В поисках убийцы

— А, это вы, — узнала она, и на мгновение ей, счастливой и радостной, стало жалко его. Ей захотелось приласкать этого вдруг отвергнутого ею поклонника, и она сказала: — Почему вы ко мне не заглядываете?

— Елена Семеновна, я неоднократно пытался посетить вас, но каждый раз получал ответ, что вас нет дома. Два раза вы уезжали с этим господином. Я совершенно упал духом. Мне кажется, что нет несчастнее меня человека…

— Это почему? — с лукавой наивностью спросила Дьякова.

— Почему? Да потому, что я люблю вас, люблю безумно! — и Сергей Филиппович, несмотря на то что разговор происходил на площадке лестницы, порывисто двинулся к молодой женщине.

Дьякова отшатнулась, и ее лицо стало серьезно.

— Сергей Филиппович, — начала она, — я глубоко уважаю вас. Правда, я виновата перед вами, потому что одно время мне нравилось ваше внимание, и я поощряла его. Но я ошибалась; я не любила вас. А теперь… теперь я…

— Теперь вы любите этого Чемизова! — с горечью сказал Прохоров.

— Да, люблю его и выхожу за него замуж. Простите мне! — и она протянула ему руку.

Прохоров сразу осунулся, и глаза его погасли. Он взял ее руку и, целуя ее, глухим голосом сказал:

— Елена Семеновна, последняя к вам просьба…

— Говорите, — просто сказала она.

— Простите меня за смелость моих слов, но все мое существо чувствует, что вы не будете счастливы, что вам нужна будет помощь. И вот, Елена Семеновна, если наступит момент, когда вам нужна будет помощь, то позовите меня.

Дьякова побледнела.

— Вы не из приятных пророков. Но хорошо, даю вам обещание: я позову вас.

Сергей Филиппович крепко поцеловал ее руку, спустился с ней по лестнице, помог ей сесть в сани.

Когда вечером к обеду Алексей Петрович вернулся домой, Горянина вошла в его кабинет и, пока он переодевался, горячо заговорила:

— Нечего сказать, удружил ты своему приятелю!

— Что ты говоришь? Не понимаю!

— Я говорю то, что ты привел к нам в дом этого Чемизова, а в него влюбилась Дьякова и выходит за него замуж.

— Неужели?

— Вот тебе и «неужели»! Если она будет несчастна, это — твоя вина. Кто такой этот Чемизов? Что ты о нем знаешь? Елена Семеновна — милая женщина, чистая душа. Твой Чемизов, несомненно, женится на ней ради ее денег, а несчастный Сергей Филиппович любил ее искренне. Мне крайне неприятна эта история.

Горянин пожал плечами и, смеясь, ответил:

— Ну, моя милая, суженого конем не объедешь. Пойдем-ка обедать!

XII

В ТОСКЕ

Борис Романович Патмосов был усиленно занят целые дни. Он принимал агентов, состоявших у него на службе, давал им поручения и слушал их отчеты. Все время неумолчно трезвонил телефон. Медленно, методично Патмосов вел свои дела… А дел у него было много. Сыскная полиция занималась только уголовными эпизодами, имеющими общественный характер. Что же касается Патмосова, то он принимал на себя разные частные поручения.

К нему обращались с интимными делами, требующими особой деликатности. Богатая женщина, разведенная с мужем, просила его найти ребенка, которого увез ее муж; аристократическая фамилия просила разоблачить поведение одного из членов своей семьи; у известной артистки пропали дорогие вещи, и она просила произвести следствие. Патмосов брался за все дела. Одни интересовали его своей материальной выгодой, другие увлекали его, как артиста своего дела.

Он окончил прием последнего агента, когда в его кабинет вошла горничная Маша и объявила:

— Господин Семечкин!

— Проси! — Борис Романович радушно встал навстречу гостю.

В кабинет вошел Семечкин. Его крепкие, красные щеки побледнели, под глазами чернели большие круги, глаза смотрели тускло. Все же он улыбнулся, здороваясь с хозяином дома, и сказал:

— Томлюсь духом, почтенный Борис Романович!

— Ой-ой! — добродушно ответил Патмосов. — Такие дела не делаются с места в карьер: нужны справки и розыски. В два дня ничего не добьешься. Все темно, и намеков, признаться, мало. А вы приехали кстати, — Борис Романович протянул руку к бюро и достал оттуда записную книжку. — У меня к вам просьба.

— Сделайте одолжение! Какая?

— Вот вы говорили, что Коровина продала свое имущество купцу Махрушину…

— Совершенно верно, Махрушину, Николаю Степановичу, за тридцать тысяч.

— Вот-вот! Он вам знаком?

— Он-то? Приятели, можно сказать. У нас по купечеству никак иначе нельзя, все одним делом занимаемся, по одним трактирам работаем. Ну, так что же надо?

— Напишите ему письмо… Человек-то ведь он деловой?

— И очень даже…

— Так, может быть, он помнит, какими деньгами заплатил эти тридцать тысяч рублей госпоже Коровиной. Не могут быть это все трехрублевые ассигнации, или сотенные, или даже пятисотенные!

— Да, так.

— Может быть, акции какие-нибудь, бумаги, закладные листы. Вот вы бы это и узнали. А это может нам послужить на пользу.

— Так! — раздумчиво произнес Семечкин. — А какая же польза?

— Да как же вы этого не соображаете! Я во все банкирские конторы сделаю дружеские сообщения, что если кто придет менять билеты за такими-то номерами, акции такого-то общества, то прошу сообщить мне немедленно. Не будет же человек держать у себя акции до второго пришествия; придется менять!

— Да, это так, — согласился Семечкин. — А где? Может быть, в Таганроге, может — в Варшаве. Ему. негодяю этому, пути не указаны.

— Совершенно верно. Но я могу оповестить все более или менее значительные города. Вы сделаете то, о чем я вас прошу?

— Непременно! Как только домой приду, так пропишу Махрушину: "Так и так, Николай Степанович, расскажи мне, какими деньгами ты заплатил Коровиной за имущество".

— Великолепно! Ну, а вы чем занимаетесь? — спросил Патмосов.

— Мысли от себя гоню, Борис Романович. То есть так тоскую, — сказать вам по совести, — что один оставаться совершенно не могу. Как останусь один у себя в номере, так мне все Настасья Петровна представляется. Голова эта, вся изодранная!.. Господи Боже мой! И за что она полюбила этого разбойника? Вот я и не могу. Места себе не нахожу, червь точит сердце. Сейчас я к своему, значит, приятелю — и с ним кутеж.

Патмосов покачал головою.

— Ну, это, знаете ли, не важно. Вы лучше бы ехали опять в Саратов и взялись за дело.

— Пропадай все! Теперь я как к вам прицепился, так и не отстану. Разве что скажете: "Егор Егорович, ничего не нашел. Пропал, мерзавец, как в воду канул".

— Нет, — Патмосов похлопал пальцем по столу. — Не бывало такого со мной случая, чтобы я, имея хоть маленький кончик, не распутал всего клубка. Есть у нас браслетка, может быть, узнаем деньги, да и на коробке тоже след есть… Нет, нет, Егор Егорыч, унывать не надо!

Лицо Семечкина просветлело.

— Вот обрадовали!.. Истинно, можно сказать. Теперь я как именинник. Денег не надо?

— Нет, — засмеялся Патмосов. — Затоскуете, опять загляните.

— Ваши гости! — ответил Семечкин и вышел от гостеприимного хозяина, обрадовавшего его.

Погода была светлая, ясная. Егор Егорович пошел по улице, весь под впечатлением радостной надежды, и с удовольствием поглядывал на встречных.

— Э, Сергей Филиппович! — вдруг воскликнул он, встречая возле Гостиного двора Прохорова, шедшего с портфелем под мышкой. — Вот приятная встреча! Вы куда?

— Собственно говоря, сейчас возвращался с одного поганого дела. Сегодня описывал имущество.

— Ну, что же, коли кто не платит, а должен, так надо имущество описать. У нас закон такой.

— Неприятное занятие! — сказал Прохоров. — Вы завтракали? Нет! Тогда поедем вместе. Мне тоскливо одному. Хотите — к «Контану», хотите — в "Европейскую".

Семечкин подумал.

— К «Контану». Люблю я его. Хорошо кормят и музыка. — Он повертел пальцами и подозвал извозчика. Они сели в сани. — К "Контану"!

Извозчик дернул вожжами, и собеседники помчались.

— То есть места себе не нахожу, Сергей Филиппович, — дружески заговорил Семечкин. — Ни торговля, ни дела — хоть разорись, глазом не моргну! Вся душа моя теперь в этом деле. Найти бы мне того мерзавца, что назвался Кругликовым, и посмотреть, как его в каторгу засудят. Тогда моя задача, можно сказать, будет исполнена и я успокоюсь. А то такая тоска!..

— Я — вам компаньон, — отозвался Прохоров. — У меня тоже большая заноза в сердце, и я тоже рад забыться.

Они вошли в роскошный зал ресторана. К ним подошел метрдотель и почтительно подал карту.

— Попервоначалу беленькой — похолоднее — и закусить, — распорядился Егор Егорович.

Метрдотель поклонился, и лакеи быстро побежали исполнять приказание.

Прохоров огляделся и вдруг вздрогнул. Недалеко от них сидел Чемизов; против него сидела красивая дама в собольей шапке, с горжеткой и огромной муфтой. Григорий Владимирович глядел на нее и вполголоса говорил что-то, а она широко улыбалась, обнажая белые зубы.

"Вот этот Чемизов! Дьякову сватает, а здесь с новой путается", — подумал Сергей Филиппович, и у него даже на мгновение мелькнула злая мысль вызвать по телефону Дьякову, но он тотчас отказался от нее. — Эх, плохие наши дела! Выпьем по единой! — Семечкин поднял рюмку.

Они заказали завтрак.

Семечкин потребовал вина, а затем шампанское и ликеры. Лицо его раскраснелось, глаза заблестели.

— Ну, Сергей Филиппович, — заговорил он, переходя на "ты", — позовем сейчас моего приятеля, Савелия Кузмича, и учиним питру с тройкою.

— Неловко. У меня прием, — попробовал отказаться Прохоров.

— Пустое! Ты его побоку; скажи, что у тебя консультации, — засмеялся Семечкин. — Ей-Богу!

— Ну, что же, зови Авдахова!

— Вот это люблю, — обрадовался Егор Егорович. — Эй, малый! — крикнул он лакею. — Пойди к телефону, соедини с купцом Авдаховым. Понял? Контора, хлебная торговля на Калашниковской.

Лакей записал и отошел.

— Вот это у нас будет дело первый сорт! — в предвкушении хорошей попойки воскликнул Егор Егорович.

— Пожалуйте, — сказал, подходя, лакей.

Семечкин неровной походкой пошел к телефону, а Прохоров откинулся в кресле и не спускал взора с Чемизова. Тот почувствовал устремленный на него взгляд и быстро обернулся. Взгляды их встретились. Чемизов, вероятно, прочел во взгляде Прохорова злобу и ненависть и в свою очередь ответил ему насмешливой улыбкой. Сергей Филиппович отвернулся, поеживаясь. В это время вернулся и Семечкин.

— Готово! — радостно объявил он. — Сейчас прикатит сюда, а там уж что выдумает, то и хорошо будет.

— Будем кутить! — сказал Прохоров. — Ехать — так ехать, как говорил попугай, когда его тащила за хвост кошка, — и он деланно засмеялся.

XIII

НЕЗАДАЧА

Пафнутьев с жаром взялся за дело — поиски браслета.

По адрес-календарю он выписал всех столичных ювелиров и начал их обход. Он заходил в магазин и заказывал браслет по своему образцу, причем показывал рисунок, сделанный со слов Семечкина. Все охотно брались за работу, Пафнутьев выбирал камни, не выказывая никаких сомнений, торговался, не сходился в цене и, раздосадованный, возвращался домой.

Каждый раз, когда он приходил к Патмосову, Катя интересовалась результатами его поисков.

— Ну, что сегодня? — спрашивала она.

— Ничем ничего, — с досадою отвечал Семен Сергеевич. — Обошел я полгорода — и никакого следа. И почему я должен найти этот браслет?

— Глупости! — возразил ему однажды Патмосов, услышав их беседу. — Я не говорю тебе: должен, а возможно. Браслет — это для нас вещественная улика. Отчего не поискать на счастье? Понятно, здесь все случай, но надо уметь и пользоваться случаем, и находить его. Ищи, братец!

И Пафнутьев продолжал поиски. Однажды он опять жаловался Кате на безрезультатность своей работы:

— Теперь в центре города остались только Садовая и Гороховая. Если не найду ничего тут, тогда уже отправлюсь на Васильевский остров и Петербургскую сторону.

— На Садовую и Гороховую я с тобою поеду, — сказала молодая девушка.

— Вдвоем все-таки занятнее. Завтра заеду!

— Только не с утра, а часов с двенадцати.

На другой день Семен Сергеевич действительно приехал за Катей.

— Едем на поиски!

Молодая девушка быстро оделась, и они вышли.