шапке и наперед сказывают, кто сколько бирок желает вынуть на себя. Проверяют. Толков, недоумений, рассуждений при этом не оберешься: всякий галдит свое. Бывает, что побранятся и подерутся. Однако надо же вынимать. С сердечным трепетом опускают в шапку руку, ищут в темноте ту бирку, которую хочется. Кто обжегся на зыбке и болотной трясинке, тот и брови насупил, и несчастливой рукой полез в затылок. Другой даже закричал и перекрестился: значит, хорошее вынул, может быть, и перелесье. Третий выговорил три бирки и все три вынул неладные. Вот почему старики от жеребьевого порядка дележа земли всегда отговаривают:

— Идите-ко в поле да и выбирайте любки.

Дележ происходит всегда в Петров пост, перед вывозкой назема в поле, и стараются кончать его поскорей.

Так или сяк, дележ кончили, а корились и бранились только по дурной привычке: и на хорошей земле можно наплакаться. У хлеба врагов много.

Первым оказывается и не скрывается — сорные травы.