Владычица небес

Меч опустился.

— От Кармашана? — Конан чуть не застонал от досады. Всю ночь с ним рядом находился знаменитый разбойник, а он позволил ему уйти целым и невредимым!

В этот момент киммериец не думал о том, что прежде Кармашана никогда не видал, и узнать его просто не мог. Досада, раздражение, гнев были сильнее разума. Скрипнув зубами, он снова обратился к старику:

— Где он сейчас?

— В Вендии, в Аквилонии, в Офире. — Ослепленный надеждой, хозяин постоялого двора готов был выдать своего приятеля, но — и сие было совершенно ясно — не знал, куда он отправился. — В Стигии…

Голос его увял. Нет, ни малейшей догадки не блеснуло в каше мозгов — только все грезилась безумная физиономия Кармашана да пара барашков, бродивших по заднему двору. Барашков было жаль: каждого он мог зажарить и продать посетителям за пару полновесных золотых, но теперь… Он не знал, что его ждет. Вряд ли этот суровый киммериец оставит его в мире сем… Погрузившись в тоскливое молчание, старик уставился в пол, как будто в глубоких трещинах его мог увидеть свою судьбу.

И вдруг тело его сотряслось от дикого приступа ярости, прежде не испытанного никогда. Варвар, который пришел в дом его с тем, чтоб отнять — сначала источник существования, потом и жизнь, — взбесил его безмерно. Сейчас он забыл, что первый намеревался отнять жизнь Конана и порыться в его дорожном мешке; что десятки несчастных странников сгинули на сопках Серых Равнин по его вине; что сам ради медной монеты не пожалел бы и родного отца, коего, слава богам, у него давно не было…

Если б мысли сии посетили его хоть мигом раньше, он наверняка сумел бы понять подлинное положение дел и остаться в живых: не желая более смотреть на его продажную рожу, Конан повернулся и пошел к выходу. Трилле, облегченно улыбнувшись, собирался последовать за ним…

Уже ничего не соображая, старик пронзительно завизжал и прыгнул на спину врагу, норовя разодрать зубами могучую шею его. Видимо, уверенность в том, что его собственная жизнь, в отличие от прочих, бесценна и неприкосновенна, придала ему сил, потому что варвар не сразу смог расцепить кольцо тощих рук.

Повелитель Змей, замерев у стены, ахнул. Тщедушное тело мерзкого старца взлетело в воздух, подъятое железной рукой, и грохнулось об пол. Но, словно вовсе не почувствовав удара, он вскочил и собачонкой метнулся к ногам Конана, хрипя, лая и клацая зубами.

Он успел лишь услышать короткий злобный рык да лязг меча в ножнах. Снова ахнул бродяга, протянул руку, чтобы остановить казнь, но было уже поздно. Меч взлетел — и голова двурушника покатилась по разбитому полу и остановилась у ног варвара.

Вздох Серых Равнин вновь услышал он, но теперь то был весьма удовлетворенный вздох. Туманы ждали новую душу. Пусть не такую легкую и чистую как у Трилле, а заплесневевшую и прогнившую насквозь, но, в общем, им было все равно…

— Зачем-е-ем? — Трилле закрыл глаза ладонью. — Зачем?

— В следующий раз будет умнее, — буркнул киммериец, вытирая лезвие полой куртки одного из бандитов.

— В какой следующий раз? — Парень изумленно взглянул на друга. — Для него уже не может быть следующего раза!

Конан пожал плечами и вышел из дома. Иная мысль завладела им сейчас. Прежде он полагал, что Кармашан и есть тот самый Леонардас, что своровал у рыцаря Лал Богини Судеб. Теперь же он в этом сомневался. Более того, он был почти уверен, что ошибся. Леонардас три дня находился в гостях у Сервуса Нарота, а Кармашан в то же время жил в горах, среди разбойников. Правда, Конан был недалек от мысли, что он мог и раздвоиться, но здравого смысла в том не усматривал.

И все же: кого преследовать? Продолжать путь в Вендию или порыскать по горам, найти Кармашана и прикончить — просто так, на всякий случай?

Равнодушные к людским делам звезды постепенно гасли. Громада гор, уже освещенная невидимыми глазу лучами восходящего солнца, казалась зачарованным городом, влекущим тайнами и сокрытыми в недрах сокровищами. «Что ищешь ты, человек? — спрашивали они. — Жизни ли? Смерти?»

Конан плюнул в их сторону и решительно направился к своему коню.

Глава десятая. Беспокойная ночь

Тяжелая дума терзала Трилле весь следующий день. Вопли укушенных бандитов не давали ему покоя, звенели в ушах беспрестанно, отзываясь в сердце горьким чувством вины. «Теперь все равно, — тоскливо думал он, — какому богу молиться. Перед всеми грешен, перед всеми…» И прерывистый вздох вырывался из его груди, пугая Клеменсину и раздражая варвара.

Снова и снова припоминая события прошедшей ночи, Повелитель Змей задавал себе один и тот же вопрос: имел ли он право воспользоваться редким даром своим в таких гнусных целях, как убиение полдюжины разбойников, да еще подобным жестоким способом? Нет, не имел — таков был его твердый ответ.

Но, называя себя убийцей и развратником (он вкладывал в это слово иной смысл, нежели все остальные, имея в виду глупую душу свою, ничуть не дрогнувшую в тот момент, когда первый крик задавленного змеей бандита раздался во дворе), Трилле тем не менее понимал, что этими преступными действиями все-таки сохранил жизни друзей, кои сейчас ехали рядом с ним в угрюмом, но зато не вечном молчании.

Он покосился на Конана, потом на Клеменсину и разразился таким душераздирающим стоном, что лошади захрапели в недоумении и тревоге.

— Гр-р-р… — Киммериец обернулся, обдав бродягу ледяным взором ярких синих глаз. — Перестань реветь, парень!

— Страдаю, — объяснил Трилле, для пущей убедительности прижимая руку к сердцу. — Уж так страдаю, Конан, сил нет!

— Достань из мешка лепешку да съешь, — по-своему понял варвар причину страданий Повелителя Змей.

— Не хочу, — буркнул тот, но лепешку все же достал. Урча, он впился в нее зубами и смолотил в один миг. Как ни странно, настроение его действительно несколько поправилось. Ободренный, Трилле полез за второй лепешкой, но был остановлен справедливым Конаном, который без лишних слов отобрал у него мешок и привязал к своему седлу.

… К вечеру спутники достигли полосы леса, за коей, по утверждению Клеменсины, должна была протекать великая река Мхете, что опоясывала Вендию. Повелитель Змей, приходящий в уныние даже при виде ручья, опять расстроился, но девушка успокоила его, пояснив, что в самом начале великая Мхете узка и мелка, а потому бояться вовсе нечего.

— Возьмем у туземцев лодку… — продолжала она материнским голосом увещевать парня, но лишь привела его в больший, чем прежде, ужас.

— У каких туземцев? — перебил он, всей подвижной физиономией своей изображая неизбывное страдание и страх.

— Вдоль Мхете селятся племена дикарей, — поучительно сказала Клеменсина. — Они воюют друг с другом, но пришельцев принимают дружелюбно, потому что те возят им вино и яркие ткани. Туземцы обожают яркие ткани.

— Но у нас нет ни вина, ни ярких тканей! — вскричал Трилле, испытывая крайне неприятное чувство, сходное с тем, что испытывает свинья, заметившая из хлева хозяина с большим ножом, коим прошлой зимой он зарезал ее старшую сестру.

— Вино есть, — пожал плечами киммериец, — но не для дикарей. Всего одна бутыль, и та початая.

— Да плевать мне на вино! — раскипятился Повелитель Змей. — Я не хочу ехать к туземцам! Они сожрут нас, клянусь твоим Кромом, Конан, непременно сожрут!

— Не клянись Кромом, когда мелешь такой вздор, — поморщился варвар. — Здешние туземцы не едят людей. Вот в малахитовых джунглях за Черными Королевствами — да и даже предпочитают человечину всякому другому мясу. Но…

Трилле чуть не стошнило при последних словах Конана. Прежде он никогда не думал о себе в таком контексте. Мысль о том, что он и есть та самая «человечина», которую так любят гурманы из малахитовых джунглей, привела его в неописуемый ужас.

— О, боги! — воскликнул он, хватаясь почему-то не за сердце, а за тощий свой зад. — Я знал, я знал, что вы равнодушны к людским бедам, но не настолько же! Вразумите же этих несчастных дикарей, этих мерзких черных тараканов, этих пожирателей…

— Тьфу! — разозлился варвар. — Хватит ныть! Разрази меня Кром, если на твои кости польстится даже самый голодный туземец!

Клеменсину немало позабавила перебранка двух друзей, но в душе ее тоже ныла и царапалась мягкими коготками тревога. Из рассказов отца она хорошо знала, что нет на свете такого дикаря, который отказался бы попробовать жаркое из белого путешественника. Конечно, вендийские племена доброжелательнее и цивилизованнее тех, о которых поведал сейчас Конан, но и от них вполне можно ожидать подвоха, тем более что у спутников нет вина и ярких тканей…

— Нет, у леса останавливаться нельзя, — встрепенулась девушка, увидев, что варвар поворачивает коня к зеленой полосе. — Он произрастает на сухой песчаной земле.

— Ну и что? — удивился Конан.

— Аллигаторы кладут там яйца. Отсюда не видать, но эта роща так и кишит зелеными зубастыми тварями величиной с пирогу.

— Хм… Откуда ты знаешь?

— Разведение скота не единственная страсть моего отца, — улыбнувшись, сказала Клеменсина. — Он много читал — на разных языках — и меня заставлял. Кроме того, для нас не было большего удовольствия, чем разглядывать географические карты. Кажется, нет на земле уголка, которого я не видела бы — увы, только на папирусе.

— Хорошее занятие, — ухмыльнулся киммериец. — Во всяком случае, полезное… Ладно, к лесу не поедем. Если от туземцев еще можно откупиться вином и яркими тканями, то крокодилам подавай живого человека — любимое лакомство…

Дабы не пугать особенно Трилле, последнюю фразу киммериец пробормотал себе под нос, затем развернул вороного и направил его к круглоголовому зеленому холму, выглядевшему на равнине как шишка на лбу. Взлетев на самый его верх, он с удовлетворением обнаружил там весьма уютную впадину, в коей можно было запросто улечься всем троим.

— Здесь-то наверняка нет аллигаторов, — заметил он, приглашая спутников тоже заехать на холм.

— Разве что летающие, — усмехнулась Клеменсина.

Она оставила свою кобылку цвета светлой северной ночи внизу, а сама ловко вскарабкалась на вершину холма. Трилле последовал ее примеру.

Целый день проведя в пути, все трое сейчас были голодны, как стая волков, — даже Повелитель Змей, в полдень слопавший огромную лепешку. Быстро устроив себе ложе из курток, спутники уселись и принялись за трапезу. В мешке Конана оставалось еще две лепешки и кусок солонины, их-то и поделил он на три равные части, несмотря на то что Трилле и Клеменсина благородно предложили ему взять себе побольше, учитывая его рост и вес.

В несколько мгновений уничтожив припасы, друзья в целях экономии выпили по одному глотку вина и легли спать.

Восточная ночь, расцвеченная серебром звезд и золотом полной луны, постепенно окутывала землю. В тишине был явственно слышен плеск от ударов крокодильих хвостов по воде, но более — ничего. Слабый ветер не теребил листья деревьев, ибо никаких деревьев в округе не было; хищные звери бродили в поисках добычи в иных местах; птицы спали, а насекомые если и ползали, то не производили при этом шума. В общем, стояла совершенная тишина, какая одних пугает, а других восхищает. И только третьи — такие как Конан — ее вовсе не замечают.

Ночь не успела еще накрыть землю черным своим покрывалом, а варвар уже мирно спал, положив под щеку железный кулак.

Совсем не так спокоен был Трилле. Совесть, о наличии коей в собственном организме он прежде и не подозревал, не позволяла ему уснуть. В сотый раз мысленно представляя на одной чаше весов три жизни — киммерийца, Клеменсины и свою, а на другой — полдюжины безумных и диких существований разбойников, он в сотый раз склонялся к тому, что поступил единственно верно, и в сотый раз в сем же сомневался. Беспрестанно вздыхая и ворочаясь с боку на бок, он мешал спать девушке, которую, в общем, тоже мучила совесть, но не настолько, чтоб она лишилась сна.

Да, Клеменсина, конечно, еще не забыла своего преступления, кажется, свершенного во имя любви, а на самом деле погубившего и любовь, и возлюбленного, и постороннюю девицу. Правда, девица не заслуживала и малой толики жалости, но Клеменсина не разрешала себе оправдываться этим. Вновь ее мысли возвращались к тому страшному дню: известие о смерти Энарта и колдуньи, злобные вопли крестьян у шалаша, который она выстроила для себя на опушке леса, темный подвал, костер…

Девушка подавила тяжелый вздох, родившийся в груди ее вдруг, и прикрыла глаза. Потом, все потом… Сон сковал веки так внезапно, что она даже не успела додумать до конца совсем короткую мысль о Конане. Там было что-то вроде языков костра, сквозь кои она увидела впервые варвара, летящего к ней на прекрасном вороном коне. На миг он показался ей богом, спустившимся с небес: огромный, бронзоволицый, с гривой густых черных волос в ореоле красно-золотых искр… Вот на этих искрах она и провалилась в глубокую вязкую дрему. Ей снился костер, пылающий посреди океана, вереницы облаков, что пугливо плыли на недосягаемой высоте, и — варвар. Его фигура, громадой воздвигшаяся как раз в центре огня, была недвижима. Клеменсина же металась по берегу и взывала о помощи. Никто, никто не слышал ее. Тут луч солнца попал в самое пламя, вспыхнул, и девушка узрела наконец лицо Конана. В синих глазах холодно сверкал нерастопленный огнем лед, черные стрелы бровей угрюмо сдвинулись к переносице, а на губах застыла усмешка. Он опять бросал вызов всем, кто загораживал ему путь в будущее!

Во сне Клеменсина всхлипнула, дрожа от сознания собственного бессилия. Ей казалось, что жаркие языки пламени уже вцепились в тело киммерийца, и ему осталось всего несколько вздохов перед тем, как чистая суровая душа его отлетит к Серым Равнинам… Но отчего он не двигается с места? Отчего не пытается перешагнуть костер, едва достигающий его живота?

Девушка набрала полную грудь воздуха и крикнула, надеясь привлечь его внимание. Он должен спастись! Должен!

Ледяной взор медленно обратился к ней. Конан открыл рот и… заржал.

* * *

В брезгливом ужасе Клеменсина пробудилась. Пары мгновений оказалось достаточно для того, чтобы понять: сие был только сон. Усмехнувшись такому странному представлению киммерийца, изобретенному то ли памятью, то ли воображением, она повернулась на другой бок, желая снова заснуть, но вдруг наяву услышала то самое ржание…

Она вскочила и лбом тут же больно треснулась о каменное плечо Конана, который уже сидел, прислушиваясь к звукам у подножия холма.

— Что там? — шепотом спросила его девушка, в тревоге бессознательно подвигаясь к нему поближе.

— Лошади, — ответил он сумрачно. — Верно, аллигаторы сюда добрались… Надо уезжать. В темноте с этими тварями справиться не так просто…

— Так идем же! — Клеменсина потянула его за рукав. — Идем скорее, пока они не сожрали наших лошадей!

— Погоди… Успеем.

Он нагнулся, притянул к себе дорожный мешок и пошарил в нем. Вздох спустя что-то щелкнуло, и девушка разглядела крошечный огонек меж пальцев киммерийца. Он поднял руку. Короткое, но яркое пламя тускло осветило ближайшую к холму округу. Клеменсина с облегчением увидела, что лошади стояли на месте, хотя и перебирали ногами в беспокойстве. Головы их были повернуты в сторону полосы леса, но что там напугало их, конечно, отсюда нельзя было рассмотреть.

Конан ладонью накрыл огонек, погасив его, и дернул за ногу Повелителя Змей.

— Хей, Трилимиль, вставай.

По тому, что говорил варвар не шепотом, а обычным своим зычным, чуть хрипловатым голосом, девушка поняла: если опасность и существовала в действительности, то пока еще не столь близко, чтоб бежать сломя голову.

— А? Что? Когда? — Трилле, несмотря на терзания души, уснул очень крепко, а потому сейчас никак не мог уяснить, что нужно от него этому неугомонному варвару.

— Вставай, говорю! Надо уходить отсюда.

— Почему?

— Аллигаторы…

Одного этого слова оказалось достаточно для того, чтобы Трилле вскочил и кинулся вниз, повизгивая от страха. Вчерашний подвиг был забыт, природная трусость победила случайную отвагу. Конан с усмешкой поглядел ему вслед и не спеша поднялся.

Забравшись на свою караковую, Повелитель Змей совсем уж было собрался стремглав кинуться наутек от этого страшного места, но тут вспомнил вдруг о спутниках.

— Скорее, крабы неповоротливые! — прошипел он, опасливо озираясь.

Коварные аллигаторы чудились ему повсюду, и теперь ухо его слышало даже те звуки, коих не было: лязг острых зубов, шорох лап и хвостов по земле, урчание пустых желудков… Нет, такого Трилле вынести не мог. Не дождавшись, когда Конан и Клеменсина оседлают своих лошадей, он ударил караковую пятками и полетел по ночной равнине, слабо освещаемой луною, почти полностью сокрытой в облаках.

Киммериец велел девушке ехать следом, а сам направил вороного к полосе леса, дабы набрать крокодильих яиц, потом высушить их на солнце и съесть — насколько он знал, трапеза сия была и сытна и вкусна.

Не сразу Клеменсина настигла храброго спутника своего. Трилле мчался с такой скоростью, словно за ним гнались все аллигаторы мира, одержимые странной идеей сожрать именно этого тощего бродягу, и никого иного.

— Трилле! Трилле, остановись! — воззвала девушка, видя, что Повелитель Змей улепетывает во всю прыть. — Да постой же!

Наконец совесть бродяги откликнулась на отчаянные призывы Клеменсины. Придержав лошадь, он обратился к спутнице, стыдливо отворачивая лицо в сторону:

— А где Конан?

— Увы… — мрачно ответила девушка, рассерженная таким низким, мерзким поведением этого парня. — Он не успел удрать… Аллигатор съел его…

Тут она, желая всего лишь пошутить, совершила серьезную ошибку, по незнанию ли, по недомыслию ли упустив из виду два обстоятельства: во-первых, Трилле был доверчив, а посему даже на миг не усомнился в ее печальном сообщении: во-вторых, он искренне привязался к Конану и считал его единственным человеком, рядом с которым (а может, и ради которого) стоит жить в этом жестоком мире. Что боги? Какое им дело до маленького человека, потерявшегося в бурной стихии судьбы и жизни? Высокомерно поглядывая с небес вниз, они не различают добра и зла так же, как не различают лиц — что им Трилле, что им Клеменсина, что им кто угодно, кроме них самих… Тьфу!

Но то были прежние его размышления. Сейчас он ни о чем таком не думал и не вспоминал — разве что только памятью сердца. Слова Клеменсины повергли его в состояние, близкое предсмертному. Он выпучил глаза, издал короткий жалобный стон и мешком повалился с лошади, притом больно стукнувшись теменем о каменистую почву.

Мигом позже он уже бился в истерике, воя и катаясь по земле словно буйнопомешанный. Девушка не успела поразиться такой реакции на ее невинную, в общем, шутку, а Трилле уже разодрал на себе рубаху в клочья, вырвал несколько прядей волос и теперь длинными ногтями царапал лицо.

— Уй! Уй-у-уй! — визжал он так пронзительно, что Клеменсина на вздох оглохла. — Падаль вонючая! Моего Конана!.. Пожрать как пса!… бездомного-ненужного-лишайного!… Хвосты поотрываю тварям! Чешую отколупаю! У-й-й-я!…

Как раз в этот малоприятный момент в пятне луны на краю равнины показался киммериец. Его вороной рассекал воздух длинными сильными ногами резво и весело, вполне довольный тем, что омерзительные гады, едва не отхватившие ему голову в полосе леса, остались далеко позади. Пока хозяин собирал в куртку их яйца, несчастное животное содрогалось от жуткого вида этих чудовищ, неторопливо ползущих отовсюду, со всех сторон — они были уверены в том, что добыча никуда не денется. Но вот варвар вскочил коню на спину, свистнул, и он, перепрыгнув ближайшее бревно, лязгнувшее зубами у самого уха, помчался вперед…

Что может быть прекраснее полета по ночной равнине? Вороной без раздумий отдал бы за него охапку свежего сена! Нет, две охапки или даже три. Ветер свистит в ушах, но и он не в силах остановить восхитительную скачку; камни разлетаются из-под копыт, а вселенская тьма пугает и сулит бесконечную ночь — но ничто не в силах остановить восхитительную скачку! Плевать на будущее, когда настоящее так весело, когда сердце бьется в груди с восторгом юной силы, когда…

Но хозяин резко натянул повод и вороной встал. Ветер, тьма… Да, они не властны над радостью жизни, зато человек — властен. Конь разочарованно всхрапнул, опустил голову и в раздражении отщипнул немного мокрой от росы травы.

Здесь их ждала новая неприятность: дикий визг Повелителя Змей и окаменевшая от ужаса караковая, видимо предполагавшая, что именно она довела своего хозяина до подобного состояния и ожидавшая за это скорой расплаты. Вороной, который к тому времени уже разобрался в чудном характере бродяги, попытался успокоить подругу насмешливым ржанием — напрасно. Она стояла как вкопанная, и в огромных желтых глазах ее явно прочитывался испытанный бедняжкой шок.

— Прах и пепел… — пробурчал Конан, соскакивая на землю. — Чего это дерьмо орет?

— Я пошутила, — оправдываясь, сказала Клеменси-на, уже трижды проклявшая свою неосмотрительность.

— Как?

— Он… Он думает, что тебя сожрали аллигаторы… — Девушка виновато опустила глаза, ожидая нареканий, но варвар только хмыкнул.

— Меня? Вот еще!

Он ухватил Трилле за шиворот и рывком поднял.

— Хей, приятель!