Растаманские народные сказки. Зеленая книжка

Растаманские народные сказки. Зеленая книжка

Дмитрий Гайдук

Киндер-сюрприз

Встал я утром, смотрю — все ништяк. Солнышко светит, птички поют. Весна, короче. Или лето? Или весна? Ну, уж точно не зима. И то слава богу. Встал я, короче, утром, и вышел на балкон покурить.

Закуриваю сигарету — а она свистит как чайник со свистком. Слушал ее слушал — достало ее слушать, выкинул с балкона. Так она поднимается выше и летит в Африку. И остальные бычки за ней, выстроившись клином.

Эх ты, думаю, ё–моё. Опять киндер–сюрприз начинается. Лечь, что ли, поспать, — может быть, попустит. Захожу обратно в хату, а тут подходит ко мне Майкл и говорит: привет! а у тебя что, опять киндер–сюрприз? Я его спрашиваю: а как ты догадался? А он отвечает: а потому что ты сегодня без штанов тусуешься. Смотрю: а я и в самом деле без штанов. В одних трусах. А народ вокруг ходит и внимания не обращает. Наверное, точно лето.

Зашли мы, короче, в «Булку», взяли кофе. Я как–то слегонца завис, смотрю: кофе, «Булка», Сумская улица — все такое родное, знакомое, расслабляющее… Менты пирожками торгуют… И тут в «Булку» заходят человек пять автоматчиков и как начнут все вокруг с автоматов херачить!

Ладно, думаю. Ложусь на пол. И еще думаю, а что ж это я такое хотел сделать. Ага, поспать. Только хрен тут заснешь: Егорка привязался, так и орет в обоих ушах: непрерывный суицид для меня–а–га! непрерывный суицид! для меня–а–га! Ну, нагрузил. Вот я резко встаю и говорю ему: слушай, чувак, да отвяжись ты наконец со своей малиновой девочкой. И тут только слышу га–га–га! Смотрю, а там полный зал собрался, не меньше человек пятьсот, и все с меня прутся. Ну, я им сразу язык показал, потом фак тыкнул, потом трусы свои спереди приспустил. Хохот такой пошел, некоторые там в зале даже лопаться стали, ливерный фарш с них полез, мясокомбинатом в воздухе завоняло. А тут и сам мясокомбинат подъезжает. Не, думаю, на фиг, на фиг — и тихонько сползаю со сцены в оркестровую яму.

А в яме хорошо, тепло. Музыкантов никого нет, сидит одинокий скрипач и сосредоточенно мастурбирует. Увидел меня, оживился. Слушай, говорит, паренек, а давай друг другу помастурбируем — все–таки веселее как–то вдвоем. Не вижу тут, говорю, ничего такого веселого. А он все не унимается. Тогда говорит, знаешь что, давай я тебя орально удовлетворю. Ого, говорю, а пасть тебе не разорвет? У меня же половой орган в состоянии эрекции достигает десяти сантиметров в диаметре (во, как я клево все матюки–то позаменял!). Тут мой скрипач садится между стульев, закрывает голову руками и начинает как–то скулить: гонишь! гонишь! гонишь! Я ему говорю: ну, успокойся, мужик, конечно, я гоню, таких половых органов в природе не бывает. И вдруг чувствую, начал он у меня распухать. Так, думаю, надо срочно куда–нибудь отвлечься, а то и в самом деле разбухнет до десяти сантиметров, и что с ним потом делать.

Выглядываю с ямы — ничего вокруг не видно. Поднимаю голову — а там облака, а за облаками улица Сумская с высоты птичьего полета. Ну, думаю, нормально. Значит, я уже в раю. Теперь–то и поспать можно. И только я завтыкал слегонца, как вдруг слышу: а это еще кто тут разлегся?! Открываю глаза, смотрю — бог. В натуре совсем на себя не похож, но сразу видно, что бог. Вот, — говорю ему, — значит, сплю я здесь немножко. А он мне в ответ как зарядит ногой под зад; и пока я сквозь облака вниз лечу, сзади громовой такой голос: НАШЕЛ, БЛИН, ГДЕ СПАТЬ!!!

Лечу я это, значит, лечу, уже и забыл, куда я лечу, зачем лечу — а все равно лечу себе и лечу. Ну, думаю, надо пирожков купить по дороге, хоть позавтракаю, какая разница, все равно лететь. Достаю из кармана жменю скрепок и две семидолларовых купюры. А вот и мент стоит, пирожками торгует. Подхожу к нему, знакомлюсь. Оказывается, свой чувак, плановой из Днепропетровска. «Слушай, — говорит, — а не знаешь, где бы тут раскумариться? А то я с местной тусни в натуре никого не знаю». Ну, я пожалел чувака, хотел ему пару адресов подсказать правильных, а потом думаю: стоп! Он же ж мент! Какая разница, что он пирожками торгует. Мент, в натуре, а я, блин, добрая душа, чуть ему все точки не посдавал. И стыдно мне стало, просто до слез. Сел, значит, на бордюр, и плачу.

Тут подходит ко мне один местный кореш безбашенный — не буду называть кто, его и так все знают. И говорит: чего расплакался, волосатый? Киндер–сюрприз у тебя? Ну и что? У меня уже две недели киндер–сюрприз, так ты только посмотри, как мне ништяк. В Крымец вот на днях съездил, а там, блин, солнышко светит, море плещет, сладкая вата на деревьях растет. «Ух ты! — думаю. — А ведь надо бы и себе в Крымец бы съездить, пока киндер–сюрприз не кончился».

Встаю с бордюра, иду на метро «Исторический музей», попадаю на метро «Хрещатик». Тут бы мне и насторожиться, а я, блин, торможу, прямо как стоп–кран. Сажуся в вагон, выхожу через две остановки на Курском вокзале.

А на Курском как на Курском: грязь, вонь, бомжи, цыгане, хачики, менты голодные стаями бегают — и ни одной тебе волосатой рожи на квадратный километр! Короче, одним словом. Плыву я, значит, среди всего этого гамнища — и вдруг слышу: эй, чувак! Киндер–сюрприз купить забыл!

Подымаю голову — смотрю, стоит на лотке какой то боб–марлЕй конкретный, красноглазый, с косичками во все стороны. Купи, — говорит, — спецового джа–киндера, мэйд ин джамэйка. Смотрю — а у меня в кулаке пять штук российских зажато. Отдаю их боб–марлЕю, беру у него киндер, раскрываю — а там, само собой, не меньше корабля ганджи! Ох, говорю ему, и крутые же у тебя сюрпризы! А он мне в ответ загадочно: у меня, браток, никаких сюрпризов. Возьми любой киндер, посмотри — программа везде одна и та же.

Забил я себе пяточку, покурил и думаю: а ведь в самом деле, программа–то везде одна и та же! И с такими вот мыслями выхожу я с Курского вокзала и медленным шагом возвращаюсь на Сумскую улицу. Прихожу на «Булку» — а там уже пять часов вечера, весь народ как раз проснулся и выполз тусоваться. Ну, говорю, чуваки, поздравьте меня: только что в Москву сходил. А они меня спрашивают: ну и как оно там, в Москве. А в Москве, говорю, тоже все ништяк, потому что программа–то везде одна и та же! И достаю с кармана свой джа–киндер. А там еще почти что целый корабль, причем трава, чуваки! Вот это, бля, трава! Не меньше семерки, бля буду. Та! какая там семерка! Одну хапку сделал — и улетел! Вот это, я понимаю, ничего себе трава. С одного корабля человек пятнадцать по полной программе, а те, что пожадничали, потом еще три дня крышу свою искали. И до сих пор не нашли.

За все дела

У одного паренька была фамилия Перделло. Ну, вроде бы, какая разница: один — Гастелло, другой — Перделло; но только жить с такой фамилией очень трудно. Мало того, что в садике все дразнили, в школе все дразнили, так еще и в армию не взяли из–за фамилии. Говорят: армия — не цирк, и клоуны там не нужны. Давай быстро меняй фамилию и приходи в военкомат. А ему в армию как–то не хотелось, и вот он уперся, не стал менять фамилию и в армию не пошел. Пошел на работу устраиваться, приходит в отдел кадров, а там все ржут как бешеные, под столы падают, говорят: иди ты, парень, отсюда вобще с такой фамилией. И вот он в конце концов устроился на гамнокачку, потом женился, фамилию поменял и стал просто Вася Петров. И стал типа жить нормально. Вот.

А потом случился кризис, гамна в стране не стало, гамнокачку закрыли три блока из четырех, а всех торчков с работы повыгоняли в первую очередь. И Васю Петрова с ними заодно. Тогда он думает: блин, херово–то как! Надо, блин, работу новую искать. Сел он на лавочку возле гамнокачки, закурил и сосредоточился.

И вдруг слышит: привет, Перделло, сто лет тебя не видел! А он отвечает чисто на автопилоте: шо ты гонишь, я тебе не Перделло, а Вася Петров. А тот ему говорит: ну, это ты для кого другого будешь Петров, а для меня Перделло. Я же твой школьный корифан, с тобой за одной партой сидел. Тут Вася подымает голову и видит: в натуре, его школьный корифан, за одной партой с ним сидел. Весь из себя навороченный, высовывается с какой–то офигенной буржуйской машины и говорит: привет, Перделло, как дела?

Вася отвечает: гамно дела. С работы выгнали, денег нет, жена дура, дети онанисты. Короче, полный абзац. Тогда этот кореш ему предлагает: а иди в мою фирму работать. Инспектором дорожных знаков, на сто баксов в месяц.

А что такое инспектор дорожных знаков? Это, вот, дают тебе табличку правильных дорожных знаков и вывозят на участок, а ты идешь по трассе и отмечаешь все неправильные знаки, какие за ночь выросли. А потом по твоей наводке выезжает специальная команда, и все эти знаки спиливает. Такая вот важная и полезная работа. И вот идет Вася по трассе и регистрирует знаки. А это работа совсем не такая простая — простых работ вообще не бывает, во всякой работе есть свои тонкости. Вот, например, знак вполне правильный: одна машина другую обгоняет; только одна машина почему–то вверх ногами нарисована, а другая вообще типа непонятно что. Это же надо разобраться, должен он тут стоять или не должен; может быть, он совсем даже на месте, просто художник был с бодуна и намалевал такую чепуху безобразную. Или если, наоборот, все правильно нарисовано, а знак явно не на месте стоит, типа как посреди дороги: идешь и все время лбом натыкаешься. Это же по каталогу не врубишься, тут жизненное понятие иметь надо. Короче говоря, работа такая, что без косяка не разберешься. И вот Вася спрятался за правильный знак, забил косяк, покурил и пошел дальше.

Идет себе идет, и вдруг видит такой знак: ложка, вилка, а между ними — паровоз. И написано: ЗОО М. Ну, думает, интересно, что за паровоз такой. Проходит 300 М, а там типа шашлычная, такой себе вагончик грузинского вида. Он туда заходит, а там стол, а на столе лежит ложка и вилка. Он садится за стол, берет в одну руку ложку, в одну руку вилку. А тут подходит к нему грузин и говорит: слуши, пачиму сидиш? А Вася говорит: ну, ты, понимаешь. Короче, знак такой видел. Ложка, вилка и паровоз. Захожу, смотрю: все правильно. Ложка есть. Вилка есть. А как насчет паровоза?

Тут грузин становится очень серьезным и говорит ему: иды сюда. И заходит куда–то за занавеску. Вася встает и тоже заходит за занавеску, а там длинный коридор и много дверей, и грузин где–то шагает уже далеко–далеко, и песню стремную поет на грузинском языке. Вася смотрит и думает: ну и хрен с ним, не буду я его догонять. И заходит в первую попавшую дверь. А там стоит большой надувной мотоцикл. Тогда Вася садится на мотоцикл и начинает рассекать по всем коридорам. А тут его гаишник тормозит и говорит: стоп, родной! не разгоняйся! А Вася ему нагло так: а ты не борзей, чудовище серое! Я же тебе не просто так, я главный инспектор дорожных знаков! А гаишник ему отвечает: то, что ты сейчас сказал — это все чисто для психиатора, потому что на самом деле ты чайник по жизни и ни хера ты в жизни не понимаешь. И мотоцикл у тебя надувной, и сам ты чучело с гамнокачки. А еще туда же: ТРУСИКИ, ТРУСИКИ! А вот болт тебе, а не трусики!

Тогда Вася слегка стукает его мотоциклом по ягодицам и говорит ему: мужик, ну, ты сам послушай, какую ерунду городишь. Ну, ты вобще сам подумай, при чем тут трусики. А ты мне лучше скажи, какой ты дряни нажрался и где ее дают. А гаишник отвечает: вон там, за углом. Вася сразу садится на мотоцикл, лихо заруливает за угол, — а там, в натуре, всяка дрянь, и еще до фига всего остального. Но мы на эту дрянь не глядим, а лихо проскакиваем дальше и вылетаем на следующий уровень. Там нам выдают резиновые сапоги, большой гамномет и кучу гамна впридачу. И мы идем мочить монстрОв. А монстрЫ, суки, от нас разбегаются, потому что пуль они не боятся, керосина не боятся, а гамна еще как боятся! Теперь–то нам понятно, куда все гамно подевалось и почему родную гамнокачку закрыли! И вот мы лихо проходим этот уровень, собираем разные магические фишки и приобретаем немерянную крутость. Но это еще не все.

То есть, в натуре, чувствуется, что это еще не все. И вот Вася идет дальше, идет себе идет, идет себе идет, идет себе идет и приходит в новую сказку. Про интернат для дебильных детей. Короче, жили–были в интернате дебильные дети дебильных родителей, и стерегли их дебильные воспитатели и дебильные нянечки. И была у одного дебильного ребенка фамилия Перделло, и все дебилы с него смеялись и говорили: ну, ты в натуре дебил. Ты, дебил, фамилию свою пердильную поменял бы на менее дебильную. Но все это были в натуре галимые базары, потому что меняться с ним фамилиями никто не хотел. И вот однажды Вася Перделло стырил у одного дебила фамилию Пасечник. И стал пасечником. А потом поменял ее на фамилию Аленделон и стал аленделоном. А потом поменял ее на фамилию Петров–Водкин и стал Горбачевым. А тут и перестройка началась, водку запретили, ганджа разрешили. А Вася говорит: зачем вообще что–нибудь запрещать? Надо все разрешить, пусть народ сам разберется. А они ему все хором отвечают: ТЫ Б, ПЕРДЕЛЛО, НЕ ПЕРДЕЛО!!!

Тут–то он и понял, какую оплошность допустил: новую фамилию себе взял, а старую выбросить пожмотился. А жмотиться в таких делах очень опасно: если что ненужное, то надо выбрасывать сразу, а не ныкать по углам, а то потом оно в нужный момент каак вылезет! И каак шваркнет тебя по голове! И вот Вася, злой судьбою по голове шваркнутый, присел на пенек, покурил косячок, потом встал, вздохнул и ушел в темный лес. А там жили лесные жители, и вот они–то ему за все дела и рассказали. И вернулся он к людям мудрый и просветленный, пришел к своему корифану–начальнику, и говорит: трудное это дело, брат, дорожные знаки инспектировать, потому что крышу на раз сносит. Но я с этим делом героически справился, и знаю теперь за все дела гораздо больше, чем ты, но тебе все равно не расскажу, потому что ты все равно не врубишься. Тогда начальник понял, что попал конкретно, и назначил Васю своим заместителем. А потом Вася и сам в люди выбился, и стал большим человеком в этой загадочной стране и за ее пределами.

Про хороших людей (классический случай)

Однажды сидят на кухне трое хороших людей уже совсем хорошие. Сидят и медленно беседуют за какой–то фильм немецкого режиссера Фасбиндера, который никто не помнит как называется, но почему–то очень хочется вспомнить. Попутно возникают разные другие характерные темы и некоторые анекдоты, играет музыка и пролетают виртуальные дирижабли. Короче говоря, обычный хороший вечер в хорошей и спокойной компании.

А тут им кто–то звонит. Хозяйка флэта снимает трубку и долго слушает, что ей скажут. Потом ложит трубку на место и говорит хозяину: опять тебе кто–то звонит непонятно кто, как услышит меня, так сразу трубку бросает. А хозяин говорит: а почему это именно мне? Может быть, оно тебе звонит, а как услышит тебя, так сразу трубку бросает. Хозяйку эта фраза сильно озадачивает, она пытается сосредоточиться и виснет минут на пять; а тут им опять звонят. Тогда уже хозяин снимает трубку и начинает с кем–то беседовать; а тут им третий раз звонят, и они наконец врубаются, что это звонят в дверь, причем нагло и настойчиво.

Хозяйка слегка бледнеет и говорит: так. Мы никого не ждем. А хозяин с гостем тут же открывают окно и резко вытрушивают туда все содержимое пепельницы. Тут выясняется, что у гостя с собой еще где–то на косячок травы, и что же с нею делать? Выбрасывать жалко, а ныкать на флэту — хозяевам палево. Единственно верное решение — раскурить ее к чертовой матери, чтобы врагам не досталось. Тогда они по–быстрому забивают косяк и в спортивном темпе его раскуривают.

А трава, надо сказать, очень неплохая. Им сразу становится весело, и они начинают в голос прикалываться с того, как они высадились на какой–то дурацкий звонок, которого на самом деле может быть и не было. Или может быть и было, но все равно какая разница. Менты же не знают, что тут кто–то есть, они могут подумать, что тут никого нет. Ну, постоят немного и пойдут в свою контору водку жрать и базарить, как она опасна и трудна. А может быть, они и не думали никого винтить, а просто так позвонили из вредности, чтобы наркоманам настроение испортить. Но тут у них ничего не вышло! не такое у нас дохлое настроение, чтобы вот так его взять и испортить! А чтобы им достойно ответить, надо сейчас взять и прямо в ментовскую позвонить: привет, братушки, отдыхайте — мы сегодня на голяках! Хотя нет, лучше не нарываться, а то они в натуре придут проверять. Еще и с собой чего–нибудь принесут. Лучше уже в пожарку позвонить, или еще лучше в справочную — спросить, когда уже наконец август начнется. А то все октябрь и октябрь, а августа все нет и нет. Такие дела: Россия — родина октября. Это когда–то было написано на въезде в Казань; не знаю, есть там еще эта надпись или уже ее нет. Но прикиньте, как точно в тему: в натуре, родина октября. Хотя в октябре у нас тоже неплохо: охота, рыбалка, революция и прочие забавные развлечения.

Но тут возникает вопрос: а что, если это были не менты? Которые в дверь звонили. А вдруг это было что–то большое и интересное, которое сегодня прошло мимо нас из–за наших галимых измен? Но как его выяснишь, если оно уже прошло и ушло, и больше никогда не вернется? Тем более что такой лом подрываться и идти смотреть, что же это было на самом деле, хотя, с другой стороны, любопытство распирает. И вот хозяин флэта, сделав страшное усилие над собой, встает и выглядывает за дверь.

А там, облокотясь на перила, стоят еще двое хороших людей и о чем–то между собой медленно беседуют. Увидев хозяина, они несколько оживляются и говорят: о! Валик, а как отот фильм Фасбиндера называется, про толстого индейца, где еще Бандерас играет? И тут хозяин вспоминает, что фильм называется Белое солнце пустыни, но Тарантино тут ни при чем. Остается еще выяснить, звонили они в дверь или не звонили, но хорошие люди уже совсем хорошие и никак не могут этого вспомнить. То ли они звонили, то ли они еще не звонили, но ментов они точно тут не видели. А тут и чайник закипел, и все идут пить чай.

День Победы (второй хипический рассказ)

Короче, значит, День Победы. Встал я с утреца, покурил слегонца, а тут мне звонят с тринадцатой школы. Говорят, Витюха, елы–палы, ну, так мы тебя сегодня ждем. Я говорю: нормально, да. Только проснулся, а меня уже ждут. Конечно, надо к ним зайти. Одеваюсь и рулю в тринадцатую школу.

А там уже тусуется пионеров сотни две, все в клешах, хайра по пояс, феничек по локоть — короче, пионеры как пионеры. Нормальные себе пионеры. И пионерки есть такие, очень неплохие пионерочки. Думаю, надо как–то с ними познакомиться. Не хер тут олдовостью страдать, когда кругом такой прикольный пипл тусуется. Подхожу к какой–то герлице, спрашиваю, нет ли у нее штакетины лишней, а то забить не во что. Она говорит: сейчас у чуваков спрошу. Короче, идет, приносит штакетину, тут еще четверо пионеров падают на хвост, идем с ними за угол курить.

Тут за углом происходит беседа. Они меня спрашивают: чувак, а ты откуда приехал. Я говорю: нормально, да. Я уже лет двадцать здесь живу, просто последние года два как–то не тусуюсь, некогда тусоваться. А они говорят: так ты, наверно, со всей олдой тусовался. Ну да, говорю, тусовался. А они спрашивают: а знаешь ты такого чувака Джона с шестьсот второго? Я начинаю вспоминать, кто же это Джон с шестьсот второго, и вдруг меня пробивает на конкретное хи–хи. Потом я встаю с пола. Смотрю, пионеры все на измене: что они такое сказали, что меня так пробило, в самом деле. Говорю: ништяк, чуваки, все нормально, да. Потому что Джон с шестьсот второго — это я на самом деле. Они говорят: клево! А мы тебя тут ждем уже часа два. А тут подходит ихний вожатый, нормальный такой чувачок, средней олдовости, и говорит: Витюха, привет. Пошли, расскажешь нашим пионерам, как ты в сопротивлении участвовал.

Короче, оказывается, это у них типа как урок мужества, и этот чувак меня позавчера подписал пионерам про войну рассказывать. И вот мы все приходим в актовый зал. Вожатый говорит: пипл! Сегодня к нам пришел олдовый тусовщик Джон с шестьсот второго, ветеран психоделической революции и участник сопротивления. Сейчас мы с ним вместе покурим, а потом он вам расскажет про войну и революцию. Тут пионеры все достают свои косяки, вожатый угощает меня своей травой. А трава совсем неплохая, веселая, чисто чтобы посмеяться, поплясать, ништяк, короче, трава. И вот я говорю: клево, чуваки, нормальная у вас трава. А сейчас я вам расскажу, как я в сопротивлении участвовал. Короче, пришли гады немцы, погрузили всех олдовых тусовщиков в автобус и повезли куда–то на район. Говорят: будете узкоколейку строить. А мы говорим: ништяк, ништяк. Сейчас покурим и будем строить.

Тут вожатый меня в бок толкает и шепчет: Витюха, не гони попсу. Они же этот анекдот еще в первом классе слышали. А я говорю, ладно. Тогда я им другой анекдот расскажу. Про пожарников. А вожатый говорит: мы же договаривались, что ты про войну расскажешь. Как оно на самом деле было. Ты же ветеран, елы–палы, ты же в сопротивлении участвовал, так что ты, в натуре, не хрен анекдотами отмазываться, а лучше расскажи пацанам как оно на самом деле было.

Слушай, говорю, ну, ты гонишь, в натуре. Как будто я помню, как оно на самом деле было. Это же не вчера было и не позавчера, а очень много лет назад это было. Мы тогда еще совсем молодые были, с галимой двоечки вчетвером убивались в полное гамно. А гады немцы как пришли и сразу устроили конкретную оккупацию. Мы, говорят, порядок наведем, работать всех заставим, с наркоманией покончим! Во, бля, фашисты! Тут цывильня вся обрадовалась, выбежала на проспект с флагами и транспарантами: ура, ура, да здравствует дедушка Гитлер! А мы сидим в скверике и думаем: гоните, фашисты сраные! Мы, наркоманы, будем сопротивляться до последнего!

А сопротивляться — это вам не хвост собачий. Они же, гады немцы, сразу всю траву на районах выкосили, все точки позакрывали, а наркомана как увидят, сразу тащат в газовую камеру. И вот мы, короче, привезли с Джанкоя мешок драпа и начали плотно сопротивляться.

Но тут, конечно, были свои трудности. Вы же знаете джанкойскую траву, она же шлемовая конкретно. Как пыльным мешком по голове. Такую траву каждый день курить — это же самоубийство. Во–первых, грузит, во–вторых, крышу срывает на раз, и потом измены, ну, короче. А мы ее не то что каждый день, а по три, по четыре раза в день. Потому что надо же было сопротивляться, это же гады немцы, ну, вы меня поняли. И вот мы круто сопротивлялись. Первую неделю еще какие–то приколы были, а потом такая шиза покатила! Прикиньте, чуваки: иду я домой, а тут мне дерево дорогу перебегает. А на дереве гады немцы с гамнометами сидят и только по мне: тра–та–та–та–та! Ну, я под бордюр залег, и ползком вдоль обочины, вдоль обочины, вдоль обочины — а тут они слева заходят и говорят: эй, русиш швайн, а чего это ты тут ползаешь? Я им говорю: устал я немножко. Сейчас вот отдохну и дальше пойду как все нормальные люди. А они говорят: о! Да ты, наверное, наркоман? Я говорю: нет! я не наркоман! А они спрашивают: а почему тогда у тебя глаза такие красные? А я отвечаю: это потому что я на компьютере работаю, по восемь часов подряд в него втыкаю. Вот почему у меня глаза красные. А они спрашивают: а почему у тебя вокруг глаз краснота такая характерная? А я отвечаю: потому что это у меня аллергия. На майонез. Тогда они спрашивают: а почему это у тебя марихуана из кармана сыплется? Я отвечаю: какая марихуана? Нету у меня у меня в кармане никакой марихуаны. Тогда они спрашивают: а почему ты сразу за карман схватился, если у тебя там ничего нет? Смотрю — а я и в самом деле за карман схватился, как будто дырку затыкаю. Вот так вот меня, короче, гады немцы расшифровали.

Привезли они меня в свое сраное гестапо. А Мюллер даже смотреть на меня не захотел. Буду я еще, говорит, на каждого наркомана смотреть. В газовую камеру его! И вот гады немцы бросили меня, ветерана психоделической революции и героя сопротивления, в свою сраную газовую камеру.

Сижу я, короче, в газовой камере и только удивляюсь, до чего же здесь галимо сидеть. Окон нет, сесть не на что, духота страшная, гамна по колено, трупы какие–то валяются, еще и газом воняет! Во, думаю, суки фашисты! Небось, у себя в Германии везде чистота и порядок, а тут, бля, срач такой развели, прямо хуже чем в сортире. И вдруг слышу: Браток! А нет ли у тебя планцюжка хотя бы на пяточку?

Я говорю: конечно, есть. Потому что у меня был тогда пакаван целый, корабля на три. А они говорят: нам столько не надо, нам чисто на пару хапок. Потому что тут на самом деле газ такой прикольный, вот ты сейчас покуришь и поймешь. Короче, хапнули мы с ними по пару раз, и я только смотрю — ох! Вот это, бля, приход! Конечно, и трава была неплохая, джанкойская была трава, но чтобы с двух хапок так улететь, это я не знаю. Это надо чистый гашиш курить, наверное, чтобы с двух хапок так улететь.

Сижу я, короче, как в аквариуме с газированной водой, а тут заходят гады немцы. Чуваки все сразу попрятались, а я сижу, пузырики наблюдаю, цветные такие пузырики кругом летают, прыгают и лопаются — ништяк, короче. А тут заходят гады немцы и говорят: у, сука! Еще живой! Я им говорю: сами вы суки подзаборные, галимый вы народ, короче. Это ж надо так по жизни ни в что не врубаться! Заходят, дебилы, сапогами тут стучат, матюкаются… Ведь вы же, $$ вашу мать, не папуасы голозадые, вы же, $$ать вас в сраку, культурная нация в конце концов, где же ваша культура поведения. Ну, тут им стыдно стало, они все скипнули, а потом возвращаются с Мюллером и Шелленбергом. Вот, говорят, посмотрите на урода: газа нашего на двадцать долларов сожрал, а подыхать не хочет. Еще и культурной нацией обзывает. Мюллер сразу же отдает приказ: расстрелять! А Шелленберг ему говорит: обожди, партайгеноссе. Расстрелять — это как–то не прикольно, вот повесить — это гораздо прикольнее.

Тут я говорю: вот уж, не пойму, в чем тут прикол. По–моему, что расстрелять не прикольно, что повесить тоже ни фига не прикольно. А они говорят: а тебя вобще никто не спрашивает. Я говорю: вот и напрасно. Потому что надо было бы спросить. Я же, $$ать вас в сраку, уже лет двадцать тут живу, я же олдовый чувак, ветеран психоделической революции и герой сопротивления. А они говорят: нам по хер, мы фашисты. А я говорю: нет, вы не фашисты. Вы инвалиды на голову. Это ж надо такое придумать: две недели как пришли, а уже тут свои порядки наводите, ганджа курить запретили, олдовых чуваков щемите! А ну, говорю, валите на $$$ в свою вонючую Германию! А они говорят: сейчас, сейчас. Уже разогнались, говорят. И смеются. И затворами щелкают, противно так, некайфово как–то щелкают. Эх, думаю, $$ твою мать… Хоть бы наши, что ли, скорее пришли, а то ведь в натуре застрелят, уроды дебильные.

А тут как раз наши идут, человек десять. Подходят и говорят: эй, гады немцы! А это еще что за беспредел? Тут немцы начинают скулить: а чего он первый матюкается? Он же нас первый на $$$ послал, он же неправ, в натуре. А наши говорят: пацаны, только не надо тут под дураков косить. Если Джон с шестьсот второго вас на $$$ послал — значит, надо идти, ясно? Дружно и с песней. И чем скорее, тем лучше.

Тут немцы дружно строятся в колонну по четыре и без лишних базаров маршируют в свою Германию. Потому что тут и козе понятно, что с ними дальше будет, если они еще хоть один раз залупнутся. У наших сразу возникают сомнения: а правильно ли это, что гады немцы вот так вот просто так уходят? Может, надо бы им хотя бы под зад надавать, чисто для профилактики? А я говорю: чуваки, не напрягайтесь! Пускай себе уходят, и мать их так. Сегодня ж праздник у нас какой, елы–палы. День Победы у нас сегодня. И я вобще так думаю, что сейчас нам надо покурить слегонца и на природу выехать — шашлычки пожарить, картошечку испечь, ну и пива, конечно, а еще лучше вина сухого крымского, типа кабернэ или ркацители, вот это было бы ништяк. Потому что оттянуться же надо по–любому после такой, бля, тяжелой войны. Надо же, в натуре, когда–нибудь по–нормальному оттянуться.

Про психонавтов

Однажды три психонавта в небе заблудились. Смотрят, а там Бог. Стоит и спрашивает: ну, ребятушки, куда путь держите? Тут первый психонавт говорит: в небесную Калифорнию. А Бог ему говорит: сейчас иди за угол, там сядешь на двести третий автобус и через две остановки сойдешь. И там сразу возле остановки будет небесная Голландия, а следом за ней небесная Швейцария, а потом, за детским садом, воот такая тебе небесная Калифорния.

А второй психонавт говорит: а я иду в семьдесят второй год. Бог спрашивает: а зачем тебе в семьдесят второй год? А психонавт отвечает: я там родился, и я туда хочу. Тогда Бог ему говорит: вон там прямо, через два квартала, будет большая дырка в пространстве–времени. Ты, короче, туда нырнешь, а там уже будет все ясно, куда захочешь, туда и выпадешь.

А третий психонавт говорит: а у меня конкретного адреса нет, я просто ищу место, где очень страшно. Тут Бог улыбнулся и говорит: ну, чувак, считай, ты уже нашел. Сейчас я тебе прямо здесь устрою полное страшно! И с этими словами отвинчивает у психонавта голову, а потом отвинчивает у себя голову и меняет их местами. Смотрит психонавт — а перед ним стоит он сам, только в Боговой одежде, а сам он как бы Бог, и в то же время как бы не Бог. И говорит он сам себе устами Бога: смотри чувак, вот тебе семь форточек, и в каждой из них по страху. Откроешь — выскочит, справишься — назад ускочет, а не справишься — пеняй на себя.

А психонавт то есть типа психонавт, но на самом деле у него только голова от психонавта, а все остальное от Бога — ну, короче, пусть он пока будет психонавт, потому что голова же важнее. Так вот, психонавт ему отвечает: а зачем я буду по одной открывать? И открывает все семь форточек сразу. Тут с первой форточки выскакивают менты. А со второй — бешеные собаки. А с третьей — грозные бандиты. А с третьей — спид с чумой–гангреной. А с пятой -

— или с четвертой? Ладно, считаем по–новой: раз — менты, два — собаки, три — бандиты, четыре — спид, пять — ломовой отходняк, шесть — ширевой передоз, семь — толпа веселых пидарасов. И вот вся эта хрень наваливается на смелого психонавта и за минуту отрывает ему ноги–руки, ну и, конечно же, голову, и превращает все это вместе с туловищем в колоссальное вонючее гавно. А потом с дикими воплями разбегается по всему небу.

Да. А наш психонавт смотрит на все это глазами Бога и тут впервые чувствует жуткий страх. Это ж он теперь получается Бог, и назад ему дороги нет, а надо принимать вселенское хозяйство и работать–работать–работать до скончания вечности, которая, сука, в принципе никогда не может кончиться. Вот так его Бог наколол и, в сущности, очень подло подставил. Хотя, с другой стороны, он же сам напросился — все, блин, страха искал. Вот и нашел.

А пока он так стоит, подлетает к нему баллистическая ракета. А следом за ней летит злобная твердокопченая колбаса и грозно спрашивает: это ты здесь Бог? А психонавт ее спрашивает: а тебе зачем? Колбаса отвечает: а затем, что на Земле беспредел конкретный, люди колбас едят, а ты, Бог, сука, смотришь и радуешься. И вот решила я тебя за это дело конкретно в попу наказать. А ракета говорит: да! А я тебя потом расфигарю на 418 кусков, чтобы тебя вобще не было.

Тут психонавт ловит злую колбасу и вмиг откусывает ей голову. А потом говорит ракете: и ты, сопля, того же хочешь? А та вся от страха затряслась: нет, не хочу, это все колбаса придумала, а я совсем не хотела, я вобще в другое место летела… А психонавт ей говорит: это неважно, куда ты летела. Сейчас ты у меня полетишь… Нет, короче, никуда ты сейчас не полетишь, а сейчас ты меня покатаешь.

И вот он садится на нее верхом и летит осматривать свое небесное хозяйство. А в хозяйстве полный дестрой, потому что страхи из форточек разбежались и везде нагадить успели, да еще и пятерых психонавтов сожрали. Тогда наш психонавт прилетает к ангелам и говорит: елки–палки! Кругом бардак, а вы, блин, сидите и ни хера не делаете! А ангелы ему говорят: так точно, гражданин начальник! Сейчас вот покурим, и все будем делать. И приколачивают себе по нормальному косячку, ну, и ему, конечно, тоже.

Короче, через пять минут уже какое там делать — никто слова сказать не может: хороша небесная трава! А тут приходят страхи и начинают всех стремать. Но ангелы вместе с Богом с этих страхов дружно прикалываются и начинают их стебать, и застебывают до такой степени, что страхи сами ныкаются в свои форточки и крепко–крепко их закрывают. Гамна–то от них, конечно, пооставалось немеряно — но ангелы и тут выход придумали. То есть, они просто попереворачивали все небесные половики, и вся срань просто вниз попадала. А людишки–то внизу ходят, срань эту подбирают и офигенно радуются. Говорят: манна небесная. А в натуре: ведь манна небесная — это просто гамно небесных жителей, типа вот как наше гамно для удобрения почвы, так и ихнее для нас. Вот так вот живем и богатеем, и нечего тут стесняться.

Про козла (убитая сказка)

Жил–был Иван–Царевич. И вот однажды пошел он по дороге, шел себе и шел, и вдруг видит на земле кровь. Он тогда ее собрал в бутылочку и дальше понес. Несет ее, несет, смотрит — а она была красная, а стала зеленая. Несет ее дальше, смотрит — а она была зеленая, а стала фиолетовая. Несет ее дальше, смотрит — а она была фиолетовая, а стала желтая. Тогда он ее спрашивает: кровь, а почему ты все время разного цвета? А она ему отвечает: а потому что я не кровь, а кока–кола. Тогда он ей говорит: ну, тогда я тебя выпью. А она ему отвечает: не пей меня, Иванушка, козленочком станешь. Не послушал ее Иван–Царевич, выпил и превратился в козленочка. А потом вырос, выучился и стал взрослым козлом. А тут подходит к нему коза и говорит: давай поженимся. А он говорит: давай. Ну, вот они поженились, а коза говорит: теперь надо дом строить. А он говорит: давай строить. И построили они дом. А потом коза говорит: теперь надо деньги зарабатывать. А он говорит: давай. И заработали они денег. А потом коза улетела, а к козлу приходит собака Маша и говорит: давай поженимся. А козел говорит: не хочу. А собака Маша спрашивает: а чего же ты хочешь? А козел говорит: мороженого. И пироженого. И тортика абрикосового с мармеладом. А еще хочу мультфильм про русалочку. А рядом сидит тетя Даша и говорит: тут Данте просто отдыхает! Просто Афанасьев! Афанасьев просто абортированный эмбрион по сравнению с тобой. И еще обижается на «тетю»: говорит — это ты дядя, а я еще молоденькая. Извини, какому козлу хочется мороженого, пирожного, тортика и мультфильма про русалочку? Ну, вот такому козлу. Резиновому.

Про батюшку

Один парнишка работал на частной фирме дегустатором ганджа. И вот он как–то раз пришел с работы и сел повтыкать в телевизор. Втыкал, короче, втыкал, подбородок рукой подпер — и вдруг натыкается на что–то мохнатое и кустистое. Смотрит — а у него борода отросла. До самой груди. Тогда он думает: ох, чтой–то я засиделся. У телевизора. Надо, короче, пойти прогуляться. И с такими мыслями выходит на трассу и стопит частную машину.

А машина ни фига не стопится, а летит прямо на него, как в замедленном кино. Тут он врубается, что надо отскочить, но машина его все–таки как–то крылом цепляет. И вот он лежит в кювете и слышит, что машина затормозила и остановилась. Тогда он поднимается из кювета, подходит к машине и говорит: Мужик, ну, ёлы–палы, что за дела? А мужик говорит: извините, батюшка, я это… немножко… ну, короче, извините меня, батюшка, я это не специально, а типа слегка того–этого… а вы, батюшка, куда едете?

Парень говорит: в Питер, наверное. Только я совсем не батюшка, а работаю дегустатором на частной фирме. Мужик смотрит на него с таким выражением типа «так я тебе и поверил», и спрашивает: в Питер, значит? А к нам, в Тверь, заглянуть не хотите ли? Там для вас, батюшка, работа есть по вашей специальности.

Тут парень думает: в Тверь так в Тверь. В это время года и в Твери весело бывает. И садится в машину. И едут они, короче, в Тверь. Водила всю дорогу что–то бухтит без умолку, и всё такую бредятину, что без косяка не разберешь. И всё спрашивает насчёт разных церковных дел, а парень в них ни в зуб ногой, но отвечает как умеет, потому что надо же разговор поддержать. Когда водила его в десятый раз батюшкой назвал, он уже и отмазываться перестал: ну ладно, батюшка так батюшка. Слава Богу, что не матушка.

И вот приезжают они в Тверь. Мужик говорит: послушайте, батюшка, а давайте ко мне заедем, водочки выпьем, за жизнь поговорим. И тут уже никакие отмазки не катят — мужик настойчивый, и идея эта, видно, крепко ему в голову засела. Приводит он парнишку в свою квартиру, дверь открыл, вперед пропустил, а сам сразу побежал за водкой. И пропал с концами: час проходит, два проходит, а его все нет и нет.

А квартирка у него, это надо было видеть. Чума, короче, полная. Весь пол битыми стеклами посыпан, стены в дырах, стекла выбиты, мебель раскурочена, телевизор об стенку разбит, магнитофон ногами растоптан. Только на кухне один стол целый и одна табуретка; и вот парень сел на эту табуретку, полчаса посидел, потом в комнату пошел, с одного угла стекла выгреб, сделал себе местечко и прилег полежать.

Лежит он, короче, лежит, а тут вдруг высовывается из стенки головка с рожками и спрашивает: извините, а хозяин дома? Парень ему честно отвечает: нету его, он за водкой пошел. Тогда рогатый снова прячется в стенку, а через полчаса снова высовывается и спрашивает: извините, а хозяин еще не возвращался? Парень ему опять отвечает: нет, не возвращался. Тогда рогатый снова прячется в стенку, а через полчаса снова высовывается и спрашивает: извините, батюшка, а не знаете ли вы, скоро ли хозяин придет?

Парень ему отвечает: не знаю. И кто тут батюшка — тоже не знаю. А рогатый спрашивает: так вы не батюшка? Парень говорит: ну, конечно, не батюшка, это я просто зарос слегка, некогда было побриться, понимаешь ли. Тут рогатый вылазит со стенки целиком, громко свистит и кричит: Пацаны! Не ссыте! Он не батюшка!

И сейчас же со стенки выпрыгивает целая шобла чертей в виде членов с рожками — все разноцветные, вонючие и размером от пяти до сорока пяти сантиметров. Окружают они паренька, молча рассматривают его секунд тридцать, а потом хором говорят: В НАТУРЕ, НЕ БАТЮШКА! В НАТУРЕ, ЛОХ КОНКРЕТНЫЙ! НУ–КА, ЛОПУШОК, СТАНОВИСЬ РАКОМ — СЕЙЧАС ТЕБЯ В ПИОНЕРЫ ПРИМЕМ!

Тут парень понимает, что попал в чужое стремное кино, и надо как–то выкручиваться. И говорит: сами вы черти, .. вашу мать! Я на самом деле очень крутой батюшка, и всех вас сейчас крестить буду!

Черти сразу обратно в стенку, а он стенку перекрестил, и как гаркнет на них: А НУ, СТОЯТЬ! Тут некоторые попробовали на него залупнуться, так он им сразу щелбанов надавал, а потом всех построил колонной, отвел в ванную и прямо в ванне покрестил. И стали все черти ангелами.

Да. Короче, стали все черти ангелами — и сразу в квартире битые стекла подмели, мебель собрали, телевизор починили — короче говоря, навели полный порядок, и собирались уже было стены шпатлевать и обои клеить — а тут как раз хозяин вернулся. С водкой. Переступил порог — и обалдел: в квартире все ништяк, играет тихая музыка, пахнет ладаном и кругом летают ангелы. Тут трое самых крупных ангелов делают круг под потолком и подлетают к нему. Один ласково так забирает бутылку с водярой и выливает ее в толчок; другой сымает с него пиджак и брюки, берет под мышки и кладет в ванну, где только что все черти покрестились. А третий садится ему на горло и говорит: слушай меня, мужик. Короче, с сегодняшнего дня — никакой водки, понял? И никакого курева, понял? И никаких проституток сюда не водить с вокзала, понял? Будешь, короче, кефир пить, спортом заниматься и бабки зарабатывать; а потом вернешься к жене и будешь жить как нормальный, понял?

Короче говоря, такие вот ангелы–хранители. Парень на это дело как посмотрел и думает: надо сваливать поскорее, пока они за меня не взялись. Вышел потихонечку на лестницу и вернулся обратно в Москву. А там только на работу пришел, а все ему хором: ну, ты прямо как батюшка. А он им отвечает: а я теперь в натуре батюшка. И с тех пор стали его называть Батюшкой.

Опять про людей (еще два классических случая)

То, что надо делать перерыв хотя бы через два дня на третий, это каждый знает. Но это очень трудное дело, особенно по сезону. Вот один мой знакомый (ну, вы его все равно не знаете), такой старый плановой человек. Так он тоже всегда говорил: через два дня на третий. А сам же ж каждый день как не убитый, так тяжелораненый. А дома у него был чайник со свистком и жена.

Один раз он как–то особенно хорошо дунул и пошел домой пешком. Идет, а там рельсы. Ну, он втыкнул чисто в рельсы, как они бегут и сверкают, и пошел между ними по шпалам.

Идет себе идет, типа в паровозик играет. А сзади шурует настоящий пассажирский паровоз. Гудит со всех сил, а он ни фига. А паровоз гудит! свистит! орет! матюкается! А он ни фига. Тут паровоз из последних сил тормозит с жутким скрежетом и ревом, машинист выскакивает из кабины с громкими матами — и как даст чуваку по заднице! Так он отак как шел, прямо с насыпи и вылетел, и в канаву головой. И только смотрит наверх — а там паровоз уже дальше пошел. Смотрит и думает: во какая сука! А паровоз. То есть, а машинист думает: давить бы вас, чертей! Короче, так они и разошлись. Во мнениях.

И вот он приходит домой, грязный и злой. А дома на плите как раз чайник закипел — и как засвистит! Так он снял чайник, вылил с него кипяток, поставил на пол и как начал его табуреткой фигачить! Тут жена с комнаты прибежала, кричит: что ты делаешь, урод. А он на нее смотрит — глаза такие яростные, безумные — и говорит отчетливо, как лозунг:

НАДО УБИВАТЬ, ПОКА МАЛЕНЬКИЕ!

Так вот чувак на дурку и загремел. Докурылся. А с другим чуваком, тоже таким уже старым наркомом, тоже был случай. Ну, он по молодости сильно дымил, и трескался чем попало, а потом женился и как–то подвязал. А тут случайно по сезону познакомился с молодыми из соседнего подъезда и решил у них позависать. Типа вспомнить молодость. Собрался с понтом в командировку, а сам к братишкам в соседний подъезд.

А там уже варка идет полным ходом, и варят, конечно, не молоко. Там пацаны припанкованные, все на понтах, все время галдят и друг на друга гонят — это у них типа юмор и сатира. Самый основной прикол — мусорное ведро. Его никто не выносит, но раза два–три за вечер обязательно всплывает тема, что надо вынести мусорное ведро. И все сразу начинают отмазываться и стрелки переводить. Короче, расклад уже такой, что вынести ведро уже считается просто западло.

Да. Так этот чувак в мусорных разборках не участвовал. Во–первых, у него отмазка железная: он же с понтом в командировке, ему во двор выходить вобще нельзя, пока с командировки не вернется. А во–вторых, ему и отмазываться не надо было, потому что он в этой команде был самый старый и типа старшего варщика. Но эти гнилые пионерские базары в конце концов его в натуре достали. И вот однажды в два часа ночи он встает и говорит: все! Достали, короче! Я сейчас сам это ведро вынесу!

А там во дворе мусорные баки стоят, прямо напротив подъезда. И вот он высыпает мусор и чисто на автопилоте рулит домой. Стучит условным стуком, открывает напрочь сонная жена, лениво изображает радость и идет дальше спать. А он стоит и медленно врубается в ситуацию: хорош, блин! Называется, приехал с командировки — в чужих тапках и с пустым мусорным ведром! Тогда он тихонько открывает дверь и сваливает обратно к братишкам. А через два дня приезжает с командировки по–нормальному, с рюкзаком и подарками, и жена ему рассказывает, какой ей давеча сон приснился. Типа как будто он ночью из командировки прехал, но почему–то в тапках и с пустым ведром. Ну, у него жена вобще шедевр, иногда вобще посмотришь на нее — прямо как во сне живет. Хотя ничего не употребляет, даже чай пьет разбавленный.

Про Чаку-Баку (Маккена отдыхает!)

Однажды заходит ко мне Леша Чака–Бака и начинает разговор за жизнь: типа какая она вся неподатливая какая–то и упрямая, он за нею, а она от него. Тогда я расказываю ему историю за одного японского сэнсэя. Такой себе крутой японский сэнсэй, коренастый, узкоглазый, в кимоно — короче, дзэн в чистом виде. И у него слуга–негр (ну, за негра все понятно). И вот этот негр потихоньку наблюдает за сэнсеем, за его медитациями, там, тренировками, и жутко со всего этого прется. Но только есть вот одна вещь, для негра непонятная: каждый день после окончания тренировки сэнсей встает перед аквариумом и втыкает на рыбок. Один раз негр его спрашивает: хозяин, зачем вы смотрите на рыбок. А сэнсей отвечает: а я не просто так смотрю. Я проверяю свою волю и разум. Вот, проследи: куда я глазами веду, туда и рыбки плывут. Это потому что мой интеллект сильнее, чем у рыбок.

Ладно. Короче, через несколько дней приходит самурай домой и застает такую картину: стоит негр перед аквариумом, глаза вытаращил и делает вот так: чпок! чпок! чпок! С понтом пузыри пускает, типа как рыба.

Чака–Бака говорит: ну, вот так вот хитрый самурай растамана обманул. Он же на самом деле рыбками не управлял, а просто водил глазами, куда они поплывут. А бедный негритянин повелся.