Помоги проекту - поделись книгой:
Однако Массимо не считал себя таким уж старцем. Борода его седа, лицо покрыто глубокими, словно шрамы, морщинами, руки обветрены и грубы, а вот сердце — сердце молодо, как прежде. А всем известно, что лишь молодое сердце способно любить, и никакие года тогда не будут преградой для этой любви… Восемьсот тридцать, восемьсот тридцать один, восемьсот тридцать два…
Он не ошибся. На краю равнины и в самом деле стоял дом. Судя по большому двору, двум повозкам, стоящим поодаль, трем этажам и свету во всех окнах, то был караван-сарай.
Массимо прибавил шаг. Жизнь — прекрасна. Нынешнюю ночь ему не придется проводить посреди пустыни, где ничто не укроет его от ветра и возможного здесь внезапного дождя. Он выпьет кружку теплого пива, заплатив за нее одну медную монету, и ляжет на пол, у стены, на охапку сена или дерюгу — он не был привередлив, так что все равно…
Девятьсот девяносто семь, девятьсот девяносто восемь, девятьсот девяносто девять…
Массимо открыл дверь. Яркий свет ослепил его на миг; жаром протопленной на ночь комнаты дохнуло изнутри. Он вошел — тысяча — и сказал тихо:
— Я пришел, Маринелла…
Трилле и Клеменсина оказались невероятными упрямцами. Трижды Конан возвращался с дороги и заталкивал их обратно в комнату, и трижды они выбирались оттуда и снова плелись за ним и Энартом. Ни разъяренное рычание киммерийца, ни просьбы и увещевания Энарта результата не дали — Повелитель Змей, держа за руку Клеменсину, на нежном личике коей застыло выражение поистине ослиного упрямства, продолжал преследовать их.
В конце концов Конан плюнул и, пообещав самостоятельно залезть в пасть Нергала, если шевельнет хоть пальцем, чтоб спасти Трилле и Клеменсину, когда Кармашан начнет их убивать, более не оборачиваясь, пошел за Энартом.
Бандит жил в роскошном доме на окраине города, но занимал там только половину — во второй, левой, селился всякий сброд вроде воров, грабителей и скупщиков краденого. Ночь уже окутала землю и яркие звезды зажглись в черном небе, когда киммериец, ведомый юным ученым, подошел к распахнутым настежь воротам (по всей видимости, они вообще никогда не закрывались, ибо жильцы шастали туда-сюда день и ночь напролет).
Здесь Конан оставил Энарта, велев ему возвращаться в караван-сарай и по возможности прихватить с собою Клеменсину и Повелителя Змей. Сам же он миновал ворота и приблизился к массивной двери, расположенной слева — он решил проникнуть на половину Кармашана отсюда, рассчитав, что среди массы обитателей он не будет особенно заметен. Так и вышло.
Здесь шла очередная разгульная ночь. Вопли, песнопения козлиными голосами, брань и стоны неслись из-за всех дверей; пьяные рожи таскались по коридору, держась за стенки; то и дело кто-нибудь с диким визгом вылетал из комнаты и валился на пол, суча ногами то ли в злобе, то ли в истерике.
Конан спокойно прошел до конца коридора, потом повернул в темный рукав, где оказался тупик. Небольшое оконце под самым потолком смотрело прямо в черноту небес — ни дерева, за ветвь которого можно было бы уцепиться, ни навеса, на который можно было бы встать, тут не наблюдалось. Наверное, придется ползти по отвесной стене… (Энарт рассказал, насколько запомнил, что окно в комнату Кармашана расположено на углу дома. Вот сейчас Конан как раз был на углу, только пока внутри, а не снаружи.)
Тратить время на раздумья он не стал, тем более что раздумывать, в общем, было не о чем. Вот окно, за ним — стена, а выше еще одно окно… Он ухватился за раму и, легко подбросив вверх свое массивное тело, втиснулся в проем…
— Хей, приятель, ты не заблудился?
Насмешливый голос, раздавшийся за спиной его вдруг, остановил его. Резко извернувшись, он спрыгнул вниз, одновременно выхватывая из ножен меч.
— Не торопись меня прирезать, — хрипло захохотал тот же голос. — Это я, Элерио. Не узнаешь?
Конан опустил клинок. Он не успел еще всмотреться в полумрак, как худые жилистые руки обхватили его плечи.
— Элерио? Прах и пепел! — взревел варвар, с силой хлопая могучей рукой своей по спине старинного приятеля. — Я тебя нынче весь день искал!
— Я давно не служу, — ответил Элерио грустно. — Собака Кармашан втянул меня в свои грязные дела, поселил в этом гадюшнике и… Да ладно, что я!.. Откуда ты тут взялся? Я иду по коридору, смотрю — что за парень? Вроде нет у нас никого такого роста и с такими плечами…
Конан солгал Лукреции лишь наполовину, сказав, что ищет в Мандхатту своего старинного приятеля из касты кшатриев. Он действительно думал найти его здесь и с его помощью отыскать след Кармашана. Вышло же совсем наоборот: весь день он потратил на то, чтоб отыскать след Элерио, и все без толку. Высокомерные кшатрии отвечали, что давно уж не видели его, а слуги лишь качали головами и вздыхали.
— Ты здесь живешь?
— Живу… Нергал меня побери… И Кармашана тоже…
Воистину эта встреча была устроена самим Митрой, коему надоели гнусные проделки Кармашана. Конан, чувствуя, как мрачное настроение его улетучивается, быстро поведал Элерио о цели своего визита в дом, потом так же быстро получил от него предложение помочь и еще быстрее проследовал за ним по тому же коридору на второй этаж; оттуда, по внутренней винтовой лестнице, на третий, затем через окно снова вниз, на второй, и наконец они очутились в маленькой темной комнате, пропитанной запахами дорогих благовоний.
— Смотри, Конан, — шепотом сказал Элерио, притягивая приятеля за рукав. — Это слуховое окно, о нем никто не знает… кроме меня.
— А ты откуда знаешь?
— Пять лет я охранял эту обезьяну… Он поверял мне все свои тайны и обещал золотые горы — потом, в далеком будущем, когда сам он станет могуществен и велик… Я глуп. Я уже тогда знал, что великим можно родиться и даже можно им стать, но если только в душе твоей есть для этого кое-что… — Элерио замолчал, обдумывая. — У Кармашана подлая и низменная сущность, потому-то я и называю себя глупцом. Только самый последний глупец мог поверить, что он станет великим…
— Я б потолковал с тобой о величии и прочем — о чем захочешь, — усмехаясь, сказал Конан, — но после. Сейчас мне надо увидеть его.
— Это неразумно. — Даже в темноте было ясно, что Элерио нахмурился. — Сначала тебе надо присесть у слухового окна и подслушать, о чем он поведет беседу со своими девицами. Ну и ведьмы, скажу тебе, Конан, ну и ведьмы… А болтает он с ними каждую ночь — наверняка услышишь что-нибудь полезное.
— Будь по-твоему, — после некоторого размышленья сказал киммериец.
Он и сам думал прежде осмотреться, а потом уж приниматься за дело, но перед тем хотел удалить из комнаты Элерио. Теперь же, когда тот так искренно стремился ему помочь, решил оставить все как есть. Пусть Элерио будет рядом. Он верный друг — Конан знал сие по тем славным денькам в Туране, где они вместе (и с Хавратом, и с Невидой Гуратти) служили наемниками…
В этот момент за стеной раздался треск, потом кудахтающий неприятный голос.
«Это он…» Конан скорее догадался по движению губ Элерио, чем услышал. Бесшумно подойдя к слуховому окну, он прислонился плечом к стене и так замер, внимая каждому слову, что доносилось из соседней комнаты.
— Закрой дверь, Лайна, — недовольно буркнул Кармашан, с шумом отодвигая кресло и усаживаясь, — И налей мне вина.
— Белого? — прожурчал незнакомый женский голос.
— Конечно, белого. Пфу, и куда запропастился этот мальчишка? Надо же, доказательства ему подавай. Как думаешь, Лайна, если я своей рукой напишу, что рубин мой, он поверит?
— Если еще скрепишь папирус большой печатью королевства Мандхатту, конечно, поверит. Он всему верит. Удивительно, до чего просто его обмануть.
Тихий стук в дверь возвестил о том, что явился кто-то еще.
— А-а, это ты, Лавиния! — Кармашан довольно засмеялся. — Нашла своего варвара?
— Нашла караван-сарай, где он остановился со своими уродами, — ответил резкий сварливый голос, в котором Конан с трудом и величайшим изумлением расслышал бархатистые нотки чудного голоса Лукреции. Ах, ведьма… — Но сейчас там нет никого из них.
— И где ж они?
— Я скажу тебе, Ли, только… Боюсь, что испорчу тебе настроение.
— Пфа! Что там еще?
— Бжатр рассказал мне…
— Какой такой Бжатр?
— Слуга из караван-сарая. Вечно подслушивает да выглядывает… Так вот он подслушал нынче очень интересный разговор. Девчонка, что назвала меня похотливой туземкой, нашла своего Энарта (Лайна, сестрица, ты клялась, что он никогда ее не вспомнит?) и приволокла его туда. Он все — все! — выложил Конану!
— Дурень… — задумчиво пробормотал Кармашан. — Ну да Нергал с ним совсем… Обойдусь и без охранения.
— Ли, ты все же вытащи рубин из дупла… — начала лже-Лукреция, но тут же была остановлена гневным воплем.
— Замолчи!
Бандит резко отодвинул кресло и забегал по комнате.
— Замолчи, неразумная! Помни истину: и стены имеют уши (если б только Кармашан знал, как он сейчас прав)! И вообще забудь про рубин! Его нет! Нет!
Он выдохся и снова рухнул в кресло. Воцарилось молчание, в коем ясно слышалось тяжелое дыхание бандита. Теперь киммериец имел немного времени поразмыслить. Итак, Лукреция, она же Лавиния, была в доме рыцаря Сервуса Нарота — с супругом, позже коварно убитым. Пока еще оставалось загадкой, кто именно — она или сам Кармашан, тогда называющий себя Леонардасом — перерезал горло несчастному Теренцо. Но Конан подозревал, что все-таки она. Недаром же делилась с ним участием в страшном преступлении и прямо называла себя убийцей. Хотя ей и солгать недолго… Но кто мог подумать, что прелестная аквилонка окажется столь хитроумна, расчетлива, изощренна? Душещипательные истории о безответной любви, о милом «Ли», оказавшемся бандитом Кармашаном, молящий взор и просьба о помощи; а в доме рыцаря — игра в любовь с жирным Теренцо, обморок у его трупа, фальшивое «признание» малышу Гвидо… Истинно лицедейка, истинно…
— Значит, рассчитывать на Энарта уже нельзя? — хмуро осведомился Кармашан.
— Вряд ли… — Это сказала Лайна. — Можно, конечно, притащить сюда его девчонку и попугать.
— Слишком много хлопот, — сморщился бандит. — Не хочу. Я сделаю кое-что другое…
— Что? — в один голос спросили его девицы.
— Когда взойдет солнце, я… Я скажу Лалу Богини Судеб свое желание. Нет смысла ждать — а чего, собственно, ждать? Жизнь прекрасна, и я жажду взять от нее все, да поскорей.
— О, Ли… — задушевно прохрипела Лавиния. — А я?
— О тебе я позабочусь, — небрежно бросил Кармашан. — Ну, и о тебе, Лайна, тоже… Подлей-ка мне еще белого…
— Ты же говорил, что не скажешь Лалу свое желание до тех пор, пока не закончишь все свои дела. — Кажется, Лайне не понравилась такая спешка.
— Все дела закончены. Теренцо, знавший мое второе имя, гуляет по Серым Равнинам; в Мандхатту окончательно установлен именно такой порядок, какой хотел я; вы, мои девочки, со мной — что мне еще надо? Одно только дело я не успел завершить… В том папирусе, что так торжественно вручила мне твоя тетка, Лавиния, было сказано, что остановит меня на пути моем дикий варвар из далекой Киммерии. Я пытался убить его на постоялом дворе, но он затравил меня и моих парней змеями, потом с твоей помощью, Лайна, мы сбросили на него камелит, но проклятый бродяга и тут спас его! Наконец я напал на него прошлой ночью… Он силен, силен как лев… Если бы Лавиния не разбила голову той девчонке, он наверняка отправил бы меня веселиться дальше — к Теренцо и многим прочим, то бишь на Серые Равнины… Да, сие дело мною не завершено… Что ж… Что ж… — Кармашан вздохнул и с мгновение помолчал. — Что ж, я завершу его сейчас.
Сразу вслед за тем сильный удар потряс стену, у коей стоял Конан. Миг — и обломки полетели ему под ноги, а в образовавшемся проеме возник длинный тощий парень с темными волосами и светлыми яростными глазами.
— Ну, варвар? Поговорим?
Глава одиннадцатая. Чудеса любви
Она повела его наверх, в свою комнату, и там долго смотрела в его добрые, уже поблекшие глаза, видя в них свое отражение и с грустным удивлением находя, что сама становится как будто моложе.
— Массимо, — сказала она, не обращаясь к нему, но просто желая услышать это имя.
— Ты красивая, — улыбнулся он. — И по-прежнему молодая. Знаешь, я ведь так и не нашел твоего Лала. Странная штука! Сколько раз мне казалось, что он почти в моих руках, и — снова неудача…
— Ничего. — Маринелла тоже улыбнулась, хотя тяжесть на сердце становилась невыносимой. — Теперь уже все равно… Я увидела тебя, и могу уходить в вечность — я свободна…
— Но я не хочу! — воскликнул он, отбирая от нее свои руки. — Я не хочу, чтоб ты уходила! Я всю жизнь ждал нашей встречи, я хотел, чтоб ничто не омрачило ее, а ты говоришь об уходе…
Маринелла не ответила. Взгляд ее неотрывно следил за Массимо, а сердце наливалось расплавленным железом и медленно опускалось вниз. Она ждала чуда. Она твердо знала, что если хотеть его так, как хочет она, чудо непременно произойдет. Не потому, что рождена была богиней, но потому, что любила…
— Что ты так смотришь на меня? — тихо спросил Массимо, улавливая в этом взгляде нечто кроме любви.
Маринелла молча покачала головой. Чудо начиналось. Она уже ощущала его приближение, угадывала его по дрожи в сердце, по слабости в ногах и руках…
Вечная Дева пристально вглядывалась в светлеющие глаза Массимо, в его густеющие волосы, в лицо, кожа на коем медленно разглаживалась, в руки, из пор коих исчезала въевшаяся дорожная пыль, и изо всех сил пыталась сдержать счастливую улыбку. Вот оно, чудо! Массимо молодеет! Пока он не понял этого и смотрит на нее удивленно, но вот сейчас, сейчас проследит за ее взглядом…
Он проследил.
— Что это, Маринелла? — подымая на нее изумленные глаза, спросил он. — Моя кожа стала гладкой и чистой… Я…
— Только на одну ночь. Только на одну ночь, мой Массимо, — ответила Вечная Дева, все-таки улыбаясь — так радостно, как не улыбалась прежде никогда. — И в эту ночь ты станешь моим.
О, как порою боялась она, погружаясь в мечты о нем, Заметить гримасу разочарования на его прекрасном Добром лице в тот момент, когда он услышит про одну только ночь! Как смела она думать так о нем — о нем!
Он улыбнулся ей в ответ так светло и радостно, что горячая волна не испытанного ранее счастья накатила на нее, обожгла сердце, кое тут же забилось в груди мощно и свободно. Еще миг, и перед ней сидел не утомленный дальней дорогой старец, но тот самый двадцатилетний юноша, с которым познакомилась она много лет тому назад в Аргосе, на постоялом дворе. Маринелла не сомневалась более ни в чем. Какая, в сущности, разница, человек она или нет, если в душе ее живут самые обыкновенные, самые настоящие человеческие чувства! Она любит, и она любима — что еще нужно для счастья? Да ничего.
Видно, точно так думал и юный Массимо. Легко поднявшись, он протянул ей руку, с прекрасной улыбкою наклонился к ее губам… Нет, Вечная Дева ошиблась… Для счастья нужен еще такой поцелуй и, если можно, еще один… И еще…
Она отпрянула от него — всего на миг, чтоб потушить свечу — и сразу прильнула снова к широкой груди мужчины, единственного в мире… Всего одна ночь? Пусть.
Массимо заглянул ей в глаза, где блестели маленькие диски луны, что заглядывала к ним через небольшое оконце, потом теплыми губами тронул ее маленькое ушко.
— Всего одна ночь? — прошептал он, обнимая ее еще крепче. — Пусть!
На вид Кармашан казался гораздо моложе, нежели Конан себе представлял по многочисленным рассказам, кои довелось ему услышать. Кожа его была гладкой, белки светлых глаз чистыми, а зубы ровными и белыми. Он смотрел на варвара в упор и гадко ржал.
— Поговорим! — рыкнул Конан в ответ, выхватывая верный свой меч.
Но драки не получилось. В одно короткое мгновение, равное всего лишь взмаху ресниц, пол под его ногами разошелся, и он рухнул в черную сырую бездну, сопровождаемый омерзительными звуками хохота, похожего на лай истеричного пса.
Он еще летел вниз, когда дыра над ним захлопнулась; каменная плита отделила его от всего мира, но она же подарила ему тишину — то единственное, о чем желал он в этот момент, ибо душа разрывалась от злобы и ненависти. По-кошачьи извернувшись, Конан приземлился на все четыре конечности, тут же вскочил на ноги и выставил во мрак острие меча.
В полной тишине он слышал только свое собственное дыхание, тяжелое, прерывистое. Если б ярость могла рождать настоящий огонь, то Конан наверняка выдыхал бы сейчас языки пламени. Он попался! Попался, как неоперившийся юнец, лишь накануне впервые взявший в руки оружие. Он не хотел думать, что Элерио его предал, однако все сходилось на этом. Именно он, его старинный приятель, привел его в ту комнату, именно он уговорил не вступать в бой с бандитом, а прежде подслушать его разговор с девицами. И где он сейчас? Киммериец отлично помнил, что он стоял за его спиной и тоже вслушивался в слова, доносящиеся из соседней комнаты.
И все же, несмотря на ярость и унизительную беспомощность, Конану стало стыдно. Он не должен был думать так об Элерио. Да, тот служил у Кармашана, но мало ли что бывает в этом странном мире!
Сев на земляной пол, варвар углубился в размышления о нынешнем своем положении. Он в плену; что намеревается делать с ним бандит — верно, известно одному лишь Нергалу, его вонючему папаше; зато совершенно ясно, что он намеревается делать с Лалом Богини Судеб — заказать некую мерзость, которая, несомненно, принесет целый сонм несчастий и Мандхатту, и, может быть, всей Вендии. Когда произойдет богопротивное действо сие? Утром. Нельзя медлить. Надо что-то делать. Конан встал и начал исследовать стены, руками шаря по ним в поисках хоть какого-нибудь отверстия, в каковое можно будет сунуть клинок и расшатать камни. Сплошную ровную поверхность ощущали его ладони и снизу, и сверху, и посередине… Тогда он принялся осматривать пол — тоже ничего. Глаза, быстро привыкшие к темноте, обратились к потолку, но и тот был гладок, а если и имелся в нем люк, так его не было видно. Истина, открывшаяся варвару сейчас, оказалась весьма неприятной и раздражающей: Кармашан поймал его в каменный мешок.
Вновь усевшись на пол, Конан начал перебирать в Уме различные способы спасения — сначала себя самого, а затем и Лала Богини Судеб. Голова его, однако была совершенно пуста. Похоже, Сервусу Нароту долго придется ждать свое сокровище… Киммериец невесело усмехнулся. Ему становилось понятно, что хочет сделать с ним Кармашан — ничего особенного, просто уморить в этом каменном мешке. Он уже чувствовал, что ему не хватает воздуха, а что будет дальше, легко представить.
А жаль, если не удастся напоследок хотя бы плюнуть в хохочущую рожу ублюдка… Конан насторожился. В абсолютной тишине он расслышал вдруг посторонний звук. Кажется, где-то в углу скреблась мышь… Что ж, если тут нашелся лаз для мыши, то найдется и для человека!
Он вскочил, вслушиваясь и одновременно вглядывась во мрак, стараясь определить, откуда доносится шорох, и тут совсем рядом, за спиной его, раздался голос…
— Ко-о-онан! Конан!
Киммериец резко развернулся. Всякий миг ожидая подвоха, подошел к стене, коснулся ее пальцами и — она отъехала от него на два шага, открыв темный как пасть Нергала проем, из которого на Конана пахнуло затхлостью и гнилью. В следующий момент в проеме показалась встрепанная голова Элерио.
— Что ж ты стоишь как истукан? — сердито сказал он. — Лезь сюда, и поживее!
Конан хмыкнул, сунул в ножны меч и нырнул вслед за другом в дыру. Он услышал, как стена за его спиной со скрипом возвращается на место, разделяя мрак надвое: из одного варвар только что ушел, а в другой только что вошел. Признаться, здешний мрак был ему гораздо приятнее, ибо не был замкнут в четырех стенах. К тому же впереди шел Элерио, и пусть он каждое мгновение изрыгал страшное ругательство, для Конана сейчас не существовало звуков приятнее.
Широкий темный коридор все не кончался. Вот он повернул направо, еще раз направо, потом налево, потом вдруг превратился в нору с земляными стенками, где приходилось идти, согнувшись в три погибели, потом снова выровнялся и расширился. Когда вдали мелькнуло светлое пятно, Элерио прибавил шаг.
— Откуда свет? — прервал Конан поток нескончаемых ругательств.
Поделиться книгой: