Мадам одиночка, или Укротительница мужчин

– Все правильно, тебе и сейчас восемнадцать. Просто здесь время тянется медленно. Тебе кажется, что прошла целая вечность, а прошло всего несколько дней. Ты же совсем молоденькая, тебе жить да жить.

Я нагнулась к девушке поближе и принялась разматывать веревку на ее руках.

– Осторожно, у меня кисть сломана. А впрочем, я не чувствую боли.

– Да кто ж тебя так?

– Экрам.

– За что?

– За то, что я плохо работала.

– Ты приехала не одна?

– Нет. Нас приехало четверо.

– Откуда?

– Из Воронежа. Мы должны были работать спортивными инструкторами на пляже. Я окончила спортивную школу. Мастер спорта по легкой атлетике. Затем стала преподавать в спортивной школе. Платили копейки. А тут такое предложение. Вот мы с другими девчонками – тренерами по плаванию и поехали. Думали денег подзаработать да в придачу на море отдохнуть. С нашей специальностью нечасто появляется возможность подзаработать за границей. А тут такое везенье.

– Оно и понятно. Когда набирают на работу за границей, никто никогда не скажет, что требуются проститутки. Тут у всех одна специализация, узкопрофильная. Приезжают все с разными специальностями, а затем работают по одной, потому что тут у всех нас только одно предназначение. А где остальные?

– Не знаю.

– Как это не знаешь?

– Сначала мы все были вместе. А затем их куда-то перевезли. Больше я их не видела.

– А тебя почему здесь оставили?

– Я кинулась на Экрама с кулаками. Он подложил меня под какого-то садиста, который разорвал меня по швам. Я не знаю, как я осталась жива. После того как я ударила Экрама, он меня сюда притащил и надругался вместе со своими дружками.

– А ты здесь давно?

– Я не знаю. Может, давно, а может, и нет. Мне кажется, что давно. Меня постоянно бьют. Не кормят, только дают воды, а иногда и вообще не заходят. Забывают, наверно.

В тот момент, когда Ленка принялась освобождать ноги девушки, несчастная застонала и скорчилась от боли.

– Что у тебя с ногами? – не на шутку перепугалась Ленка и сморщилась от ужасного запаха, который говорил о том, что пленницу ни разу не выводили в туалет.

– Не знаю. Сначала я их не чувствовала, а теперь, когда вы до них дотронулись, мне стало очень больно. Никакой мочи нет.

– Потерпи.

– Девочки, родные, вы сами-то откуда?

– Мы из Москвы, – не слишком уверенно ответила я. От невыносимой вони к моему горлу подступила страшная тошнота.

– Девочки, родные, я вас очень прошу. Мне уже не жить. Вы лучше убегайте побыстрее отсюда, пока с вами не сделали то же, что и со мной. Я вас умоляю, помогите мне, пожалуйста. Помогите…

– Мы и так тебе помогаем.

– Нет, не так.

– А как?

– Убейте меня, пожалуйста. Родненькие мои, убейте!

– Ты что такое несешь? Ты еще молодая. Тебе жить да жить. – Ощутив, что я все же могу справиться с резким приступом тошноты, я почувствовала, как на мои глаза накатились слезы. – Тебе еще детей рожать и воспитывать…

– Никого мне уже не рожать и не воспитывать. Мне уже никто не поможет. Убейте меня, пожалуйста. Я вас умоляю. Меня зовут Ника. Вернее, это меня мама так всегда называла, а вообще мое полное имя Вероника. Вероника Темнова. Я из Воронежа. У меня адрес легкий. Я в самом центре живу. Город Воронеж, улица Ленинского Комсомола, дом пятнадцать, квартира семь. Там живут мои мама и папа. Я у них одна-единственная. Они меня очень любят и очень сильно за меня переживают. Просто мы очень бедно живем, вот я и хотела им хоть как-то помочь. Денег привезти, чтобы они гордились, какую дочь вырастили. Вы когда до родины доберетесь, вы, пожалуйста, как будет свободное время, наведайтесь в Воронеж, обнимите моих родителей и скажите, что я их очень люблю. Они у меня очень хорошие. Мама в библиотеке работает, а папа на стоянке машины сторожит. Они дружно живут и по мне скучают. А рядом со мной на лестничной площадке, в восьмой квартире, мой парень живет, Гришка. Он очень хороший. Он из армии недавно пришел, а я честно его дождалась. Каждый день ему письма писала. Он не хотел, чтобы я сюда ехала, но я его сама уговорила. Сказала, как только по контракту отработаю и вернусь, мы сразу поженимся. Гришка обещал сюда приехать, меня навестить. Девочки, скажите ему, что я его очень люблю, что мне никто, кроме него, не нужен, что те два года, когда он был в армии, я ни на одного парня даже не посмотрела. Он у меня один-единственный и неповторимый. Скажите ему, что я даже на том свете любить его буду. Потому что люди умирают, а настоящая любовь жива всегда.

– Господи, не говори ничего. Ты будешь жить.

Взяв девушку за руки и за ноги, мы поволокли ее вверх по ступенькам на улицу. Конечно же, в глубине души мы обе понимали то, что, даже вытащив ее на улицу и напоив водой, мы вряд ли сможем ей чем-то помочь, потому что сейчас мы сами нуждались в помощи. Мы обе об этом знали, но боялись произнести эту мысль вслух.

Девушка по-прежнему стонала и постоянно повторяла одну и ту же фразу:

– Девочки, родненькие, ну прекратите вы меня мучить. Я умоляю вас меня убить. Я сама вас об этом прошу. Девочки…

– Ну что ж ты такое говоришь! – смахнула слезы Ленка. – Как же мы можем своих-то добивать. Мы же соотечественницы… Мы обязаны друг другу помогать. Обязаны…

Положив девушку прямо на землю у входа в дом, я посмотрела на Ленку усталым взглядом и еле слышно произнесла:

– Лен, а куда мы с ней?

– Не знаю, – пожала плечами та. – Если мы возьмем ее в горы, то загнемся в горах вместе с ней. Нет гарантий, что мы сами выживем.

Я склонилась над девушкой и как-то глухо произнесла:

– Ника, ты на свободе. Мы вытащили тебя из подвала. Уже начинает светать. Надо что-то делать. В любой момент сюда могут приехать друзья Экрама. Скажи, что ты сейчас хочешь?

– Я хочу, чтобы вы меня убили, – так же глухо ответила девушка.

– Ты пить хочешь?

– Очень.

– А может, чего-нибудь покрепче? Может, водки? Она очень хорошо идет как болеутоляющее.

– Я хочу, чтобы вы меня убили.

Я подняла голову и посмотрела на Ленку.

– Ленка, принеси воды и водки. И собери, пожалуйста, нам что-нибудь поесть. Там, на кухне, стоит корзина. Неизвестно, сколько времени нам в горах бегать. Главное, не умереть с голода.

Как только Ленка вновь вошла в дом, я попыталась приподнять голову девушки, но та довольно громко застонала.

– Тебе больно?

– Да. Голова болит.

– Может, тебе там еще что-нибудь, кроме носа, сломали?

– Не знаю.

– Господи, на тебе есть хоть одно живое место?

– Не знаю, – словно в бреду повторила девушка.

Положив голову девушки себе на колени, я стала гладить Нику по грязным, мокрым и слипшимся волосам и медленно заговорила:

– Ника, понимаешь, я совершенно не знаю, что делать. Если бы мы сейчас были в России, то я бы вызвала «Скорую помощь» и тебя бы увезли в реанимацию. Но мы находимся в чужой стране, да еще нелегально, на правах проституток. А ты сама знаешь, что у проституток вообще нет никаких прав. Тебе нужна срочная медицинская помощь, и я не знаю, где ее взять. Идти ты тоже не можешь.

Да и далеко мы тебя не унесем. Машины у нас тоже нет.

Если бы у нас была машина и мы бы знали, где находится российское консульство, мы бы положили тебя прямо возле него. Российский консул бы выглянул в окно, спустился, услышал, что ты говоришь по-русски, понял, что ты русская, и обязательно бы оказал тебе помощь. Не сам, конечно, а отправил бы тебя в больницу. Но у нас нет ни адреса консульства, ни машины, чтобы тебя до него довезти. У нас вообще ничего нет. Я чувствую себя виноватой в том, что мы ничем не можем тебе помочь. Это страшно, когда рядом с тобой находится еще живой человек, который может умереть в любую минуту, а ты ничего не в силах для него сделать. Я ненавижу себя за свою беспомощность. Ненавижу. Мы не можем взять тебя с собой в горы и не можем оставить тебя здесь умирать, потому что в любой момент сюда могут вернуться турки. Они наверняка начнут издеваться над уже почти бездыханным телом. Ты так настрадалась, что мне даже страшно подумать о том, что у тебя могут быть новые страдания.

– Вы можете меня убить, – простонала девушка и закрыла глаза. – Пожалуйста….

Показалась Ленка, несущая в руке бутыль турецкой водки и несколько бутербродов.

– А где корзина с провизией?

– Я не могу все за один раз унести.

Ленка была заметно напугана и даже не пыталась этого скрыть.

– Лен, ты что, покойников боишься? У тебя такое лицо…

– Посмотрела бы я, какое у тебя лицо было…

Не говоря ни единого слова, Ленка открыла бутыль и принялась пить прямо из горлышка. При этом она ужасно морщилась, и было видно, что она вливает в себя заморское зелье с отвращением, через не могу.

– Да что ж ты так квасишь-то это пойло…

– Свет, скажи, когда мы уходили, Экрам лицом кверху лежал?

– Да. Мы ж у него по карманам шарили и нашли двести долларов. Мы ж его сами перевернули.

– Это я помню.

– А зачем ты тогда спрашиваешь, если ты все помнишь? – почувствовала неладное я.

– А руки у него как лежали?

– Как? Обыкновенно… – Я ощутила, как по моей спине пробежали мурашки. – А что?

– Он руки на груди скрестил.

– Как это скрестил?! Он же мертвый, а это значит, что и руки у него мертвые.

– Я тебе говорю, он руки скрестил. Ну так, как настоящий покойник. Как будто он молится.

– Лен, ты чего несешь-то? Ты, наверно, слишком много турецкой водки выпила.

– Водка тут ни при чем. Так он еще и пледом накрылся.

– Как накрылся? – Я начинала злиться и пыталась понять, что именно так сильно подействовало на Ленку – турецкая водка или известие о гибели матери.

– Я зашла на кухню, а Экрам лежит, накрытый их национальным пледом. Я плед приподняла и увидела, что у него руки на груди скрещены, как у покойника.

– Лен, но ведь он мертвый! – не выдержав, закричала я.

– Я понимаю, что не живой…

– У тебя галлюцинации.

– Да нет у меня никаких галлюцинаций.

Увидев, что подруга опять глотнула турецкой сивухи, я попыталась выхватить у нее бутылку, но Ленка стала сопротивляться.

– Не трогай. У меня, может, единственная радость в жизни осталась. У меня матери не стало. Я имею полное право.

– О какой радости ты говоришь. Нам надо скорее отсюда ноги уносить, а твои ноги от этой дряни могут нас подвести. Ты бы лучше Нику напоила. Человек без наркоза такие адские боли терпит.

– Сейчас напою. А ты пойди на Экрама полюбуйся. Может, у тебя тоже галлюцинации.

– Уж если у кого из нас и есть галлюцинации, так это у тебя. Пить меньше надо, а то дорвалась до водки и про собственную безопасность забыла. Как я побегу с тобой в горы, если ты под любым кустом заснуть можешь?!

– А куда нам с тобой торопиться… У нас что, обратные билеты есть и мы на самолет опаздываем?

– Да иди ты…

Я аккуратно положила Никину голову на землю и пошла в дом.

– Допилась. Экрам у нее ожил… Непонятно, что дальше будет, – недовольно бурчала я себе под нос.

Как только Ленка принялась отпаивать Нику, я зашла в дом и на сгибающихся ногах прошла на кухню.

Чувство страха захватило меня изнутри и завладело каждой клеточкой моего тела. Картина, которую мне довелось наблюдать, едва не свалила меня с копыт. Пройдя на кухню, я громко вскрикнула и потеряла дар речи.

Экрам лежал на том же самом месте, на котором мы его и оставили. Только не было видно ни его лица, ни его тела.

Он был накрыт красочным турецким национальным пледом, из-под которого торчали только ноги, обутые в обшарпанные, видавшие виды тапочки.

– Бог мой! – в сердцах прошептала я и слегка попятилась обратно.