Путь Пилигрима

Шейн остановился и быстро обернулся. Не больше чем в двух метрах позади себя он увидел подкрадывающегося к нему человека с деревянным ножом и деревянной дубинкой, утыканной осколками стекла; тощее тело нападавшего было плотно обмотано тряпьем в качестве доспехов.

Шейн повернулся, чтобы бежать. Но теперь, во внезапно наступившей могильной тишине и пустоте улицы, из-за домов с двух сторон ему наперерез вышли такие же люди, вооруженные дубинками и камнями. Он оказался в ловушке между одним позади и двумя впереди себя.

Сознание его внезапно сделалось четким и ясным. В один миг одолел он вспышку испуга, оказавшись за пределами страха, во власти острого ощущения натянутой струны, как от воздействия на нервы ударной дозы стимулирующего средства. Сами собой сказались два последних года тренировок. Откинув капюшон, чтобы тот не загораживал боковое зрение, Шейн ухватился за середину посоха расставленными на полтора фута руками, держа его перед собой и поворачивая так, чтобы все трое были у него в поле зрения.

Трое бродяг остановились.

Они явно почувствовали, что совершили ошибку. Увидев человека с надвинутым на глаза капюшоном и опущенной головой, они, должно быть, приняли его за так называемого «молящегося странника», одного из тех, кто носит рясу и посох как знак ненасильственного приятия греховного состояния мира, приведшего всех людей под ярмо пришельцев. Они заколебались.

– Ладно, пилигрим,- сказал высокий мужчина с рыжеватыми волосами, один из двух, вышедших ему навстречу.- Кидай кошелек и проваливай.

На мгновение Шейн ощутил во рту сильный металлический привкус. Сумка на поясе странника содержала в себе многие из возможных мирских благ; но трое окруживших его людей были «бродягами» - не рабами - теми, кто не мог или не хотел выполнять работу, порученную пришельцами. По алаагскому закону таким отверженным нечего было терять. При встрече с такой троицей почти любой странник, молящийся или нет, отдал бы свой кошелек. Но Шейн не мог этого сделать. В его сумке, помимо собственных вещей, были официальные бумаги алаагского правительства, которые он нес Лит Ахну; и Лит Ахн, воин с рождения и по традиции, не поймет этого и не проявит милосердия к слуге, не сумевшему защитить доверенную ему собственность. Лучше уж дубинки и камни сейчас, чем разочарование Лит Ахна.

– Иди и возьми,- откликнулся он. Собственный голос, показалось, прозвучал странно.

Посох в руках стал легким, как бамбуковый шест. Теперь бродяги надвигались на него. Необходимо было вырваться из сжимающегося вокруг него кольца, чтобы охватывать взглядом их всех… Слева виднелся фасад магазина, и оттуда на него надвигался низенький седой бродяга. Шейн сделал отвлекающий выпад в сторону высокого рыжеватого мужчины, потом отпрыгнул влево. Низенький бродяга при его приближении замахнулся дубинкой, но посох в руках Шейна отмел ее в сторону, и один конец посоха пришелся как раз в нижнюю часть тела бродяги. Тот свалился без звука и лежал, съежившись. Шейн перешагнул через него, достиг фасада магазина и повернулся, чтобы встретить лицом к лицу двоих оставшихся. Поворачиваясь, он заметил что-то в воздухе и инстинктивно пригнулся. Камень ударился о край кирпичной кладки у витрины магазина и соскользнул вниз. Шейн отступил в сторону, чтобы витрина оказалась у него за спиной. Двое других были теперь у края тротуара, напротив него, и продолжали загораживать ему путь к отступлению. Рыжеволосый слегка хмурился, сжимая в руке следующий камень. Его удерживало широкое бьющееся стекло позади Шейна. Мертвый или избитый человек ничего не значил, а вот разбитая витрина магазина означала немедленный вызов алаагской полиции через автоматическую сигнализацию, а пришельцы не проявляли великодушия при устранении бродяг.

– Последний шанс,- вымолвил рыжеволосый. - Отдавай сумку.

Пока он говорил, они с напарником одновременно набросились на Шейна. Шейн отскочил влево, чтобы сначала встретить нападавшего с этой стороны и достаточно далеко отодвинуться от витрины для свободного манипулирования палкой. Потом нанес удар верхним концом посоха сверху вниз, отражая удар дубинкой и свалив бродягу на землю, где тот остался сидеть, сжимая сломанную в предплечье руку.

Шейн крутанулся, чтобы встретить рыжеволосого бродягу, привставшего на цыпочки с занесенной над головой тяжелой дубинкой и готового нанести сокрушительный удар. Рефлекторно Шейн размахнулся посохом, и твердый, обожженный в огне наконечник молниеносно вонзился в шею бродяги прямо под нижнюю челюсть.

Бродяга свалился и остался лежать с неестественно повернутой головой. Шейн быстро повернулся кругом, тяжело дыша, с посохом наготове. Но человек со сломанной рукой уже убегал по улице в ту сторону, откуда только что пришел Шейн. Двое других все так же лежали на земле, не выказывая намерения подняться.

Улица была пустынна.

Шейн стоял, опираясь на посох, и судорожно хватал ртом воздух. Невероятно! Он смело встретил троих вооруженных людей - вооруженных по меньшей мере в той же степени, что и он сам,- и победил их всех. Он смотрел на поверженные тела и с трудом верил своим глазам. Все его упражнения с палкой… это ведь было для самозащиты, и он надеялся никогда не использовать ее даже против одного противника. И вот сейчас их было трое… и он победил.

По телу разливалось тепло; он ощущал себя удивительно большим и уверенным в себе. Возможно,- вдруг пришло ему на ум,- так чувствуют себя алааги. Когда осознаешь себя бойцом и завоевателем, расправляются плечи и распрямляется спина. Может быть, именно такое чувство надо было испытать, чтобы понять алаагов, - необходимо побеждать в исключительно неблагоприятных условиях, как это делают они…

Он был близок к тому, чтобы отбросить всю накопившуюся за последние два года горечь и ненависть. Вероятно, уверенность в своих силах дает право действовать. Он вышел вперед, чтобы осмотреть поверженных им людей.

Двое бродяг были мертвы. Шейн стоял и смотрел на них. Поначалу они, замотанные в тряпки, казались довольно худыми, но только теперь, стоя прямо над ними, увидел он, какими костлявыми и тощими были они в действительности. Скелеты с руками-клешнями.

Он стоял, уставившись на последнего, которого убил, и постепенно новые ощущения запальчивости и гордости начали тускнеть. Он видел небритые запавшие щеки, жилистую шею и выступающую челюсть мертвого лица, прижатого к бетону. Эти черты бросались в глаза. Человек, вероятно, голодал - в буквальном смысле слова. Шейн посмотрел на другого мертвеца и подумал о том бродяге, который убежал. Все они, должно быть, голодали несколько дней кряду.

Молниеносно пропало чувство победителя, и к горлу снова подступила тошнотворная горечь досады. Только что он считал себя воином. Великий герой - убийца двух вооруженных врагов. Правда, оружием этих врагов были палки и камни, да и сами враги оказались полумертвыми людьми, которым едва хватило сил, чтобы воспользоваться тем, что принесли с собой. Не алааги, не вооруженные до зубов завоеватели Вселенной, которым бросает вызов воображаемый Пилигрим, а люди вроде него самого, низведенные до состояния животных теми, кто считал их, как и Шейна, «скотом».

Нахлынула тошнота. Что-то в нем взорвалось наподобие бомбы замедленного действия. Он повернулся и побежал к площади.

Площадь была по-прежнему пустынна. Тяжело дыша, замедлил он шаги и пересек площадь, направляясь к неподвижному телу на пиках и другому телу у подножия стены. Гнев его прошел, как и приступ тошноты. Совершенно опустошенный, он не чувствовал даже страха. Странное это было состояние - не испытывать страха, покончить со всем этим: холодным потом и ночными кошмарами, длившимися уже на протяжении двух лет, дрожью, как на краю пропасти.

Даже теперь он не знал в точности, когда отошел от той пропасти. Но это не имеет значения. Зато знал наверняка, что страх не исчез навсегда. Он вернется. Но это тоже не имеет значения. Ничто не имеет значения, даже конец, к которому он почти наверняка придет. Единственная важная вещь - это то, что он наконец начал действовать, каким-то образом переделывать мир, неприемлемый в его теперешнем виде.

Совершенно спокойно подошел он к стене под пиками, держащими мертвое тело. И огляделся вокруг, чтобы удостовериться, что за ним не наблюдают, но на площади никого не было, и никто не смотрел из выходящих на нее окон.

Шейн достал из кармана единственный кусок металла, который ему разрешалось носить с собой. Это был ключ от его квартиры при штабе Лит Ахна, в Миннеаполисе, бывшем когда-то частью страны, известной под названием Соединенные Штаты Америки. Ключ был сделан из какого-то специального сплава, разработанного алаагами, и, как все подобные ключи, имел «защиту» - не включал сигнализацию при нарушении поля, наведенного алаагами над каждым городом и деревней для поиска запрещенного металлического оружия людей. Концом ключа Шейн нацарапал на стене под телом схематичное изображение пилигрима с посохом.

Твердый наконечник металлического ключа легко прорезал трухлявую поверхность кирпича, обнажая прежний светло-красный цвет. Шейн повернул прочь, засовывая ключ в сумку. Вечерние тени, падающие от зданий, постепенно закрывали то, что он сделал. А тела уберут только на восходе - по алаагскому закону. К тому времени, как нацарапанную на кирпиче фигуру увидит первый чужак, Шейн будет снова находиться среди домашнего «скота» Лит Ахна, неотличимый от них.

Неотличимый, но с этого момента другой - в чем именно, алаагам еще предстоит узнать. Он повернулся и быстро зашагал по улице, которая вела к ожидающему его курьерскому самолету чужаков. Краем глаза различил он трепетание цветных крылышек бабочки - или то был только проблеск отражения от какого-то высокого окна, на мгновение блеснувший разными цветами. Быть может, вдруг подумал он с теплотой, это та самая бабочка, которую он видел появляющейся из кокона. Приятно было вообразить, что это могло быть то самое крошечное свободное существо.

– Привет Пилигриму,- с ликованием прошептал он.- Лети, маленький брат. Лети!

•••

Глава вторая

•••

Высадившись холодным серым ноябрьским утром из переполненного автобуса, доставившего авиапассажиров из Болоньи - как это часто случалось в зимнее время, в Милане был туман, и курьерский корабль, как и коммерческие, вынужден был совершить посадку в Болонье,- Шейн Эверт краем глаза заметил неприметное изображение маленькой фигурки, нацарапанное на цоколе фонарного столба. Он не осмелился в открытую взглянуть на него, но взгляда искоса было достаточно. Остановив такси, он назвал водителю адрес алаагского городского штаба.

– Efreddo, Milano[1],- сказал водитель и погнал такси по почти что безлюдным утренним улицам.

Шейн, соглашаясь, односложно отвечал со швейцарским акцентом. Милан и впрямь холоден в ноябре. Холоден и неприветлив. К югу отсюда, во Флоренции с ее голубыми небесами и солнечным светом, должно быть, все еще тепло и приятно. Водитель, возможно, надеется завязать разговор и выведать, что привело его пассажира в штаб пришельцев, а это опасно. Обычные люди не любят тех, кто работает на алаагов. «Если я ничего не скажу,- подумал Шейн,- он может что-то заподозрить. Но, подумав хорошенько, решит по моему швейцарскому акценту, что я приехал сюда помогать попавшим в беду родственникам и не настроен разговаривать».

Водитель заговорил о минувшем лете, сожалея о прошедших днях, когда приезжало много туристов. Шейн отвечал очень кратко. Потом в такси стало тихо, если не считать шума мотора. Шейн прислонил посох к правой ноге и левому плечу под таким углом, чтобы уместиться в небольшом салоне такси. После чего разгладил на коленях серый плащ. Перед глазами стояла увиденная фигурка с посохом. Изображение было идентично тому, что он сам впервые сделал на стене под тремя пиками с распятым на них человеком, в Аалборге, в Дании, более полугода тому назад. Но не он оставил это изображение на фонарном столбе. Как ни одну из тех фигурок, которые замечал по всему свету за последние восемь месяцев. Одно мгновение эмоционального бунта подвигло его создать образ, который теперь тиражируется, наполняя часы его сна и пробуждения повторяющимися кошмарами. Нет смысла напоминать себе, что вряд ли кто-нибудь свяжет его с первым граффити. Нет смысла вспоминать, что все прошедшие с тех пор восемь месяцев он был безупречным слугой Лит Ахна.

Никакие факты не помогут, если по какой-то причине Лит Ахн или другой алааг найдет повод связать его с одной из нацарапанных фигур.

Какой безумный, эгоцентрический импульс подтолкнул его использовать свою обычную личину пилигрима в качестве символа Сопротивления? Подошло бы любое другое изображение. Но тогда у него в крови был алкоголь датских бутлегеров; и было - сильнее всего - воспоминание о громоздких алаагах на площади, отце и сыне, наблюдающих смерть приговоренного и казненного ими человека, и память об их разговоре, который понимал он единственный из всех людей, тоже жгла его, и на один краткий миг благоразумие его улетучилось.

И вот теперь символ подхвачен и становится символом уже существующего людского подполья - оппозиции алаагам,- о которой он совершенно не подозревал. Самый факт его существования предрекал кровавую трагедию для любого человека, имеющего глупость быть связанным с ним. По своим собственным меркам алааги были справедливы до беспощадности. Но они считали людей «скотом», а владелец скота не станет думать, что несправедлив к больному или потенциально опасному быку, представляющему проблему для фермы…

– Eccolo![2] - сказал водитель такси.

Шейн посмотрел в указанном направлении и увидел здание штаба пришельцев. Превосходный отражающий силовой экран защищал его наподобие ртутного слоя. Невозможно было предположить, что представляло из себя это строение изначально. Оно могло быть чем угодно, начиная от учреждения и кончая музеем. Лит Ахн, Первый Капитан Земли, из своего штаба, выходящего окнами на водопад Святого Антония, в самом сердце бывшего Миннеаполиса, с усмешкой взирал на столь неприкрытую демонстрацию оборонной мощи. Серые бетонные стены его сторожевой башни на острове Николлет не имели ничего для защиты, только портативное оружие, хотя и его одного было достаточно, чтобы за несколько часов сравнять с землей окружающую метрополию. Шейн заплатил водителю, высадился из такси и через главный вход вошел в миланский штаб.

Находящиеся за массивными двойными дверями охранники, как и служащие за конторкой, были людьми. По большей части молодые, как и сам Шейн, но значительно крупнее, поскольку самые большие из людей казались девятифутовым алаагам хрупкими и мелкими. Эти охранники были одеты в опрятную, но скучную черную униформу учрежденческой полиции. Кажущийся рядом с ними карликом, несмотря на свои пять футов одиннадцать дюймов роста, Шейн испытывал какое-то извращенное чувство комфорта от того, что находится в этих стенах в окружении именно этих парней. Как и он сам, они ели за столом пришельцев; им предписывалось защищать его от любого угрожающего ему человека, не находящегося на службе у чужаков. Под крышей ненавистных хозяев он был защищен и мог чувствовать себя в безопасности.

Остановившись у конторки дежурного, он вынул ключ из висящей на поясе кожаной сумки, оставив документы на месте. Человек - дежурный офицер - взял ключ и стал изучать чужеродный металл, который не имел права иметь или носить ни один обыкновенный житель Земли, а также нанесенную на него метку Лит Ахна.

– Сэр,- произнес офицер по-итальянски, прочитав метку. Он вдруг сделался услужливым.- Могу я чем-нибудь помочь?

– Я зарегистрируюсь временно,- ответил Шейн по-арабски, ибо в речи офицера ощущался отголосок гортанных согласных этого языка.- Я тот, кто доставляет сообщения для Первого Капитана Земли, Лит Ахна. У меня есть с собой несколько для командующего этого штаба.

– Ваш язык весьма совершенен,- произнес офицер по-арабски, переворачивая журнал дежурного и протягивая Шейну ручку.

– Да,- откликнулся Шейн, расписываясь.

– Командующий здесь,- сказал офицер,- Лаа Эхон, Капитан шестого ранга. Он примет ваши сообщения.

Он повернулся и сделал знак охраннику.

– Проводи его в дальний кабинет Лаа Эхона с сообщениями для командующего,- приказал он по-итальянски.

Охранник отсалютовал и вывел Шейна. Несколько лестничных пролетов рядом с лифтом, которым Шейн смог бы воспользоваться по своему усмотрению, не будь с ним охранника, привели их в коридор, в конце которого за двойными массивными резными дверями находилось то, что называлось удаленным кабинетом в частном офисе командующего алаагов в Милане.

Охранник снова отсалютовал и удалился. В комнате не было других людей, кроме Шейна. В дальнем углу большого открытого пространства за письменным столом сидел алааг двадцать второго ранга, читая какие-то похожие на отчеты пластиковые листы с многослойными оттисками. На большом экране в стене, слева от Шейна, транслировалось трехмерное изображение того, что находилось в соседнем офисе, со скамьями для людей. Офис был почти пуст, если не считать молодой темноволосой женщины в свободном голубом хитоне, доходящем до лодыжек и перетянутом вокруг тонкой талии.

В помещении, где находился Шейн, мест для сидения не было. Но, приученный сопровождать Лит Ахна и других алаагов низкого ранга, он привык ожидать на ногах часами.

Он все стоял и стоял. По прошествии около двадцати минут алааг у конторки заметил его.

– Подойди,- сказал он, поднимая большой палец размером с колышекдля палатки.- Докладывай.

Он говорил по-алаагски, поскольку большинство людей-прислужников имели некоторое понятие об основных командах на языке своих повелителей. Но выражение его лица слегка изменилось, когда Шейн стал отвечать, потому что мало было подобных Шейну людей - и Шейн работал и жил вместе с этими немногими,- способных бегло и почти без акцента говорить на языке пришельцев.

– Безупречный господин,- сказал Шейн, подходя к столу. - У меня есть послания от Лит Ахна непосредственно для командующего миланского штаба.

Он не пошевелился, чтобы достать свитки посланий из сумки, и массивная рука алаага, протянувшаяся было к нему ладонью вверх при слове «послания», отдернулась, когда Шейн произнес имя Лит Ахна.

– А ты ценный зверь,- вымолвил алааг.- Скоро твои послания примет Лаа Эхон.

«Скоро» могло означать все что угодно - от «нескольких минут» до «нескольких недель». Тем не менее, поскольку это были личные сообщения от Лит Ахна, речь, очевидно, шла о минутах. Шейн вернулся в свой угол.

Открылась дверь, и вошли еще два алаага. Оба были мужскими особями средних лет, один двенадцатого, другой шестого ранга. Лаа Эхоном мог быть только алааг шестого ранга. Капитан более низкого ранга имел фактически слишком высокую квалификацию для командования штабом вроде этого. Трудно было представить, что таких здесь окажется двое.

Казалось, вновь прибывшие проигнорировали Шейна. «Нет,- подумал Шейн, когда их взгляды скользнули по нему,- проигнорировали не совсем». С одного взгляда приметили, оценили и потеряли интерес. Вместе подошли они к смотровому экрану; тот, который был, вероятно, Лаа Эхоном, заговорил по-алаагски:

– Эта?

Они рассматривали девушку в голубой тунике, сидевшую в соседней комнате и не подозревавшую ни о чем.

– Да, непогрешимый господин. Дежурный офицер на площади увидел, как она отходит от стены, после чего заметил там какую-то насечку.- Капитан двенадцатого ранга указал большим пальцем на женщину.- Потом офицер изучил насечку, понял, что она сделана недавно, и повернулся, чтобы разыскать вот эту. На мгновение ему показалось, что она затерялась в стаде на площади, потом заметил ее со спины, спешащую прочь. Он оглушил ее и доставил сюда.

– Его ранг?

– Тридцать второй, непогрешимый господин.

– А зверя допросили?

– Нет, сэр, я дожидался, чтобы поговорить с вами о процедуре.

Лаа Эхон немного помолчал, пристально глядя на женщину.

– Ты говоришь, тридцать второй? Он знал именно этого зверя раньше, до встречи на площади?

– Нет, сэр. Но он вспомнил цвет ее одеяния. Поблизости не было никого в одежде такого цвета.

Лаа Эхон отвернулся от окна.

– Прежде всего, я бы хотел поговорить с ним. Пришлите его ко мне.

– Сэр, в настоящий момент он при исполнении.

– А-а.

Шейн понял мгновенное замешательство Лаа Эхона. Будучи командующим, он легко мог приказать освободить интересующего его офицера от дежурства, чтобы тот лично доложил ему. Но натура и обычаи алаагов были таковы, что только весьма серьезная причина позволила бы ему отдать подобный приказ. Алааг при исполнении, независимо от ранга, становился почти священным лицом.

– Где?- спросил Лаа Эхон.

– Местный аэропорт, непогрешимый господин.

– Поеду и поговорю с ним на его посту. Капитан Отах Он, вам приказано сопровождать меня.

– Слушаюсь, непогрешимый господин.

– Тогда отправимся, не теряя времени. Не похоже, чтобы это дело было таким уж важным, но надо убедиться в этом.

Он повернулся к двери, а Отах Он последовал за ним. И снова взгляд его скользнул по Шейну. Остановившись, он взглянул на алаага за письменным столом.

– Кто такой? - спросил он, указывая на Шейна большим пальцем.

– Сэр.- Сидевший за письменным столом алааг сразу вскочил.- Курьер с посланиями для вас от Лит Ахна.

Лаа Эхон снова взглянул на Шейна.

– Я приму твои сообщения не позже чем через час, когда вернусь. Ты понял, что я сказал?

– Понял, непогрешимый господин.

– До того момента остаешься при исполнении. Но можешь расслабиться.

Лаа Эхон проследовал из комнаты, сопровождаемый Отах Оном. Алааг, работавший за письменным столом, снова уселся и вернулся к своим листам.

Шейн опять взглянул на одинокую женскую фигурку за стеклом с односторонней видимостью. Девушка сидела, не зная о том, что принесет ей следующий час. Они, разумеется, будут допрашивать ее с применением химических веществ. Но потом перейдут к физическим методам. В характере алаагов не было садизма. Если кто-то из пришельцев проявил бы подобные наклонности, соплеменники посчитали бы это недопустимой слабостью и уничтожили бы его. Но считалось, что скот можно заставить сказать то, что он знает, подвергнув его достаточному дискомфорту. Разумеется, любой алааг был выше того, чтобы убеждать зверей. Смерть наступила бы много раньше, чем любая степень дискомфорта смогла бы изменить характер отдельно взятого пришельца до такой степени, чтобы заставить его или ее сказать то, что они не желали бы выдавать.

Шейн почувствовал, как прилипает к телу вымокшая от пота одежда. Женщина сидела к нему почти в профиль, с распущенными по плечам темно-каштановыми волосами; лицо с бледной кожей, гладкое и нежное. На вид - лет двадцать с небольшим. Он пытался заставить себя не смотреть на нее, чтобы перестать думать о том, что ожидает ее, но - как это случилось с ним в истории с человеком на пиках, когда он впервые создал свой символ,- Шейн не мог заставить себя отвернуться.

Теперь он знал, что это такое - его помешательство. Помешательство родилось из скрытого отвращения и ужаса пред этими громадными гуманоидами, спустившимися с неба, чтобы завладеть Землей. Они были хозяевами, которым он служил и которые давали ему теплое жилье и пищу, в то время как большинство остальных людей пребывали в холоде и голоде; которые похлопывали его со снисходительным одобрением - будто он и впрямь был животным, как считали они, умным домашним зверьком, готовым завилять хвостом в ответ на приветливое слово или взгляд. При мысли о них у Шейна внутри поселялся страх смерти, ощущаемый как слиток холодного металла; а страх долгой и мучительной смерти напоминал тот же слиток, но с острыми, как бритва, краями.

Но в то же время существовало это его безумие, которое, выйди оно из-под контроля, могло бы взорваться и заставить его швырнуть депеши в лицо какому-нибудь алаагу или однажды, как терьер на тифа, броситься на хозяина, Первого Капитана Земли, Лит Ахна, чтобы вцепиться тому в глотку. Это безумие было вполне реальным. И алааги знали о его существовании у завоеванных ими людей. В их языке было даже слово для его обозначения - «yowaragh». Полгода назад yowaragh заставил человека на пиках совершить безнадежную попытку защитить свою жену от того, что он считал жестокостью алаагов. Каждый день где-нибудь на свете yowaragh заставлял хотя бы одного человека швырнуть бесполезную палку или камень в защищенного, неуязвимого завоевателя в той ситуации, когда бегство невозможно и гибель предрешена. Yowaragh однажды, менее года тому назад, смутил рассудок Шейна, угрожая вырваться наружу. И вот это безумие снова на пороге.

Он не мог не смотреть на девушку и не в силах был смотреть, а единственное, что он мог сделать в этой ситуации,- не дать осуществиться возвращению Лаа Эхона, ее пыткам и его помешательству, которое приведет к его же собственной смерти.

Лаа Эхон сказал, что вернется через час. Ручейки пота щекотали бока Шейна под одеждой. Его мозг включился на высокую передачу, работая в ритме неконтролируемого сердцебиения. Какой найти выход? Он должен быть - только бы придумать. Что могут они сделать с девушкой? Обратная сторона медали - это то же отсутствие садизма. Алааги стали бы уничтожать собственность только ради какой-то цели. Если цели нет, им нет нужды пускать в расход полезное животное. Девушка слишком малозначительна; они слишком прагматичны.

Он лихорадочно соображал. И не верил в реальность осуществления своего замысла, но все его потаенное знание об алаагах, накопленное за те три года, что он жил с ними бок о бок, кипело и бурлило у него в голове. Он подошел к алаагу, сидящему за письменным столом.

– Да? - произнес алааг через некоторое время, поднимая на него глаза.

– Безупречный господин, Капитан командующий сказал, что вернется через час, чтобы принять мои сообщения, а до тех пор я при исполнении, но могу расслабиться.

Глаза с черно-серыми зрачками уставились на него вровень с его собственными.

– Ты хочешь отдохнуть, что ли?

– Безупречный господин, я был бы очень признателен, если мог бы сесть или лечь.

– Да. Хорошо. Командующий так приказал. Найди помещение для подобных занятий скота. И возвращайся через час.