Золотой век Екатерины Великой

Однако, несмотря на оказанные милости, Орлов заметил, что за время его отсутствия в Петербурге многое переменилось. В Совете теперь уже гораздо больше говорили о мире, чем о войне, и было ясно, что верх одержала партия Н. И. Панина, сторонника скорейшего заключения мира с Турцией.

В начале 1772 года было решено открыть переговоры, и во главе русской делегации был поставлен Григорий Орлов. Вторым лицом был определен Алексей Михайлович Обрезков, опытный дипломат, долгие годы служивший русским послом в Константинополе.

Орлову перед отправлением на переговоры было подарено несколько парадных кафтанов, один из которых, усыпанный бриллиантами, стоил миллион рублей. Его свита напоминала царский двор и насчитывала (со слугами и лакеями) более трехсот человек.

25 апреля 1772 года огромный посольский поезд выехал из Петербурга и уже 14 мая был в Яссах, а затем в Фокшанах. Однако турецкие послы Осман-Эффенди и Язенджи-заде все еще находились в Константинополе и прибыли в Фокшаны лишь 24 июля, сопровождаемые дружественными им послами Австрии и Пруссии. На переговорах Орлов не проявил дипломатических талантов, а 18 августа прервал диалог и уехал в Яссы, где стоял штаб армии П. А. Румянцева.

3 сентября Орлов получил из Петербурга рескрипт императрицы с повелением поступить под команду генерал-фельдмаршала Румянцева, а переговоры продолжить, если они возобновятся.

Орлов стал ожидать дальнейшего развития событий, не подозревая, что неудача в Фокшанах – ничто по сравнению с катастрофой, которая настигнет его в Петербурге.

ВТОРОЕ ДЕСЯТИЛЕТИЕ ЦАРСТВОВАНИЯ ЕКАТЕРИНЫ II (1772-1782)

И наступил Золотой век…

Первое десятилетие правления Екатерины II было всесторонней подготовкой к длительному периоду выдающихся достижений во всех сферах государственной и общественной жизни России.

Под руководством Екатерины II произошли кардинальные перемены во внутренней политике страны, ставшей абсолютистской монархией с развивающейся экономикой и передовой европейской культурой.

«Орлы Екатерины» – Румянцев и Потемкин, Суворов и Ушаков – не знали поражений ни на суше, ни на море, раздвигая пределы России и на юге, и на востоке, и на западе.

Административные институты, созданные во второй половине XVIII столетия, просуществовали десятки лет, послужив фундаментом будущих государственных и общественных органов страны. Обо всем этом и о других явлениях жизни пойдет речь дальше.

Александр Семенович Васильчиков

Прусский посланник в Петербурге граф Сольмс 3 августа 1772 года писал своему королю Фридриху II, очень охочему до всяких интимных подробностей: «Не могу более воздержаться и не сообщить Вашему Величеству об интересном событии, которое только что случилось при этом дворе. Отсутствие графа Орлова обнаружило весьма естественное, но тем не менее неожиданное обстоятельство: Ее Величество нашла возможным обойтись без него, изменить свои чувства к нему и перенести свое расположение на другой предмет. Конногвардейский поручик Васильчиков, случайно отправленный с небольшим отрядом в Царское Село для несения караулов, привлек внимание своей государыни… При переезде двора из Царского Села в Петергоф Ее Величество в первый раз показала ему знак своего расположения, подарив золотую табакерку за исправное содержание караулов. Этому случаю не придали никакого значения, однако частые посещения Васильчиковым Петергофа, заботливость, с которою она спешила отличить его от других, более спокойное и веселое расположение ее духа со времени удаления Орлова, неудовольствие родных и друзей последнего, наконец, множество других мелких обстоятельств уже открыли глаза царедворцам. Хотя до сих пор все держится в тайне, но никто из приближенных не сомневается, что Васильчиков находится уже в полной милости у императрицы; в этом убедились особенно с того дня, когда он был пожалован камер-юнкером.

Некоторая холодность Орлова к императрице за последние годы, поспешность, с которою он в последний раз уехал от нее, оскорбившая ее лично, наконец, обнаружение многих измен, – все это вместе взятое привело императрицу к тому, чтобы смотреть на Орлова, как на недостойного ее милостей».

Орлов был изрядным повесой и сердцеедом еще до того, как сблизился с Екатериной. Статус фаворита мало что изменил в его отношениях с женщинами. Уже в 1765 году, за семь лет до разрыва с Екатериной, французский посланник в России Беранже писал из Петербурга о Григории Орлове: «Этот русский открыто нарушает законы любви по отношению к императрице; у него в городе есть любовницы, которые не только не навлекают на себя гнев императрицы за свою угодливость Орлову, но, по-видимому, пользуются ее расположением. Сенатор Муравьев, накрывший с ним свою жену едва не сделал скандала, прося развода. Царица умиротворила его, подарив земли в Ливонии».

Позднее Орлов был наречен отцом девицы Алексеевой, о которой говорили, что она его дочь от связи с императрицей. Но имелась и другая версия происхождения Алексеевой.

Эти и другие многочисленные похождения фаворита переполнили чашу терпения Екатерины, и она решилась на разрыв.

Выбор ею Васильчикова случайным не был: его подставил скучающей сорокатрехлетней императрице умный и тонкий интриган граф Н. И. Панин, тяготившийся всесилием Орлова.

Александр Семенович Васильчиков был родовит, но не богат. Молодой офицер показался Панину подходящей кандидатурой, ибо был хорош собой, любезен, скромен и отменно воспитан.

Панин и братья Чернышевы, сговорившись друг с другом, представили Васильчикова Екатерине.

Молодого и робкого конногвардейца подвергли многократному испытанию на служебное соответствие в выполнении прямых обязанностей фаворита императрицы.

Падение орла

Роман с Васильчиковым только начался, как в Яссы от одного из братьев Орловых пришло известие о случившейся в Петербурге перемене. Григорий Григорьевич немедленно бросил все и помчался в Зимний дворец. Он ехал день и ночь, надеясь скорым появлением изменить положение в свою пользу. Но его надеждам не суждено было осуществиться: за много верст до Петербурга его встретил царский фельдъегерь и передал личное послание императрицы, которая категорически потребовала «избрать для временного пребывания ваш замок Гатчину». Орлов повиновался беспрекословно, поскольку в рескрипте указывалась и причина – карантин, а он ехал с территории, где все еще свирепствовала чума. И потому у него не было резона не подчиниться приказу царицы.

Гатчина, подаренная Григорию Орлову Екатериной в первые же недели ее правления, за восемь лет сказочно преобразилась. Выдающийся зодчий Антонио Ринальди построил новый огромный дворец и разбил вокруг великолепный английский парк, занимавший площадь более шестисот десятин. Многочисленные острова на реке Ижоре соединились ажурными мостами, на берегах и в парке размещались изящные павильоны и террасы, флигеля и гроты.

Здесь, в обстановке изысканной роскоши, Орлов время от времени принимал придворных, приезжавших к нему с одним и тем же предложением императрицы об отставке с сохранением пожизненной пенсии в сто пятьдесят тысяч рублей в год при условии, что он не станет жить в Петербурге, а поселится вдали от двора. Его посредником в переговорах с Екатериной стал старший из братьев Орловых – Иван. В конце концов сошлись на том, что кроме пенсии Орлов получает единовременное пособие в сто тысяч рублей на покупку дома и разрешение жить в любом из подмосковных дворцов. Ему были подарены еще десять тысяч крестьян, огромный серебряный сервиз французской работы и еще недостроенный Мраморный дворец на Неве, у Троицкой пристани. Наконец, 4 октября 1772 года Екатерина подписала высочайший рескрипт об утверждении Г. Г. Орлова в княжеском достоинстве. (Еще 21 июля 1763 года австрийский император Франц возвел Г. Г. Орлова в княжеское достоинство Римской империи, но Екатерина, получив грамоту, не вручила ее своему фавориту из политических соображений.)

Получив все, чего он добивался, Орлов продолжал тревожить Екатерину письмами, посылал к ней своих братьев и не собирался уезжать из Гатчины.

«Между тем, – писал граф Сольмс 23 октября 1772 года, – Васильчиков продолжает пользоваться благосклонностью Ее Величества и не отходит от нее ни на минуту, так что пока он будет вести себя таким образом, трудно предполагать, чтобы старому любимцу были возвращены прежние его права».

Он же тремя неделями позже сообщал, что «императрица, до сих пор трудолюбивая, деятельная, становится ленивою и небрежною к делам. Насколько терпят от того дела, можно судить по тому, что императрица по три и по четыре раза отказывает министрам, являющимся к ней с докладами».

Но так продолжалось недолго. Екатерина быстро взяла себя в руки и снова предстала перед всеми неусыпной труженицей, не упускающей из вида ни одного важного дела.

Все вернулось в прежнее русло, как вдруг накануне Рождества, вечером 23 декабря 1772 года, в Петербург неожиданно пожаловал князь Григорий Григорьевич Орлов. Он остановился у брата Ивана и уже на следующий день был принят Екатериной, после чего появлялся во дворце ежедневно, но все заметили, что, хотя Орлов весел, непринужден, любезен и обходителен со всеми, включая и Васильчикова, Екатерина на людях ни разу не беседовала с ним и даже не замечала его. Тем не менее многие были уверены, что звезда Орлова взойдет снова, во всяком случае, иностранные послы поспешили нанести ему визиты, и он отвечал им тем же. Было замечено, что старые друзья Орлова снова вошли в фавор и получили именно в эти дни придворные назначения, чины и ордена.

В начале января 1773 года Орлов уехал в Ревель, где намеревался провести всю зиму, но появился в Петербурге через два месяца. В мае на его имя поступил высочайший указ, в коем говорилось: «Наше желание есть, чтоб вы ныне вступили паки в отправление дел наших, вам порученных».

Орлов возвратился ко всем своим обязанностям, кроме одной, – обязанности любовника. И все же казалось, что фортуна снова повернулась к нему лицом. Однако это только казалось…

Петербургская конвенция 1772 года

Эта конвенция была одной из трех, положивших начало расчленению Польши и превращению ее из самостоятельного государства в придаток России, Австрии и Пруссии.

Первая конвенция между этими странами была подписана в Санкт-Петербурге 25 июля 1772 года. К России отходили территории с городами Гомель, Могилев и Витебск, а также часть Ливонии – северные районы Латвии и южные районы Эстонии. Пруссия получила Вармию, Северо-Восточное Поморье (без Гданьска), часть Польской Пруссии (без Торуни), Австрия заняла Западную Украину со Львовом и часть Краковского и Сандомирского воеводств. Земли, захваченные Россией, составляли тысяча шестьсот девяносто две квадратные мили, Австрии – тысяча пятьсот восемь, Пруссии – шестьсот шестьдесят. На этих территориях жили четыре миллиона человек.

Протесты короля и Сейма прекратились в апреле 1773 года, когда делегаты Чрезвычайного Сейма согласились с тремя договорами и отказались от всех претензий на занятые Россией, Австрией и Пруссией земли.

Появление Пугачева

В конце 1772 года на далеком Урале, в одинокой хижине на Таловом Умете – глухом постоялом дворе, хозяином которого был наивный и простодушный пехотный солдат Степан Оболяев, носивший прозвище «Еремина курица», – некий странник объявил, что он не кто иной, как покойный император Петр Федорович.

Как только об этом стало известно в Петербурге, в Военной коллегии идентифицировали персону самозванца с беглым донским казаком Емельяном Ивановичем Пугачевым.

Он был уроженцем Зимовейской станицы на Дону, той самой, где полтора столетия назад родился и Степан Разин. В документах не сохранилась точная дата его рождения, считается, что к моменту самозванства было ему около тридцати лет. С восемнадцати лет служил Пугачев в армии, принимал участие в Семилетней и русско-турецкой войнах. За проворность и храбрость в 1770 году его произвели в хорунжии, что, по Табели о рангах, соответствовало корнету в кавалерии и коллежскому регистратору в гражданской администрации. Однако скоро его из-за болезни отпустили домой. Пугачев в Зимовейской станице пробыл недолго и ушел странствовать. Он побывал в Таганроге, Черкасске, добрался до Терека. Оттуда по поручению терских казаков Пугачев отправился в Петербург, чтобы передать в Военную коллегию просьбу об улучшении их положения и увеличении хлебного и денежного жалованья. В пути он был арестован в Моздоке, но на четвертый день из-под ареста бежал. Едва он добрался до Зимовейской станицы, как его арестовали вторично, но он снова бежал. На сей раз путь его пролег в раскольничьи скиты на реке Сож, а оттуда – за Волгу, на реку Иргиз, где также обосновались раскольники. Но и там он не задержался, а двинулся на Яик, где и объявил себя чудесно спасшимся от смерти императором Петром III. Пугачев решился на это, встречая повсюду, где он побывал, горячее стремление солдат, казаков, раскольников и крестьян к переменам, которые хотя бы немного улучшили их беспросветную жизнь.

17 сентября 1773 года на хуторе казака Михаила Толкачева первые восемьдесят казаков, татар и башкир принесли присягу на верность Петру Федоровичу, и Пугачев повел их к Яицкому городку. Крестьянская война началась.

По дороге в плен к восставшим попал сержант Дмитрий Кальминский, объезжавший форпосты с приказом арестовать самозванца. Казаки хотели повесить Кальминского, но Пугачев простил его и назначил писарем. Так на службе у самозванца оказался первый дворянин.

В последующем еще несколько дворян появились в лагере Пугачева, причем, как правило, они переходили к самозванцу не по доброй воле и не по убеждениям, а чтобы сохранить жизнь.

Так случилось и с подпоручиком Михаилом Шванвичем, об отце которого шла речь в связи с его скандальным соперничеством с братьями Орловыми.

Михаил Шванвич – прототип Алексея Швабрина

Михаил был вторым сыном лейб-кампанца Александра Шванвича, женатого на немке Софье Фохт. Он родился в 1755 году, и по просьбе отца его крестной матерью стала императрица Елизавета Петровна, восприемница и самого Александра Шванвича.

Получив неплохое домашнее образование, Михаил начал военную службу в Ингерманландском карабинерном полку и там дослужился до чина вахмистра. В 1770-1771 годах Шванвич принял участие во второй турецкой кампании, побывав в жарком деле под Негоештами, попал в ординарцы к генералу Григорию Александровичу Потемкину, будущему фавориту Екатерины II.

В сентябре 1773 года Шванвича с ротой гренадер отправили в Симбирск для приема и отвода рекрутов. Но в пути командир роты и поручик Карташов получил приказ «с крайним поспешанием идти в Казань». Затем маршрут следования изменили еще раз, приказав двигаться к Оренбургу – центру пугачевского бунта.

К этому времени в Петербурге узнали о происшествиях на Яике и посчитали, что начавшийся бунт – обычное и не очень опасное казацкое возмущение. Правительство приказало обезвредить мятежников собственными силами, пообещав за голову Пугачева пятьсот рублей. (Позже этот «приз» вырос до двадцати восьми тысяч.)

В сентябре пугачевцы взяли полдюжины небольших крепостей, а в начале октября блокировали Оренбург.

На помощь осажденным вышел карательный отряд генерала В. А. Кара численностью в три тысячи пятьсот человек при десяти пушках, но 7-9 ноября под деревней Юзеевой в трехдневном бою отряд был разбит восставшими.

В этом же районе оказалась и рота поручика Карташова, в которой служил Шванвич. Рота сдалась без боя. Карташова и еще одного офицера пугачевцы казнили тут же, а сдавшихся на их милость поручика Волженского и подпоручика Шванвича доставили вместе со всеми солдатами в село Берду. Пугачев, узнав, что Волженский и Шванвич любимы солдатами, велел первому из них быть атаманом, а второму – есаулом, и велел «быть над гренадерами, как и прежде, командирами».

Гренадеры присягнули Пугачеву на верность и поочередно приложились к его руке. Вместе с ними сделали то же самое и их командиры – атаман Волженский и есаул Шванвич.

Пугачев побеседовал со Шванвичем и, узнав, что тот знает немецкий и французский языки, велел вновь испеченному есаулу заведовать в его канцелярии иностранной перепиской.

Шванвич участвовал в бунте почти до самого конца, и можно проследить ход пугачевского восстания на примере его судьбы. Он принимал участие в полугодовой осаде Оренбурга, под стенами которого сосредоточились до двадцати пяти тысяч мятежников при восьмидесяти шести пушках. А вокруг Оренбурга – в Казанской губернии, Западной Сибири, Западном Казахстане и Башкирии – действовали многочисленные отряды сторонников Пугачева.

В декабре 1773 года на подавление восстания был двинут отряд генерал-аншефа А. И. Бибикова численностью в шесть тысяч пятьсот солдат и офицеров при двадцати орудиях. Бибиков разбил отряды повстанцев под Самарой, Кунгуром и Бузулуком и двинулся к Оренбургу.

В это трудное для Пугачева время Шванвич в противоположность другим офицерам-дворянам, оказавшимся в рядах повстанцев, сохранял верность самозванцу. В феврале 1774 года он был произведен в атаманы и стал командиром солдатского полка вместо Волженского, казненного пугачевцами за подготовку «изменнического действа», Волженский и еще один бывший офицер, Остренев, решили заклепать пушки бунтовщиков и тем самым вывести их из строя. Их разоблачили и повесили. После казни Волженского и Остренева атаман Шванвич командовал всеми солдатами, согласившимися служить Пугачеву, и, таким образом, оказался в одном ряду с другими пугачевскими атаманами и полковниками.

Закончил Шванвич свою карьеру у Пугачева секретарем Военной коллегии – высшего органа руководства повстанческим войском. В марте 1774 года отряды Пугачева были разбиты под крепостью Татищевой, и Шванвич бежал в Оренбург, где сдался на милость губернатора Рейнсдорпа.

По иронии судьбы, Рейнсдорп учился в Академической гимназии у деда Шванвича и был хорошо им аттестован. Рейнсдорп, не вдаваясь в подробности о службе Шванвича у Пугачева, снова привел его к присяге и отправил служить в отряд князя П. М. Голицына. Однако князь, разобравшись со Шванвичем, велел посадить его в тюрьму.

17 мая на допросе в Оренбурге Шванвич заявил, что служил Пугачеву «из страха, боясь смерти, а уйти не посмел, ибо, если бы поймали, то повесили».

Здесь мы прервем наш рассказ, возобновив его, когда пойдет речь о конце крестьянской войны и о конце самого Пугачева и его сподвижников.

Далее речь пойдет о царском полководце, который поставил точку в этой кровавой эпопее.

Этим полководцем был Александр Васильевич Суворов, с которым расстались мы на страницах третьей книги цикла «Занимательная история России», когда наш герой был на полях Семилетней войны.

К этому времени со дня ее окончания прошло уже более десяти лет, и были эти годы для Суворова весьма значительными.

Александр Васильевич Суворов (1762-1775)

26 августа 1762 года, через полтора месяца после вступления Екатерины на престол, Суворову присвоили чин полковника, а через пять дней он получил под свою команду Астраханский пехотный полк.

Семь с половиной месяцев командовал Александр Васильевич этим полком. За это время, пожалуй, лишь один эпизод требует непременного упоминания: в первый же месяц командования полком прибыл к Суворову пятнадцатилетний капитан Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов, получив под свое начало роту. Сохранился и формулярный список, составленный в феврале 1763 года, в котором Суворов характеризовал Кутузова так: «В должности звания своего прилежен и от службы не отбывает, подкомандных своих содержит, воинской екзерциции (строевой подготовке. – В. Б.) обучает порядочно и к сему тщание имеет, лености ради больным не рапортовался и во всем себя ведет так, как честному оберофицеру подлежит и как по чину своему опрятен, так и никаких от него непорядков не происходит… чего ради по усердной его службе к повышению чина быть достоин».

6 апреля 1763 года Суворов был назначен командиром Суздальского пехотного полка, расквартированного в Новой Ладоге, что в ста сорока верстах к северу от Петербурга, а Кутузов остался в Астраханском полку. На какое-то время пути двух будущих великих полководцев разошлись, чтобы затем сойтись на полях сражений в Польше, на Дунае, в Таврии…

В Суздальском полку Суворов начал важный эксперимент – обучение по новому собственному уставу, который основывался на практике армейской жизни. Решающее значение в обучении солдат Суворов придавал нравственному элементу. Он понимал, что для этого следует узнать солдатскую душу и сродниться со своими подчиненными, понять их и найти слова, близкие их уму и сердцу. Поэтому Суворов, как говорил он сам, был все время среди солдат, «и майором, адъютантом, вплоть до ефрейтора». Он обходился солдатской кашей и черным хлебом, спал на сене, ходил по лагерю в старой гренадерской куртке, а летом – в холщовой нижней рубахе.

Учения в полку чаще всего были короткими, проходили в поле или в лесу, иногда это были длинные, трудные походы, днем и ночью, в непогоду, в морозы и слякоть, с форсированием рек и даже со штурмом «фортеций».

Солдаты-суздальцы отличались тем, что «каждый из них знал свой маневр» и, что еще важнее, мог возражать старшему, если был способен предложить лучшее решение. Единственное условие: чтобы такое возражение «делалось пристойно, наедине с начальником, а не в многолюдстве, иначе будет буйством».

Суворов всячески сохранял здоровье солдат, полагая главными средствами чистоту, умеренность и постоянный труд, который считал «здоровее покоя», и непременно доброкачественную свежую пищу.

Он и сам был для солдат примером: не имел ни собственного экипажа, ни выездных лошадей, обходясь казацкими конями. Спать ложился рано, вставал в два часа ночи. При наводке мостов, устройстве фортификационных сооружений и установке батарей работал наравне с солдатами. В Суздальском полку построены были удобные и теплые казармы, церковь и школа, в которой Суворов преподавал разные предметы. Возле лагеря был посажен фруктовый сад, урожай шел в полковой котел.

22 сентября 1768 года Суворов был произведен в бригадиры – последний офицерский чин, после которого шли уже чины генеральские.

В ноябре суздальцам было приказано выступить к польской границе, чтобы действовать против польских повстанцев-конфедератов. За месяц суздальцы прошли восемьсот пятьдесят верст в дождь и распутицу и прибыли в Смоленск, почти не имея больных и отставших. Здесь Суворов был назначен командиром бригады, а суздальцы стали одним из трех ее полков. Зиму 1768-1769 годов бригада провела в Смоленске и весной 1769 года вышла к польской границе в местечке Ляды. После нескольких стычек с повстанцами бригада Суворова двинулась к Варшаве и 19 августа вошла в варшавское предместье Прагу. 21 августа Суворов разбил отряд Котлубовского, а еще через два дня победил конфедератов у местечка Закрочим, после чего пошел к Орехову, где после ожесточеннейшего сражения разбил отряд братьев Пулавских, отец которых был маршалом мятежной конфедерации.

После этого командующий русскими войсками в Польше генерал-поручик И. И. Веймарн назначил Суворова начальником Люблинского участка, занимавшего ключевую позицию, откуда можно было посылать отряды в Польшу, Литву и к австрийской границе.

За весь 1770 год Суворов лишь дважды – под Опатовым и Наводницей – имел «дело» и в обоих случаях одержал победу. В начале февраля 1771 года Суворова постигла первая неудача: он без боя занял местечко Ланцкрону, но далее при штурме замка потерял двести пятьдесят человек, сам был ранен, под ним пала лошадь, и ему впервые в жизни пришлось отступить.

Однако Суворов быстро пришел в себя, разбил встретившиеся на пути отряды Саввы и Пулавского и, присоединив к себе еще более тысячи русских солдат и офицеров, 10 мая внезапно появился под Краковым возле Ланцкроны, подошел к замку и взял цитадель всего за полчаса. Противник потерял до пятисот человек. Екатерина за этот выдающийся по быстроте и натиску штурм наградила Суворова орденом Святого Георгия 3-й степени.

Награда воодушевила полководца: Суворов самочинно собрал под свою команду всех кого только мог и начал преследовать самый сильный повстанческий отряд, которым командовал великий гетман литовский граф Огинский. Веймарн, узнав о своеволии Суворова, послал ему несколько приказов, запрещавших его действия, но Суворов проигнорировал ордера Веймарна и 13 сентября разбил войска Огинского под Столовичами, а вслед за тем в Плиске захватил штаб и свиту гетмана.

Генерал-поручик Веймарн пожаловался на ослушника императрице, но это возымело обратное действие: в декабре 1771 года Суворов был награжден орденом Александра Невского.

Разгромив отряды Огинского, Суворов решил, что кампания окончена, но жестоко ошибся. Внезапно для него возле Кракова появились конфедераты, которыми командовал французский полковник Шуази. В ночь на 22 января 1772 года Шуази захватил хорошо укрепленный краковский замок и за два дня довел его гарнизон до тысячи человек. Суворов не замедлил подойти к замку, но у него не было осадных орудий, а без этого цитадель взять было невозможно. Три недели простоял Суворов под стенами крепости, пока наконец не решился на штурм. Солдаты бросились на стены в два часа ночи 18 февраля. К шести часам русские отступили, понеся большие потери. Суворов вынужден был перейти к строгой осаде. В начале апреля прибыла осадная артиллерия, с первых же залпов обрушила часть стены у ворот и пробила несколько брешей.

12 апреля поляки выбросили белый флаг…

25 июля 1772 года большая часть Польши была разделена между Россией, Пруссией и Австрией.

В октябре Суворов выступил в обратный поход и был прикомандирован к Петербургской дивизии. Недолго довелось наслаждаться мирной жизнью. Уже в феврале 1773 года он отправляется на финляндскую границу, чтобы провести скрытую рекогносцировку в связи с угрозой войны со Швецией.

Однако, не дожидаясь начала русско-шведской войны, которая грянула лишь через полтора десятилетия, Суворов попросился на турецкий театр – в Первую армию Григория Александровича Потемкина. В апреле его просьба была удовлетворена, и в первых числах мая, проследовав через Яссы, Суворов нагнал дивизию генерал-поручика графа Николая Ивановича Салтыкова, который назначил Александра Васильевича командиром отряда, стоявшего на левом фланге его дивизии под монастырем Негоешти.

На противоположном берегу Дуная, напротив монастыря лежал сильно укрепленный городок Туртукай, который Суворов решил захватить, а так как войск у него было в два раза меньше, чем у противника, то этот недостаток он рассчитывал компенсировать внезапностью нападения. Должна была помочь и речная флотилия, стоявшая на притоке Дуная – реке Аргис.

Суворов еще только шел от Негоешт к устью Аргиса, как вдруг узнал, что турки силой до девятисот пехотинцев и конников высадились десантом. Он тут же бросился им навстречу и, неожиданно напав на противника, обратил его в бегство. Затем флотилия форсировала Дунай и высадила десант, который сразу же перешел в атаку и вел ее «с храбростию и фурией российских войск». Суворов сам вел солдат на приступ, был ранен и контужен осколками разорвавшейся рядом с ним пушки, а в бою за турецкий лагерь в рукопашной схватке его едва не закололи янычары. Атака, начатая в час ночи, была завершена к четырем часам утра.

Суворов вывел из Туртукая всех христиан – болгар, армян и греков – и сжег город дотла.

Русские потеряли двадцать шесть человек убитыми, сорок два были ранены. Потери турок равнялись полутора тысячам. Пленных из-за ожесточенного боя русские не брали. После полудня войска отплыли обратно в Негоешти, турки тут же заняли Туртукай. В ночь с 16 на 17 июня Суворов совершил второй поход на Туртукай, вновь выбил гарнизон, прогнал неприятеля и отошел к крепости Гирсов. В ночь на 3 сентября турки подошли к крепости силами до шести тысяч кавалеристов. Спешившись, они стремительно пошли на штурм, но были отбиты. В этом бою отличилась бригада Андрея Степановича Милорадовича – отца будущего соратника Суворова Михаила Андреевича, которому предстояло совершить знаменитые подвиги в походах с Суворовым и в Отечественной войне 1812 года. Бригада Милорадовича ударила по противнику одновременно с войсками Суворова, и русские кавалери-сты гнали неприятеля тридцать верст.

На этом закончился первый этап Русско-турецкой войны 1768-1774 годов. Суворов взял отпуск и в ноябре 1773 года уехал к отцу в Москву.