69 мест, где надо побывать с мертвой принцессой

Алану не понравились “Интеллектуалы”. Он прочитал отрывок из Маркса, который Джонсон характеризовал как бессмысленный, и предоставил свое толкование. Алан не любил писателей, которые обращались со своими читателями так, будто они полнейшие мудаки и кретины. Джонсон на самом низкопошибном уровне описывал произведения самых разных авторов, от Руссо до Сартра, а затем приступал к смакованию сексуальных неудач своих героев. Глава о Марксе была типичной. Джонсон заявлял, что автор “Капитала” был не в состоянии выдерживать уровень на протяжении всей книги, однако его “Интеллектуалы” были просто серией бедно написанных прозаических скетчей, которые можно спокойно читать по отдельности без какого-либо ущерба для восприятия. Отказываясь развивать свои аргументы, Джонсон снова и снова проявлял иррациональную предубежденность против критического мышления в серии убого схематизированных глав. Джонсон утверждал, что Маркс был в сущности талмудичен в своих писаниях, и что “единственно” выдавал критику работ других. Тот же самый аргумент мог быть выдвинут и против Джонсона, если бы он поднялся до уровня критического дискурса. А что касается сексуальной жизни Джонсона, еще можно поспорить, у кого она была лучше.

Алан поднялся и вышел из кухни. Вернувшись, он протянул мне книгу “Карл Маркс: жизнь и работа” Отто Рюле. Этот труд, объяснял Алан, пока жарил грибы, возможно и испорчен дешевой психологизацией, но его достоинство состоит в преодолении стерильной аргументации, обычно обнаруживающейся в прозе тех, кто хочет защитить Маркса. Рюле был влиятельным левым коммунистом, еще в двадцатые годы признававшим, что Маркс допустил огромное количество просчетов. Благодаря этому, а также таким текстам, как “Борьба против фашизма начинается с борьбы против большевизма”, Рюле стал красной тряпкой для реакционеров правого крыла типа Ленина и Троцкого. Даже не пытаясь защитить личные провалы Маркса, Рюле остроумно заявлял, что все эти характерные недостатки во многом дали возможность коммунистическому теоретику довести до конца свою важную работу от имени пролетариата.

Алан поставил напротив меня тарелку. На ней лежали два тоста, один с фасолью, другой с жареными грибами. Он сел за другой конец стола, и мы принялись с жадностью поглощать его стряпню. Покончив с едой, он спросил меня, предпочту ли я отправиться в Данди или к Беннахи. В тот момент я ещё не знала, что Беннахи это гора. Поскольку Алан настаивал, чтобы я сделала выбор, я решила подбросить монетку. Получилось так, что жребий посылал нас на юг к Данди, и Алан велел мне проверить монету, которую я схватила с подоконника. Я повертела ее в руках, на обоих сторонах была голова. Судьба бросала меня в направлении одного из наименее привлекательных городов Шотландии, переименованного местным муниципалитетом, отчаявшимся привлечь туристов, в “Город Открытий”.

Как только я собралась, мы выехали из Абердина в сторону Бриг о `Ди. Я поймала себя на том, что моя рука бессознательно потянулась к бардачку. Я открыла его и вытащила стопку книг: “Черепно-мозговые травмы” Конрада Уильямса, “Кокаиновые ночи” Дж. Г.Балларда, “Надушенная голова” Стива Бирда, “Пришествие” Марка Во (с “ограниченным тиражом на компакт-диске”; компакт был вынут из конверта) и “Если очень долго падать, можно выбраться наверх”, “классический роман шестидесятых” Ричарда Фарины. Мы мчались вниз по А90, слева промелькнул Портлефен. Я тогда еще не знала, что прямо справа от нас находился ряд впечатляющих каменных кругов, и по крайней мере один из них был виден с дороги. Я спросила Алана о книгах. Он сказал, что намеревался скинуть их в “Старый Абердинский Книжный”. Я могла заметить, что Алан пребывал в плохом настроении, он обычно сдерживался в выражении своих взглядов, но как раз в это утро его прорвало целым потоком ругательств. Я предположила (как выяснилось, неправильно), что он предпочел бы Беннахи Данди в качестве места назначения.

Фарина, как сообщил мне Алан, был полным бездарем, худший тип хипповых писаний, которые только можно себе представить. Леонард Коэн на транквилизаторах. Балларда он бы не стал рекомендовать в любом случае — речь шла о поздней работе, в которой была сделана масса уступок устаревшим литературным условностям, таким, как описание характеров. Алан добавил, что слышал спор о том, что, дескать, “Кокаиновые Ночи” это не просто попытка Балларда описать туристический лагерь, что автор задумал издевку над самим собой, пародируя как и свои собственные работы, так и более традиционных романистов. Он не купился на эту теорию. Плохая книга есть плохая книга, ей и останется. “Кокаиновые ночи” изобиловали усредненными клише, включая исходную последовательность событий, в которой было ненамного больше толка, чем в образе рассказчика-путешествующего писателя. По иронии судьбы, герой поспешно бросает это занятие и начинает заниматься менеджментом в клубе для отдыха. В таком пересказе это было весьма похоже на пародию, но Алан заверил меня, что слова просто падают мертвыми со страницы. И не стоит удивляться, что книга была включена в окончательный список номинантов на Премию Уитбред за лучший роман 1996 года.

Алан также проклинал “Черепно-мозговые травмы”. Он назвал роман реакционным. Конрад Уильямс — молодой писатель, специализирующийся на том, что энтузиасты определяют как спектральный фикшн. Имеется в виду прежде всего роман ужасов с претензиями на литературу. Его главные герои одиноки, и Уильямс исследует их прошлые и настоящие жизни в таких утомительных подробностях, что можно рассчитывать только на умственно отсталых людей, высоко ценящих “литературную глубину” и “искусство создания характеров”. Изначальный компромисс заключался в том, что объяснение происходящего Уильямс сохранял в тайне, чтобы читатель был вынужден выбирать между психологическим и сверхъестественным толкованием событий.

Больше энтузиазма Алан испытывал относительно “Пришествия” и “Надушенной головы”. Обе обходились без линейного сюжета, а эту особенность Алан всегда высоко ценил в современном романе. Экспериментальная проза была популярна в шестидесятые и семидесятые, а затем, в связи с затуханием революционной составляющей и продолжающейся конгломерацией издательской индустрии, редакторы становились все более консервативными, и большинство из тех, кто базировался на Британских Островах, стало относиться к нелинейной прозе с полнейшим презрением. Экспериментальные работы публиковались редко, а вещи такого типа, если и создавались, то выходили в независимых издательствах. “Пришествие” и “Надушенная голова” безусловно найдут в будущем своих читателей, потому что они переступают границы своего времени.

Кольцевая дорога закружила нас вокруг пригородов Данди, затем неожиданно мы припарковались на Юнион Стрит, серебряные воды Тай Эстюари были видны в нескольких сотнях ярдах к югу. У Алана были ключи от квартиры на западной стороне этой улицы. Мы взошли по лестнице и очутились внутри “Классических Данных” Пита Хоробина. Хоробин был художником, в ходе восьмидесятых документировавшим каждый аспект своей жизни; в какое время он встает, выходит на улицу, с кем он встречается. Он даже записывал, когда он срет. Записи этой деятельности хранились в квартире в записных книжках и на компьютерных распечатках. Каждый день за десять лет Хоробин отображал данные на листках бумаги, а затем прикладывал к ним фотографию или какую-нибудь другую памятную деталь прошедших часов. Хоробин заявлял, что таким образом он расчленяет креативный процесс на его составные части, но результаты в действительности обернулись тем же безумием, что и в случае с Кафкианской бюрократией.

Посещение этой квартиры дало мне примерное представление о том, что должны были чувствовать те, кто обнаружил “Марию Челесту”, на борту этого брошенного пустынного корабля. Хоробин сохранил все, чем он пользовался в течение восьмидесятых. Квартира была полна изношенных ботинок и одежды, не говоря уже об упаковках всей той еды, которую он потреблял. Дайте 50 лет и это барахло будет золотой жилой, музеи будут предлагать за него миллионы. Но пока оно не достигло статуса раритета и оставалось просто бесполезным мусором. Хоробин исчез, как утверждают, в направлении Северного Полюса. Хотя он был безработным на протяжении большей части десяти лет этого проекта, ему каким-то образом удалось купить эту квартиру. Мне так и не удалось выяснить, почему у Алана был доступ туда и кто платил по счетам за его пропавшего владельца.

Эстетическое безумие “Классических Данных” резко контрастировало с хаосом книг, переполнявшим квартиру Алана в Абердине. Вещи Хоробина были в полном порядке, все было каталогизировано и расставлено по своим местам. Хотя заполнение своего жилища мусором в любом случае выглядит бессмысленным, даже если там и хотели создать капсулу времени. Алан, разумеется, считал всю эту обстановку в целом гораздо более зловещей и низменной, чем аскетическое выражение вкуса. “Классические Данные” были способом Пита Хоробина навязывать свое сознание другим. Это были средства, с помощью которых он намеревался впрыскивать свою субъективность в восприимчивые юные мозги. Я не знаю, пытался ли Алан произвести на меня впечатление или сбить с толку. Напротив квартиры находилось здание с офисами и мне страстно захотелось заняться сексом в задней спальне, прекрасно понимая, что куча работяг в белых воротничках будут в состоянии увидеть, как я раздеваюсь.

Алан без всякой тени смущения стянул с себя штаны. Он вздрочил и сказал мне раздеться. Я изобразила нерешительность, немного посопротивлялась его настойчивым просьбам и в конце концов очутилась на кровати, борясь с ним. После всего хохота, пиханий и толканий он преуспел в том, чтобы положить свою руку на мой сосуд наслаждения. Мне нравилось наблюдать за его лицом, светившимся от удовлетворения, когда его нетерпеливые пальцы ощупывали выпуклый холмик и мягкие, округлые губы, определявшие внешний облик моего пола. Алан превозносил и целовал меня. Крепко прижимался к моему телу. Щипал мой клитор. Его пальцы терли мою щелку, он осторожно поднимал вверх мое платье и стаскивал с меня трусики M&S, и, наконец, я оказалась в том виде, в котором он желал. Он расположил меня на кровати так, чтобы любой деск-жокей из офисной братии, пожелающий посмотреть из окна, смог получить полное обозрение моих прелестей.

Глаза Алана заблестели, когда он поцеловал мои половые губы, а затем сунул внутрь свой язык. Он склонился надо мной сбоку, позволив моей руке расслабленно поблуждать по его бедру. Его хуй начал твердеть, когда мои пальцы сомкнулись вокруг него. Алан казался невероятно довольным, приподнявшись, он ткнул болтом прямо мне в лицо. Я стала поглаживать себя, сосредоточив взгляд на его члене. Он попросил меня сделать ему минет. Я взяла его мужское достоинство в рот и обвела языком. Алан застонал и я принялась отсасывать. Когда я резко высвободилась и попросила его засунуть свой стояк мне в дырку, то заметила, что ряд офисных сотрудников бросили свою работу и смотрят на нас через окно спальни. Осознав, что у нас есть аудитория, я возбудилась и спустя несколько мгновений кончила. Я позволила Алану подергаться на мне еще несколько минут, затем швырнула моего непотребного партнера на спину и выебла его до полного изнеможения.

Приводя в порядок мою одежду, я выглянула из окна. Белые воротнички торопливо отскочили к своим компьютерам, старательно избегая моего взгляда. Алан расправлял простынь и покрывала, полный решимости оставить квартиру в том виде, в каком мы нашли ее, невзирая на тот факт, что ее владелец вряд ли туда вернется. Мне был устроен скоростной тур по городскому центру Данди. Улицы, перекрытые для транспорта, дали возможность ознакомиться с некоторыми чрезвычайно уродливыми торговыми рядами. Хиллтаун обладал большей цельностью, но невзирая на его расположение на возвышенности и привлекательную в целом ауру, этот район был явно несостоятелен в качестве психогеографической доминанты города. После Хиллтауна наша прогулка по Данди продолжилась броском к вершине Ло Хилла, на которой мы провели десять минут, обозревая окрестности. Возвращение к нашей машине мимо Невергейтского Центра заставило меня высоко оценить Абердин и его знаменитого архитектора Арчибальда Симпсона. Город, ставший мне домом, был способен сохранять достоинство в эпоху нарастающего потребительства и засилия вульгарного популярного искусства.

Некоторые темы заставляли Алана хранить молчание, наверное, он просто не считал нужным высказываться. Как только мы приехали в Замок Эдзел, я попыталась разобраться в этом, спросив о его любимых книгах, десятке или двадцатке лучших. Алан был оскорблен, ему не было интересно излагать свою точку зрения или составлять какие-то списки, это самым банальным образом отвечало бы запросам исследователей рынка и масс-медиа. Через проход в живой изгороди мы проникли в английский сад Эдзела, шедевра ренессанса, побеспокоив фазанов, помчавшихся в соседние поля. В развалинах замка можно было найти некоторые прекрасные символы, высеченные на стенах. Я записала, что мы видели Сатурн, Юпитер, Марс, Солнце, Венеру, Меркурий и Луну. Настроение Алана улучшилось, и я поняла, что нащупала нечто, когда спросила его о писателе К.Л. Каллане. Мой спутник считал, что опубликованные в издательствах работы Каллана пострадали от излишнего уважения к литературной эстетике, а вот труды писателя, публикуемые за свой счет, более эксцентричные и обруганнные критикой, Алан, разумеется, оценивал очень высоко. В частности, как я уже знала, Алан был без ума от документального произведения под названием “69 мест, где надо побывать с мертвой принцессой”. Мне довелось услышать об этом тексте значительно больше в последующие дни. Но сейчас я не должна забегать вперед. К этому моменту я еще не прочитала книгу Каллана, которую Алан подарил мне несколькими днями ранее.

Проглядывая мои заметки, я нашла трудным свести все воедино, в точности так, как оно происходило. Если мне не изменяет память, мы поехали через Феттеркэйрн к ресторану “Клаттерн Бриг”. Джордж и Ина, владельцы этого заведения, предлагали внушительные порции по низким ценам, их вегетарианские кушанья обладали сюрреалистическим качеством пабовой жратвы. Мои “весенние рулеты” были поданы с кисло-сладким соусом на большом ложе из риса. К этой огромной деревянной тарелке также прилагалось немного салата и массивная порция чипсов.[6] Из “Клатеррин Бриг” мы поехали в Центр Грассика Гиббона в Арбутнотте. Когда мы обозревали перья, монеты и халаты, принадлежавшие давно умершему писателю-мудозвону Льюису Грассику Гиббону, наше безразличие граничило с презрением

Вместо того, чтобы отправиться из Арбутнотта прямо домой, мы заскочили на пляж в Инверберви. Нашей следующей остановкой было Храмовое кладбище в Мэрикалтер. Мы не собирались бесцельно шататься там по берегу Ди, поскольку Алан был крайне заинтересован в исследовании связи этого места с королевским домом. Его одержимость Мэрикалтером развилась после того, как он прочитал “Храм и Ложу” Майкла Бэйгента и Ричарда Лея. По крайней мере, мне он сказал именно так. Тем не менее, когда дело дошло до обсуждения книг, Алан стал делать весьма двусмысленные заявления, откровенно наслаждаясь этим. Неискушенный человек мог воспринять как похвалу то, что Алан говорил о Бэйгнете и Лее, я же, будучи уже достаточно хорошо знакомой с его modus operandi, понимала, что его высказывания о самых диковинных теориях, связанных с Вольными Каменщиками, были не столь уж таинственным и утонченным образчиком сатиры.

Кладбище было обнесено стенами и располагалось прямо за деревенским отелем. Когда мы приехали туда, в наше поле зрения не попало ни одно человеческое существо. Рука Алана обхватила мою талию, и он сжал меня в своих объятиях. Он поцеловал меня в щеку, потом в губы. Мое воображение вспыхнуло, игры Алана становились всё более разнузданными и откровенными, отодвигая все прочие обстоятельства на второй план. Его руки проникли под мою блузку и начали щупать возбужденные груди. По мере того, как Алан становился более страстным, во мне росли вялость и податливость. Он поднял мою юбку и обнажил для обозрения бедра и роскошный пучок волос, казавшийся уютным гнездышком в сладострастной точке их соединения. Он повалил меня на спину, содрал трусики и расставил мои ноги. Затем разделил мягкие влажные складки моей кожи своими пальцами. Он сунул средний палец в мой любовный проход, и я начала извиваться от удовольствия. Вскоре место пальца Алана занял его член. Он вогнал его внутрь, и всё моё тело пронзила дрожь наслаждения. Мы оба быстро кончили. За несколько секунд привели в порядок одежду и удалились.

Я припоминаю, что покинув кладбище, мы поехали в отель Мэрикалтер и выпили там кофе. Алан заплатил, и, насколько я помню, цена меня ужаснула. Оглядываясь назад, очень трудно расставить все по порядку, мои собственные воспоминания стали спутанными благодаря тому, что рассказывал мне Алан, и тем инцидентам, о которых я читала позже в его книгах и дневниках. Я уверена, что мы пошли на кладбище до того, как поехали в отель, но не уверена, очутились ли мы в Мэрикалтере раньше чем в Портлефене. В любом случае, в какой-то момент перед тем, как направиться назад к Гранитному Городу, мы посетили четыре каменных круга к западу от Портлефена. Крейгхэд Бэйдентой стал первой остановкой в нашем списке. Эта часто посещаемая туристами фермерская земля принадлежала людям, владеющим сворами охотничьих собак. Мы постучали в дверь, и поскольку все собаки были уведены с поля в псарню, очень дружелюбная женщина устроила нам экскурсию к камням. Круг навевал приятные ощущения, вздымающаяся насыпь делала это место особенно заманчивым для ебли на свежем воздухе — хотя шанс заняться там сексом весьма небольшой, принимая во внимание, что вокруг почти постоянно рыскают собаки. Поблагодарив нашу спутницу за то, что она поделилась с нами знаниями об этом месте, мы спустились вниз с холма и через промышленный район направились к Кэйрнвеллу. Это булавовидное кольцо камней было передвинуто на несколько сот ярдов, чтобы придать хоть какой-то шарм безликой промышленной территории. Алан таскал Дадли на своей спине к обоим этим кругам.

Заправив машину, мы отъехали назад к Оучкухортиз, что всего в полутора милях от Крэйгхэд Бэйдентоу. Как-то раз мы занимались любовью под ущербной луной на этом памятнике. Но насколько я могу вспомнить, наш первый визит к этому каменному кругу состоялся, когда еще было светло. Мы не озаботились спросить разрешения фермера, чтобы пройти на поле, так как Алан в общем и целом предпочитал нарушать чужое право владения. Круг состоял главным образом из красных камней, хотя имелись и два гранитных, с кварцевыми прожилками — один лежащий и один боковой Не более чем в трехстах ярдах находился Олд Боуртрибуш, и чтобы добраться до этого чудовищно изуродованного круга, надо было просто пересечь поле. Как раз на полпути между двумя этими древними монументами началась серия моих продолжительных бесед с Аланом о фильмах ужасов и порнографии. Ему нравились низкобюджетные кинофильмы семидесятых и восьмидесятых, не только потому, что он вырос на этом трэше, но и из за его болезненного интереса к тому, что аудитория этих картин — в основном мужская — идентифицировала себя с их героинями-жертвами.

Помню момент, когда я подошла к Олд Боуртрибушу с чревовещательской куклой Алана и — возможно, на меня подействовали прочитанные книги: я принялась навешивать на куклу травяные венки и попыталась найти корову, чтобы она их съела. Алан всегда возил куклу с собой в машине, и я полагаю, она была с нами в наш первый приезд к Оучкухортиз. Как бы то ни было, коровы не проявили особого интереса к поеданию куклы, несмотря на то, что она была одета в прекрасный костюм из травы. Алан загадочно сказал, что я закончу тем, что съем его сама. Возможно, именно тогда я впервые выразила свое намерение устроить трапезу из останков Алана, или по крайней мере начала вынашивать подобные планы. Здесь я забегаю вперед, но то, что Алан делал со мной своими разговорами о книгах и субъективностью, напоминало изнасилование и в большой степени убивало меня. Дело вовсе не в том, что я хотела убить Алана, просто его смерть была неизбежна по сценарию, в ней состоял общий смысл нарративной модели “изнасилование-месть” — насильник должен умереть.

К тому времени, как мы добрались до машины, Алан заговорил о романе под названием “Блюз Хэкмена” Кена Брюена. Хотя он считал, что книга была написана убедительно, его не интересовала возможность забраться внутрь сознания психопата-преступника, особенно когда рассказчик от первого лица ухитряется сделать себя центром внимания, хотя очевидно, насколько активно он сопротивляется буржуазным нормам. Какая-то собака завыла на луну, и тут Алан высказал свою настоящую претензию к книге Брюена. Рассказчик, у которого нулевой вкус по части выпивки, в какой-то момент заказывает “Гленфиддич”, думая, что благодаря этому будет выглядеть как знаток. Алан мог потреблять виски Айлей в любой день недели. Я думаю, что именно тогда в машине, когда Алан распинался по поводу Кена Брюена, я решила посвятить свои зрелые годы воинственной кампании по освобождению проституток.

Фермер со своим разрешением был послан далеко и надолго, и мы двинулись прямо к Гранитному Городу. Поездка была недолгой, около семи миль, и, управляя машиной, Алан рассказывал мне о прочитанной им книге одного парня по имени Питер Мэйсон, под названием “Дело Коричневой Собаки”. Это был правдивый исторический отчет об истории памятника подвергнутой вивисекции собаки, поставленного в Лондоне в 1906 году. Статуя была расценена реакционерами провокационной и ее установка привела к беспорядкам среди студентов-медиков в следующем году. На самом деле я не смогла постичь энтузиазм Алана по поводу этой книги, и не могу до сих пор, хотя этот раритет, опубликованный за свой счет, стоит напротив меня сейчас, когда я это всё записываю. С вершин Портлефена Гранитный Город протянулся под нами как серебряная нить на льняном полотне. Этот вид напомнил Алану о книге, которую он однажды читал, называлась она “Крупица истины: воспоминания шотландского журналиста” Джека Уэбстера. Алан посмеивался над этим старым писакой, который совершенно сбрендил от пафоса, описывая свое возвращение из Глазго в родной Абердиншир.

Тем вечером мы ели в “Тихоокеанских Ветрах”, рекламировавшихся как самый элегантный и вместительный ресторан в Абердине. Китайская и Тайская кухни, телефон [phone], 25 Краун Террас, открыт семь дней в неделю, ланч с 12 до 2, ужин с 5.30 до 11 часов. Принимаются все основные кредитные карточки. Мы оба ели жареное мясо с орехом кешью, созерцая колдовскую луну. Даже больше чем едой, я наслаждалась доброжелательностью и обходительностью обслуги. Между первым блюдом и горячим Алан показал мне потрепанный экземпляр “Четырех квартетов” Т.С. Элиота. Я помню, как прочитала тогда в “Тихоокеанских ветрах” сделанную от руки дарственную надпись на пустых страницах в конце книги (я читала ее много раз с тех пор): “18 июля, 1961 г. Этим вечером мы сидим на полукруглой глыбе красного песчаника на Олдгейтской автобусной остановке, ожидая автобуса Зеленой Линии. Мы читаем, Любовь… исчезает…” Несколько лет тому назад я пролила на книгу кофе, и большая часть цитируемых поэтических строчек расплылись и стали нечитаемыми.

Насладившись исключительными яствами и умиротворяющей легкой музыкой, я все же в достаточной мере владела своими критическими возможностями и могла осознать, что в заявлении Алана о реакционности Т.С. Элиота не было ничего поразительно оригинального. Также нетрудно было увидеть, почему Алан чувствует себя изнасилованным буржуазной культурой, которая вдоволь поизмывалась над ним во время занятий в Лондонской средней школе. Он чувствовал, что нельзя подавлять воспоминания о жестком обращении с ним и хотел понять, что произошло, почему он был единственным мальчиком в своем классе, выносившим это вплоть до поступления в университет. Алан был изнасилован теми, кто навязывал ему самоопределение буржуазного субъекта, но над его мучителями надругались в равной степени.

Той ночью, а может ночью раньше или позже, я отказалась пускать Алана в свою комнату. Я пребывала в замешательстве. Я хотела скрыть свидетельства моего надругания над ним. Он не знал, что я покупаю его ненужные книги, сбрасываемые в “Старый Абердинский Книжный”. У меня вошло в привычку таскать книги в магазин вместо него. На самом деле, я просто относила его потрепанные спортивные сумки с книгами прямо в свою квартиру. Обходилась без посредника. Я была гермафродитом. Переняв буржуазную чувствительность, я не только стала главным субъектом, я ещё и перекодировалась в белого мужчину. В подростковом возрасте я фетишизировала змей, но Алан заставил меня фетишизировать книги. Мне нравился их запах, старый и затхлый, я любила гладить их ладонями, когда какала в туалете. Больше я не позволяла Алану появляться в своей квартире. Полки в его логове пустели. Он начал вырывать деревянные и металлические опоры, поддерживающие их. Я забирала стеллажи, когда только могла. Переустанавливала их в моей комнате. Книги сваливались в кучи на полу. Башни из книг были расставлены у стен. Много было запихнуто под кровать. Я хотела обладать Аланом, завладев всем, что он когда-либо прочитал.

В ту ночь я нежилась в постели с “Хрестоматией Фракфуртской школы”, под редакцией и с предисловиями Эндрю Арато и Айка Гебхардта. Я заснула, читая эссе Теодора В. Адорно, озаглавленное “О характере фетиша в музыке и регрессии в прослушивании”. Я забросила свои занятия в университете. Я предпочитала читать книги Алана. “Обязательное для читателя Франкфуртской школы” было компромиссом. Она принадлежала Алану, но могла помочь мне в моей курсовой работе. Зеленый корешок, поблекший и мерзко исчерканный. Я купила этот фолиант за 5.95 фунтов в “Старом Абердинском Книжном”. Цена была написана карандашом на форзаце. Оригинальная цена все еще оставалась на наклейке сзади. 6.60 фунта. БЭЗИЛ БЛЭКВЕЛЛ. Я была уверена, что Алан купил эту книгу уже не новой, и мне было интересно, сколько же он все-таки заплатил за нее.

Я спала тревожным сном. Мне снилось, что башни книг, расставленные вокруг, обрушиваются на мою кровать и раздавливают меня. Я умерла, и Дадли важно расхаживал по руинам моей комнаты, одетый в форму пожарного. Манекен внимательно исследовал месиво рухнувших книг, найдя, в конце концов, мое тело под многочисленными экземплярами “69 мест, где надо побывать с мертвой принцессой”. Затем Дадли содомизировал меня. Выстрелив свой заряд в мою гниющую прямую кишку, он откусил большой кусок от моих ягодиц. Он пришел в крайнее возбуждение, шлепая по моей мертвой плоти и обзывая меня сотнями оскорбительных выражений. Шлюха. Блядь. Подстилка. Срань. Говноедка. Хуесоска. Жопализка. Дадли разложил мое тело на кровати, тщательно расставив ноги, потом вытащил соломинку из-за своего левого уха и вставил ее в меня. Манекен воткнул соломинку в мой мочевой пузырь и высосал мочу. Он напился мочи. Будучи неодушевленным сам, Дадли считал крайне забавным, что я была мертвой.

5

Я НЕ ПОМНЮ, ни когда проснулась, ни где встретила Алана. Тем не менее, я твердо знаю, что заходила в его квартиру на Юнион Грув перед тем, как мы поехали к Мейден Стоун на Беннахи. Алан злился, что я не позволила ему спать со мной прошлой ночью. Мне было неловко, моя комната была забита до отказа книгами, которые он продавал. Сначала я просто покупала их в “Старом Абердинском Книжном”. Потом меня как молнией осенила идея предложить ему самой относить их в секондхэнд на пути в университет. Я затыкала ему рот небольшой суммой наличными и без всяких объяснений забирала его старые книги в свою дыру на Кинг Стрит. Так казалось проще со всех сторон, вот только мне не хотелось, чтобы он знал, куда попадают его старые книги — таким образом, я не могла больше позволять ему посещать меня.

Наверное, мы не поехали прямо сразу к Мейден Стоуну, и могли посетить до этого по дороге какие-то каменные круги. Довольно тяжело свести все воедино в надлежащем порядке. Я так толком и не выспалась. Я просидела большую часть прошлой ночи, почитывая отрывки из нескольких книг Алана, думая обо всем сразу. Мы, вероятно, сначала заглянули в Археололинк в Ойне. В дороге я захотела кофе, и Алан предложил выпить каппучино в кафе “Сейфвея” на краю Инверури, довольно близко от хорошо сохранившегося каменного круга Истер Оучкухортиз. Я думала, что кофе поможет мне проснуться, но не захотела идти в супермаркет завтракать, поэтому заставила Алана везти меня прямо к Археололинку. Нам не надо было платить за вход, так как мы не собирались смотреть реконструкции жизни Железного Века. Я страшно разозлилась на Алана, когда он настоял на том, чтобы посадить Дадли за наш стол.

После Археололинка мы направились к Мейден Стоуну. Алан сфотографировал меня, стоящей у восточной стороны камня. Я же сняла его и Дадли с западной. Сделав фотографии, мы вернулись к машине и поехали на парковку Иссона, примыкающую к Беннахи Центру с его туалетами и широким выбором ознакомительного материала на тему горы. Лично я не понимала, почему в этом сооружении так и не устроили кафе. Как бы то ни было, мы с Дадли, привязанным к спине Алана, двинулись по крутой тропе, ведущей прямо наверх к Мивер Тэп. Первая часть восхождения — сравнительно легкая прогулка по сосновому лесу, — и пока мы шли, Алан рассуждал об относительных достоинствах региона Грэмпиан по сравнению с севером и северо-западом Шотландии. В Абердиншире довольно много богатой фермерской земли, а также гор и лесов. Различие с западной стороной Шотландии заключалось в сравнительно небольшом числе озер. Хотя до моря было рукой подать, горы не доходили до него, и там не было столь эффектных, вздымающихся из воды отвесных скал, сделавших Горную Страну и Острова такими привлекательными для туристов.

Ландшафты Грэмпиан и Гебрид отчетливо контрастируют друг с другом. Каждый наблюдательный путешественник, побывавший на Западных Островах, охотно подтвердит, что красота их неровных суровых берегов во многом усугублена морем и окрестными скалами. В этом аспекте как Сатерленд, так и Гебриды, превосходят даже пики Швейцарии. Отсутствие океана нисколько не умаляет величественности убранных снегом вершин Альп в стране Жана Кальвина и не кажется недостатком внимательным наблюдателям этой дивной стихии. Тогда как Абердинширу, благословленному живописным влиянием моря на его восточном берегу, не хватало беспредельного, ошеломляющего эффекта, производимого западом Шотландии, где горы вздымаются отвесно из воды. Возвышенное очарование ландшафта Западных Островов обязано трем величайшим силам природы — небесам, морю и горам.

Запад Шотландии и Гебриды горделиво сохраняют пальму первенства в воображении туристов и богемы, с тех пор как в 18 веке были проложены дороги к островам. Среди ранних опубликованных работ, разжигавших этот интерес, были “Вояж на Сент-Килд” Мартина Мартина и “Описание Западных Островов Шотландии”. Первая была опубликована в 1697 г., а вторая в 1703-м. Как объяснил мне Дадли, пока мы оглядывали с вершин Мивер Тэпа раскинувшееся под нами пространство, Мартину традиционно приписывалось влияние на Босвелла и Джонсона, вдохновившее их на свое весьма знаменитое путешествие по Шотландии. Тем не менее, поспешил добавить Дадли, влияние таких трудов, как “Путешествие по Шотландии в 1769 году” Томаса Пеннанта часто недооценивается. Как и Пеннант, Босвелл и Джонсон посещали Абердин, но их документально зафиксированные впечатления о городе разумеется высокомерны, резко контрастируя с записями валлийца, побывавшего там четырьмя годами раньше.

“Абердин — красивый город, расположенный у небольшой бухты, образованной рекой Ди, достаточно глубокой для судов водоизмещением в двести тонн. Он составляет в окружности около двух миль, и в нем проживают около тринадцати тысяч жителей, и еще около трех тысяч в предместьях; общее же число обитателей между мостами Ли и Дон, включающее как Абердин, так и разбросанные окрестные дома, или деревушки, оценивается в двадцать тысяч. Абердин в свое время славился активным участием в торговле табаком, но в конце концов был вынужден уступить ее Глазго, который гораздо более удобно расположен для этого. В настоящее время, его импорт поступает с Балтики, и несколько местных купцов торгуют с островами Вест-Индии и Северной Америкой. Его экспорт состоит из чулков, ниток, лосося и овсяной муки: первое — самая важная статья, что подтверждается следующими данными. Для этого производства, закупается на 20, 800 фунтов шерсти, и на 1600 фунтов масел. Из этой шерсти ежегодно делается 69, 333 пары чулок, по цене, в среднем, один фунт и десять шиллингов за дюжину. Их делают сельские жители почти во всех частях этого великого графства, получая за прядение четыре шиллинга за дюжину, и за вязание четырнадцать шиллингов за дюжину; так что там ежегодно выплачивается шестьдесят две тысячи триста двадцать девять фунтов и четырнадцать шиллингов. И, кроме того, производится еще примерно на две тысячи фунтов чулок из местной шерсти, в графстве активно поощряется разведение овец; даже в таких отдаленных местах, как Инверкаулд, фермер продает своих овец по цене двенадцать шиллингов за штуку, и держит их до четырех-пять лет ради шерсти. Постоянно нанимаются также около двухсот чесальщиков. Другая значительная статья — производство ниток, хотя она не столь велика, как производство шерсти”.

Хотя Джонсон и превозносил Пеннанта как лучшего путешественника по Шотландии, он назвал свой путевой дневник 1773 г., “Путешествие на Западные Острова Шотландии” и способствовал возникновению моды на Хайлэндз, устойчиво державшуюся от романтиков до современных хиппи, в ущерб более густо населенной северо-восточной прибрежной полосе. Босвелл, сопровождавший Джонсона во время поездки, назвал свои путевые заметки “Журнал путешествия на Гебриды”. И, поскольку, уйма достопримечательностей была сосредоточена на западе, путешественники, направляющиеся в Шотландию, испытывали немного стимулов для поездки на северо-восток. Например, Сара Мюррей, автор “Справочника и полезного путеводителя по красотам Шотландии”, так и Дороти Уордсворт, составившая записки, озаглавленные “Воспоминания о поездке в Шотландию, 1803 г от Рождества Христова”, обе исключили Абердин из своих путевых заметок. Подход Джонсона был более саркастическим.

“Знакомство с городами нашего собственного острова, сделанное со всей серьезностью географического описания, как если бы мы окидывали взглядом заново открытое побережье, внешне производит впечатление довольно фривольного хвастовства; покамест Шотландия по-прежнему мало известна огромному кругу тех, кто может прочитать эти наблюдения, не будет излишним поведать, что под названием Абердина скрываются два города, стоящие в приблизительно миле в стороне друг от друга, но управляются, я думаю, одним и тем же магистратом. Старый Абердин — древний епископский город, в котором все еще можно увидеть развалины собора. Его внешний облик наводит на мысль об упадке, ведь он существовал в те времена, когда коммерция все еще была не развита, и очень мало внимания уделялось удобствам гавани. В Новом Абердине бросается в глаза суматоха города, живущего торговлей, а также все признаки возрастающего богатства. Он построен на берегу. Дома большие и высокие, а улицы широкие и чистые. Они построены почти полностью из гранита, используемого теперь в новом мощении улиц Лондона, хорошо известных своей неспособностью выдерживать тяжести. Гранит же прекрасный и долговременный материал. Я не осведомлялся, какие особенные области коммерции главным образом развиваются купцами Абердина. Производство, бросающееся в глаза незнакомцу — это вязание чулок, для которого, видимо, нанимаются женщины низшего сословия. В каждом из этих городов есть колледж, или на более строгом языке университет; в обоих преподают профессора сходных областей знания, и колледжи проводят свои сессии и присуждение ученых степеней в полной независимости друг от друга”.

Алану явно наскучило чревовещание и он сбросил куклу на землю. Он вытащил яблоко из своего рюкзака и принялся задумчиво его грызть, когда к нам на вершине присоединилась молодая пара. Как только эти двадцатилетние юноша с девушкой решили вернуться к своей машине, и начали спускаться вниз, Алан поднял куклу и Дадли заметил, что Босвелл и Джонсон должны нести персональную ответственность за поток романтиков, наводнивших северо-запад Шотландии. Скотт, Китс, Мендельсон, Тернер, Вордсворт, каждый из них был еще хуже тех, кто последовали за ними. Худшим из худших, согласно Дадли, был Лорд Байрон, посещавший Абердинскую школу латинской грамматики. Дадли заявил, что отчет Уильяма Макгонагэлла о его путешествии в Балморал намного превосходил всю чушь, написанную профессиональными романтиками. Существовал только еще один писатель, взгляды которого на Хайлэндз ценил Дадли, и им был Би Джей, человек, которому воздано должное как утраченному звену между Макгонагэллом и “бессмертным” Брюсом Четвином. Передо мной, когда я это пишу, лежат все принадлежавшие Алану книги Би Джея — подписанные первые издания “И это произошло”, “Край Радуги”, “Закат над Озером”, “Горные Жемчужины”, “Позор Ардврека” и “Шангри-ла Шотландии”.

Перед тем как двинуться дальше, я должна, вероятно, добавить, что мое первое издание “Шангри-ла Шотландии” было не только подписано, можно еще похвалиться почтовым конвертом, адресованным авторской рукой “Мистер Х.Торнзу, 5 Гроув, БИШОПТОН, Ренфрешир”. Последние два слова подчеркнуты, “Ренфрешир” поставлено значительно ниже и справа от “БИШОПТОН”. На конверте напечатана следующая информация: “Шангри-ла Шотландии”. Если не будет доставлена, верните С.Баркеру Джонсону, Стрэт, Гэрлок, Росс-шир”. К конверту были приклеены три марки, две по три пенса и одна на семь с половиной пенса. Все три марки франкированы, с головой Елизаветы II и Шотландским Львом, стоящим на задних лапах. Внутри были два письма от автора мистеру Торнзу, датированные 29/11/67 и 24/10/72 соответственно. Оба письма были написаны на почтовой бумаге с бланком, на первом изображение головы оленя-самца, на втором черный силуэт оленя на горном склоне. Тексты на обоих написаны от руки черными чернилами и включали в себя несколько эксцентричных выделений. Письмо от 1972 года выделялось даже одним особенным эмфатическим выделением красной ручкой.

Я не помню всего, что Дадли рассказывал мне о Би Джее в это первое восхождение на Мивер Тэп, но припоминаю, что он не одобрял авторских замечаний по поводу женщин-водителей и жестов, которые якобы делают итальянцы, когда они чем-то взволнованы. Любимой книгой Би Джея у Дадли была, несомненно, “Край радуги”. В этой работе автор рассказывает в невероятных подробностях содержание некоторых бесед, имевших место, пока он ухаживал за своей будущей женой Фионой. Дадли особенно нравился обмен шутками между Би Джеем и его будущей женой во время их первого свидания на острове Малл. Би Джей объяснял, что у него вышла книга — не уточняя, что он издал ее за свой счет — и он подумывает о написании следующей. Фиона воскликнула: “О, как интересно!”

Дадли находил обращение Би Джея со временем в “Крае Радуги” очень любопытным, особенно если принимать во внимание тот факт, что на форзаце экземпляра Алана под подписью автора были слова, начертанные черными чернилами: “Это правдивая история, С.Б.Дж”. Согласно повествованию в “Крае Радуги”, Стенли Баркер Джонсон или Би Джей начал ухаживать за своей будущей женой Фионой после того, как он опубликовал за свой счет “И это произошло” в 1962-м. “Край Радуги” был издан за свой счет в 1964-м, и автор самоуверенно завершает ее следующим высказыванием: “После затянувшегося медового месяца в Северной Ирландии (включая визит в Замок Блэрни, в пяти милях от Корка, чтобы поцеловать магический Камень Красноречия!), мы вернулись в Дом Грез в Гэйрлоке. Как я уже говорил раньше, мы не испытывали никакого разочарования; разница в возрасте, как ее не порицали, не иссушила нашу великую любовь”. Дадли вследствие этого настаивал, что, вне зависимости от того, осознавал ли это Би Джей или нет, он был пролетарским постмодернистом, поскольку не заслуживающее доверия повествование от первого лица было убедительным подтверждением того факта, что у него не было никакого желания утвердить себя в качестве центрального буржуазного объекта. Несколько дней спустя Алан повторил это высказывание слово в слово, когда описывал “Четыре акра и осел: мемуары служителя туалета” С.А. Б. Роджерса.

Прочитав к тому времени изрядное число книг Алана, и вследствие этого во многом переняв склад его ума и личные качества, я чувствовала себя более чем готовой противоречить аргументам Дадли. Я предположила, что Би Джей был на самом деле Бергсонианцем, а не пролетарским постмодернистом. Вместо того, чтобы обращаться со временем как с однородным явлением, Би Джей чувствовал силу и глубину своих взаимоотношений с Фионой в более, чем оправданном заявлении, что они будут вместе долгие годы, несмотря на то, что период, о котором идет речь, похоже не превышал двенадцать календарных месяцев. Дадли не терял времени, сразу же резко осудив мое замечание, как совершенно неуместное, и настаивая вместо этого, что Би Джей специально прибегал к клишированным нарративным условностям. Разумеется, полнейшая невероятность прозы Би Джея наводила на предположение, что он сам был либо совершенно ненормальный или же просто забавлялся за счет легковерных читателей.

Когда я перечитываю написанное мной, меня осеняет, что вполне вероятно, скептические читатели давным-давно изрядно повеселились насчет Би Джея. Безусловно, многое из подчеркнутого “подхалимства” Кристофера Ишервуда принадлежало к древней традиции “издевательского восхваления”, и Би Джей мог просто быть другим примером одного и того же феномена. Трудно поверить, что Алан был искренним, когда — вялым движением отбросив куклу на землю — заявил, что “И это произошло” является классикой, поскольку во введении к этой книге Би Джей признаётся, что он обожает выпить стакан “Гленливета”. Так как Алан был неравнодушен к “Макаллану”, ему, конечно, не нравился Гленливет, и он на физиологическом уровне не мог относиться серьезно к любому автору, считавшему это за виски.

Насколько я припоминаю, причина, по которой Алан тащил Дадли на Беннахи, заключалась в проверке правдоподобия повествования К.Л. Каллана в “69 местах, где надо побывать с мертвой принцессой”. Автор этого непристойного и оскорбительного текста утверждал, что смерть принцессы Дианы в автокатастрофе была фальшивкой, и она на самом деле была задушена в стиле душителей северной Индии неизвестным ассасином. Службы безопасности, застигнутые таким образом врасплох, были приведены в крайнее замешательство, и передали тело К.Л. Каллану, полагая, что он найдет удачный способ избавиться от него. Каллан решил взять и провезти Диану по району Гордона, так называемой Тропе Каменного Круга, в качестве приманки для завлечения туристов к доисторическим достопримечательностям древнего Абердиншира. Разумеется, будучи немного фанатиком, он действительно начал с поездки по Тропе Каменного Круга, но закончил тем, что добавил 58 примечательных мест к своему оригинальному маршруту из одиннадцати остановок, в результате получив довольно неудачное название своей книги — “69 мест, где надо побывать с мертвой принцессой”. Каллан, конечно, утверждал, что он никогда не был некрофилом, но многие из тех, кто ни разу не читали его научных текстов, а знали только по слухам, утверждали, что уж кто-кто, а этот человек никак не мог пристойно обойтись с народной принцессой. Алан хотел проверить осуществимость похождений Каллана, так что он утяжелял Дадли кирпичами и пытался повторить героическое путешествие, подробно изложенное в “69 местах, где надо побывать с мертвой принцессой”.

Принимая во внимание исключительность конструкции повествования Каллана и проверив его на основании книги “Каменный Круг: ранняя история Гордон”, я теперь поняла, что Алан перетасовал порядок, в котором автор “69 мест, где надо побывать с мертвой принцессой” совершал свое паломничество к различным древним памятникам и что даже он склонился к тому, чтобы сойти с тропы, проложенной для туристов. И, продолжая мое собственное повествование, следует сказать о том, о чем я еще не удосужилась упомянуть — перед тем, как покинуть Археололинк и приехать к Мейден Стоуну, мы осмотрели небольшие камни-символы, кои можно найти на землях Лодж Хауса. День проходил примерно так, как я описывала его, реально наш первый с Аланом день, проведенный на Тропе Каменного Круга, однако памятники, нами увиденные, Каллан посещал во второй день ознакомления с древними местами Гордона. По причинам, лучше известным ему самому, Алан решил полностью изменить порядок передвижений Каллана с мертвым телом в первые два дня. Точно также, как Алан, так и Каллан, уклонились от инструкций в буклете о Тропе Каменного Круга, и решили взобраться на Мивер Тэп следуя по самой круче.

Туристов Тропы Каменного Круга Мивер Тэп привлекала прекрасным видом на крепость Железного Века, расположенной на холме прямо под вершиной. Меня и Алана это не волновало ни в малейшей степени. Алан положил меня на плоский камень и я должна была изображать из себя мертвую. Он задрал мне юбку на талию и спустил мои трусики до лодыжек. Довольно-таки тяжело было сопротивляться желанию сосать, когда он сунул свое эрегированное мужское достоинство в мой открытый рот. Это был эксперимент, благодаря которому Алан надеялся выяснить, на что же это было похоже, если проделать так 69 раз с трупом, поэтому я не сглатывала, несмотря на почти всеподавляющее искушение это сделать. Тем не менее, когда он обвел языком мой клитор, я не смогла удержаться и немного поизвивалась. Наконец, я испытала оргазм, и вскоре после этого знаменательного события он выстрелил сгусток своей спермы в мой рот. Мы привели в порядок свою одежду, и Алан снова навесил на Дадли кирпичи, свалившиеся с него во время чревовещательского акта. Как только кукла была привязана к верху рюкзака на его спине, мы двинулись назад к Парковке Эссон. Я спросила его, на что был похож минет от трупа, но он уклонился от ответа, сказав, что это очень своеобразное ощущение.

Сев в машину и отправясь на новые приключения, я начала думать, что Тропа Каменного Круга сама по себе довольно тягомотная. Мы проехали через Инсч к крепости на холме Даннидиар. По сравнению с Беннахи, Даннидиар — крошечное возвышение. Даже с Дадли, привязанным к спине Алана, нам потребовалось всего лишь пять минут, чтобы пройти от парковочной стоянки и взобраться на вершину. Там находились руины средневекового замка, а также крепость Железного Века на самом верху. Уцелевшая арка замка лучше выглядела с дороги, чем при ближайшем рассмотрении, а от крепости сохранилось чуть больше камней, чем от той, которую мы только что оставили на Мивер Тэпе. Сделав несколько фотографий, мы отправились к Пикарди Стоун в двух милях к северу от Инсча. К счастью, этот Пиктский камень не стал разочарованием, так как на нем было три хорошо изображенных и легко различимых символа. По глупости я не делала никаких заметок, и не в состоянии вспомнить, что именно мы видели высеченным на камне.

Я задремала в машине на пути назад в Абердин. Когда Алан разбудил меня, я все еще пребывала в ступоре. Я не выспалась прошлой ночью, поэтому после легкого перекусона в “Оулиз” пошла домой одна. Я бросилась на постель, и хотя свет все еще струился потоком сквозь занавески, заснуть было только вопросом нескольких секунд. Утомленная и больная, я подъехала к каким-то хижинам после часовой прогулки на Мивер Тэп. Я осознала, что это были реконструкции жилищ Железного Века, построенные как часть комплекса Археололинка, хотя центр для посетителей, рядом с которым они стояли, исчез. Дадли вышел из одной из хижин, держа в левой руке свои гениталии. Я легла на спину и он навалился сверху, сунув свой член в мою руку. Он был огромный и твердый. Позволив головке проскользнуть между моих пальцев, я отогнула мягкую кожу, и почувствовала, как она разделяется в моей руке.

Дадли перенес центр тяжести. Я чувствовала, как его хуй трется о влажные губы моей пизды. Он прошел в меня, растягивая каждую складку и чувствительный рот моей вагины. Затем Дадли с отчаянной энергией начал вколачивать свое орудие в мой медовый горшочек и с хриплым стоном выстрелил поток горячей спермы. Я чувствовала, что моя пизда переполнена ею. Его горячая генетика капала с моего клитора. Я поглядела вверх и вместо Дадли увидела Алана. Я закрыла глаза и испытала оргазм, стремительно пронесшийся сквозь мое тело. Когда я снова открыла глаза, то увидела Дадли, одевающегося в густеющих сумерках. Как только я оделась, мы проследовали в одну из хижин, где пришли к обоюдно выгодному соглашению. Я представлю Дадли нескольким моим одиноким подругам, жаждущим секса, а он поможет мне убить Алана.

6

Я ПРОСНУЛАСЬ рано и прошла вверх по Юнион Стрит к Юнион Грув. Этим утром забирали мусор, поэтому на улицах были выстроены в ряд пакеты с ним. По своему обыкновению слетелись местные чайки, ожидая сбора в надежде найти лакомые кусочки. В результате все улицы были усыпаны очистками. Машина Алана была припаркована рядом с его домом, сзади сидел Дадли. Я надеялась, что его не бросили тут на всю ночь, не отставив ничего, кроме наброшенного одеяла. Из мусорного пакета, стоявшего рядом с машиной Алана, вывалились книги. Я обнаружила несколько работ Кристофера Бернса — “О теле”, “Каменное ложе”, “Состояние льда”. Я впихнула их обратно в пакет и оставила внизу на лестничном пролете у квартиры Алана.

Я вытащила его из постели и отругала за выбрасывание книг, как если бы это был просто мусор. Он оправдывался тем, что Кристофер Бернс это и есть мусор, как и все другие литературные — и Алан сделал ударение в слове “литературные” — неудачники, коих он считал отбросами. После нескольких минут словесного пинг-понга он оделся. Когда мы вышли из квартиры, он кинулся к пакету с книгами, которые я затащила на лестничную клетку. Я заставила Алана бросить его, и он отшвырнул пакет с такой злостью, что книги Кристофера Бернса рассыпались по полу. Я подобрала их и понесла с собой, заявив, что позже заберу и остальную добычу. Алан сказал, что “Старый Абердинский Книжный” не будет покупать работы такого рода. Я ответила, что их наверняка с радостью примут в “Оксфаме” или “Кансер Кэйа”. Он насмешливо улыбнулся и заметил, что невозможно даже раздарить этих забытых мужей — он сказал “мужей”, а не мужчин и женщин — литературы. Он указал на липкую полоску, приклеенную к обложке “Каменного ложа”: “Включена в окончательный список номинантов на премию Уитбред, Роман Года, 1989 г.”. Бернс оказался в числе вновь забытых писателей. Он приблизился к вершине, но так и не достиг её, на свою беду он обладал большим талантом, чем типы, подобные Иви Комптон-Бернетт.

Мы сели в машину и направились к Инверури. Я перелистывала “О теле” и наткнулась на рассказ, героем которого был имитатор Элвиса Пресли. Алан отвергал прозу Бернса как вычурную. Как слишком застенчивую, чтобы быть адресованной тому, кто понимал трэш. К несчастью, он был прав. Мы обсуждали то, как труд неудачливых писателей, художников и музыкантов помогает отлично продаваться творениям преуспевших. Бернс проложил себе дорогу к публикациям и респектабельным литературным журналам. Однако, выбрав свой жанр, он отрезал себе путь к большим прибылям. Он не собирался цеплять за собой хардкор-последователей или продаваться на долгосрочной основе, как Ги Дебор и Уильям Берроуз. У него не было преданной читательской аудитории и имелся небольшой шанс задержаться в печати на долгое время, если оставить в стороне возможность новой публикации лет через 30–40. Если коротко, это типичный автор среднего эшелона.

Мы проехали через Дайс и мимо аэропорта. Алан хотел попрактиковать чревовещание, так что уже Дадли указал холм Тайрбэггер с заднего сиденья. Я почти забыла об оральном сексе, которым там наверху несколькими днями раньше мы занимались у “лежащего” каменного круга, но воспоминание вернулось с прозрачной ясностью повторяющегося сна. Дадли говорил о писателе Дункане Маклине, описывая его как этакого местного парня, родившегося в Фрэйзерборо и выросшего в какой-то маленькой деревушке за Бэнкори. Дадли сообщил мне, что в первой книге Маклина “Ведро языков” был один рассказ, названный “Друиды высирают это, не в состоянии показать”, в котором кодла футбольных фанатов принадлежавших среднему классу, напилась в стельку на вымышленном месте, вольно соотнесенному с окрестностями Тайрбэггер. Я спросила Дадли, как он узнал, что хулиганы принадлежали среднему классу. Он ответил, что это было просто. Каждый дурак знал, что фанаты Абердина, добившиеся дурной славы на страницах таблоидов в эпоху восьмидесятых, были просто оравой буржуазных кретинов. Их вечно плохо одетый лидер-талисман Джей Аллан даже похвалялся этим в своей безграмотной попытке автобиографии “Кровавые фанаты: Дневник футбольного хулигана”.[7]

Дадли характеризовал Маклина как пролетарского постмодерниста, который хотел подойти к Дайсу с психогеографических позиций, преувеличивая расстояние от вертолетной площадки и ближайшей автобусной остановки. Понимая, что тусовка городских мудаков будет лезть вон из кожи и облазит кучу холмов, чтобы добраться до этой легкодоступной местной достопримечательности. Даже не стоит обсуждать интеллектуальные недостатки его персонажей — невежественной свиноподобной кодлы буржуазных фантазеров — которые привели их к непоколебимой уверенности, что камни Тайрбэггера были воздвигнуты Друидами. Издатели книги не могли отделить правду от вымысла в том, что касалось ландшафта, но местные, читавшие этот рассказ, смогли вдоволь посмеяться над шутами-журналистами в Эдинбурге и Лондоне, обманутыми этим вздором!

Алан прервал Дадли, разразившись старинной тирадой ярмарочного зазывалы, которую он часто использовал, когда взаимодействовал с манекеном. Я не помню точно, что он тогда сказал, но суть его слов была в следующем: “На вершине Тайрбэггер Хилл находится языческий храм. Он состоит из десяти высоких камней, размещенных по кругу; диаметр его около двадцати четырех футов. Самые высокие из камней, около девяти футов над землей, стоят на южной стороне; самые низкие же, четыре с половиной фута, на северной стороне. Между двумя самыми южными камнями, около шести футов в высоту, есть также еще один камень, поставленный на ребро. Все они необработанны, огромных размеров. Также можно увидеть много очень больших камней, собранных вместе и расставленных в определенном порядке; они разбросаны по всему северо-востоку Шотландии; способы установки камней различались, и по большей части они располагались на вершинах или склонах холмов. Это были места языческих жертвоприношений — широко распространенная традиция; для них и им подобного должна была проводиться церемония языческого поклонения, и обязательно на возвышениях. Я не буду возражать, если вы посмотрите, видны ли на этих камнях следы огня. Мы знаем о библейском Иакове, устанавливающем камень — эта религиозная церемония тех дней и языческое идолопоклонство, без всякого сомнения, связаны друг с другом”.

Как только Алан закончил свою речь на нашем мероприятии, Дадли заявил, что читал много работ Дункана Маклина, например, “Черное логово”, подробно описывавшее округу Бэнкори. В нем Маклин показывал “длинный нос” мнимо искушенным столичным читателям, сравнивая Боджи и Гэди — позади О`Беннахи — с американской рекой, которая по его утверждению называлась Крэнберри. Это дало Дадли возможность вдоволь посмеяться своим утробным смехом над литературными рекламщиками Маклина, продвигавшими его прозу как жестокий реализм! Наряду с Маклином, был еще один местный автор, которого манекен по-настоящему ценил — вышедшая на пенсию учительница начальной школы по имени Дорис Дэвидсон. Эта проживающая в Абердине писательница выдала целый набор романтической классики, включая “Выступ Гэллоугейта”, “Дорога в Тоуанбра”, “Время пожинать” и “Воды сердца”. Тогда как Маклин иронично противостоял заботам тех, кого пресса обозначала, как молодых мужчин, Дэвидсон адресовала свои фантазии тем, кто позволял клеймить себя “женщинами среднего возраста”. Постоянные ссылки на “разведенных зверей”, топающих домой и колотящих в двери — часто повторяемое послание Дэвидсон, подразумевающее, что мужчины просто не могут контролировать свои сексуальные побуждения.

Рассуждения Дадли об исторических романах Дэвидсон были прерваны нашим приездом к “Сейфвэю” на окраинах Инверури. Алан внес куклу в кафе супермаркета и разместил ее на стуле, пока я заказывала два завтрака. По причине раннего утра в супермаркете было не много покупателей, и меня приятно удивила амбиентность кафе “Сейфвэя”. Большие окна с зеркальными стеклами подразумевали избыток естественного света и даже несмотря на то, что вид на парковочную стоянку не открывался глазу посетителей, это было приятно. Пока мы ели, Алан глумился, что у меня теперь имеются кое-какие деликатесы, имея в виду его мусорный пакет литературных отбросов. Он упомянул несколько имен. О большинстве я понятия не имела, но знала Роберта Маккрама, потому что в то время он был литературным редактором The Observer.

Еженедельная колонка Маккрама часто раздражала меня и я прекратила ее читать ближе к концу 1998 года. Последний каплей был перл о том, что на протяжении последних нескольких лет происходило сопротивление проникновению крупных деловых кругов на книжный рынок. Временная шкала Маккрама была на несколько столетий оторвана от реальности, и я смогла только прийти к выводу, что он не знал о решающей роли, которую книга играла в развитии капитализма. Есть много способов сделать книгу первым в торговом рейтинге товаром, и целые тома написаны об улучшении этой формы товара. Я решила, что если Маккрам не отличает своей задницы от локтя, тогда наряду с буквально всеми ведущими газетных колонок, нанятыми на Флит Стрит, он и в самом деле не заслуживает внимания. Я желаю подчеркнуть, что вряд ли Маккрам особенно страдает от неспособности выполнять свою работу. The Observer, как и огромное число других газет, предпочитает заполнять свои страницы колонками, и решающим качеством при устройстве в одну из этих регулярных кормушек оказывается склонность к эмоциональному потаканию своим желаниям, душевному стриптизу, а также отказ заниматься исследованием проблемы. От ведущих колонок ожидают, что они будут заполнять колонки словами и, судя по этому критерию, Маккрам является превосходным профессионалом.

Алан обрадовался моему знакомству с Маккрамом, и в перерывах между поглощением огромных кусков яичницы с сосиской, беконом и бобами, выкрикнул сто одну гадость в адрес этого претендента на роль настоящего автора. Согласно Алану, Маккрам был оппортунистом, и это вполне очевидно по его первой книге “В тайном государстве”. Якобы триллер, а на самом деле роман об офисной политике и о том, как человек продвигается вперед по бюрократической лестнице. Позиция Маккрама в отношении власти, как заметил Алан, типичное заблуждение, особенно он облажался, не поняв, что бюрократы просто действуют по сценарию. Для человека использование власти заключается в обязательной способности вызывать изменения. Литературный редактор или писатель-невидимка, который единственно следует ритуальной форме принятия решений, представляет собой уже сложившийся образчик поведения и имеет весьма небольшую реальную власть. Маккрама Алан приводил в качестве лучшего примера. Когда он был литературным редактором в издательстве Faber and Faber, его хилая попытка сломать стереотипы издательской политики, окончилась полным провалом. Разумеется, учитывая связи Маккрама, ему удалось пробить публикацию своих книг и получить на них благосклонные рецензии, но его никак не назовёшь человеком влиятельным. Он был бюрократом с головы до ног и никогда не будет формировать взгляды.

Алан продолжал говорить о первой книге Маккрама, укладывая Дадли в машину, и через минуту мы поехали к Брэндсбаттскому камню-символу. Он находился в жилом квартале, совсем рядом с “Сейфвеем”. Одно время к Брэндсбаттскому камню примыкал каменный круг, но он был уничтожен давным давно. Вытащив Дадли из машины мы сделали несколько снимков. Я подумала, что Алан перейдет к коронной теме “69 мест, где надо побывать с мертвой принцессой” Кевина Каллана, но ему надо было исчерпать тему Роберта Маккрама. Когда мы снова сели в машину, он выдал серию шуток о Байроновском комплексе, которым якобы страдал Маккрам. Как и Байрон, герой “В тайном государстве”, разумеется, хромает, и Алан загоготал, что единственное, хромающее в это романе, это сама проза.

К этому моменту мы уже не следовали ни маршруту Каллана, ни маршруту Тропы Каменного Круга. Алан посмеивался по поводу многих ляпов в первой книге Маккрама. Он пребывал в настоящей истерике относительно того факта, что Маккрам довольно часто использовал перечитывание своим героем Карлайла, как бы утверждая тем самым, что данный стереотипный персонаж любил историю. Автор явно пребывал в блаженном неведении, ибо, если человек хоть немного знает о предмете, он никогда не станет воспринимать автора “Французской Революции” и “Истории Фридриха Великого”, как серьезного историка, учитывая, что именно провалы в его последней работе сделали ее одной из любимых книг Гитлера. Как только мы достигли деревни Дэвайот, Алан заехал на парковочную стоянку у скаутской хижины. Пройдя мимо каких-то деревьев, мы оказались у каменного круга Лоэнхэд в Дэвайоте. Прямо перед нами находился “лежащий” камень с двумя боковыми и восемь других, образующих круг, внутри которого возвышалась ритуальная пирамида из камней. К востоку располагалось огороженное археологами кремационное кладбище Бронзового Века. Все это размещалось на невысоком склоне, к северу от которого раскинулись фермерские поля.

Алан швырнул Дадли на лежащий камень и манекен слабым голосом объявил, что он устал и желает, чтобы мы потанцевали и поиграли перед ним. Мы повальсировали вокруг каменного круга и одновременно сорвали с себя одежду. Алан сунул свою ногу между моими бедрами и таким образом наши половые органы и задницы были выставлены напоказ перед Дадли в наиболее непристойном виде. По мере продолжения наших танцев, мы становились все более возбужденными, шлепая друг другу по крестцу, пока Алан не осмелел достаточно, чтобы выдернуть несколько волосков с моего лобка. Затем он нежно поцеловал мой орган, страстно вылизал его и вскоре мы уже трахались.

Земля была неровной. Алан поднялся, сместил Дадли с его места отдыха, и откинулся назад на лежащий камень. Я склонилась над ним, лаская его член и улыбаясь, по мере того как он становился все тверже и тверже. Как раз в этот момент я заметила двух девушек моего возраста, наблюдающих за нами с лесной опушки. Я подмигнула им, отогнув мягкую крайнюю плоть и обнажив огромную набухшую головку Алана, красную и блестящую, как спелая слива. Он также заметил двух наших поклонниц, указал мне рукой сесть на его лицо и позвал сюда девушек, сказав, что ему бы понравилось, если бы они поиграли с его членом и задницей. Я взобралась на лежащий камень, и стала на колени над плечами Алана так, чтобы я смогла опустить мою пизду на его рот. Одна из этих девушек легла между ног Алана, подняла их вверх, вдавила его ягодицы, что дало ей доступ к его приподнятому анусу, в который она сунула свой мокрый язык настолько глубоко, насколько только смогла. Другая взяла его член в свой рот, но без мастурбации, которой, как я заметила, она тщательно избегала, когда сосала головку и нежно поглаживала яички.

Мы продолжили в том же духе еще какое-то время под нещадно палившим солнцем, пока Алан и я не испытали одновременно оргазм. Две девушки вот-вот должны были кончить, так что мы спрыгнули с лежащего камня, а они откинулись назад. Мы задрали их юбки, спустили с них трусики и принялись за работу нашими языками. Как только наши новые друзья кончили, мы привели себя в порядок и все вместе пошли к машине. Мы высадили девушек в Инверури, затем проехали мимо “Сейфвэя” к каменному кругу Истер Оучкухортиз. К счастью, на дороге были указатели, так как нам пришлось проехать по одноколейке добрую часть мили. На крошечной стоянке Истер Оучкухортиз, когда мы приехали, стоял старый 2CV. Мы вытащили Дадли с заднего сиденья, прошли по дороге, свернули направо и очутились у камней. Я забыла, что Алан говорил мне о втором романе Маккрама “Утрата сердца”, когда мы шли туда.

Какая-то хипповая мамочка лет под сорок обходила круг, с закрытыми глазами кладя свои руки на каждый камень, надеясь почувствовать энергетику. Значительно цивильнее выглядящий мужчина пытался развлекать двух детей. Как только малыши увидели Дадли, они захотели поиграть с куклой. Алан устроил немного чревовещания, заставив Дадли объяснить, что ему нравится резать глотки детишкам и поджаривать их почки. Дети были очарованы, их отец был благодарен за то, что получил передышку, а их мать была так поглощена своими поисками мистической энергии, что проигнорировала болтовню куклы, которую при других обстоятельствах могла бы посчитать оскорбительной.

Отделавшись от маловразумительной семейки, Алан вернулся к теме Роберта Маккрама. Он заговорил о третьем романе литературного оппортуниста “Невероятный англичанин” и посмеивался над тем, что в этой работе литературные способности Маккрама простирались не дальше описания австрийской железнодорожной станции как типично австрийской, и воздуха на платформе, как обладающего характерными станционными запахами. Когда Алан сказал мне это, я было подумала, что он преувеличивает отвратность писательского стиля Маккрама. Тем не менее, когда я, наконец, добралась до издания этого романа в мягкой обложке, то нашла эти чудовищные литературные описания на страницах 66 и 67 в точности в том виде, как описывал Алан. К счастью, Маккрам избегнул обвинения в незнании материала, сделав своего главного героя писателем-неудачником. Когда мы миновали городской центр Инверури, Алан заметил, что будучи бюрократом до мозга костей Маккрам не только преуспел в пробивании этого романа в печать, он даже получил хвалебные отзывы в прессе за свои блестящие описания. Мне было интересно, что могло твориться в голове Маккрама при ознакомлении с этими рецензиями, так как большинство тех, кто читал его книгу, вдоволь посмеялись за его счет, отделываясь дешевыми, ничего не значащими фразами. Это был синдром Макгонагэлла, повторявшийся снова и снова.

К тому времени, как мы достигли Абердинской стороны Инверури, Алан исчерпал тему прозы Роберта Маккрама, как объект насмешки. Он был занят тем, что оправдывал свое отклонение от маршрута, описанного К.Л.Калланом в “69 местах, где надо побывать с мертвой принцессой”. Он заявил, что нам нужен был приличный завтрак, и коли уж мы направились в кафе “Сейфвэя”, имело смысл перепланировать первый день путешествия в книге Каллана. Доводы Алана состояли в том, что мы просто пытаемся проверить правдоподобие заявлений автора, таская с собой куклу, утяжеленную кирпичами, по Тропе Каменного Круга в районе Гордона, и не намереваемся воссоздать путешествие, которое описывал Каллан.

Бруменд оф Кричи не выглядит теперь презентабельно, фактически осталось только название, но несколько тысяч лет назад он был, наверное, наиболее важным ритуальным центром в местах, которые впоследствии стали известны как северо-восток Шотландии. Мы повернули налево у бензоколонки и поставили позади нее машину. Перелезли через ворота и пересекли заросшее поле. Я не могла сначала различить камни, но вскоре Алан вывел нас прямо к ним. Я также не заметила окопанной круглой площадки в поле, пока мы не оказались рядом с ней. Впадину скрывала высокая трава, разросшаяся еще более внушительно вокруг остатков каменного круга. Остались только два оригинальных камня, да и то они были потревожены. Пиктский камень-символ был передвинут со своего первоначального местоположения на 150 ярдов и поставлен с этими камнями, когда здесь в 19 веке прокладывали железную дорогу. На площадку с севера и юга были входы. Тропы от стоящих камней, в свое время ведшие к другим кругам, давным давно были уничтожены.

Алан опустил Дадли на землю рядом с Пиктским камнем и сфотографировал куклу. Затем он схватил меня и притянул к себе, одновременно прислонившись к одному из камней. Он с силой впихнул одно из своих колен между моих ног, и, подняв мою юбку, начал срывать трусы. Я повернулась к нему спиной, нагнулась и расставила ноги так, чтобы он смог потереть мой клитор. Вскоре он работал одним из своих пальцев туда-сюда в моей влажной скважине. Я приподнялась и задвигала руками за моей спиной. Я замешкалась на несколько секунд, ощупывая его, но все же расстегнула ему пояс, спустила молнию на ширинке и опустила штаны. Он убрал свой палец из моей дырки и я направила его член во влажный проход. Я заставила его прижаться спиной к камню и обработала его мясо в своем темпе. Алан был зажат между мной и камнем. Он кончил именно так, как я хотела, выстрелив своей горячей спермой в мою истекающую влагой разгоряченную пизду. Мы испытали одновременный оргазм, и, всё ещё буравя меня своим полувялым хуем, Алан использовал свои навыки чревовещания, чтобы трансформировать Дадли в пассивного наблюдателя-извращенца, горячо поблагодарившего нас за воплощение его самой потаенной фантазии.

Приведя в порядок нашу одежду, мы вернулись к машине и двинулись вниз по А96 к Кинтору. Припарковались в центре деревни, прямо у церковного кладбища. Я стояла, обвив одной рукой куклу прислонившись к краю камня-символа Кинторского кладбища, пока Алан делал моментальный снимок. Алан потащил Дадли к другой стороне камня, где протянул мне камеру, чтобы я смогла снять их обоих, держащихся за руки. После этого мы вернулись к машине и поехали к камням рядом с западными воротами Дьюнект Хауса. Эти глыбы обеспечили задний план для еще большего количества фотографий. В какой-то момент, еще до нашей остановки у Мидмар Кирк, Алан начал рассказывать о Николасе Ройле. Я знала его как составителя антологий и критика. Алан сказал, что не может придираться к моим знаниям, однако упомянутые мной таланты Ройла вне всякого сомнения были отточены благодаря обильному изданию его прозы. Ройл по большей части работал на сходной территории с Конрадом Уильямсом, неплохо применяя в своей прозе глубокие знания как жанровых, так и стилистических приемов. Алан безусловно высоко ценил первый роман Ройла “Двойники”, прославившийся своим шизофреническим повествованием, которое могло читаться только как целенаправленное оскорбление буржуазной тематики.

Мидмар был непохож на любой из каменных кругов, которые я до этого видела, и не только потому, что он находился сразу за церковью, но еще из-за того, что вокруг него было построено кладбище. Весьма ухоженная лужайка с подстриженной травой, расположенная внутри круга камней, и получающаяся в результате сверхчеткость изображения навели меня на мысль о гиперреалистичном расположении древнего памятника. Массивный лежащий камень и его два боковых во многом усугубляли впечатление, что Мидмар был ничем иным, как непомерно раздутой имитацией. Наконец, расположение камней было просто неправильным, и это указывало на то, что в какой-то момент их потревожили, причем переустанавливавшие их люди сделали это крайне небрежно. Как только мы расположились на лужайке внутри этого круга, мои спутники начали бормотать о классификации Абердинширских памятников древности. Я не помню точно, что сказал Дадли, но суть этого могла быть достигнута посредством автоматического письма, которое я недавно осуществляла, вставив вибратор себе в пизду, чтобы открыть своё тело для психических влияний и таинственных посланий.

“Поклонение необработанным камням, как представляющим из себя или содержащим в себе божество, предположительно произошло из-за падения метеоритов, к которым древние естественно относились с глубоким изумлением, и воображали их посланцами небес к человеку. Если рассмотреть религиозные обряды этих священных мест, все стадии развития язычества и — что самое абсурдное — развития от язычества к христианству, то никаких сомнений не может возникнуть по этому поводу. Если удаленный камень был направлен на юго-запад, и если обычная линия от центра лежащего камня была направлена на северо-восток, то маг, глядящий вдоль этой линии, мог увидеть восход солнца в летнее солнцестояние, находясь либо у удаленного камня, либо у середины лежащего. Круги были часами, и маг имел возможность объявлять любой отрезок времени, он даже ночью обходился без какого-либо шума, и, не тревожа никого из своей общины, просто сжигал охапку сухой травы. Таким же образом, гэльское слово “clachan” (церковь) означает “камни”. Церковь (kirk) была так названа, потому что она была единственным каменным строением в округе. Местная идиоматика показывает, что во многих случаях вопрос “Идешь ли ты в церковь?” воспринимается как выражение: “Идешь ли ты к камням?””.

Современные исследователи, разумеется, предполагают, что основное расположение по одной линии “лежащих” каменных кругов скорее лунное, чем солнечное, и Алан не откладывал в долгий ящик определение других странностей в высказываниях Дадли. Разнеся в пух и прах взгляды, выраженные его куклой, Алан указал на каменный круг Санхани, находившийся на фермерской земле около в миле отсюда. Вместо того, чтобы предлагать ключ к разгадке происхождения исчезнувшего племени, ряд искателей пришло к выводу, что это место было центром проведения жутких оккультных обрядов. 3 июня 1944 года Джон Фостер Форбс привел к памятнику свою магическую ассистентку Мисс Айрис Кэмпбелл для осуществления психометрических замеров. Результаты этой странной сессии были воспроизведены в книге Форбса “Гиганты Британии”, шедевре маниакального исследования с большими причудами. Форбс и Кэмпбелл не были единственными психами, пришедшими к выводу, что эти таинственные камни безмолвно источают какое-то невыразимое зло. Хипповый безумец Пол Скритон заявил в своей книге “Подвижное как ртуть наследство”, что в этом месте в последние годы практиковалась черная магия и он нашел круг настолько неприятным, что не хотел бы посетить его снова.

Когда Алан рассказал мне это, я инстинктивно поняла, где все, что мы делаем вместе, закончится. После того, как мы сделали несколько фотографий Дадли, растянувшегося на лужайке, окруженной Мидмарским каменным кругом, Алан предложил направиться к Санхани. Я настаивала, чтобы мы подождали, мы еще не готовы, и до поры до времени должны держаться тропы, которую К.Л. Каллан проложил для нас в “69 местах, где надо побывать с мертвой принцессой”. Нашим следующим местом назначения стал Каллерди — несколько низко расположенных глыб, установленных без лежащего камня посреди богатой фермерской земли. Внутри круга находился ряд крошечных ритуальных пирамидок из камней. Алан прислонил Дадли к одному из восьми камней, являвшихся главной приманкой для туристов, и сделал фотографию. Посмотрев на свои часы, он сказал, что пришло время расстаться. Мы поехали назад в Абердин по А944. Остановившись на Юнион Грув, мы увидели, как из дома Алана выходит моя подружка Рита. Мой спутник выскочил из своей машины и бросился ей вдогонку. Я быстро юркнула на лестничную клетку, чтобы забрать оставленные там книги, но они исчезли. К тому времени, как я вышла на улицу, Рита уже поглаживала задницу Алана, запиравшего свою машину. Я сказала ему, что увижу его утром и пошла домой. Я была более чем счастлива такому неожиданному появлению Риты, потому что хотела остаться в полном одиночестве и почитать Кристофера Бернса и целую груду других вещей.

7

МНЕ СНИЛОСЬ, что я стою на краю высоченной пропасти, и бездну невозможно было измерить глазом, хотя удавалось разглядеть ужасные волны огненного океана, разбивавшиеся, сверкавшие, и ревевшие внизу, выбрасывая свои горящие брызги высоко вверх, чтобы окатить с ног до головы мое грезящее “я” сернистым дождем. Раскаленный докрасна океан внизу был живым — каждый вал нес в себе агонизирующую душу, поднимавшуюся на волнах как обломки погибшего корабля, сыпавшую проклятиями, издававшую пронзительные вопли, разбиваясь вдребезги у этой адамантиновой пропасти — тонувшую — и поднимавшуюся снова, чтобы повторить этот жуткий эксперимент! Каждый вал огня был таким образом связан с бессмертным и агонизирующим существованием — каждый был отягощен душой, что поднималась на пылающей волне в терзающей как пытка надежде спастись, и в отчаянии разбивалась о скалу, добавляя свои нескончаемые вопли к реву этого огненного океана, и тонула, чтобы подняться снова — и все напрасно — и навсегда!

Неожиданно я почувствовала, как что-то сбросило меня вниз в пропасть, но пролетев половину расстояния до океана я попала на небольшой выступ. Я стояла, трясясь на этом выступе. Поглядела вверх, но вместо светлой полоски неба увидела лишь непроницаемую черноту — но еще чернее этой черноты была гигантская вытянутая рука Дадли, схватившая меня играючи с выступа этой инфернальной бездны. А другая рука, которая, казалась, была каким-то страшным и таинственным образом связана со схватившей меня конечностью, как если бы обе не принадлежали Дадли, а какому-то существу слишком громадному и ужасному для того, чтобы иметь определённую форму даже в воображаемом пространстве сна, указывала вверх на циферблат, установленный на самой вершине этой пропасти и зловеще озаряемый вспышками океана. Я видела загадочное вращение одной руки Дадли — видела, как она достигла установленной цифры 69 — пронзительно завопила, и, с этим сильным импульсом, часто ощущаемым во сне, почувствовала рывок руки, державшей меня, сковывающий движение ладони.

С этим усилием я упала и, падая, делала попытку ухватиться хоть за что-то, что могло меня спасти. Я падала по вертикали как камень — ничто не могло спасти меня — скала была гладкой, как лед — океан огня ревел у ее подножья! Неожиданно появилась группа фигур, поднимавшаяся вверх по мере того, как я падала. Я судорожно вцеплялась в них — сначала Дадли, затем Алан — Рита — Джил — Карен — Ханна — Сьюзи — Майкл — все миновали меня — и каждого я пыталась ухватить с целью остановить мое падение — все они поднимались на вершину. Я хваталась за каждого в своём нисходящем полете, но все они отмахивались от меня и удалялись вверх.

Мой последний отчаянный, брошенный вверх взгляд выхватил циферблат, отражавший сексуальные варианты — поднятая вверх рука, казалось, толкает вперед ладонь — 0, затем 1, затем 69 — она быстро остановилась на стадии оральной фиксации — я была ребенком — я падала — я тонула — я горела ярким пламенем — я пронзительно вопила! Огненные волны выросли над моей тонущей головой, и циферблат сексуальных вариантов глубоким, низким голосом выдал мои отвратительные тайны — “Анна занималась сексом с чревовещательской куклой!” — и волны пылающего океана ответили, ударяясь об адамантовую скалу — “Желания Анны — это океан, иллюзия, и теперь она будет заниматься любовью сама с собой, то есть со мной!”.[8] В этот момент я проснулась. Раздался звонок с улицы. Это была Карен, одна из моих подружек в колледже. Нажав кнопку домофона, я впустила ее в дом.

Шел дождь, и на улицах пока еще не было слишком шумно. Я отодвинула дверную задвижку. Спустя мгновение Карен ворвалась в мою комнату и протянула короткую записку от одного из моих профессоров. Я швырнула ее в мусорное ведро. Он хотел получить от меня объяснения по поводу моего пропуска консультации. Я решила солгать и сказала, что была больна. Ужасный жар. Я пролежала в постели много дней. Карен сделала чай, пока я одевалась. Она налила мне чашку и мы обменялись шутками. Она была озабочена моим поведением, и сказала, что не может дольше покрывать мое отсутствие в колледже. Я ответила, что скоро приду туда, но настояла, что должна оставаться больной еще один день. Я нацарапала записку, чтобы она могла предъявить ее там от моего имени. Карен похихикала относительно своего соучастия в моем сачковании. Я сделала тост и разделила его с ней.

Дождь ослаб, когда я шла вверх по Юнион Стрит к Юнион Грув. Я открыла дверь и проникла в квартиру Алана. Я не помню точно, когда он дал мне ключ, но знаю, что это произошло еще до того, как мне приснился сон об огненном океане. Алан лежал в постели, спал с Ритой. Когда я разбудила их, он захотел ебли на троих, но я сказала, что мы займемся этим позже. Нам надо было кое-что сделать, и постельные скачки могут подождать, пока не стемнеет. Алан стоически покорился моему решению и встал. Рита захотела потратить время на косметику, но я сказала ей не беспокоиться на этот счет, поскольку мы будем через некоторое время восходить на Тэп о`Ноф, и косметика только растечется от пота. У Алана кончились как кофе, так и яйца, так что мы просто прыгнули в машину и направились в Инверури. Я хотела зайти в кафе в городском центре, но Алан считал, что кроме растворимого кофе там вряд ли делают что-то еще, так что мы отправились в “Сейфвэй”.

Рита была в замешательстве, когда мы усадили Дадли на стул за нашем столиком. Женщины, разносившие яичницу с беконом и сосикой, узнали нас (мы заходили туда за день до этого) и были дружелюбны. Я посетила туалет, отдраенный до блеска. Мы проехали через Ойн, Инсч и Кеннетмонт, и добрались до Райни. Нашей первой остановкой был Олд Киркъярд. Дикое разочарование. Пиктские камни-символы были передвинуты под отвратную деревянную конструкцию для защиты и сохранения их от воздействия мха. Производимый эффект был не гиперреальный, а абсолютно земной. Не было больше никакой ауры таинства вокруг этих камней. Мы провели пару минут, осматривая их, и ушли. Еще несколько камней-символов находилось в Райни Сквеа, очень приятной, окруженной деревьями и кустарниками, деревушке. Весьма насыщенная атмосфера, хоть и не такая возвышенная, но все же сохранявшая привлекательность. Мы задержались у этих камней, потому что человек отправляется в такие места именно ради атмосферы, как, впрочем, и ради многого другого.

Парковочная стоянка Скардэркью у подножия Тэп о`Ноф была лишь в нескольких минутах езды от Райни. Алан утяжелил Дадли несколькими кирпичами и закинул куклу себе на спину. Нам пришлось объяснить Рите, что мы пытаемся проверить правдоподобие нон-фикшна К.Л. Каллана “69 мест, где надо побывать с мертвой принцессой”. Рита сочла трудным поверить, что кто-либо даже осмелился заявить о том, что он возил тело мертвой принцессы по главным памятникам Абердиншира, если даже допустить, что такое действительно возможно. К счастью, у Алана в машине лежал экземпляр трактата Каллана, так что я сунула ей его под нос. В машине я также заметила стопку книг о кино, которую Алан положил рядом с водительским сиденьем. Я решила, что он намеревался продать их в “Старый Абердинский Книжный” и мысленно отметила, что надо не забыть спросить о них перед тем, как отправиться назад к Гранитному Городу.

Мы прошли через окаймленное деревьями поле. Затем двинулись по тропинке, окруженной живой изгородью, и миновали другое поле. Оттуда тропинка запетляла вверх по овальной горе, совершенно правильной по очертаниям. Алан жаловался, что восхождение было скучным. Он предпочитал неровности и неожиданные варианты. Местный совет по делам туризма решился пойти на серьезные преувеличения, подчеркивая в своем буклете, что скала на этой вершине содержит некоторые самые старые из известных в мире окаменелостей, включая Rhyniella praecursor, самую ранюю окаменелость насекомого. Это, конечно, могло обеспечить топливо для воображения писателя в жанре хоррор, такого как Г.Ф. Лавкрафт, но не делало слишком большой погоды для Алана, поскольку окаменелости были микроскопическими. Алан несся вперед на ненормальной скорости, невзирая на Дадли и связку кирпичей, прикрученных к его спине. Рита ныла, что восхождение на гору, занявшее всего сорок минут, было утомительным.

Наше коллективное настроение улучшилось, когда мы достигли крепости, расположенной на вершине Тэп о`Ноф. Виды были весьма эффектные, а каменная кладка Железного Века впечатляющей. Затащив наверх куклу, утяжеленную кирпичами, Алан саркастически заметил, что не захотел бы взять на себя затаскивание на вершину тысяч валунов, составлявших крепость. Камни были выстроены в овале по плоской вершине горы, образуя защитную стену. Как только их клали на место, на них наваливали хворост и поджигали, чтобы создать витрификацию. Обожженные, они сплавлялись вместе, делая крепость неприступной. Мы прошли вдоль каменной стены. Укрепления были гораздо более внушительными, чем те на Мивер Тэп. Печально, правда, что правильные черты Тэп о`Ноф лишают эту гору какого-либо особого шарма.

Я изучила буклет Тропы Каменного Круга, пока мы стояли, захваченные открывшимся видом, и сказала, что мы завершили наш маршрут. Алан засмеялся и заметил, что есть особые тайные места, не включенные в этот проспект, такие как лежащий каменный круг Уайт Хилл. Когда я спросила его, как он узнал об этом, он велел мне проверить доску объявлений на парковочной стоянке у подножия горы. Он взглянул на нее, когда мы начинали подъем, и сразу вычислил эту дополнительную приманку. Кроме того, хихикнул мой партнер, Уайт Хилл упоминается в “69 местах, где надо побывать с мертвой принцессой”, так что я, очевидно, не проводила своё исследование достаточно внимательно. Рита, неуклюже возившаяся с книгой Каллана, бросила реплику, что затащив куклу вверх на Тэп о `Ноф мы доказали возможность доставки трупа во все места, упомянутые в этом тексте. Она тогда предложила, что сделав это однажды, нет никакого смысла брать Дадли в любое другое место. В ответ, мы с Аланом дружно выпалили, что кукла безусловно отправится с нами для посещения Санхани.

Как только мы присели у крепости, передавая друг другу банку с водой, я спросила Алана насчёт книг о кинематографе в его машине. Как я и подозревала, он планировал продать их. Он объяснил, что не видел многих японских секс-фильмов, описанных Джеком Хантером в “Эрос в аду: Секс, кровь и безумие в японском кино”, но в некоторых других изданиях очень аккуратно описывались фильмы, которые он смотрел в Лондоне еще подростком. Алан обожал читать “Мясо это убийство: иллюстрированный путеводитель по культуре каннибализма” Микиты Броттмана, так как в детстве был большим поклонником картин “Холокост каннибала” и “Техасская резня бензопилой”. Он сокрушался, что в связи с приходом видео закрываются многие кинотеатры. Он часто посещал так называемые “блошиные отстойники” по всему Лондону, когда был молодым, и сейчас большинство из них исчезло. В высшей степени социальная активность похода в кино была заменена частным пороком видеопросмотра. Эти две вещи имели между собой мало общего. Алан настаивал, что его неспособность утвердить себя как буржуазного субъекта, частично обязана влиянию пролетарского постмодернизма в виде фильмов ужасов, не имевших стержневых фигур.

Хотя Бев Зэлкок использовала определенные элементы феминистской теории для защиты трэш-фильмов в “Сестрах ренегатках: женские банды в кино”, Алан предпочитал бесстыдное “интеллектуальное” исследование “низкопробной” культуры Кэрол. Дж. Кловер в “Мужчинах, женщинах и бензопилах: жанры в современных фильмах ужасов”. Для Алана все, что было противоречивым в подходе Кловер, представляло собой ее наиболее продуктивный критический вклад. Он особенно ценил расширенный комментарий недостатков, присущих “мужскому взгляду”, несмотря на тот факт, что ее доводы были по-прежнему безнадежно опутаны сетью совершенно дискредитировавших себя рассуждений из Фрейдистской психологии. Вера некоторых людей в подсознательное была полностью за пределами понимания Алана. Что касается его мнения, то суеверия такого рода весьма слабо отличались от традиционной религии.

Алан, казалось, впал в транс, описывая в чрезмерных подробностях кинотеатры, в которых он впервые видел различные трэш-фильмы, так что Рита и я обвили друг друга руками и приступили к любовным играм. Пока мы обнимались, я весьма возбудилась и после того как Рита сунула палец в мою дырку, я осознала, что она вся исходит соками. Чтобы довести Риту до кондиции я сняла с себя одежду и выставила на ее обозрение мою задницу, надеясь, что она может покусать и поцеловать ее. Моя подруга сказала мне возбужденно, что у меня просто потрясающая задница, с этими выпирающими огромными толстыми щечками, и очаровательной, вызывающе выглядящей пиздой, призывно зияющей в углублении между бедрами. Рита открыла своими пальцами мои губы, чтобы посмотреть на насыщенный кармин внутренних складок, блистающих росой любви. Затем, сбросив с себя свою одежду в попытке привлечь внимание Алана, она согнулась передо мной и погрузила свое лицо между моими широко расставленными бедрами, поцеловав мою пизду с такой страстью, что я издала громкий стон удовольствия. Этого шума было достаточно, чтобы вырвать Алана из его грез, и пока Рита вылизывала меня всю, наш партнер опустил свои штаны и приступил к обработке ее дырки своим пульсирующим мужским достоинством. После всех хрюканий, мычаний и криков наслаждения, составивших добрых 20 минут безостановочной ебли, мы кончили все вместе, взорвав наши эго в одновременном оргазме.

После этой оргии похоти мы посидели некоторое время, пристально рассматривая игру солнечного света на земле, раскинувшейся под нами. Мы спускались c Тэп о`Ноф болтая взахлёб только уже не о фильмах, а о пластинках и книгах. Я не помню всего сказанного, но в какой-то момент Алан начал рассыпаться в похвалах “Откровениям опасного разума: неавторизованной автобиографии” Чака Барриса. Как сказал Алан, эта книга о знаменитости имеет ряд примечательных отличий от других работ такого рода. Утомительная детализация карьеры Барриса, стартовавшей на самом дне и увенчавшейся славой The Gong Show была, разумеется, перебором, которого вряд ли ожидали в подобном изложении. Однако, вместо того, чтобы стимулировать пассивность среди своих читателей, Баррис построил книгу диалектически и в этой манере поощрил критическое отношение к шоу-бизовским сплетням. Поступая так, автор вел повествование о своей публичной карьере наряду с контр-повествованием о своей “секретной” работе на ЦРУ в качестве убийцы. Баррис, не собираясь предлагать “правду для избранных”, хотел, чтобы люди задались вопросом о правдивости всего того, что он отстаивал. Согласно Алану, сходный прием был использован с гораздо большим эффектом в “Дурной Мудрости” Билла Драммонда и Марка Мэннинга, где каждый из писателей предлагал противоречащий другому отчет об одном и том же событии.

Эта дискуссия всё ещё звенела у меня в ушах, когда мы поехали назад через Кеннетмонт и Инсч к Беннахи. Я хотела пойти к Уайт Хилл, но Алан настоял на том, что есть другое место, требующее посещения первым. Рите, казалось, было наплевать, куда мы отправимся, она знала о камнях даже меньше меня и была счастлива просто прокатиться. Нашей первой остановкой стал Друидстоун. Алан оставил “Фиесту” прямо на обочине дороги, утяжелил Дадли несколькими кирпичами и тронулся через поле. Там стояли два парня с собакой, ружьями и грузовичком пикапом. Они грузили только что застреленную ими дичь, и Алан вступил с ними в беседу. Они не были спортсменами, они были местными и намеревались съесть птиц, которых убили. Когда Алан сказал, что мы направляемся к Друидстоуну, они понимающе кивнули и дали подробные указания, как его найти.

Друидстоун — часть остатков круга Бронзового Века. Нам пришлось тащиться с трудом через поле побитой ветром пшеницы, прежде чем мы нашли его у подножия склона рядом с какими-то брошенными строениями. Нависавшая над нами Беннахи выглядела великолепно. Я знаю, что в связи с “нависать” напрашивается “величественно”, а не “великолепно”, но я намеренно смешиваю метафоры, чтобы выразить противоречивые эмоции, которые вызывала в воображении гора. Алан скинул Дадли у камня на краю разрушенного круга, и, когда Рита начала убаюкивать куклу в своих руках, я почувствовала ревность. Как только Алан сделал четыре фотографии моей подруги, ласкающей манекен, я настояла, чтобы он снял Дадли с его рукой под моей юбкой.

По возвращении к машине следующим номером нашей программы оказался Котемуир Вуд. Этот каменный круг не был виден с дороги, но мужчины, которых мы встретили рядом с Друидстоуном, сказали, что тропа, ведущая к мегалитам, перегорожена деревянными кольями, и что с противоположной стороны есть аллея, усаженная деревьями. Я заметила камень из круга, мелькнувший за деревьями, когда мы легким, неторопливым шагом двигались мимо них. Отличная возможность незаметно подойти к кругу. Сначала мы заметили проблеск в отдалении и стали подбираться все ближе, чтобы увидеть круг во всех подробностях. Котемуир Вуд, расположенный в окрестностях Замка Форбс, похоже, первоначально состоял из одиннадцати стоящих вертикально камней, в основном около семи футов в высоту, образующих круг диаметром 25 ярдов. Два боковых камня имели девять с половиной футов в высоту, и находились в 15 футах друг от друга, а промежуток между ними на западной стороне круга был занят массивным лежащим камнем свыше пяти футов в диаметре и тринадцати с половиной в длину. Несколько отдельных камней валялись в середине круга, а недалеко от центра — плита в четыре или пять футов в длину и в ширину закрывала небольшую впадину, открытую с южной стороны. Лежащий камень с двумя боковыми плюс два вертикальных сохранили правильное расположение. Трое других оставшихся камня стояли накренившись — таково было разрушительное воздействие времени. У Котемуир Вуд я сняла с себя юбку и спустила трусики, позволив Алану сделать фотографию Дадли в моих объятиях.

Двигаясь на машине дальше, мы увидели с дороги остатки каменного круга Олд Кэйг. Тем не менее, памятник исчез из нашего поля зрения, когда мы остановились у дальнего конца двойного ряда деревьев, среди которых он находился. Нам пришлось перелезть через колючую проволоку, чтобы проникнуть на эту аллею, и вместо того, чтобы сразу же привязать Дадли к своей спине, Алан передал мне куклу через заграждение. Сначала проход перекрывали недавно посаженные молодые деревца, но, как только мы пробрались через них к более старым деревьям, продвигаться стало немного легче. И все же тропа, на которую мы попали, была довольно заросшая, и я бы предпочла иметь на себе джинсы, поскольку через колготки в меня впивалась ежевика. Круг предстал перед нашими глазами только когда мы оказались совсем рядом с ним. Этот памятник, пострадавший от времени гораздо больше, чем Котемуир Вуд, до разрушения имел, похоже, 66 футов в диаметре. В окружности было два вертикальных камня, два боковых на южной стороне, по девять футов, и лежащий между ними четырехугольной формы камень около 16 футов в длину, шести футов в высоту и пять футов в ширину. Рита выставила напоказ свои груди, прежде чем позволила Алану сфотографировать Дадли, обнимающего ее.

На пути назад в Абердин Алан остановился на проселочной дороге, уходящей в сторону от А96. Мы прошли мимо руин Бэлкухэйнского Замка, мимо огромной фермы и нескольких коттеджей, и очутились на поле рапса. Памятник, который мы искали, находился на следующем поле. Бэлкухэйнский каменный круг пострадал едва ли меньше, чем Олд Кэйг — один лежащий и три вертикальных камня оставались на месте, остальные же были разбросаны поблизости. Прямо в нескольких футах от круга стоял отдельный кварцевый камень, который прямо-таки ослеплял приближающихся к нему игрой света. Не менее потрясающим был вид с Бэлкухэйна на Мивер Тэп. Этот круг, впрочем, производил гораздо большее впечатление, если обозревать его с А96. На расстоянии трава, растущая вокруг раскиданных камней, напоминала зеленый круг в море рапса, и весьма кстати придавала памятнику четкость изображения. Вблизи этот эффект терялся, казалось, камни были просто накиданы невпопад, это разочаровывало. Мы с Ритой заключили перемирие, так что когда Алан фотографировал Дадли, я села на его пластиковое лицо, задрав юбку на талию. Моя спутница тем временим якобы делала манекену минет, сунув голову между его ног. После этого Алан указал на какие-то чашевидные метки на одном из камней. Рита спросила у меня, сколько времени, после чего велела Алану прекратить нести всякую хуйню и начинать собираться восвояси. Ей надо было добраться до Абердина, потому что она обещала пойти в кино со своей мамой.

Высадив Риту, мы решили попробовать индийской кухни и попытать удачи в “Бриллианте в английской короне”. По общему признанию, уже на протяжении нескольких лет это был лучший ресторан в Абердине, а ни один из нас там еще не побывал. Рядом с “Бриллиантом” была частная парковочная стоянка для клиентов, так что мы поехали прямо к ней. Естественно, мы ели жареную в масле чечевичную лепешку с чатни, на первое Алана заказал грибное бхаджи, а я — овощную сомосу. Алан также заказал картофель со шпинатом под карри с рисом и острым соусом, я же предпочла овощную корму с рисом и чаппати. Запивалось всё это лагером “Кингфишер”. Мы ели и говорили о тех местах, где побывали вместе: Алан был уверен в необходимости таскать Дадли на своей спине, он утверждал, что мы должны посетить с ним те исторические памятники, которые К.Л. Каллан перечислил в “69 местах, где надо побывать с мертвой принцессой”. Я посетовала, что из-за этого мы вынуждены пропускать очень многие клевые места, которые иногда находятся всего в сотне-другой ярдов от посещаемых нами памятников. Я упомянула Нью Крэйг, следующий за кругом Лоэнхэд оф Дэвиот, и Балблэйрский камень в лесу рядом с Мидмар Кирк. Эти достопримечательности мы действительно должны посетить после предстоящей казни Дадли как божественного заместителя Алана.

К тому времени, как принесли десерт, Алан заговорил о “Кольцах Сатурна” У.Г. Себальда. Мой партнер считал ее одной из худших книг о путешествиях, которую он когда-либо читал. Себальд был профессором современной немецкой литературы в университете в Норвиче, в Восточной Англии. Этот набитый деньгами писака сел на поезд, шедший с его академической базы в Норфолке до границы с Саффолком, а затем написал отчет о своих путешествиях по югу вдоль побережья. Помимо прочего, Себальд заявлял, что ему трудно представить себе, как туристы и путешествующие бизнесмены могут принять решение посетить Лоустофт. Алан заметил, что как раз благодаря такого рода непродуманным риторическим уловкам извращенец-профессор пытался выйти за пределы социальной системы, из которой, судя по его снобистским комментариям, ему никогда не сбежать без посторонней помощи.

Алан жестоко критиковал Себальда за то, что он очень мало рассказывал читателю о Саффолке, а то, что все же было сказано, никогда не поднималось выше уровня бессодержательных клише. Остановившись в деревне Миддлтон, чтобы посетить своего друга, “писателя” Майкла Гамбургера, Себальд не только счёл заслуживающим подробного изложения наличие в кухне пачки одноразовых почтовых пакетов, ожидающих нового использования, но даже приложил их фотографию. Алан с едкой иронией говорил об этом примере “анекдотической информации” из книги Себальда. Он сказал, что всё это и ежу понятно: многие писатели посылают большое число книг — некоторые на рецензии, другие в знак дружбы, и еще больше получают, выписывая книги по почте в исследовательских целях — и что авторы непременно сохраняют почтовые пакеты для того чтобы в очередной раз отправить по почте свои труды — заслуживающим и не слишком заслуживающим внимания получателям. Помимо прочего, хорошо известно, что большинство писателей существуют на скромные доходы, и вынуждены экономить на почтовых пакетах.

За кофе наша беседа перешла на “Как вести войну” Наполеона. Говоря о Саффолке, который был сильно укреплен башнями Мартелло в то время, когда британское правительство опасалось, что Бонапарт попытается вторгнуться в их владения, Алан довольно естественно переключился на маленького капрала, превратившего себя в диктаторы. Мой спутник располагал недавним английским переводом Наполеоновских военных афоризмов и расценивал их как величайшее руководство по искусству обольщения, так никогда толком и не написанного. Позже, когда я бегло просматривала книгу, то сразу же поняла, как Алан использует ее уроки не только в приземленных взаимоотношениях, которыми он наслаждался со мной, но также и в отношениях с другими женщинами. Алан обнаружил — а точнее заново открыл — следующее: теория никак не пересекается с практикой обольщения. Разумеется те, чей опыт в искусстве обольщения ограничен областью теории, даже не в состоянии выдать пристойного теоретизирования. Недостаточно теоретизировать по поводу искусства обольщения, его нужно вовсю практиковать. А чтобы практика была эффективной, она должна иметь под собой историческую базу. Сокращая насыщенный полет мысли Алана до нескольких слов, скажу так: распутник должен постоянно пробивать себе проход между теорией и практикой обольщения. В конечном счете, соблазнитель должен быть обольщен этим искусством, так чтобы чувства могли обратиться в теорию. Довольно странно, Алан всегда настаивал, что орудием обольщения являются выделяемые им запахи перед купанием, а это доказывало, что он был не только мастером-стратегом, но также и хитрым тактиком.

Перед тем как покинуть “Бриллиант в английской короне” и поехать на Юнион Грув, я спросила Алана, что он читал о каменных кругах Грэмпиана, помимо “69 мест, где надо побывать с мертвой принцессой” и “Каменного круга: ранней истории Гордона”. Как только мы дотащили Дадли до квартиры Алана, он показал мне “Путеводитель по каменным кругам Британии, Ирландии и Бретани” Обри Берла и “Современного любителя древностей” Джулиана Коупа. Он сказал, что работал над библиографией книг о каменных кругах на северо-востоке Шотландии и готов предоставить мне экземпляр, как только сделает несколько дополнений.[9] В тот вечер он ограничил себя язвительной критикой по поводу вклада Джулиана Коупа в вырубку лесов. Не трудно было увидеть, почему Алан невзлюбил поблекший хипповый мистицизм поп-звезды и его одержимость Матерью Богиней. В книге было полно моментальных снимков Коупа и его семьи, стоящих у камней в одеждах из леопардовых шкур и другом неуместном барахле, страницы были ярко раскрашены, а авторский спаленный наркотиками мозг выказывал полную неспособность выдавать логически последовательные мысли. И, что самое худшее, Коуп включил туда главу, озаглавленную “59 каменных кругов в Абердиншире”, в которой были упомянуты не только места, на самом деле находящиеся в Банффшире, но и восхвалялся Даннидиир под Беннахи — только потому, что этот паршивый холм напомнил ему своим видом вершину холма Гластонбери! Принимая все это во внимание, “Современный любитель древностей” был откровенной собачьей чушью.