Духовные основы русской революции

III

Кто бы подумал, что эти сильные слова написаны отцом социал-демократии, а не германским империалистом, пророком интернационализма, а не германской национальной идеи? Современные немецкие социал-демократы, переродившиеся в социал-империалистов, как их иронически называют, идут за своим учителем – Марксом. Маркс был достаточно умен, талантлив и оригинален, чтобы в лучшие свои минуты понимать значение расы, чтобы сознавать свою связь с мировым империализмом того государства и народа, на культуре которого он вырос и воспитался. Сам Маркс никогда не был таким доктринером, как его ученики и последователи. Хотя и еврей по крови, но он в достаточной степени чувствовал себя немцем и немецкими глазами смотрел на мировые отношения. И это делает ему честь. А мы-то, дураки, думаем, что Маркс был интернационалистом на гуманной подкладке, что он хотел братства народов, заповедал не делать «аннексий» и предоставляет всем народам свободно самоопределяться. Очень наивные люди, все эти русские мальчики, мечтающие о братстве народов, о свободном самоопределении народностей, об интернационализме и черпающие свое идейное обоснование у немецких социал-демократов! Право же, об этих русских глупостях не думает серьезно ни один немец, хотя бы и социал-демократ. Маркс одобрял все «аннексии», совершаемые избранной германской расой, и не допускал свободного самоопределения народностей из низшей славянской расы. Маркс одобрил бы и «аннексирование» всей России, как расширение германской цивилизации на варварский Восток. Маркс знал, что история есть суровая борьба сил, а не гуманистические сентиментальности. У немца может быть идея интернационализма, но это будет интернационализм после выполнения германской расой своей цивилизаторской миссии, после германизации славянского Востока и подчинения Германии всего Ближнего Востока. Для достижения этой всемирной и общечеловеческой цели немец никогда не позволит себе размякнуть и распуститься от всяких сентиментальностей, от всяких отвлеченных прекраснодушных идей. Это он предоставляет русским. Интернациональная социал-демократия – вполне немецкая по своему духу. Она и является одним из германских влияний, мешающих русскому народу сознать, что в мире происходит великая, всемирно-историческая борьба славянства и германства, двух враждебных сил истории, что славянская раса или выйдет из этой борьбы победительницей, отразит притязания германизма и выполнит свою миссию в истории, или будет унижена и оттеснена. В стихии революции сейчас погасло русское и славянское сознание. И в угашении этого сознания, за которым стоит здоровый расовый инстинкт, немалую роль сыграла пропаганда немецких социал-демократических идей. Социализм может быть национальным, но в России социализм сделался орудием сил, враждебных нашей расе, он отклоняет Россию от исполнения ее славянского призвания.

Русское и славянское чувство и сознание всеми силами должно быть пробуждено. Нам необходима мобилизация национального духа. И напоминание о германском самосознании Маркса очень полезно в этом деле. Германскому сознанию Маркса о мировом цивилизаторском призвании германской расы на Востоке мы должны противопоставить свое русское сознание о миссии славянства, которое еще не сказало своего слова миру. Мы верим, что сильная Россия даст большую свободу миру и всем народам мира, чем сильная Германия, что в духе славянском есть большая всемирность, чем в насильническом германском духе. Как ни велико значение русской революции в русской истории, но мировая борьба народов есть событие еще большее по своему значению, чем революция. Революция вызвана войной, и она может быть осмыслена лишь в связи с войной. У немцев в мировой борьбе своя идея. Есть ли идея у нас? Русские проявили такую слабость, что отдали себя во власть немецкой идеи. Но последнее наше слово еще не сказано.

«Народоправство», № 6, с. 2-4, 9 августа 1917 г.

Патриотизм и политика

I

Мы, русские, слишком привыкли говорить, что родина наша на краю гибели. Мы так долго говорим об этом, и слова наши так мало действенны, и так незначительны их практические последствия, что скоро никто уже не будет верить искренности и серьезности наших слов. Все слова потеряли свой удельный вес и перестали быть действенными. Происходит лишь быстрая смена министров, которые судорожно пытаются образовать сильное национальное правительство, но эта перестановка атомов производит впечатление болезненного бессилия, и ничто существенное от нее не меняется. Это явление, вполне аналогичное «министерской чехарде», происходившей в последний период существования старого режима. Основное направление общественной воли остается тем же. Для выхода же из трагического бессилия необходим внутренний психический сдвиг, необходима иная духовная атмосфера власти, более свободная, более правдолюбивая, воодушевленная не корыстными, классовыми и слишком человеческими идеями, а объективными национальными и государственными идеями, не зависящими от человеческого произвола. Многие признают, что в эту страшную и трагическую минуту русской истории Россию может спасти лишь патриотический подъем, лишь исключительное напряжение национального духа. Но порыва этого у нас нет, есть лишь призывы к нему и слова о нем. Все патриотические и государственные слова правительства, произнесенные на московском государственном совещании, так и остались словами, не перешли в действие. Вся эта новая для русской революционной интеллигенции терминология означает лишь, что государственные младенцы наши проходят первоначальную школу и учатся по складам произносить слова: отечество, нация, государство. Естественнее, казалось бы, чтобы власть в эту трудную минуту принадлежала тем, которые давно уже научились этим словам и чья психология более подходит для спасения государства и для его устроения.

И в это исключительное время хотят спасти Россию политическими комбинациями, ничего существенного не меняя, ни от чего не отказываясь, ничем не жертвуя и не рискуя. За эти несколько месяцев уже успела образоваться такая инерция революционной власти, какая в старой власти образовывалась на протяжении столетий. Психология правительства революционной демократии слишком во многом напоминает психологию правительства Николая II. Уступки делаются исключительно под влиянием страха и опасности, а не по внутреннему сознанию национального долга. Наша революционная политика заражена ложью, она быстро гниет и вырождается. Ложь была допущена в самой первооснове власти революционной демократии – никакая высшая, объективная и для всего народа обязательная правда не была положена в этой основе. Все оправдывалось интересами социальных классов, отдельных групп и отдельных личностей. Но всякая власть, которая будет направляться исключительно интересами, неизбежно должна разлагаться. В основе сильной национальной власти всегда лежит что-то, стоящее выше всех интересов. Власть по природе своей не может быть ни буржуазной, ни пролетарской, ею руководят не интересы классов, не интересы людей, а интересы государства и нации как великого целого. Нет ничего легче, как сбиться в политике на путь лжи. Средства политической борьбы незаметно подменяют цели жизни. И в разъярении политических страстей трудно сохранить душу живую. Душа эта убивается господством интересов и корыстной борьбой за власть. Те, которые дорожат душевным здоровьем народа, должны признать, что в патриотизме есть что-то более первичное и более связанное с духовными основами жизни, чем в политике. В чувстве национальном есть что-то более интимное и более глубокое, чем в государственном сознании. И мотивы политические естественно должны были бы быть подчинены мотивам патриотическим. Тот, кто борется за родину, борется не за свои интересы и не за чужие интересы, а за ценность, стоящую выше всякого блага людского. Всякая великая борьба может быть оправдана лишь как борьба за свою правду и за Бога. И политика, в которой не будет этого духовного ядра, всегда будет ложной и разлагающей. Теперь более чем когда-либо можно сказать, что не время для политики, оторванной от духовных основ жизни и предоставленной самой себе и своим зыбким и двусмысленным стихиям. Дело идет о судьбе великого народа, и не только о внешней, политической и социальной его судьбе, но и о судьбе внутренней, о душе народа, которая может быть загублена во имя призрачных благ.

II

Большое значение московского частного совещания общественных деятелей, собравшихся 8-10 августа, нужно видеть в том, что оно было собрано исключительно по патриотическому порыву и преследовало цели национального единения. Это не было достаточно оценено нашей печатью, не только «социалистической», которая мертва к национальным мотивам, но и «буржуазной». Московское частное совещание не представляло собой никакой политической комбинации, оно не было классовым объединением, оно стремилось создать национальный блок, в который могут войти представители всех классов и социальных групп, поскольку они настроены патриотически и государственно. Нет никаких оснований отрицать, что в такое единение может войти и разумно настроенное и сознательное крестьянство, что народный базис его может быть очень расширен. Такой национальный блок, или патриотический союз, объединяющий различные партии и группы, должен быть устойчивым и длительным образованием. В нем должна найти себе поддержку истинно национальная власть. И нужно сказать, что то течение русской общественности, которое объединилось на московском частном совещании, было настроено патриотически и национально, на нем высказывались думы о спасении родины, а не того двусмысленного существа, которое у нас именуется «революцией» и которое все более и более погружается в ложь и нравственное растление. И если можно в чем-либо упрекнуть московское совещание, то в том, что его национальный характер был недостаточно сильно выражен, что слишком много было, по современной терминологии, «общенационального», а не национально-русского. Есть три основные страсти, которые могут быть пробуждены в народе и могут стать двигателями его исторической судьбы, это – страсть национально-классовая, страсть национальная и страсть религиозная. Бессовестные демагоги уже использовали самую низменную из этих страстей – социально-классовую. Она отравила Россию, убила чувство правды в массе русских людей, образовала в душах нигилистическую опустошенность. И лишь пробуждение страсти национальной и религиозной может спасти русский народ от полного разложения и растления. О страсти религиозной сейчас не место говорить, это слишком великий вопрос, страсть же национальная не может быть «общенациональной» политической тактикой, она есть пробуждение огненной народной стихии.

В России сейчас образовалось три течения: одно хочет безусловно, без торга и без расчета спасать родину, в которой видит вечную ценность, и требует дисциплины в армии в целях патриотических и национальных; другое хочет спасать родину условно, и расчетливо договаривается о том, чтобы родина была подчинена «революции» и «демократии», требует исключительно «революционной» дисциплины; третье безусловно предает родину и требует истребления ее во имя всемирной революции. Характеристика этих трех течений как «буржуазного», «умеренно-социалистического» и «крайне-социалистического» есть условная ложь и вздор. Пора перестать придавать значение терминологии черни, хотя бы она и мнила себя интеллигентной. Только люди, одержимые ложной идеей или совершенно темные и ограниченные, могут видеть что-то «буржуазное» в безусловной защите родины и в национальной настроенности, а социализмом называть условную защиту родины или безусловное ее предание. То, что у нас в течение полугода называют «социалистическим» движением, представляет нестерпимую ложь и обман и является ширмой для самых низменных массовых инстинктов и для бесстыдного демагогического им потворства. О социализме сейчас в России нельзя серьезно разговаривать, его совсем нет, есть лишь втаптывание в грязь социалистической идеи. Русский революционный социализм есть явление совершенно реакционное, он есть лишь наследие процессов разложения старой России. Нет у нас и никакого здорового, творческого демократического движения. Демократия понимается у нас столь извращенно, что напоминает какой-то пасквиль и карикатуру. Демоническая одержимость идеей равенства не есть демократия, ибо истинная демократия есть лишь искание путей подбора лучших, установление истинного неравенства. И можно подумать, что миссия русской революции – изобличение лжи, лежащей в основе демократического принципа, не желающего подчинить себя высшей правде. Изолгавшаяся демократия и изолгавшийся социализм есть явление нравственно безобразное. И мы более всего нуждаемся в нравственном оздоровлении нации, в духовном ее возрождении, в пробуждении веры в Бога правды. Русский народ не может достойно воевать, потому что он потерял веру в святыни, превышающие всякие блага земные. Война во имя собственных интересов, во имя «земли и воли» не может быть оправдана. Ужас войны не может быть принят во имя рассудочных и утилитарных соображений. Этот трагический ужас может быть принят лишь теми, которые верят в цели жизни и святыни, лежащие выше данной эмпирической жизни с ее ограниченными интересами. Но вера в божественный смысл жизни ослабела в русском народе, и он потерял силу в самую страшную минуту борьбы.

III

Трагические события, связанные с именем генерала Корнилова, говорят о том, что мы продолжаем жить в атмосфере двусмысленности и мути. В том, как разыгрались последние события, чувствуется демоническое сцепление лжи и путаницы. Приходится думать, что темные силы действуют против России и не позволяют ей найти выход из трагического положения. Ныне господствующие в русском государстве силы так же не терпят правды и света, как не терпели их силы, господствовавшие в старом строе. Старая власть исключительно жила страхом революции: новая власть столь же исключительно живет страхом контрреволюции. И то и другое состояние одинаково не творческое, одинаково унизительное, одинаково обрекающее на ложь и светобоязнь. Это – путь болезненной мнительности, незаметно переходящей в злобную мстительность, и увенчивается он провокацией. Это – мрачное царство подполья, из которого никак не может выйти наша несчастная родина. Мы и после переворота, который должен был освободить нас, продолжаем задыхаться в мутной лжи. Свобода мысли, свобода слова у нас задавлены. Слишком ясно для честных людей, что в обвинениях против генерала Корнилова накопилась чудовищная ложь, обман и путаница. И вся Россия должна прежде всего потребовать выяснения истины и правды, которыми нельзя пожертвовать ни во имя чего на свете. Нельзя потерпеть, чтобы печать принудительного молчания была вновь наложена на наши уста. И если возмутительная ложь владеет нашей жизнью, то она должна быть изобличена и о ней нужно кричать на всех перекрестках. Революционная власть так же не может освободиться от большевизма, как власть дореволюционная не могла освободиться от черносотенства, и потому она не может быть национальной и патриотической. То, что у нас революционная пошлость называет «развитием и углублением революции», питалось ядом большевизма, который лишь в более разреженном виде присутствует и у социал-демократов меньшевиков, и у социалистов-революционеров. Большевистская бацилла имеет превосходную культуру в крови русской революционной интеллигенции, это – лишь новая форма ее исконного социального максимализма, который есть лишь обратная сторона ее исконного религиозного нигилизма. Радикальное освобождение от большевизма предполагает духовный переворот. До этого желанного духовного переворота власть в руках русской интеллигенции никогда не будет патриотической и национальной.

Можно разно оценивать для данного момента роковое столкновение между генералом Корниловым и Временным правительством, но отрицать героический патриотизм ген. Корнилова и его беззаветную преданность родине может лишь злая воля или корыстный расчет. Это должно быть признано по инстинкту правдивости, независимо от принадлежности к той или иной партии. Политика с ее страстями и расчетами, с ее борьбой интересов и борьбой за власть, не должна закрывать непосредственной жизненной правды. Всякая ложь должна быть низвергнута, и для этого должны объединиться все честные и правдивые, все совестливые и любящие свет. Мятеж против лжи есть священное право и священная обязанность человека. Все политики и все социальные интересы и социальные устроения – ничто по сравнению с вечным светом правды, с духовной жизнью человека. В непосредственном патриотическом порыве есть непосредственная жизненная правда, которой может и не быть в политике. В России должно начаться организованное патриотическое движение и требовать правды в политике. Атеистическая политика не может не быть ложью, она жертвует истиной и правдой во имя фиктивного блага людей, превращая это благо в идол. Но выше корыстного блага людского должна быть поставлена правда духовной жизни, без которой нет человека, нет в нем образа Божьего, нет народа с великой исторической судьбой.

«Народоправство», № 10, с. 2-4, 25 сентября 1917 г.

Россия и Великороссия

I

Ядро России – подверглось в процессе революции наибольшему разложению, оно стало очагом большевизма. Многие даже видят в большевизме характерно великорусское явление. В великорусском племени есть метафизическая истеричность и склонность к болезненной одержимости. Это чувствовалось всегда в великорусских сектах, в самосожигателях, в хлыстах, это гениально отразилось в творчестве Достоевского, это обнаруживается в неспособности признать права относительного, в исключительной склонности к крайнему и предельному. Малороссы более рассудительны, в них сильнее инстинкт самосохранения. В Малороссии не было того духовного напряжения, которое вызвано было татарским игом, и там всегда сильнее были западные влияния. Нет национальности великорусской, как нет национальности малорусской, есть лишь русская национальность. Но существуют племенные особенности, которых отрицать невозможно. И великорусские особенности оказались роковыми в ходе революции. Сила, собиравшая Великую Россию, уничтожила свое собственное тысячелетнее создание. Русская революция существенно отличается от всех бывших в мире революций и более всего от революции французской – она разложила Россию, единую и великую, и тяжело ранила русское национальное чувство. Россия – величайшее в мире государство – рассыпалась в несколько месяцев, превратилась в кучу мусора. Дело всей русской истории, дело собирания России с Ивана Калиты, дело Петра Великого, дело всей русской культуры – Пушкина и Достоевского – отменяется, истребляется, объявляется ненужным, злым делом. В русской революции обнаружилась темная реакционная стихия, враждебная историческому прогрессу, враждебная всякой культуре большого стиля. Такого отречения от собственной истории, такой измены великим историческим заветам не было еще никогда и нигде. Это – самоубийство народа, отказ его от великого прошлого и великого будущего во имя корысти данного мгновения, из нигилизма, объявшего душу народную. Ныне живущее поколение русского народа не выдержало исторического испытания, оно не пожелало нести жертвы, которых требуют великие задачи, оно размотало полученное от предков наследство, принадлежащее не ему одному, но всем потомкам. Россия великая и единая, великое и единое русское государство, великая и единая русская культура созданы не нашим поколением, за ними стоят подвиги, жертвы и усилия многих поколений, всего русского народа на протяжении тысячелетнего существования. Русский народ имеет свою единую, неделимую судьбу, свой удел в мире, свою идею, которую он призван осуществлять, но которой может изменить, которую может предать в силу присущей ему человеческой свободы. Распадение связи времен, полный разрыв между прошлым и будущим, надругательство над великими могилами и памятниками прошлого, жажда истребления всего бывшего и отошедшего, а не воскресения его для вечности, есть измена идее народа как великого целого, есть предательство ценностей, непреходящих по своему значению. Русский народ в самый ответственный час своей истории отрекается от великого во имя малого, от далекого во имя близкого, от ценностей во имя благополучия призрачного и преходящего. На место Петра возносится Ленин и Троцкий, на место Пушкина и Достоевского – Горький и безымянные люди. Пушкин предвидел эту возможность и гениально раскрыл ее в «Медном Всаднике». Произошло восстание Евгения, героя «Медного Всадника», против Петра, маленьких людей с их маленькими и частными интересами против великой судьбы народа, против государства и культуры. И нарушен был завет Пушкина:

Красуйся, град Петров, и стойНеколебимо, как Россия.Да умирится же с тобойИ побежденная стихия.Вражду и плен старинный свойПусть волны финские забудут,И тщетной злобою не будутТревожить вечный сон Петра!

Само явление Пушкина возможно было потому, что Петр «вздернул Россию на дыбы», приобщил к мировой культуре и уготовил русскому народу удел великого народа. Но маленький Евгений не хотел принять великой судьбы народа, он в ужасе отступил перед жертвами, которых требует эта судьба.

Добро, строитель чудотворный!Шепнул он, злобно задрожав,Ужо тебе...

Он не мог примириться с гибелью своих личных, частных надежд, не вынес столкновения великого дела Петра со своими маленькими делами, со своей маленькой судьбой. Не мирилась с этим и бóльшая часть русской интеллигенции, а ныне не вынес этого взбунтовавшийся народ русский. В русской революции и в предельном ее выражении – большевизме – произошло восстание против Петра и Пушкина, истребление их творческого дела. Долгий идейный путь русской интеллигенции с Белинского вел к этому восстанию и истреблению. Традиционное русское народничество всегда было враждебно великому государству и великой культуре, всегда требовало свержения ценностей во имя народного блага и народных интересов, истребления качеств во имя количества.

II

Многие наивные и непоследовательные люди думают, что можно отвергнуть Петра и сохранить Пушкина, что можно совершить разрыв в единой и целостной судьбе народа и его культуры. Но Пушкин неразрывно связан с Петром, и он сознавал эту органическую связь. Он был поэтом императорской, великодержавной России. Связан с делом Петра и со всем петербургским периодом русской истории и Достоевский. Своеобразное славянофильство Достоевского не мешало ему иначе оценивать Петра, чем оценивали его старые славянофилы. Все герои Достоевского – герои петербургского, императорского периода русской истории. В душе их отразилась вся сложность судьбы Великой России. Великая русская литература связана с великим русским государством. Русская литература поведала всему миру о существовании единой нераздельной России, духовно объединенной единым, царственным русским языком. Эманации великого русского языка покоряли все народности, населяющие Россию, духовной мощью своей заставляли признать русскую литературу своей литературой, вызывали сознание принадлежности к единой, великой культуре Пушкина и Гоголя, Достоевского и Толстого. Ныне посягнули на это царственное значение русского языка. Первыми посягнули украинцы, которые совершают отступничество от народа Пушкина и Достоевского, свергают царственный русский язык во имя малорусского наречия и разделяют Россию. Побеждают духи партикуляризма, провинциализма, сепаратизма. Эти духи, эти мелкие бесы так же разрушают Великую Россию и русскую культуру, как и большой бес интернационализма. Отрицается с разных концов существование России, русского народа, русской идеи. Русское подменяется частными, партикуляристическими определениями, в том числе и великорусским. Великий русский народ не хочет более существовать, он уступает место каким-то новым, частным, малым образованиям, он раздавлен сверху отвлеченным чудовищем интернационала, снизу мелко-эгоистическими национальными самоутверждениями.

Вот почему нужно прямо и решительно заявить – никакой великорусской культуры нет, как нет и культуры малорусской, есть только единая русская культура, объединенная великим русским языком, который не есть язык великорусский. Нет великорусской истории, есть лишь русская история. Образование северного великорусского государства и великорусской культуры было бы завершением распадения России, возведением болезни, переживаемой Россией, в идею. Провинциально-областных особенностей Великороссии и великорусского племени, равно как Малороссии и малорусского племени, никто не отрицает. Но национальность есть лишь русская, а не великорусская и малорусская, культура русская, государство русское, объемлющее многие провинциальные особенности. Великороссия есть лишь центральное ядро России, вокруг которого образовалось русское государство и русская культура, но весь смысл существования этого ядра в том, что оно являлось носителем русской великодержавности и русской культурной идеи.

III 

Россия не только географическое понятие, она измеряется не только материальными пространствами. Россия прежде всего духовное понятие, она имеет внутреннее измерение, не прикрепленное ни к каким губерниям и областям... Духовно существует Россия, русский народ и русская культура. Она задумана в мысли Божьей, и бытие ее превышает наше ограниченное эмпирическое существование. Разрушить замысел Божий не в силах злой человеческий произвол. Духовного бытия России не могут убить никакие материальные катастрофы. Если от России останется лишь одна из великорусских губерний и в ней лишь небольшая кучка людей останется верной духовному бытию России и идее России, то и на этом небольшом пространстве, в этой небольшой кучке будет продолжать существовать Россия, и она перейдет в вечность. И загнанные в катакомбы, мы будем продолжать себя чувствовать сынами России и будем верны великой русской культуре Пушкина и Достоевского, подобно тому, как мы будем продолжать себя чувствовать христианами и сынами церкви и после того, как гонения на Церковь Христову загонят нас в катакомбы и там придется нам творить свои молитвы. Никакая внешняя, материальная судьба не может нас заставить изменить русской идее. Верность до конца возможна и тогда, когда не осталось уже никаких земных надежд. А нам рано еще терять всякие надежды. Россия может еще воскреснуть. Быть может, она должна была умереть, чтобы воскреснуть к новой жизни. В этом великая тайна христианского искупления, существующая не только для отдельных людей, но и для целых народов. В русскую идею входит страдание, как необходимый внутренний момент. Пусть лучше существует страдающая, больная и неустроенная Россия, чем благоустроенные и самодовольные штаты Великороссии, Малороссии, Белоруссии и других областей, возомнивших себя самостоятельными целыми.

Распадение России, отделение от нее окраин поставило центр великорусский в трагическое положение. Необходимо оздоровить и организовать великорусский центр России. Это вполне оправданное и здоровое движение. Но оно не должно поддаваться заразной болезни распада и провинциального партикуляризма. Колонизация окраин, которая совершалась на протяжении всей русской истории, не была злым недоразумением, это был внутренне оправданный и необходимый процесс для осуществления русской идеи в мире. Так называемая Великороссия сама по себе не могла и не может существовать, она обречена на бедственное и нищенское существование. Нельзя мыслить Великую Россию без юга, без его богатств. И нельзя не видеть страшной измены и страшного преступления в разрушении всего дела русской истории, осуществлявшего идею России.

Русский народ должен был пройти через неслыханные унижения и падения, чтобы в нем пробудилось сознательное национальное чувство и сознательная национальная активность. Огромное значение в оздоровлении русского народа и в освобождении его от злого наваждения будет иметь начавшееся гонение на церковь. Революция посягнула на святое святых народной души, она обнаружила свою антихристианскую природу, как раньше обнаружила антинациональную природу. И если жив еще русский народ, если он не окончательно духовно погиб, в нем должно пробудиться острое религиозно-национальное чувство. Великий народ может достойно существовать, если он останется в глубине своей верен вечным духовным основам своего существования. Франция и после всех падений и измен остается в духовной своей основе Францией средневековой, католической, рыцарской, в ней не окончательно умер тот дух, который предков нынешних французов подвинул на крестовые походы. Это почувствовалось во время войны. Православная церковь не только святыня для всякого верующего, но и великая ценность, великое духовное сокровище русской культуры, духовная основа жизни русского народа. С церковью связана и русская идея, призвание русского народа в мире. Если русский народ окончательно перестанет быть христианским народом, то он потеряет свое значение в мире. Должна быть осознана русская идея, национальная и религиозная, выводящая нас в мировую ширь, преодолевающая всякий замкнутый национальный провинциализм. История идет к соединению, а не к разъединению, т. е. христианство должно побеждать в ней языческий партикуляризм. Русская идея, вдохновленная вселенским христианством, победит и страшного беса интернационализма – это отвратительное искажение идеи вселенского единства и братства человечества.

«Накануне», № 3, с. 4-5, апрель 1918 г.

Глава IV. Революция и народовластие

Демократия и иерархия

I

Нравственное и эстетическое безобразие русской революции не должно мешать нам увидеть ее огромное значение. Ее духовные последствия во всяком случае будут велики. Русская революция – огромный опыт, который изменит у интеллигентных русских людей чувства жизни и заставит их по-новому мыслить. Традиционная история русской интеллигенции кончена, ее основные идеи проверены на жизненном опыте и ложь их изобличена. Теперь уже на веки веков русская революционная интеллигенция не вправе будет говорить, что рай на земле водворится, когда она будет у власти: она побывала у власти, и на земле водворился ад. Поистине, русская революция имеет какую-то большую миссию, но миссию не творческую, отрицательную, – она должна изобличить ложь и пустоту какой-то идеи, которой была одержима русская интеллигенция и которой она отравила русский народ. Идея эта заимствована из западных учений, но она своеобразно преломилась в восточной русской стихии и доведена до небывалой крайности. Русская революция есть изобличение лжи демократии как верховного принципа жизни, опытная проверка того, к чему приводит тираническое торжество эгалитарной страсти. Русские одержимы эгалитарной страстью, жаждой механического и материалистического уравнения. Эта эгалитарная страсть переживается в России с религиозным пафосом и носит характер демонической одержимости, направленной на истребление всех качеств бытия, всех различий, всех возвышений. В русской революции нарушен иерархический принцип в такой степени, как ни в одной из революций мира. Требование равенства будет в ней скоро распространено не только на низшие ступени человеческого мира, но и на низшие ступени мира природного, на животных, растения и минералы, на атомы материи. Весь космос распадется на атомы и каждый атом потребует себе равного положения со всеми другими, каждый признает себя суверенным. Ведь выделение человека из природы, его возвышение над низшей природой есть уже аристократизм, есть уже иерархизм, которого не должна терпеть все сметающая со своего пути эгалитарная страсть.

Французская революция была кровавой и страшной, но и в ней не было полного разрушения того иерархического начала, на котором покоится всякий строй государства и общества, всякая цивилизация. Западная Европа и после всех революционных переворотов осталась иерархической, в ней сохранились традиции всякого цивилизованного общественного бытия. Народы Запада признают градации, различия, ступени, признают возвышения, подбор лучших, подбор качеств. Русские революционеры эти западные свойства воспринимали как «буржуазность». Поистине на Западе много «буржуазности», но дурная «буржуазность» всегда есть разрушение иерархизма, всегда есть восстание и возобладание недостойных, неблагородных, худших. И русское восстание против всякого иерархизма ведет к господству худших, недостойных, неблагородных, русское отрицание «буржуазности» легко превращается в самую худшую, самую хамскую «буржуазность», самое безобразное мещанство. В сущности русский революционный демократизм враждебен иерархическим основам всякого цивилизованного культурного бытия, всякого государственного и общественного бытия. Это есть варварский индивидуализм, своеволие каждого индивида, который с себя хочет начинать историю мира, ничего не почитая выше себя. И это совсем не есть вопрос той или иной политики, это вопрос особой революционной морали, особого чувства жизни, особого направления религиозности. В основе русской революции лежит не столько ложная политика, сколько ложная мораль. Русские нередко делаются нигилистами из моральных побуждений, переживая свой нигилизм как моральную и даже религиозную правду. Они отрицают божественные ценности и духовные реальности, Бога, отечество, истину, красоту, низвергают все установившиеся качества во имя правды и справедливости уравнения и уравненного блага людей. Русский революционный нигилизм отвергает божественный миропорядок, не принимает иерархического строя космоса. Эта эгалитарно-нигилистическая страсть глубоко антикосмична, она восстает против иерархических ступеней бытия и жаждет равного небытия, равенства в ничто, в пустоте, в нищете, в оголении от всех форм культурного бытия, в пустой свободе от всех иерархических ценностей. Достоевский гениально раскрыл диалектику русского эгалитарного нигилизма. Иван Карамазов и был адвокатом такого отвержения космического иерархизма во имя равенства и равного счастья людей. Легенда о Великом Инквизиторе очень много дает для метафизики русского нигилизма, демократизма и социализма, хотя действие ее и перенесено в атмосферу католического Запада. Очень характерно это русское отвержение Бога, мира, истории, культуры как неравенства. Да сгинет все, лишь бы было равенство!

II

Такое характерное русское явление, как толстовство, проникнуто истребляющей все богатства бытия эгалитарной страстью, в нем действует какой-то демонический морализм. И как характерно толстовство для русских людей, им отравлены и те, которые не сознают себя толстовцами и ничего общего не имеют с толстовским учением. Война и революция обнаружили, как близок русским дух толстовского непротивленства. Традиционное русское народничество всегда было вдохновлено той же эгалитарной страстью и всегда было враждебно иерархизму культуры. Социальный вопрос для русского народничества всегда был исключительно вопросом раздела и распределения, никогда не творчества и производства. Царство Божье на земле, к которому так стремились русские люди, жившие в угнетении, представлялось прежде всего как царство равенства, как всеобщее уравнение, как уничтожение всех исторических иерархий, всех качественных возвышений. Лучшие русские люди говорили о всечеловечности и всемирности русского духа. Но несчастье и болезнь русского духа нужно искать в смешении всеединства, которое заключает в себе полноту всех ступеней бытия, всех градаций, всей иерархии индивидуальностей от отдельных людей до наций, с упростительным и уравнительным смешением, в котором тонут и погибают все ступени, все индивидуальные градации и все иерархии. Поэтому русским и представляется единство человечества упразднением наций. С этим связана глубокая антиисторичность русской интеллигенции, ее моралистическое неприятие тех жертв человеческим благом и человеческим равенством, которыми покупается история с ее творчеством культур и государств. Русских людей соблазняет мгновенное погружение в абсолютное единство и абсолютное равенство, без трудного пути истории, без ступеней, без иерархических различий и отбора лучших. Традиционная русская мораль не придает значения личной ответственности, личной заслуге, подбору личных качеств. Русская мораль не любит силы, всякую силу считает диавольской, а не божественной, и безнравственно для нее всякое возвышение и иерархически более высокое положение, основанное на заслуге, достоинстве и качестве. С горечью нужно признать, что это не арийская мораль. Многие видят в таком моральном сознании христианскую природу русского народа. Но я думаю, что это огромное недоразумение. Христианство – иерархично. Жертва – явление силы, а не слабости.

Все мироощущение и миросозерцание русской интеллигенции должно было привести именно к такой революции, какой и оказалась русская революция. В ней возобладал дух небытия, дух уравнения, погружающий в ничто, в пустоту, дух смешения и истребления всех различий и достижений. Инстинктам народной массы, еще темной, но уже утерявшей веру, эта новая религия всеобщего уравнения и смешения, всеобщего стирания всех иерархических различий и иерархических качеств показалась очень соблазнительной и подходящей. Низы народные, несознательные, некультурные и изменившие вере отцов, поняли демократию как низвержение всякого иерархического соподчинения, всякого качественного подбора, как торжество восставшего механического количества. В нравственном облике нашей революционной демократии восторжествовал хамизм, низвергающий всякое благородное почитание того, что качественно выше, достойнее, ценнее, духовно сильнее. Каждый самый ничтожный, самый низкий по своей духовной культуре, по своей одаренности, по своему моральному обличью, почувствовал себя царем и самодержцем, ощутил себя носителем суверенной власти. Непонимание благородства иерархического соподчинения, благородства признания и почитания высшего свойственно хамам. Рабы видят высшее состояние в бунте против всего, что выше. Солдат считает унизительным для своего достоинства отдавать честь заслуженному генералу. Он видит достоинство в уравнительном смешении, в том, чтобы каждый был сам себе генералом. Такого рода пробуждение достоинства в солдатах привело к позорному бегству и измене, т. е. к полной потере чести.

III

На этой почве нация пришла к самоубийству. На этой почве развалилась не только армия, которая может быть лишь иерархическим организмом, но разваливается государство, разваливается культура, разваливается всякий общественный лад и строй, разваливается личность. Злобная зависть к соседу, в чем-либо возвышающемуся, материально или духовно, положена в основание русской революционной демократии. Жалкое и низкое основание, на котором нельзя ничего строить, ни государства, ни культуры, ни жизни хозяйственной, ни жизни духовной! Разрушение всякой иерархии есть уродливое и безобразное смешение, отрицание космических начал общественной жизни. Поистине строй и лад общественный есть лишь неотрывная часть строя и лада космического. Анархия есть разрушение космоса, восстание хаоса и его возобладание над всякой иерархией. Русская страсть к равенству во что бы то ни стало есть также отрицание личного начала, это – страсть к безличности, утопление личности в хаотической стихии, в хаотическом коллективизме, во всеобщем бескачественном смешении. Личное начало неразрывно связано с иерархизмом, с космическим строем вселенной, оно предполагает различия, возвышения, качественные несходства. Личность отцветает и погибает, когда ее держат в принудительном равенстве со всеми другими личностями, когда всякое нарастание ее силы, ее значительности, ее качественного своеобразия задерживается и умеряется уравнением с соседями. Это – обида для лучших, потворство худшим. В царстве механического равенства, всех и вся смешивающего в количественной массе, возможны лишь безличные личности. Церковь – образец истинного иерархизма, – в ней личное начало, которому придается абсолютное значение, соединяется с иерархической соборностью, с мистической иерархией, но нет уравнительного смешения, нет принуждения личности к равенству со всякой другой личностью. Этот космический иерархизм проникает и всю культуру, которая есть подбор качеств и возвышение более ценного. Этот космический иерархизм проникает и всякую государственность, на нем покоится всякая власть, которая, по словам апостола Павла, от Бога, и это верно и по отношению к самым демократическим государствам. Разрушение всякого иерархизма в государстве, в обществе, в культуре, в жизни религиозной есть возвращение к первоначальному хаотическому состоянию, оно разрушает человека, который есть высший иерархический чин во вселенной, и отдает человека во власть низших хаотических стихий, которые претендуют на равенство с человеком. Да и сам человек есть иерархический организм, в котором все части должны быть соподчинены высшему центру. При нарушении же этого иерархического соподчинения человек разваливается, в нем гибнет образ и подобие Божье.

Демократический принцип понят у нас до ужаса извращенно. То, что есть истинного в демократии, и есть отыскание путей подбора лучших, устранение ложного иерархизма и установление благоприятных условий для истинного иерархизма. Аристократическое начало заключено в пожеланиях представительной демократии. И демократии ищут путей установления господства лучших. Демократия не непременно исключает высшую иерархию. Свободный, самоопределяющийся и самоуправляющийся народ может признать высшую правду иерархического строя, подбора лучших и соподчинения низшего высшему. Демократия нуждается в воспитании в истинно иерархическом духе, без этого она разлагается и духовно падает. «Буржуазность» в дурном смысле этого слова и есть нарушение истинного иерархизма, выдавание худшего за лучшее, занятие положений, не соответствующих качествам и достоинствам. Снобизм есть отрицание истинного иерархизма и рабство у ложного иерархизма. Демократия, которая признает себя верховным и единственным принципом жизни, уже ничему не подчиненным, есть, конечно, ложь и соблазн. И эта соблазнительная ложь демократии более всего выявляется в русской революции. Но в демократии есть и своя подчиненная правда, которая помогает торжеству истинного иерархизма над ложным иерархизмом. Окончательной же и высшей остается истина, провозглашенная Платоном: идеальной формой правления может быть лишь аристократия, господство лучших, благороднейших, даровитейших, духовно сильнейших. Это и есть истинный иерархизм, на котором только и могут быть основаны государства и культуры народов. Вырабатывается и преемственно передается более благородная и более одаренная раса, которая призвана определять судьбы мира и судьбы народов. Но отыскание представителей этой расы и призвание их к господству – очень сложный и мучительный процесс. Худшим слишком часто принадлежит господство. И вопрос об отношении подбора лучших к кровной, исторической благородной расе сложнее, чем это думают представители примитивной демократической метафизики.

Низвержение расы лучших есть разрушение космоса, посягательство на божественный миропорядок. Само возникновение космического бытия есть различение в славе солнца от луны, звезды от звезды. То же начало должно проникать всю жизнь общественную и должно открывать в ней пути к выявлению истинной иерархии, должно противиться духу уравнительного небытия. В русской революции обнаружился дух завистливого и мстительного низвержения всякой иерархии, не только земной, но и небесной, звездной иерархии. Этот неблагородный дух подрывает духовное здоровье русского народа, обессиливает его и готовит ему печальное будущее. На этом пути невозможно творчество, ибо творчество – иерархично, а не демократично, оно предполагает возвышение и преобладание качеств. Тот, кто не хочет признать высшего, тот попадает во власть к низшему. Таков закон мировой справедливости. Восставший против Бога и не почитающий святынь ползает на животе перед идолами и рабствует перед гадами. Человек не может освободиться от религиозного почитания, и когда он перестает религиозно почитать высшее, он начинает религиозно почитать низшее: антихрист заменяет в сердце человеческом Христа и создает свою безбожную иерархию.

«Русская свобода», № 24, с. 5-10, 1917 г.

Торжество и крушение народничества

I

Русскую революцию в ее развитии можно рассматривать как торжество народничества. Наша революция не богата оригинальными идеями, но если ее вдохновляет какая-нибудь идеология, то, конечно, исконная идеология русского народничества. Это не сразу видно, так как в заблуждение могут ввести разные вывезенные из Германии доктрины, очень у нас распространенные. Но более проницательный взор разглядит вполне русскую и восточную стихию за торжествующим у нас социализмом, косноязычным, не умеющим себя адекватно выразить. Весь западный мир должен быть поражен тем, что самое отсталое, самое реакционное русское царство, исконный оплот монархизма, вдруг с молниеносной быстротой превратилось в самое крайнее демократическое царство, почти что в социалистическое царство. В революционной России происходит небывалый разлив социализма и нигде еще не бывшее торжество социалистических лозунгов. По внешности Россия в несколько недель обогнала самые передовые европейские страны. Русские гордятся тем, что они – самый передовой народ в мире, самый демократический народ, что пример буржуазных европейских народов им не указ, что они научат Запад и раньше Запада осуществят идеалы социализма. Радикальная и демократическая партия народной свободы оказалась у нас крайней правой, почти реакционной, до того «буржуазной», что под ее флагом небезопасно выступать в наши дни. Явление – вполне восточное, для Запада с трудом понятное. Социал-демократы – крайние западники, с Запада заимствовавшие свое учение, всегда отрицавшие всякую самобытность России, вдруг превратились в своеобразных славянофилов, исповедующих какой-то русский социалистический мессианизм, верующих в свет с Востока, который распространит лучи свои на буржуазную тьму Запада. Западные учения об эволюции, о ступенях развития, о значении развития промышленности и культуры для всяких социальных достижений были забыты. У русских социал-демократов ничего не осталось от марксизма, кроме веры в исключительную миссию всесильного пролетариата. Самые широкие круги оказались захваченными верой в исключительный демократический и социалистический мессианизм русского народа, в его призвание первым осуществить социальный рай. И это в стране промышленно и культурно очень отсталой, где народная масса в значительной своей части безграмотна, лишена элементарного просвещения, не имеет никакого гражданского воспитания и гражданской подготовки. Но русские верят в социальное чудо и не хотят знать законов, по которым живут другие народы. В русской революционной стихии загорается вера, что Небесный Иерусалим вдруг сойдет на русскую землю. В этом сказывается исконная русская вера в чудодейственный скачок, которым достигается социальная правда и социальное благо без исторического труда и длительных усилий. И это есть выражение старой русской пассивности, русской нелюбви к ответственному деланию истории, русской женственности, старой привычки русского человека, что все за него должен кто-то сделать.

Идеология русской революции, поскольку можно ее обнаружить за оргией интересов и темных инстинктов, основана на вере в народ, в его правду и мудрость, на идеализации народа как простонародья, как класса трудящихся, как рабочих и крестьян, а не как великого целого, не как мистического организма. И идеология нашей революции проникнута глубоким недоверием к культуре, к творческому созиданию, к личной инициативе и личной ответственности, к значению качеств в общественной жизни. Подозрительное и враждебное отношение масс к «образованным» санкционируется революционным сознанием. В восстании количеств против качеств видят демократическую правду. Это все свойства исконного русского народничества, народнической психологии и народнических идей, некогда мечтательных, ныне же действенных и примененных к жизни. Происходит народнический эксперимент огромного размера. Народничество не верит в культуру личности и не хочет с ней сообразоваться, оно верит лишь в народный коллектив. Это – какая-то лжесоборность, лжецерковность, подмена церкви как единственного истинного коллектива. Можно ли сказать, что этот русский народный коллективизм есть высшая ступень бытия, можно ли верить в то, что он опередил Европу, скованную нормами буржуазной культуры? В это, по-видимому, поверили не только наши социалисты-народники, но и наши социал-демократы, в это хотят верить и разные русские писатели и мыслители, склонные находиться в обладании стихией. И это есть самый большой русский соблазн, соблазн социальным чудом, русский самообман и иллюзия, сонная греза, от которой предстоит тяжкое пробуждение.

II

Русское революционное народничество связано с прошлым, а не будущим, народнические иллюзии – порождение старой, а не новой России. Ныне разлившийся и разбушевавшийся русский социализм не есть творчество новой жизни – в нем чувствуется вековая неволя русского народа, русская безответственность, недостаточная раскрытость в России личного начала, личного творчества, исконная погруженность в первобытный коллективизм, коллективизм натурального состояния. В основе русского социализма лежит русское экстенсивное хозяйство и русский экстенсивный склад характера. Поэтому пафос русского социализма есть вечный пафос раздела и распределения, никогда не пафос творчества и созидания. Переход к социализму не мыслится у нас как переход к интенсивной культуре. Не только у социалистов-народников, но и у социал-демократов интенсификация культуры совершенно отодвинута на второй план и не вдохновляет. Источника социальных бедствий и зол русские слишком исключительно склонны искать в злой воле людей, буржуазных и имущих классов, и никогда не ищут его в низком уровне культуры, в слабой степени овладения стихийными силами природы. Русские социал-демократы всегда очень плохо усваивали себе ту сторону марксизма, которая кладет в основу социального процесса развитие производительных сил, и очень хорошо усваивали себе другую сторону, которая проповедовала классовую ненависть. Для русского социализма аграрный вопрос всегда был вопросом передела земли и не был вопросом подъема сельскохозяйственной культуры. Русские революционеры и социалисты считали себя не «буржуазными» потому, что у них слабы инстинкты производительные, что они исключительно поглощены социальной моралью распределения. Связывать рост народного благосостояния с ростом производительности труда и с интенсификацией культуры у нас всегда признавалось «буржуазным». Проблема социальная превратилась у нас в проблему розыска тех «подлецов» и «мерзавцев», тех «буржуев», от которых идет все зло. Исключительный морализм приводит к морально некрасивым результатам и парализует чувство личной ответственности. Объективная и созидательная сторона социальной проблемы совершенно исчезла. Социализм мыслится не как задача регуляции стихийных природных сил, не как гармонизация целого, а как классовая ненависть и раздор.

Экстенсивная и распределительная природа русского социализма наводит на мысль, что в русском социализме слишком многое должно быть отнесено на счет остатков первоначального состояния первобытной демократии, того сельского коммунизма, с которого началось развитие народов. Россия всегда была и осталась огромным мужицким царством, страной землепашцев, страной экстенсивного хозяйства и экстенсивной культуры, с неразвитыми классами и сословиями, с недостаточно дифференцированной личностью, с невыраженной активностью и самодеятельностью. Хотя Россия давно уже вступила на путь капиталистической промышленности, но она не сделалась «буржуазной» страной, не перешла еще к более интенсивному хозяйствованию и к более дифференцированному социальному строю. Уличные крики сегодняшнего дня о «буржуазии» и «буржуазности» есть смесь демагогии с невежеством. Роль «буржуазии» в России все еще совершенно ничтожна, ее у нас нет еще в настоящем, европейском смысле слова. Этим, быть может, объясняется, что так поздно у нас завоевана политическая свобода. Все тонет в этой огромной, серой массе крестьянства, связанной с землей и мечтающей о переделе земли. Русский царизм был по природе своей мужицко-демократическим. Его подпирало то самое крестьянство, которое сейчас внешне соблазняется социализмом, хотя и ненадолго. Ни дворянство, ни буржуазия не играли у нас надлежащей роли, и потому в России не развилась общественная и политическая самодеятельность. Верхний культурный слой всегда у нас был очень тонок, не шел вглубь, и его легко разорвать. Вражда к «образованным» черносотенников и большевиков имеет один и тот же источник и одну и ту же природу, это – вражда экстенсивного душевного уклада, жаждущего раздела, ко всякой творческой интенсивности. Мужицкое царство раньше всего ждало от царя, а теперь всего готово ждать от фиктивного существа, именуемого социализмом, но психология остается такой же пассивной и антикультурной. И все будущее России зависит от подъема культуры в крестьянстве, духовной и материальной.

III

Русская левая интеллигенция в своей массе всегда находилась в рабстве у мужицкого царства и идолопоклонствовала перед «народом». Теперь приходится за это расплачиваться. Те, которые составляют ныне в высшей степени порядочную и корректную партию народных социалистов, – типичные интеллигенты-народники. Но их уже бойкотируют, их отказываются признать социалистами. Революционное народничество в плодах своих само себя поедает. Народничество сейчас торжествует, оно сделалось господствующей религией. Но это торжество есть в то же время и крушение народничества, его конец, его идейная смерть. Жизненный опыт показал, что нет никаких оснований верить в эмпирический народ, в количественную массу, что поклонение ему есть идолопоклонство и ведет к угашению духа, к измене живому Богу. Народ должен верить в Бога и служить Ему, в народ же нельзя верить и нельзя служить ему. Поклоняться можно лишь качествам, никогда не количествам. Народ должен подняться до более высокой духовной и всяческой культуры, в народе должна раскрыться человеческая личность, ее качества, ее ответственное творчество. Опыт русской революции подтверждает правду «Вех». Эту правду на горьком опыте скоро познают и признают те интеллигенты, которые на «Вехи» яростно нападали. В огромной массе народа, крестьян и рабочих раскрылась не высшая правда, а темные еще инстинкты. Засилье темного мужицкого царства грозит русскому государству и русской культуре качественным понижением, разложением достигнутых ценностей, и ответственность за это падает не на самый народ, который стремится к свету и неповинен в том, что его так долго держали в тьме, а теперь, вдруг, поставили перед непосильными задачами. Ответственность прежде всего падает на революционную, идолопоклонствующую перед народом интеллигенцию, которая не может быть источником света. И более всего неправы те, которые хотят придать этому народничеству религиозную окраску.

Христианство призывает верить не в количественную массу, а в божественный образ в человеке, который может быть закрыт и погружен во тьму, и который нужно раскрыть трудным путем религиозного подвига и духовной культуры. Лишь преодоление первозданной тьмы и звериного образа в человеке раскрывает образ Божий. И это всегда есть качество, а не количество. Христианство не отменяет заповедей Ветхого Завета для грешного, темного еще, рабствующего внешней природе человечества. Выше правды закона, правды государства и культуры с их нормами – не произвол и анархия, не возврат к первобытному, естественному состоянию, а благодатная свобода, восхождение к состоянию сверхприродному. Пагубное заблуждение связывает русское народничество с русским христианством – оно скорее связано с исконным русским язычеством, с порабощением христианского откровения о личности русской стихии земли. Русский социализм и коллективизм, которые многим кажутся столь оригинальными и вызывают извращенное шовинистическое чувство, есть в сущности остаток первоначального натурализма, первобытного коммунизма, в нем чувствуется еще неполная освобожденность от состояния орды. Возникновение культурного и прогрессивного социализма у нас еще впереди. Пока же у нас торжествует реакционный социализм, связанный со столь же шовинистическим самомнением, как и наше черносотенство, как и старый наш национализм. Пока оригинальность русского социализма выражается прежде всего в том, что он понижает производительность труда, т. е. отбрасывает назад. Вся задача России в том, чтобы в ней раскрылась качественно более высокая и свободная жизнь личности и чтобы всякий новый коллективизм прошел через очистительный огонь личного перерождения и повышения. Оригинальность России не может заключаться в том, что она останется навеки в состоянии природного, первоначального коллективизма. И Россия должна пройти через личную культуру и обнаружить в ней оригинальность и своеобразие. Народничество отныне не может уже никого вдохновлять, оно превратилось из прекрасной мечты в тяжелую действительность, оно переживает последние свои дни. После отрезвления должен начаться суровый закал личности, переход к ответственной творческой работе. Поклоняться будут Богу живому и единому, а не земным идолам. Поймут, что народу нужно просвещение, а не лежание перед ним на брюхе. И новая Россия впервые народится лишь после преодоления старого народничества, после внутренней победы над старой, рабьей психологией.

«Русская свобода», № 14-15, с. 3-8, 1917 г.

Об истинной и ложной народной воле

I

После того как пала старая русская монархия, революция вручила судьбу русского государства воле народа. Совершенным же выражением воли народа признано было Учредительное собрание на основе всеобщего избирательного права. Это и есть чистая демократия, чистое народовластие. Более полугода бушует революционная стихия, «развивается» и «углубляется» революция, много самочинных организаций претендует быть выразителями воли народа, но над всем возвышается идея Учредительного собрания как верховной инстанции, к которой все апеллируют. Все хотят услыхать голос суверенного народа, так долго безмолвствовавшего. Одни лишь большевики имели смелость утверждать, что для них не обязательна воля Учредительного собрания и что они свергнут то Учредительное собрание, которое окажется враждебным их целям. Большевики – не демократы, не сторонники принципа большинства. Они не формалисты в отношении народной воли. Для них важно само содержание народной воли, само направление ее. И они стремятся не к народовластию, а к классовой диктатуре. Они готовы стать на путь насильственного господства меньшинства (революционного пролетариата столиц) над большинством русского народа. Французские синдикалисты, с которыми большевики имеют точки соприкосновения, тоже ведь являются противниками принципов демократии, для них идея демократии по существу буржуазна. Все же, кроме большевиков, стоят на точке зрения революционного легитимизма, неустойчивого и половинчатого. Все беспомощно хватаются за призрачную законность Временного правительства в настоящем и за несомненную законность Учредительного собрания в будущем. В сущности, только большевики и являются носителями революционной стихии в чистой и крайней форме. Правда, эта чистая форма революционной стихии оказалась очень мутной и грязной, но таков уж самый предмет. Все остальные половинчаты и компромиссны. Принципы демократии – это пореволюционный легитимизм, который держится на острие и ежесекундно может соскочить в одну или другую сторону. Революционный переворот раскрыл перед русским народом все пути для свободного самоопределения. Посмотрим, определял ли себя свободно народ за месяцы революции и определит ли он себя свободно в Учредительном собрании, которое должно быть созвано в самое ближайшее время?

Народная воля – более таинственная вещь, чем это думают разного рода рационалисты. И не так-то легко найти способы ее совершенного выражения. Механически-количественное выражение народной воли не может быть совершенным. Народ не есть механическое сложение количеств. Народ – живое существо, живущее на протяжении всей своей истории. И определение воли народа не есть арифметическая задача, это – процесс органический. Народная воля, которая на долгое время определит судьбу России, должна быть качеством, а не количеством. В изъявлении народной воли должна раскрыться какая-то объективная правда, а не средняя линия перекрещивающихся и борющихся интересов. Ошибочно было бы интересоваться исключительно формальными признаками выражения народной воли и совершенно не интересоваться содержанием и направлением народной воли. Для всякого, кто верит в существование истины и правды, не может быть безразлично духовное состояние народа, степень его внутренней свободы в момент изъявления его воли, проникновения этой воли правдой. Лишь убожество духа, внутренняя бессодержательность и опустошенность может держаться исключительно за формальное народовластие и придавать безусловное значение народной воле, независимо от того, какова она. В отвлеченном демократизме и конституционализме есть какая-то неправда, оставляющая на поверхности жизни. Важно не только то, чтобы народная воля была выражена и чтобы в согласии с ней определилась судьба России, но и то, чтобы эта народная воля была направлена на добро, чтобы ею владела Божья правда, а не диавольская ложь. Народная воля, как всякая эмпирическая человеческая воля, не может быть обоготворена, не может быть признана высшей инстанцией, выше ее – абсолютная правда, ценность, Бог. Самодержавие народа так же должно быть отвергнуто, как и царское самодержавие, как и всякое самодержавие. Самодержавие народа должно быть ограничено высшими принципами, верховными ценностями. Христианин не может воздавать божеских почестей кесарю, он не может воздавать божеских почестей и народу. Самодержавие народа есть такое же царство кесаря и оно также несоизмеримо с бесконечной природой человеческого духа. Если народная воля своим количественным большинством будет истреблять свободу и топтать духовные ценности, то нет никаких оснований склониться перед ней. Я могу быть вынужден физически подчиниться злой силе, но не подчиняюсь ей нравственно. Принцип формальной демократии потому уже не может быть самым высшим принципом общественной жизни, что демократия может быть разной, может быть высокой и низкой, может быть вдохновлена правдой и одержима ложью. А это значит, что демократия нуждается в воспитании и духовном облагораживании, в подчинении высшим ценностям. Выше воли народной стоит воля Божья, и лишь в воле Божьей нужно искать гарантии того, что права человека и свобода человека не будут раздавлены и растерзаны. Этой гарантии нет в человеческом произволе.

II

Как оценить с такой философской и религиозной точки зрения народную волю, выражавшуюся в России в течение этих революционных месяцев? Оценка может быть лишь самой пессимистической. Происходит самая бесстыдная фальсификация народной воли, самая наглая подмена и насилие. Русский народ и после революции не определяет себя свободно, изнутри, из глубины. Воля его насилуется, ему с верхов революционного бюрократизма предписывается, что он должен думать, чего должен хотеть. Революционный бюрократизм интеллигенции так же фальсифицирует народную волю, как фальсифицировал ее старый бюрократизм. Прежде лгали, когда говорили, что воля народа – черносотенная, теперь лгут, когда говорят, что воля народа – красносотенная. Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов играют теперь роль, аналогичную той, какую раньше играл «Союз русского народа» и другие черносотенные организации, терроризировавшие власть. Воли крестьянства – большей части русского народа – мы не знаем, и во всяком случае она не выражается в Совете крестьянских депутатов, в которых нет настоящих крестьян, а есть преимущественно лишь наехавшие из-за границы интеллигенты, чуждые русскому народу. Демагогия всегда фальсифицирует волю народа, она пользуется темными инстинктами и страстями народных масс, чтобы совершить насилие над народом и подчинить его себе. Демагоги заинтересованы в том, чтобы в народе не загорался свет, чтобы орудия познания не делали народ более защищенным против всех соблазнов и насилий. Демагоги всегда ловят рыбу в мутной воде. Они боятся света. Крестьяне хотят иметь побольше земли, но это не значит, что крестьяне – социалисты-революционеры. Солдаты не хотят воевать, но это не значит, что солдаты – большевики. Рабочие хотят меньше работать и больше зарабатывать, но это не значит, что рабочие – социал-демократы. Народу нужен хлеб, но это не значит, что народ исповедует революционный социализм. Такая заграничная и интеллигентская выдумка, как социализм, народу русскому чужда и непонятна.

Народ наш в массе своей еще темен и сам еще не знает, чего хочет, сам не определил своей воли. Народ живет элементарными инстинктами и не знает, какое государственное и социальное устройство лучше. Народ наш тяжело болен, болен душой, он переживает глубокий кризис, потерял свет старой веры и не обрел никакого нового света. Народ находится в рабстве у собственных греховных инстинктов и страстей, его легко соблазнить и обмануть, легко совершить над ним насилие. Тот самый простой и темный народ, который сейчас владеет Россией, совершает погромы и подвергает опасности величайшие ценности нашего национального, государственного и культурного бытия, душевно беспомощен и беззащитен. Каждый может его сбить с толку и направить волю его в какую угодно сторону, к погрому буржуазии и культурного общества, как и к погрому евреев и самих революционеров. Свободен и защищен лишь тот, кто имеет духовный центр, в ком не расшатано и не ослаблено нравственное ядро. Но у крестьян и рабочих сейчас духовный центр уже утерян, нравственное ядро ослабело, они находятся в величайшем духовном рабстве и беспомощности. Когда я бывал на уличных митингах, мучительное впечатление производили на меня лица говоривших. Казалось, что лопнут мозги темных людей от бессилия разрешить поставленные перед народом задачи. Это – жестокость истории по отношению к народу, который держался в принудительной тьме. И вот народ этот, когда особенно сгустилась тьма в нем и вокруг него и когда он душевно болен, призывается решать судьбы русского государства, определять жизнь грядущих поколений. Выборы в Учредительное собрание будут проходить в физически и душевно ненормальных условиях, фальсифицирующих волю народа. Естественно желать, чтобы суверенный народ высказал свою волю в такой момент своего существования, когда в нем родится внутренний свет, когда он душевно излечится и прекратятся в нем судороги одержимого, когда он будет внутренно свободен, не так порабощен греху корысти и злобы, когда он подчинит волю свою высшей правде. В состоянии аффекта, в припадке раздражения, в минуты зависти, ревности и озлобленной мстительности не может быть здорового изъявления воли человека. То же можно сказать и о народе. Воля народа должна решить судьбу всего народа, судьбу России, и она не может быть в этот ответственный момент раздробленной, в ней должна быть цельность, озаренность идеей единой России. Но идея народного единства сейчас померкла в русском народе, и потому трудно ему решать судьбу целого.

III

Свобода народной воли не есть формальное понятие, она предполагает победу в этой воле добра над злом, Бога над диаволом. Диавол – лжец, он фальсифицирует народную волю, совершает подмену, дает призрачную безграничную свободу, свободу формальную, по существу же порабощает волю людскую. Формальная безграничная свобода всегда пожирает себя, она сгорает в пустоте, в бессодержательности, в бездельности. Греховная воля всегда несвободна, она в плену у темных сил. Самая свободная воля – святая воля. Воля же греховная может стать свободной лишь через искупление. Искупление греха делает человека свободным. Вот почему истинная свобода есть лишь в христианстве. Нужно остерегаться превращать народовластие в народопоклонство. Народная воля не может и не должна быть обоготворена. Недопустимо воздавание божеских почестей человеческой воле. Поклоняться можно великому в человеке, ценному в нем, его святости и гениальности, его высоте, а не просто человеку, не всякому человеку и не механическому сложению людей. И потому вся задача в том, чтобы выявить высокую народную волю, вдохновленную высокими ценностями, склоняющуюся перед святынями.

Мне представляется второстепенным вопрос о том, нужно ли отложить Учредительное собрание. И это не может нравственно импонировать, когда борьба за отсрочку Учредительного собрания связывается с какими-либо интересами. Пора уже смотреть на все это с более глубокой, внутренней точки зрения. Мы должны прежде всего и больше всего желать, чтобы была создана здоровая духовная атмосфера для выражения воли народа, были найдены условия, благоприятные повышению этой воли в ее качественности, в ее ценности. А для этого необходимо пробудить свет в народной душе и освободиться от рабствования греховным инстинктам и соблазнам. Во всех слоях, во всех классах русского народа должна явиться жажда искупления, чувство вины должно победить чувство притязаний. И это чувство вины должно быть особенно сильно у классов, господствовавших в прошлом. Но с христианской точки зрения из него никак не могут быть изъяты и те, которые ныне притязают на господство. Мало надежды на то, что духовное оздоровление народа совершится мирным эволюционным путем. По всему видно, что лишь катастрофы оздоровят душу народа. Лишь тяжелые испытания и трагические опытные проверки ложных идей пробудят лучшее сознание. Рациональными доводами нельзя убедить в высшей жизненной правде. И прежде всего следовало бы перестать придавать абсолютное значение такой условной и относительной вещи, как Учредительное собрание. Для многих теперь Учредительное собрание есть тот барин, который приедет и всех рассудит. Но нельзя так уж возлагаться на барина, который может быть и добрым, и злым. Учредительное собрание само по себе есть лишь пустая форма, которую можно наполнить любым содержанием, как добрым, так и злым. И все силы должны быть направлены на добытие этого доброго содержания... Не формальная воля народа дорога нам, а воля к добру. Мы ищем могущественного выражения доброй, ценной, высокой воли народа.

Когда человек психически расстроенный делает духовное завещание, то это акт нравственно и юридически ничтожный. Духовное завещание требует вменяемости того, кто его совершает. В Учредительном собрании русский народ будет делать духовное завещание поколениям грядущим. Для этого в высшей степени ответственного акта он должен быть душевно здоров и вменяем. И есть основания опасаться, что душевной болезнью народа и его невменяемостью хотят воспользоваться для подделки и фальсификации духовного завещания. Наше поколение в настроении данного часа не может решать судьбы России, узурпируя волю поколений прошедших и поколений грядущих. Народ в состоянии здоровья и вменяемости должен решать судьбу России не по произволу своей воли, отдавшейся во власть мгновенных настроений, а по согласию своей воли с историческим существованием в великом прошлом и великом будущем. Народ не есть механическая масса нынешнего дня истории, он есть соборная личность, живущая тысячелетие. И лишь такая соборная воля, сознающая преемственную связь времен, не будет фальсифицирована, не будет подменой великого целого ничтожной частью. В России происходит духовная борьба тех, которые верят в объективное, абсолютное добро и правду и хотят их торжества, с теми, которые верят лишь в благо личности и в интересы человеческой массы и хотят их торжества. И по сравнению с этим основным религиозным противоположением все остальные противоположения, связанные с борьбой интересов, неважны и несущественны.

«Народоправство», № 14, с. 4-6, 30 октября 1917 г.

Власть и психология интеллигенции [3]

I

Вот уже несколько месяцев, как Россия поставлена перед неразрешимой задачей – создать сильную государственную власть из человеческого материала, совершенно непригодного для властвования и определения судеб государства, по всему своему прошлому, по душевному своему укладу не призванного к власти и господству в государстве. По мере «развития» революции власть постепенно перешла к русской революционной интеллигенции, к русским социалистам-революционерам и социал-демократам, т. е. к людям, которым и во сне никогда не снилось, что они могут быть у власти, все миросозерцание и вся психология которых отрицает самый принцип власти. Попасть прямо из подполья в министры – дело нелегкое, можно с ума сойти. У русской социалистической интеллигенции не было ни одного чувства, ни одной мысли, которые подготовляли бы ее к власти. Русская революционно-социалистическая интеллигенция кристаллизовалась в особую расу, в особую породу людей, которую можно узнать даже по физическому облику, и раса эта не может господствовать. Ее господствование и властвование есть антропологическая, психологическая и моральная нелепость. Эта порода людей не может создать такого эстетического стиля власти, который не был бы отталкивающим. Кричащее бессилие не только эстетически отталкивает, – эта эстетическая неприемлемость является также мерилом духовной негодности и неправды. Всей кровью своей, всеми мыслями своими наша революционная интеллигенция всегда отрицала власть, и борьба с самодержавной властью перешла у нее в отрицание государства, нации, истории. Революционная интеллигенция жила утопиями и мечтами о совершенном социальном строе. В то блаженное время, когда наступит этот строй, предполагалось отсутствие всякой власти, ибо всякая власть от лукавого. До этого же вожделенного мгновения должна быть непримиримая оппозиция всякой власти, нужна перманентная революция. Абсолютизация революционной психологии делает невозможным участие во власти. Русский революционер не представляет себе возможным участие во власти до осуществления социализма, осуществление же социализма он представлял себе как окончательное блаженное преодоление всякой власти, всякой государственности. Власть для него была или слишком преждевременной, или слишком запоздалой. Он привык переносить религиозную абсолютность на жизнь общественную, где все относительно. И это извращение религиозного чувства не только не укрепляло нравственно, но вело к нравственному извращению и вырождению. Душа русской интеллигенции попала во власть ложных богов и идолов.

Никакие положительные навыки общественного и государственного строительства не предшествовали у русской интеллигенции ее внезапному и катастрофическому появлению у власти. Интеллигенция привыкла чувствовать себя оторванной от родины, от ее истории, от заветов предков, от государственного и народного целого. Никогда не раскрывалась перед ее взором историческая ширь и никогда не была направлена ее воля на творческие задачи. Психология ее была узко кружковая, душная и затхлая. Этот интеллигентский мир был совершенно замкнутый мир, живущий своими глубоко провинциальными интересами, своими партийными счетами, говоривший на своем уродливом жаргоне, противополагающий себя вселенской, исторической шири. Это был сектантский мирок со всеми особенностями сектантской психологии. Ему чужд был язык национальный и язык общечеловеческий. Сектант не способен мыслить великое целое и направлять свою волю на это целое, этим он отличается от человека церковного, чувствующего себя во вселенском целом. Сектантская психология революционной интеллигенции привела к крайней упрощенности мышления. Вся сложность жизни ускользала от ее взора, видна была лишь одна прямая линия, весь многообразный Божий мир делился на «правый» и «левый». Психология этого интеллигентского сектантства никогда не была творческой и производительной, она была целиком охвачена жаждой раздела и распределения. Интеллигенты-сектанты никогда не хотели признавать никаких объективных начал общественной жизни, это им представлялось «буржуазным». Судьба государства и общества отдавалась ими во власть человеческой субъективности, все объяснялось злой или доброй волей людей и классов. Космические, природные основы человеческого общества всегда оставались непонятными и неприемлемыми для интеллигентского сектантства. Ничем не ограниченный субъективный морализм на практике приводил к безнравственному насилию над объективной природой общества и государства, к безнравственному отрицанию принципов, стоящих выше субъективного произвола людей и субъективного их блага. Это был морализм подполья и отщепенства, для которого не существует великой тайны целого национального и мирового, не существует круговой поруки и ответственности. И вот стихийная историческая волна возносит на вершину власти сектантов, привыкших жить в подполье, в отщеплении от национального целого и отрицать государство, отечество, историческую преемственность.

II

Вся революционная история русской интеллигенции приучила ее к безответственности. Она никогда не призывалась к ответственным делам в русской истории. Ответственность за несчастную судьбу России, за все зло русской жизни привыкла интеллигенция возлагать на «них», на власть, противополагаемую народу, но никогда на себя. Ссылки, тюрьмы и казни нравственно укрепляли чувство безответственности. Несчастная русская интеллигенция привыкла к гонимому положению и во всем считает виновными своих гонителей. Тот, кто не призван к строительству жизни, кто выброшен за борт, тот лишен возможности развить и укрепить в себе чувство ответственности. Интеллигенция привыкла исповедовать самые безответственные теории и утопии, которые никогда не проверялись на жизненном опыте. В своем замкнутом мирке интеллигенция изживала самые крайние учения, но никогда серьезно не готовила себя к жизненной проверке этих учений. За несколько дней до переворота представители революционной интеллигенции и не помышляли, что им выпадет на долю взять на себя ответственность за судьбу великого государства. И после того как произошел переворот, когда пали все преграды на путях демократии, революционная демократия отнеслась к Временному правительству первого состава почти так же, как относилась к старому правительству, она перенесла свои старые навыки в новую Россию. От подпольной и отщепенской революционной психологии она отказаться не могла. Профессиональные революционеры продолжали делать революцию и тогда, когда уже не против кого и незачем ее было делать. Безответственная революционная оппозиция была целиком перенесена и в освобожденную Россию. И нужно прямо сказать, что русская революционная интеллигенция есть, быть может, самое инертное и самое реакционное наследие, полученное новой Россией от России старой – она живет в старом, дышит старыми, отрицательными чувствами, она неспособна проникнуться творческой психологией. Это – порода людей, органически неспособная к строительству новой жизни.

Люди эти начали с того, что совершили величайшее преступление – бросили в темные народные массы семена классовой злобы и ненависти и довели дело восстания класса на класс до чудовищных размеров, угрожающих смертью государству и нации и превращающих русскую жизнь в ад. Потом люди эти сами испугались дела своих рук, они вкусили горькие плоды своей разрушительной работы и спешно начали проходить элементарную школу государственного и национального воспитания, и некоторые из них по складам стали произносить слово отечество. Получив власть, они начали безуспешно исправлять некоторые свои ошибки, например, пытались возродить армию, но наряду с этим делали все новые и новые ошибки. Русская социалистическая интеллигенция подверглась опасности быть сметенной ею же самой разнузданной народной стихией. Революционная интеллигенция сама же начала разрушать освобожденную, новую Россию и, став у власти, бессильно пытается исправить последствия своего разрушения. Не творческие, а разрушительные дела привели русских социалистов к власти, и путь этот породил трагическое бессилие власти. Ткань души этих людей такова, что они не могут властвовать. Власть – не интеллигентское дело. Когда интеллигенты-революционеры перестали быть гонимыми и превратились в гонителей, у них обнаружилась черта ужасного нравственного неблагообразия. Они не способны достойно нести бремя власти, ибо прежде всего понимают власть, как право, а не как обязанность. Для того чтобы достойно властвовать, нужно отказаться от революционной психологии, нужно приобщиться к тайне целого и тайне преемственности. «Революционная власть», как и «революционный порядок», – нелепое словосочетание. Попытки создать «революционную власть», опираясь на революционную психологию, в течение нескольких месяцев уподобили атмосферу, в которой действует правительственная власть, бедламу и породили явления нравственного безобразия. После того как произошел революционный переворот, нужно было организовать в России новый порядок жизни, приступить к строительству и творчеству. Вместо этого здорового пути – пути национального возрождения – у нас продолжили революцию до бесконечности, стали на путь разрушения и не в силах были отказаться от старой революционной психологии, порожденной гнетом и братством. Революционная демократия не может властвовать, это – старая, а не новая демократия. Строителем жизни, строителем новой России может быть лишь демократия нового душевного типа, с развитым чувством ответственности, с развитым инстинктом производительности, с крепким сознанием национального и государственного целого и связи с историческим прошлым, т. е. творческая национальная демократия. Демократия должна создать аристократию, т. е. подбор лучших. Революционная же демократия, которая есть революционная интеллигенция, с русской революцией кончает свою историю.

III

Наши социалисты разом и борются за власть, всеми способами дискредитируют власть «буржуазную», и боятся власти, не хотят взять на себя полноту ответственности. Не потерявшие стыдливости и совестливости русские социалисты чувствуют себя неловко оттого, что в революции, которую сами же они называют «буржуазной», главенствуют социалисты, а буржуазия утеснена и в загоне. Это – парадокс русской революции, который беспокоит русских социалистов, еще не окончательно лишенных чувства ответственности. Социалистический строй не может быть сейчас введен в России, стране промышленно отсталой, бедной и некультурной, с рабочим классом непросвещенным и неорганизованным, при несомненном социальном антагонизме крестьян и рабочих. Да и социалистический строй есть абстракция, конкретны лишь многообразные социальные реформы. Радикальные социалистические эксперименты отбрасывают сейчас Россию назад, разлагают ее. И вот социалисты требуют участия буржуазных элементов в организации власти, не могут без них делать «буржуазной» революции, но они нужны им только как ширмы, чтобы переложить со своих плеч непомерное чувство ответственности. Как только коалиция устраивается, социалистические элементы требуют, чтобы буржуазные элементы целиком исполняли их программу. Таково же было отношение старой власти к либеральным элементам русского общества: в опасные минуты их готовы были призвать, но с тем, чтобы сохранить в неприкосновенности старый режим. Социалистическое засилье натворило много бед и ведет Россию к великому позору, но социалисты не хотят принять целиком на себя ответственность за эти беды и этот позор. Революционная демократия боится полноты власти, полноты ответственности, и не хочет поступиться той властью, которая неожиданно выпала на ее долю.

Со страхом вскарабкались представители социалистической интеллигенции на вершину власти. Их собственные крики против буржуазии поставили их в трагическое положение. Они нравственно пали на высоте. Эти люди нравственно могли переживать гонения, но не могут нравственно переживать господство. Не царственная течет в них кровь, не к расе властителей принадлежат они. Русская социалистическая интеллигенция у власти есть явление трагикомического бессилия. Она не может создать эстетического стиля власти и обречена на нравственное неблагообразие и падение. Человек, попавший в слишком несвойственное и неподходящее ему положение, бывает бессилен, не эстетичен и с трудом остается на нравственной высоте. История подстроила ловушку русской социалистической интеллигенции, и за экстатические мгновения силы и славы ей предстоит тяжелая расплата. Для меня совершенно ясно, что пребывание у власти русской революционной интеллигенции и те эксперименты, которые она делает над несчастной Россией, есть ее конец, ее могила, есть демонстрация лжи ее основных идей и принципов. У нас слишком берут всерьез ныне господствующий русский социализм, слишком им напуганы и подавлены. Это – ложная перспектива. Все это засилье «революционной демократии» и есть лишь выражение русского хаоса и русской тьмы. Это призраки и миражи русской жизни. В русской революции слишком много нереального, много декораций, которые могут быть сняты в несколько минут, и театральных представлений, в которых действуют совсем не реальные персонажи. Подлинные реальности прикрыты, и реальное соотношение сил совсем не таково, как это кажется на поверхности. У нас был создан миф о большевиках, и миф этот принял видимость реальности, но и большевики трясутся от страха контрреволюции и возвращения старых господ, и они принадлежат к расе, не призванной долго господствовать. Мгновение их господства будет призрачным, одним из кошмаров больной души русского народа, не более. Раньше или позже в России должна быть реальная, крепкая, национальная государственная власть. Эта власть может быть разной по своей окраске, но она не может быть властью революционной интеллигенции – породы, обреченной на вымирание. Будет власть новой, более сильной и цельной породы, не изъеденной старыми болезнями, не обессиленной нравственной рефлексией, способной к выполнению сурового долга. Не могут быть у власти те, которые еще накануне не знали, допустима ли война и оправдана ли защита отечества, сомневались, можно ли мерами принуждения поддерживать в стране порядок и предотвращать анархию, по-гамлетовски рефлектировали над отталкивающей суровостью всякого государственного бытия. Грядущая русская демократия, если она и будет, ничего общего не будет иметь с тем, что сейчас называют «революционной демократией». И если у нас будет здоровое социалистическое движение, то оно ничего общего не будет иметь с русским революционным социализмом, ныне справляющим свои оргии. Россия должна найти в себе расу людей, способных к власти, новую аристократию.

«Русская мысль», январь-февраль 1918 г.

Глава V. Революция и духовная жизнь

Свободная церковь и собор

I

Русский народ всегда чувствовал себя народом христианским. Многие русские мыслители и художники склонны были даже считать его народом христианским по преимуществу. Славянофилы думали, что русский народ живет православной верой, которая есть единственная истинная вера, заключающая в себе полноту истины. Тютчев пел про Россию:

Удрученный ношей крестной,Всю тебя, земля родная,В рабском виде Царь НебесныйИсходил, благословляя.

Достоевский проповедовал, что русский народ – народ богоносец. Лучшие русские люди верили, что в скрытой глубине русской народной жизни таятся возможности высших религиозных откровений. Но вот грянула революция и привела в бурное движение необъятное море народной жизни. Народ, безмолвствовавший тысячу лет, захотел, наконец, выговориться.

И вот, прислушиваясь к многоголосью народному в разбушевавшейся стихии революции, приходится признать, что имени Христова не слышно в этом гуле. Не во имя Христа совершилась революция, и не христианская любовь направляет ее течение. Все попытки превратить нашу национальную революцию в социальную были движимы дошедшей до озлобления жаждой равенства, понятого механически и материалистически, но в них менее всего чувствовался дух христианского братства. Революция обнаружила духовную опустошенность в русском народе. И опустошенность эта есть результат слишком застарелого рабства, слишком далеко зашедшего процесса разложения в старом строе, слишком долгого паралича русской церкви и нравственного падения церковной власти. Долгое время вытравлялась святыня из народной души и справа, и слева, и это подготовило то циническое отношение к святыням, которое ныне обнаруживается во всем своем безобразии. Революции хороши тем, что они выявляют истинное положение, свергают всякую условную и лицемерную ложь. Для уничтожения старой лжи и гнили значение революции будет велико.

Революция ударила по церкви и разрушила старую связь церкви и государства. Внешне в строе церковном все пришло в движение. Русская церковь должна перестроиться снизу доверху. Но в стихийном нарастании революции церковное движение оказалось совершенно затерянным. Церковного голоса не слышно в гуле революции. В дни великой опасности для России православная церковь не играет той роли, какую играла в прежнее время, когда св. Сергий Радонежский спасал родину и направлял ее духовно. Есть основание опасаться, что подобно тому, как до переворота церковь была принижена перед старым самодержавным государством, она будет принижена и перед новым демократическим государством. Но в дни, когда Россия и весь мир переживает небывалые катастрофы, когда все в мире стало зыбким и колеблющимся, христиане не могут не желать, чтобы был услышан голос Свободной Церкви Христовой. Свободная церковь есть прежде всего церковь, независимая от власти государства и от всякой стихии этого мира. Она в себе самой черпает источник своих откровений, она получает свою свободу от главы своего Христа. Не может церковь получить свободу от революций и изменений, происходящих в государстве, не может свобода церкви родиться от демократического строя. И если в старой связи церкви и государства нарушено было заповеданное Христом отношение между «божьим» и «кесаревым», то это было внутренним падением церковного народа, церковного человечества, его соблазном и порабощением «миру сему». Церковь в своей внутренней святыне, которую не одолеют врата адовы, не может быть порабощена. Она сама есть источник благодатной свободы, она ограничивает то всевластье государства, перед которым склонился мир языческий, и охраняет бесконечную природу и бесконечные права человеческой души. Только христианство признает бесконечность человеческого духа и его несоизмеримость ни с какими царствами этого мира. Но церковь есть богочеловеческий организм, и человеческая воля церковного народа может соблазняться всеми искушениями, может отпадать и рабствовать. Русский церковный народ, находившийся под духовным воздействием Византии, прошел через большие искушения, он воздал «божье» – «кесарю». Автокефальность русской церкви означала возглавление ее царем. На этом пути церковный народ в России утерял всякое самостоятельное значение в жизни своей церкви. Соборное начало осталось в голове таких идеологов православия, как славянофилы, но оно отсутствовало в самой церковной действительности. И церковный народ, и церковная иерархия привыкли к приниженной пассивности, вся активность была возложена на органы государства. И задачу наших дней для жизни церкви нужно видеть прежде всего в том, что самый церковный народ и церковная иерархия ныне призываются к активности и самодеятельности во всем (между прочим и в деле религиозного воспитания). Нельзя уже рассчитывать, что дело христианства на земле сделает за православных христиан кто-то другой, какая-то опекающая и покровительствующая власть.

II

Внешний строй русской церкви, которая была самой большой и самой сильной частью Восточной православной церкви, держался своей связью с царской властью. Падение «священного русского царства» означает новый период в истории Восточной церкви. Кончилась византийская идея. Церковный народ освободился от одного из соблазнов, от рабства у «кесаря», и ему дана свобода выбора дальнейшего пути. Внешнее единство Восточной церкви ничем уже не держится. И это есть огромное испытание духовных сил церковного народа. Отныне Восточная церковь может держаться лишь внутренним единством, лишь возрожденной церковной силой и крепостью. И именно потому должна пробудиться церковная воля к восстановлению вселенского единства церкви. Падение русского самодержавия облегчит движение к соединению церквей. Но движение это нужно прежде всего мыслить не как внешнюю унию, а как внутреннее обращение двух половин христианского человечества друг к другу с любовью, не отказываясь от своеобразного опыта каждой из половин. Вполне свободной может быть лишь Единая Вселенская Церковь, не прикованная к государствам и нациям, не зависящая от власти национальных государств. Всякое разделение в церкви есть уже частичная утрата свободы. Автокефальность русской церкви и была источником ее несвободы. Соблазн папоцезаризма в Западной католической церкви был таким же разделением и таким же рабством, как и соблазн цезарепапизма на Востоке. Но ошибочно было бы думать, что протестантизм был движением к свободе церкви. Лютеранская реформация по последствиям своим подчинила церковь принципу территориальности и отдала ее во власть князей. Всякий уклон к протестантизму есть разделение в церкви, распадение ее и утрата ее свободы. Русский синодальный строй был внесением в православную церковь протестантских начал, заимствованных из Германии, он представлял собой обмирщение церкви. Лучшие православные люди относились с презрением к синодальному строю, считали его неканоническим и искали духовного авторитета православной церкви в старчестве. Церковное управление было навязано старой государственной властью и разделяет ее судьбу. Св. Синод в последний период своего существования подвергся тому же разложению, что и бюрократия, в нем была та же гниль, что и в государственной власти. Князья церкви находились в рабстве у Григория Распутина. Он определял в значительной степени тот состав Св. Синода, с которым встретилось временное революционное правительство. Перед первым революционным обер-прокурором встала задача развязать старые отношения церкви и государства, снять с церкви оковы, освободить церковный строй от того, что ему было навязано старой властью. С этой точки зрения несколько насильственные действия обер-прокурора по отношению к старому составу Св. Синода и высшей церковной иерархии могут быть оправданы, хотя в будущем обер-прокурор не должен играть никакой церковной роли и превратится в министра исповеданий. В первые революционные моменты защита свободы и достоинства церкви и церковной власти не могла быть защитой старого состава Св. Синода, который не был избран церковно, который целиком навязан церкви разлагающейся государственной властью. Первый пореволюционный период церковной жизни оказался окрашенным в бюрократический цвет нового стиля, и это было неотвратимым последствием старых грехов. Тело церкви давно уже больно, давно уже находится в нестроении, и революция лишь выявила истинное положение, сбросила лицемерную ложь. Клерикально-классовая точка зрения не может быть защитой свободы церкви, она сама находится в плену у царства кесаря и добивается земных выгод. Не следует забывать, что русская церковь пережила длительный период упадка и угашения духа. Церковный народ безмолвствовал и бездействовал. Много религиозной энергии рассеялось по сектам и было направлено на борьбу против церкви и заключенной в ней полноты. Душа народная была в смятении и соблазнилась о нравственном падении церковной иерархии, о духовном вырождении «официальной» церкви. Такое религиозное состояние народа ставит большие духовные затруднения на пути церковного возрождения. И нужно ждать, что великие жизненные испытания и потрясения приведут народ русский к религиозному самоуглублению.

III

Давно уже надежды на обновление нашей церкви связывают с созывом Поместного церковного собора. В православной церкви должно быть восстановлено соборное начало. Старая власть боялась собора, и созыв его сделался возможен лишь после переворота. Церковь должна себя перестроить на выборных, демократических началах. Отныне в церкви не может быть терпимо ничто, навязанное ей извне. Но ошибочно было бы принять восстановление соборного начала и демократизацию церковного строя за церковное творчество и церковное возрождение. Один из соблазнов, подстерегающих нашу церковную жизнь, – это смешение религии с политикой. Правое и левое политиканство в церкви одинаково пагубны. Переход к политической или социальной демократии не есть религиозное движение, и для церковного возрождения он сам по себе ничего не может дать. Настоящее церковное возрождение может идти лишь изнутри, из глубины, от дыхания нового духа. Творческое религиозное движение начнется лишь тогда, когда народ углубится внутрь себя, перестанет жить внешним. Тогда самобытное религиозное и церковное движение внесет в политику и общественность высшую правду, которой в них нет. Пока же в революционном движении Бог забыт, и от такого движения безумно ждать религиозного возрождения. Человек выброшен на поверхность. Не следует слишком многого ждать и от Поместного собора. Вряд ли возможно в церковном соборе большее количество религиозной энергии, чем та, которая существует в церковном народе. Как это ни печально, но нужно признать, что церковному собору не предшествовало никакого церковного движения снизу, никакого накопления творческой духовной энергии в народе. Спешное созвание собора вызвано внешней необходимостью перестроить русскую церковь и предотвратить возможность ее развала. Собор должен будет определить отношение церкви к государству, решить целый ряд вопросов церковного быта. Собор прежде всего должен укрепить положение церкви в разбушевавшейся стихии, все сметающей в своем бурном движении, он должен поставить церковь в положение независимое от изменчивых стихий революции и реакций, т. е. выявить Свободную Церковь, подчиненную лишь главе своему Христу, которую и не поработят уже никакие изменения в судьбах государства.

Но опасности и соблазны подстерегают с разных сторон. С одной стороны, возможен уклон к протестантизму, к реформации лютеровского типа. С другой стороны, возможно возникновение клерикального политического течения, которое будет вести классовую борьбу в церкви и через церковь. И та и другая опасность отклоняют от путей Свободной Церкви, Единой и Вселенской. И в том, и в другом течении церковь будет в ложном сцеплении с политикой и государством. Через все опасности должен быть проведен и сохранен внутренний иерархизм церкви, который и есть истинная свобода и независимость от мира. Только свободная и сохраняющая свою иерархическую преемственность церковь будет духовной крепостью, в которой можно защититься от внутренних и внешних соблазнов. Сектантские уклоны всегда бывают бесплодной растратой религиозной энергии. И нельзя не желать всей душой, чтобы религиозная энергия сектантства была возвращена церкви. Истинный путь Свободной Церкви пролегает одинаково далеко и от инертного и фарисейского консерватизма, препятствующего всякому творческому религиозному движению, и от разрушительного революционизма, направленного против внутреннего иерархического лада церкви.

Свободная церковь в новом русском государстве должна действовать как внутренняя духовная сила и делать государство изнутри, а не извне христианским. Принудительное христианское государство есть лицемерная ложь. Но признание этой отрицательной истины не означает отказа от права и обязанности христианского народа налагать христианскую печать на свое государство. Поскольку русский народ останется христианским народом, он не может не желать, чтобы церковь занимала в его государстве особенное место, он не может приравнять ее к частным обществам. Церковная свобода в христианстве соединяется с религиозной свободой. Но религиозная свобода, свобода совести для христианина не есть формальная и бессодержательная свобода, она есть истина самой христианской религии как религии свободы. Только безрелигиозные и враждебные христианству люди могут утверждать, что религия есть частное дело отдельного человека. Нет, религия есть дело вселенское, есть полнота всего. Полное отделение церкви от государства, как того требуют либеральные и социалистические доктринеры, нежелательно и невозможно. Во Франции оно приняло форму гонения против церкви. В принципе должно быть разделение «божьего» и «кесарева», и «божье» должно быть совершенно свободно от всяких посягательств «кесарева». Но «божье» действует в «кесаревом», изнутри, через церковный народ, в котором должна быть цельность духа. Истинная церковь есть соединение свободы с единством. Русский Поместный собор есть лишь момент во вселенском церковном движении, которое должно начаться в мире и соединить все силы христианства для борьбы с силами антихристианскими, которые нарастают в мире.

«Народоправство», № 7, с. 4-6, 21 августа 1917 г.