Помоги проекту - поделись книгой:
Затем он (видимо, справедливо опасаясь, что как раз Конану не все равно, кто следует одной дорогой с ним, и вряд ли он так уж будет рад такому попутчику) набрал полную грудь воздуха и скороговоркой начал:
— Ты смел и решителен, ты великолепен и силен, о горный орел…
— Но! — Конан поднял ладонь, с брезгливостью останавливая этот поток лести. Досада, охватившая его в первый же вздох, разрасталась, заполняя грудь колючками злобы: одного взгляда на этого бродягу было достаточно для того, чтобы определить его сущность. Обыкновенный прилипала, из тех, что пристают к путешественникам, развлекают их в пути нелепыми выходками, а за сей труд их надобно кормить и поить, да в случае чего еще и защищать. Конан встречал таких и прежде на эту удочку не попадался, но — в глазах Трилле все же посверкивало нечто странное, отличавшее его от остальных; может, именно то высокое происхождение, каковое заметил киммериец сразу…
Бродяга уловил миг замешательства, подался еще на шаг ближе.
— Клянусь всеми богами, ты не пожалеешь, — приложив к сердцу ладонь, горячо сказал он. — Знаешь, кто я? О-о-о!..
— Прочь! — вынес решение варвар. Засим он отвернулся и вновь пошел к своему ложу.
— И чем же я плох? — обиделся Трилле, волочась следом. — Я умен, красив и ловок, я…
— Прочь! — рыкнул Конан. — Клянусь Кромом, воронье гнездо, ты мне надоел!
Парень вздохнул, остановился. А когда киммериец зарылся в сено и захрапел, выбросив из головы существование бродяжки, он сел на землю, устроил подбородок в коленях и вскоре тоже задремал, привыкший, видно, спать в любом положении…
С первыми лучами солнца Конан открыл глаза. Небо, голубое и чистое, обещало хороший день, душа была свободна, легка, воздух свеж — все вместе создавало чудесное ощущение бесконечности жизни. В этот момент дыхание природы и человека совпали; человек проснулся одновременно с землей, травой и деревьями; природа вошла в его сердце и согрела его.
Киммериец встал. Увы, кроме него и природы, в мире сем существовал еще и бродяга, который тоже сейчас пробудился и хлопал длинными ресницами, припоминая, куда занесло его прошедшей ночью. Узрев его, Конан взъярился. Та благость, что снизошла с небес, мгновенно исчезла, испарилась в сыром воздухе утра.
Он зарычал, медленно, с угрозой, вытащил из ножен меч.
— Полно, дружище, — сиплым со сна голосом пробормотал Трилле, отползая назад. — Я уйду, если ты велишь…
Поднявшись, он отвернулся от киммерийца, пошел к своей лошади. Плечи его согнулись, руки плетьми повисли вдоль боков — парень явно не хотел расставаться с этим огромным мощным мужем, коего почитал уже за друга и покровителя. Но делать было нечего.
Караковая всхрапнула, когда он дернул повод, отворачивая ее морду от сочной травы, и недовольно ударила копытом в землю, когда он запрыгнул в седло. Вороной Конана косил на красавицу кобылу большим фиолетовым глазом, готовый скакать за нею, но хозяин и не думал пока отправляться в путь. Он восседал в копне сена и с аппетитом поглощал жареного петуха, запивая его красным вином из бутыли. То ли он снова забыл о Трилле, то ли нарочно не глядел на него, уверенный в том, что теперь-то парень оставит его в покое и уберется восвояси — еще вчера он воздал долг человеколюбия и накормил этого прилипалу, а потому ныне не считал себя обязанным предложить ему часть своего пайка.
Глубокий вздох наполнил грудь бродяги. Он бросил на варвара последний взгляд и, не увидя и малейшего признака того, что его присутствие замечено и принято благосклонно, тронул лошадь. Он возвращался в Асгалун — город, который так неприветливо встречает бродяг! Впрочем, а кто вообще в этом мире встречает их приветливо?
Близился вечер. Давно уже позади осталась степь, и полоса чахлого сухого леса, и мутный ручей с кислой водой, и маленькая деревня без постоялого двора. С самого утра Конан ехал, не останавливаясь, раз только позволив коню напиться из деревенского родника. Скоро уже должны были показаться вдалеке стены Эрука — там путник бывал, и теперь предвкушал обход знакомых кабаков и объятия знакомых див, кои пышны формами и добры сердцами. Зелина, Ирха, Саддана, Лила, Дина — черноокие красавицы, умеющие любить мужчину так жарко, что и годы спустя в душе его остается след от языка пламени этой любви… Да, Конан помнил их. Ночи и рассветы в крошечных комнатушках под чердаком кабака, пьяные песни и крики внизу, в зале…
Киммериец ухмыльнулся, представляя угольки глаз юной толстушки Ирхи, кои вспыхнут при виде давнего приятеля так ярко, что вмиг разожгут его страсть, затуманят голову, увлекут в духоту каморки и… Он пришпорил вороного, желая поскорее достигнуть Эрука, этой колыбели любви, пьянства и воровства. Все-таки жизнь прекрасна — так ощущало сейчас его сердце и простор равнины, и близость города, и сухой теплый ветер, толкающий в спину. Прошлого нет; есть только будущее, в тайне которого содержится смысл всей жизни, и к этому будущему стремился сейчас варвар, напрочь позабыв об истинной цели своего нынешнего предприятия.
Он ворвался в Эрук так лихо, что стражники едва успели поймать вылетевшие из его руки золотые. Узкие и кривые, но такие уютные улочки, мощенные серым плоским булыжником, гостеприимно таращились на путника круглыми окошками — окраина города состояла сплошь из деревянных хибарок бедняков, а они затягивали проемы в тонких стенах бычьими пузырями, отчего окна и в самом деле становились похожими на глаза. Унылые прохожие шарахались в стороны, приученные бояться всадников; фонарщики, по большей части люди нервные и озлобленные, ибо их скорбный труд оплачивался не звонкой монетой, а натуральным продуктом, кричали ему вслед и грозили Золотым Павлином Сабатеи, редким ублюдком, насколько знал Конан; девиц в это время здесь вовсе не было, но зато они были в кабаках — туда-то и направлял путник своего коня.
Ближе к центру стали попадаться каменные дома — в основном одноэтажные, приземистые, чванливо отвернувшие от улицы окна в свои внутренние дворы. Тут строились более состоятельные люди, вроде мелкого купечества и судейства. Сам же центр изобиловал роскошными дворцами в два, а то и в три этажа, с золочеными башенками на плоских крышах и вычурными витражами в огромных окнах. Улицы, достаточно широкие для того, чтоб по ним могли проехать плечом к плечу трое всадников, изобиловали кабаками разных видов — от дешевых забегаловок до шикарных двухэтажных таверен, одна кружка пива в коих стоит не меньше отличного кинжала акбитанской стали.
Конан уверенно повернул коня налево от центральной улицы и тут же остановился. Перед ним была дверь того самого кабака, в котором некогда он познакомился с Ирхой и Лилой. Две сестрицы, они отличались одна от другой так, как кошка отличается от слона, как кусок баранины от обглоданной кости, как капля воды от бутыли вина. Пампушка Ирха обладала веселым и легким нравом, умела заразительно хохотать и пить пиво, не проливая его на себя. Высокая худая Лила была мрачна, словно новоиспеченная вдова, зато в любви горяча и ненасытна (хотя пиво она неизменно выливала на платье, что обыкновенно раздражало ее жадных приятелей). Конану нравились обе. Ирха — за милый смех и совершенную непритязательность, Лила — за молчаливость и скромность. Последнее достоинство, правда, гармонично сочеталось со слабоумием, но в шуме дружеской пирушки, а потом в пылу страсти сей порок был не так уж и заметен.
Итак, надеясь на встречу с давними подружками, варвар толкнул тяжелую дверь и вошел внутрь. За эти годы здесь ничего не изменилось. Зал набит всяким-разным людом, гвалт, хохот, и все же хозяин — здоровенный шемит с короткой курчавой бородой, развлекающий посетителей тем, что без усилия гнул подковы и жонглировал двумя кузнечными молотами, — увидел дорогого гостя, радостно кинулся навстречу.
Конечно, он прекрасно помнил этого огромного мускулистого киммерийца, который когда-то шутки ради разогнул все им испорченные подковы, а оба молота привязал к ногам пьяного стражника и швырнул его прямо в пивную лужу, откуда потом несчастный долго не мог выбраться. О, эти чудные, такие веселые забавы! Их помнили многие! Тогда деньги рекой текли в бездонные карманы хозяина, а он, в свою очередь, тоже не скупился, и на столе Конана не переводилось пиво чуть кисловатое и жидкое, но варвар не привередничал, твердо зная, что зато ему не придется платить.
Увы, обеих крошек — Ирхи и Лилы — сейчас тут не наблюдалось. Конан поначалу решил, что они заняты наверху с гостями, и, сев на свободное место за длинным высоким столом, потребовал кувшин пива и солонины с хлебом. Оглядевшись, он увидел новых, еще незнакомых ему див: три грации, каждая размером с молодую свинью, разгуливали меж скамеек и томно льнули к мужчинам, разбавляя их хриплый гомон своими милыми кокетливыми голосками. Правду сказать, варвару давно не приходилось слышать таких диких воплей, кои исторгались из луженых глоток этих малюток.
— Хей, Джалваз! — Он схватил хозяина за полу куртки. — Где Ирха?
— О, господин. — Круглая плутоватая рожа здоровяка скривилась в печальную гримасу. — Бедную Ирху солдаты прикончили в том году. Вот так прямо и всадили меч в сердце! Мы так горевали!..
— Прах и пепел… — пробормотал киммериец и сам удивился острой жалости, что на миг пронзила его грудь. — А Лила?
— И Лилы нет с нами больше! Утопла, бедняжка!
— Где?
— Да в луже! — горестно махнул рукой Джалваз. В глазах его сверкали неподдельные слезы. Срывающимся голосом (ибо ему приходилось кричать, дабы Конан мог услышать его в этом гаме) он продолжал: — Как-то выпила лишку и пошла прогуляться на улицу. А там — упала, носом в самую лужу!..
Варвар помрачнел. Он никогда не заблуждался насчет участи кабацких девиц — все они так или иначе уходят на Серые Равнины прежде срока. Но его собственные подружки?.. Он мотнул головой, отгоняя непривычные ощущения, теснящие грудь, и обратил взор на одну из красоток, что уже направлялась к нему с другого конца зала.
— Милтаха! — заорал сосед Конана слева, который тоже узрел девицу и не сомневался, что она идет именно к нему. — Я жду тебя, крошка!
Киммериец хмыкнул. Весу в крошке было не меньше, чем в нем самом. Сосед же — тощий костлявый парень лет двадцати пяти — в полный рост едва ли достигал мощного плеча Милтахи.
— Кр-р-рошка! — снова проверещал он с видимым удовольствием. — Я прям заждался!
— Замолкни, — басом сказала Милтаха, не удостаивая парня взглядом. Тяжелая рука ее легла на руку Конана. — Пойдешь со мной, варвар?
Черные, с теплым желтоватым отблеском глаза ее в упор смотрели на гостя, и он наконец почувствовал, что в груди его стал таять кусок льда, возникший после рассказа хозяина о трагической гибели Ирхи и Лилы.
— Пойду, — кивнул он, притягивая красотку к себе.
Она села, улыбнулась ему одними губами, и лихо опрокинула в большой рот пиво из его кружки. Утробно булькнув, пиво исчезло в ее глотке, а варвар жестом подозвал взмыленного слугу и велел принести еще пару кувшинов.
— Что ж ты, Милтаха, — обиженно сказал сосед Конана. — Прошлой-то ночью со мной была, а нынче что?
— Нынче с ним буду, — трубно объявила девица и прилепилась щекой к плечу киммерийца.
— А я?
— Мелок ты, парень. Крутишься, точно вошь, а толку и нет.
Конан, дабы из мужской солидарности сдержать смешок, вгрызся в ломоть солонины, а сосед его засопел и умолк, оскорбленный и униженный.
— Хей, варвар, — жарко зашептала Милтаха в ухо нового приятеля. — Как называть тебя?
— Конан.
— Из Киммерии?
— Угу-м…
Конан допил пиво, чувствуя, как лед в груди совсем растаял, потеплел и вроде даже начал закипать. Горячее дыхание и пышные формы красотки, облепившие его правый бок, способствовали тому или крепкое пиво — варвар не знал, да и не хотел знать. Только одна мысль брезжила сейчас в его размягченном мозгу: спать, и лучше всего с Милтахой. Он уже забыл про Ирху и Лилу, что подарили ему тут столько прекрасных, буйных и страстных ночей; он забыл про остальных див, коих на дорогах и бездорожьях встречал множество — иные были милы и только, другие… Но в этот момент он забыл также и про других — про Белит, Карелу, Алму…
Тяжело поднявшись, киммериец рывком поставил на ноги свою красотку.
— Идем, — мутным взором оглядывая ее лицо, произнес он.
Милтаха облегченно вздохнула (бывало, вино и пиво сваливали ее нового приятеля с ног раньше, чем она успевала затащить его наверх, в постель), крепко сжала его ладонь своими широкими, по-мужски сильными пальцами, и, плотно прижимаясь к нему округлым тугим бедром, пошла за ним, про себя удивляясь тому, что он так хорошо знает дорогу. Прежде она не видала его здесь, а не заметить не могла… Впрочем, думы сии не особенно занимали сейчас Милтаху. Еле сдерживаясь, чтобы не прибавить шаг и не ринуться по лестнице бегом, она с восторгом обозревала бронзовую мощную шею варвара, широкие плечи, на которых лежали пряди черных прямых волос, твердый подбородок, иссеченный белыми шрамами, длинные пушистые ресницы… Целую ночь с мужчиной, а не с пьяным развратным сусликом! — она завидовала самой себе. Целую ночь!
Милтаха не выдержала и, взревев, рванула наверх, увлекая за собой Конана.
Мрачный, как предгрозовая туча, варвар спустился в зал. Ночь он почти не спал, взятый в плен новой девицей Джалваза, а потому пропустил рассвет, и утро, и даже полдень. Солнце уже вышло из зенита, когда он наконец открыл глаза и обнаружил себя в залитой светом комнатушке, рядом с храпящей горой по имени Милтаха. Он вскочил, кляня себя, это злачное место и почему-то рыцаря Сервуса Нарота, быстро облачился в свое запыленное одеяние и ринулся вниз.
Хозяин, присматривающий сейчас за работой слуг, увидев его еще на лестнице, радостно осклабился. Днем в его кабаке обычно бывало пусто и тихо, а потому он мог позволить себе уделить больше внимания давнему, хорошо знакомому посетителю.
— Пива, господин? Вина? Баранины? — Огромные ручищи Джалваза были по обычаю сложены на груди — в знак особого расположения к гостю.
— Пива, — хмуро бросил Конан, проходя к столу.
Сколько дорог отмахал Леонард ас за то время, пока преследователь его спал глубоким сном? Не добрался ли он уже до самой Вендии? А может, он решил изменить направление пути и сейчас правит в Стигию, или Замору, или Офир? Наверное, зря он не захватил с собой астролога… Но эта мысль, только мелькнув, сразу пропала. Уж лучше такой попутчик, как тот бродяга, чем брюзгливый старикашка…
Но как же Конан мог проспать? В темной злобе, обуявшей его всего, он осушил кувшин доброго темного пива закусывая ломтем свежего хлеба с бурой хрустящей корочкой; оторвал кусок от бараньей ноги и проглотил его, остальное сунул в дорожный мешок — его собственная снедь уже была на исходе.
Наконец он решил, что нагонит упущенное время — будет ехать всю ночь напролет, без остановки, — и тихая злость на себя самого, на леность и беспамятливость понемногу начала растворяться. Душою киммериец уже был в пути…
— Пива! — зычно заявил он хозяину, который издали смотрел на него с умилением, но приблизиться и заговорить не решался.
Тот осветился радостной улыбкой, сам бросился исполнять приказание дорогого гостя, сердито цыкнув на слугу, что вздумал его опередить.
В ожидании пива Конан осмотрел зал. За годы его отсутствия здесь мало что изменилось. Поставили новые — длинные и кривоногие — столы, а удобные табуреты сменили на скамьи; вместо одного светильника, чей свет прежде никогда не достигал дальних углов, повесили шесть; стали чище мыть полы — вот, пожалуй, и все.
Скрипнула дверь, тронутая чьей-то неуверенной рукой. Взгляд варвара переместился на щель, в кою хлынул поток дневного солнечного света, и… Яростный рык вырвался из его глотки, заставив хозяина и слуг всполошено дернуться и открыть рты. На пороге, освещенный, словно некое божество, яркими лучами, стоял бродяга Трилле и смущенно щурил на киммерийца наглые голубые глаза.
— Пшел! — дурными голосами заорали Джалваз и его слуги, видя, кто именно вызвал такой гнев у дорогого гостя. — Пшел прочь!
Но Конан, совсем недавно прогонявший парня такими же словами, вдруг ощутил в душе явное раздражение, и направлено оно было вовсе не на Трилле.
— Прах и пепел… — прорычал он, поворачивая голову к хозяину. — Занимайся своим делом, приятель! А ты… — взор его снова обратился к бродяге, — подойди.
Глава пятая. Дальний путь
Пораженные таким неожиданным заступничеством, хозяин и слуги отвернулись, по мудрому совету киммерийца занялись своими делами. А бродяга прошел через зал и смело уселся за его стол.
— Пей, — разрешил Конан, подвигая парню початый уже кувшин с пивом.
Лохматый не заставил себя долго упрашивать, а вцепился костлявыми пальцами в пузатые бока кувшина и начал шумно хлебать живительный напиток, повизгивая от удовольствия.
Конан же, нахмурив брови и уставя глаза в стол, усиленно размышлял. С одной стороны, сейчас он хотел избавиться от этого парня больше, нежели прежде, ибо подобная навязчивость становится подозрительной. Проще всего, конечно, было прикончить его — сие средство самое верное. Но убивать бродяг варвар всегда считал делом недостойным истинного воина, сродни расправе с малым или старым. А с другой стороны… Он не мог понять, каким образом парень сумел найти его в городе. Судя по всему, он обладал недюжинными способностями. В сыске ли, в чутье ли, все равно. Стало ясно, что если уж он прицепился к Конану так намертво, то есть тому какая-то причина…
— Ну, брат, утешил, — отрываясь от кувшина, молвил Трилле. — Еще б хлебца краюшку…
Конан молча вывалил из дорожного мешка всю снедь и отправился на кухню к Джалвазу пополнить запасы, раздражение и злость, теснившие грудь с того самого момента, как парень появился в дверях кабака, чуть утихли, но он чувствовал, что вот-вот разгорится яростный огонь, и тогда — тогда он забудет все правила воина и отправит наглого бродяжку гулять по Серым Равнинам, просторы коих необозримы, и даже сонмы теней умерших не истопчут там все тропы…
Хозяин, пораженный до глубины души добротою сурового варвара, набил его мешок мясом и хлебом под завязку и с поклонами принял в уплату два золотых.
К тому моменту, когда Конан вернулся к столу, Трилле уплел остатки бараньей ноги, полкаравая и теперь, хрюкая, допивал пиво из кувшина.
— Клянусь Кромом, парень, — пробурчал киммериец, усаживаясь на свое место, — жрать ты горазд…
— О-о! Я много чего умею!.. — перебил его лохматый, довольный хотя б и такой похвалой.
— И языком молоть тоже горазд, — нахмурясь, продолжил Конан. — А на что еще годен?
— Я скажу тебе…
Разомлевший от еды и потерявший бдительность Трилле сунулся к уху варвара и быстрым шепотом затарахтел:
— Носом, как волчище, чую — так и тебя в этой дыре отыскал! До Эрука добрался, по улицам проехал, кабаки обнюхал, и вот — я здесь! А еще… — Он понизил голос и совсем прилепился к Конанову уху: — Еще я… Повелитель Змей!
Этого Конан уже вынести не мог. Развернувшись, он отвесил болтуну такую затрещину, что тот кубарем скатился со скамьи и грохнулся на пол, к великому удовольствию Джалваза и слуг.
— Шакалье дерьмо! — уставясь на поверженного лохматого, сквозь зубы процедил варвар. — Отрыжка Нергала, репей, недоумок…
— Я не репей, — с достоинством ответствовал Трилле, подымаясь и отряхиваясь. Удар судьбы (на сей раз судьба действовала рукою Конана) он снес мужественно, как и подобает бывалому бродяге, коего каждый считает своим долгом обидеть. — Я сказал тебе правду, о варвар. А не веришь — проверь.
— Как? — Киммериец начал остывать и уже с интересом взглянул в такие грустные сейчас голубые глаза нового знакомого.
— Едем!
Трилле был настроен решительно. Мотнув головой в сторону двери, он твердым шагом двинулся вперед, не оглядываясь, как будто был уверен, что Конан последует за ним.
Подивившись про себя такому необоримому нахальству, варвар все-таки встал, закинул за спину дорожный мешок и тоже пошел к выходу. Как бы там ни было, а этот парень начинал ему нравиться…
Синяк на скуле Трилле расцветал, разрастался, наливался красивыми фиолетово-багровыми оттенками. Одно лишь печалило лохматого: его прекрасный голубой глаз заплыл и почти совсем закрылся, и теперь узнать о его внешнем великолепии можно было только по второму глазу, который, к счастью, остался невредим. Но Конана он не винил. Не он первый и не он последний так отреагировал на его признание. Конечно, простому человеку, рассуждал Трилле, нелегко поверить, что с ним рядом находится не кто иной, как сам Повелитель Змей, Несравненный, Могущественный, ну, правда, ныне несколько потрепанный и потасканный.
Стремя свою караковую, уведенную от стен кабака в Асгалуне, к степям Шема, новый знакомец варвара постепенно обретал душевный покой. Он уже не сомневался, что грозный, такой могучий и огромный киммериец возьмет его с собой. Он чувствовал, что некая цель ведет его вперед, и по опыту знал, что путь к цели никогда не бывает легок и спокоен. Конану необходим спутник, а ему, Трилле, необходим покровитель. Он устал маяться в одиночку в большом жестоком мире, он хотел отдохнуть.
Между тем уже близились сумерки. Небо из голубого стало серым, солнце оседало, готовясь освободить место луне. На горизонте возникли пухлые белые облака — за ними шла ночь. Ветер усилился; по степи побежали волны, золотом расцвечивая бескрайний серый простор.
Бродяга резко осадил кобылку, повернулся к Конану. На тонких губах его играла странная полуулыбка, а в глубине голубых глаз сверкал черно-красным раскалом вытянувшийся зрачок.
— Остановимся здесь, — сказал он, соскочил с лошади и, бросив повод, пошел дальше пешком.
Караковая удивленно посмотрела в спину новому хозяину, потом опустила голову и принялась щипать степную траву. Вороной Конана, также брошенный на произвол судьбы, последовал ее примеру.
Молча шагал киммериец вслед за бродягой, в душе проклиная собственную мальчишескую дурость. Всякий другой удавил бы этого наглеца на месте и со спокойной совестью мог продолжать путь. Он же, завлеченный его обещанием показать свои удивительные способности, не только не убил его, но еще и потащился за ним как праздный простолюдин на балаганное зрелище! Тьфу! Давно Конан не был так зол на себя самого.
— Здесь… — буркнул Трилле, останавливаясь.
Поделиться книгой: