Евгений Лукин
Стишки и песенки
Из отряда хитообразных
казачья раздумчивая
На земле сырой, да, сидели три сфероида, ой да, ехал конный строй… Ехал конный строй, да, видять: три сфероида, ой да, на земле сырой. Есаул лихой, да, с мордой Мейерхольда, ой да, говорить: "Постой…" Говорить: "Постой, да, окружай сфероида", — ой да, есаул лихой… Сняли первый слой, да, с первого сфероида, ой да, а за ним второй… А за ним второй, да, видять гуманоида, ой да, с крупной головой. Смотрить конный строй, да, а у гуманоида, ой да, хоть лягай, хоть стой… Хоть лягай, хоть стой, да, морда Мейерхольда, ой да, прям хоть в конный строй. Сняли первый слой, да, с другого сфероида… (И так далее, пока степь не кончится.) Лирическая пронзительная
Бьет меня жизнь, что оглобля, или пластает, что сабля, — ежели мне тяжело, бля, я убегаю в леса, бля. Не для киношного дубля с поезда слез — и бреду, бля. И вместо плача да вопля тихо шепчу: "Ничего, бля…" Взмоет из зарослей цапля — хоть на полотна Констебля. Я побледнею с лица, бля, и поражусь красоте, бля. Не для киношного дубля мимо болотца бреду, бля. И вместо плача да вопля попросту думаю: "Во, бля…" Нежные кроны колебля, мелкие лужицы зыбля, ветер плеснет по земле, бля, свежестью первой грозы, бля. Не для киношного дубля через опушку бреду, бля. Но прогремлю до Гренобля, ежели снять для кино, бля. Улица Хиросимы
Тротуары выщербились с краю, на асфальте — выбоины в ряд. В эту ночь решили самураи посетить родимый Волгоград. Но разведка чертом из шкатулки подняла уснувший городок — и пошел утюжить переулки броневой асфальтовый каток. В темноте чернее каракурта проложили пару автострад — и себя, родимого, наутро не узнал родимый Волгоград. Плыл асфальт, на озеро похожий. Иногда лишь попадался в ем ненароком вдавленный прохожий, потерявший всяческий объем. Самураи едут на "тойотах" и, сверкая стеклами очков, все глядят на нас на идиотов, ну а мы — на них на дурачков. Простывает след от самурая. В Волгограде стих переполох. Никакая нынче вражья стая не застанет Родину врасплох! "Памяти" Чивилихина
Песенка о варягах
Говорят, что варяги тоже были славяне: уходили в запои, залезали в долги; выражались коряво, да такими словами, что тряслись-прогибались в теремах потолки. Ну а мы-то не знали, кто такие варяги. Мы-то думали: немцы, приличный народ. Вмиг отучат от браги, уничтожат коряги и засыплют овраги у широких ворот. От корявых посадов — неприятный осадок. Вместо храма — с десяток суковатых полен. Проживи без варягов, если поле в корягах и под каждой корягой — нетрезвый словен! И явились варяги. Там такие ребята… За версту перегаром и мат-перемат! И от ихнего мата стало поле горбато и опасно прогнулись потолки в теремах… Говорят, что варяги тоже были славяне. И тогда говорили, и теперь говорят. И какой тут порядок, если поле — в корягах и под каждой корягой — нетрезвый варяг! Кооперативная
Эдуарду Геворкяну
(по ошибке исполняется с азербайджанским акцентом)
На углу открыл маленький ларек умный человек. Я хотел зайти, вынуть кошелек, скушать чебурек. Но, гляжу, цена — чистый детектив, плутовской роман… Кооператыв! Кооператыв! Бэрегись армян! Я хотел сказать: "А иди ты на, умный человек!" Так и не сказал — рядом старшина кушал чебурек. Лучше я пойду прямо в ресторан, дверь позолотив… Бэрегись армян! Бэрегись армян! Кооператыв! Впереди армян. Я пошел назад. Но и там армян. Что-то не пойму: то ли Волгоград, то ли Ереван. Для чего ему удирать в Ливан, сейф разворотив?.. Бэрегись армян! Бэрегись армян! Кооператыв! Я с такой ценой даже не хочу строить коммунизм. Я над тем ларьком знак приколочу, раз демократизм. Пусть сияет сквозь вьюгу и туман, всех предупредив: "Бэрегись армян! Бэрегись армян! Кооператыв!" Я бы тоже мог запросто открыть все чего ни дашь. Я бы тоже мог цены заломить — дайте только фарш! Но аккредитив (выверни карман!), где аккредитив?.. То ли Волгоград… То ли Ереван… То ли Тель-Авив… Песенка на укушение
Михаилу Шалаеву
От лиловых вершин Копетдага до жемчужных зубцов Эвереста раскатилось известие это над песками шестого помола: будто члена ЦК комсомола, делегата двадцатого съезда и редактора крупной газеты укусила большая собака. Было так: возвращались с аванса вместе с замом дорогой известной, а зубастая бестия эта налетела на них косомордо: "Где тут члены ЦК комсомола, делегаты двадцатого съезда и редакторы крупной газеты?" (А на прочих она не согласна) Я прошу вас, товарищи судьи, точно вычислить время и место, чтоб она не ушла от ответа, потому что прямая крамола — тяпнуть члена ЦК комсомола, делегата двадцатого съезда и редактора крупной газеты… Терроризм неприкрытый, по сути! Вы заставьте собаку признаться, с кем в сношеньях была до ареста, и отправьте на краешек света, где торосы мерцают у мола, где ни членов ЦК комсомола, ни редакторов крупной газеты, где во сне никому не приснятся делегаты двадцатого съезда! Я — твой племянник, Родина!
(Русскоязычные песенки) жалостная
Две границы пройдено. Клочьями рубаха. Здравствуй, тетя Родина, я — из Карабаха! Три границы пройдено. Складками надбровья. Здравствуй, тетя Родина, я — из Приднестровья! Все четыре пройдено. Упаду — не встану. Здравствуй, тетя Родина, я — с Таджикистану! За подкладкой — сотенка. Движемся — хромая. Что ж ты, падла тетенька? Али не родная? Давняя
Что ты, княже, говорил, когда солнце меркло? Ты сказал, что лучше смерть, нежели полон. И стоим, окружены, у речушки мелкой, и поганые идут с четырех сторон. Веют стрелами ветра, жаждой рты спаяло, тесно сдвинуты щиты, отворен колчан. Нам отсюда ней уйти, с берега Каялы, — перерезал все пути половец Кончак. Что ты, княже, говорил в час, когда затменье пало на твои полки вороным крылом? Ты сказал, что только смерд верует в знаменья, и еще сказал, что смерть — лучше, чем полон. Так гори, сгорай, трава, под последней битвой! Бей, пока в руке клинок и в очах светло!.. Вся дружина полегла возле речки быстрой, ну а князь пошел в полон — из седла в седло. Что ты, княже, говорил яростно и гордо? Дескать, Дону зачерпнуть в золотой шелом… И лежу на берегу со стрелою в горле, потому что лучше смерть, нежели полон. Как забыли мы одно, самое простое: что доводишься ты, князь, сватом Кончаку!.. Не обидит свата сват и побег подстроит, и напишет кто-нибудь "Слово о полку". Зарубежная 1
Были гулкие куранты и граненые стаканы, ссоры в транспорте до визгу и купюры цвета беж. Эмигранты, эмигранты собирали чемоданы, выправляли где-то визу и мотали за рубеж. Ну а мы шагали в ногу, не шурша, не возникая, что кругом дороговизна и оклад — 150… Удивительно, ей-Богу, но какая-никакая у меня была Отчизна года три тому назад. КГБ да Первомаи, Конституция — что дышло, убежавшим — укоризна и водяра из горла… До сих пор не понимаю, как же этакое вышло: я остался, а Отчизна чемоданы собрала. Уложила и смоталась в подмосковные затоны, в среднерусский конопляник, где щекочет соловей… Мне на Родину осталось посмотреть через кордоны — я теперь ее племянник, выбыл я из сыновей. Отреклась, как эмигрантка, и раскаянье не гложет: мол, ребята, не взыщите, а не будет хода вспять… Но потом, когда, поганка, продадут тебя за грошик, ты же скажешь: "Защитите!.." — и придется защищать. Зарубежная 1
(Второй вариант)
Иные — те свалили в иную благодать. А мы-то что? Свои мы. Куда нам убегать? Остались, невзирая что страшен отчий дом. А Родина взяла и свалила за кордон. Россия! Эмигрантка! Взгляни из-за бугра, как разворотом танка ровняют хутора. И это не твои ли простерты на песке, за то что говорили на русском языке? Так будь, своих рассеяв, чужими предана! Изменница. Расея. Пропащая страна. Аполитичная
Вам не стыдно, коммунисты? Что за клоунада? Ведь и танки были быстры, и броня — что надо! Шли армадой по дороге, траками пылили — и кого-то там в итоге насмерть задавили. Что сказать? Придурковаты. Да и бестолковы. То ли дело демократы — ну хоть из Молдовы! Не беда, что не картавы! Во умеют делать! Как шарахнут по кварталу с "МиГа-29"! И — чего-то не хватает (вроде бы квартала). Только туфелька порхает с выпускного бала. Ой ты, звонкое монисто, пушки заряжены… Сопляки вы, коммунисты. Мальчики. Пижоны. Минорная
Послушай, нас с тобой не пощадят, когда начнут стрелять на площадях. Не уцелеть нам при любом раскладе. Дошлют патрон — и зла не ощутят. Послушай, нам себя не уберечь. Как это будет? Вот о том и речь: вокруг тебя прохожие залягут — а ты не догадаешься залечь. Минуя улиц опустевший стык, ты будешь бормотать последний стих, наивно веря, что отыщешь рифму — и все грехи Господь тебе простит. Живи как жил, как брел ты до сих пор, ведя с собой ли, с Богом разговор, покуда за стволом ближайшей липы не перещелкнул новенький затвор. Аморальная
Пуля щелкнула. Старуха, охнув, кинулась к ограде. И десятая зарубка не возникла на прикладе. Слушай, снайпер, ты не спятил? Удрала — и дьявол с нею! Ты ж на сдельщине, приятель! Режь зарубку покрупнее. Это ж выгодное дело (нам приписывать не внове): и старуха уцелела, и заплатят в Кишиневе. Снайпер хмурится, бормочет, вновь берет винтовку в руки. Он обманывать не хочет. Он не сделает зарубки. …Как напьюсь — пойдут кошмары, поплывут перед глазами тротуары, тротуары в поцелуях "алазани", сплошь пристрелянная местность — и, простите Бога ради: ненавижу слово "честность", как зарубку на прикладе. Заволжская
Дай-ка выпью за свое здоровье! Повезло мне — вот ведь как бывает: убивают русских в Приднестровье, а у нас пока не убивают. Станет гулкой звонкая посуда. Я еще бутылочку достану. Так что, братцы, будем жить, покуда не отмежевали к Казахстану… Отчаянная
Так неистова светла грань весеннего стекла, что хотел бы жизнь растратить — да растрачена дотла! Между нами (вот ведь грусть!) четвертованная Русь. Я к тебе через границу и ползком не проберусь. Кружевные берега да непрочные снега — все как есть перечеркнула полосатая слега. Вот и водка налита, да какая-то не та: как ни пробую напиться — не выходит ни черта. Колобродит у окна одичалая весна. Впору гибнуть за Отчизну, хоть и бывшая она… Зарубежная-2
Как ты там, за рубежом, у стеклянных побережий, где февральский ветер свежий так и лезет на рожон? Та ли прежняя зима в городках, где даже тюрьмы до того миниатюрны, что уж лучше Колыма? Ты в моем проходишь сне мостовой черногранитной за новехонькой границей в новорожденной стране. Взять нагрянуть невпопад в город вычурный и тесный под готически отвесный прибалтийский снегопад… Ты откинешь капюшон, на меня с улыбкой глядя. Растолкуй мне, Бога ради: кто из нас за рубежом? Метеолиpика
Это март или не март? Вымерзаю — и жестоко. Свесил ледяной кальмар щупальцы из водостока. Стекленеющий мосток. Обмороженные веси. Заползти бы в водосток — и обмякнуть, ножки свеся. *** Когда блистательная Волга, надменно мышцами играя, как древнегреческий атлет, войдет в овраги и надолго отрежет дачу от сарая и от калитки туалет — то что тогда?.. *** Не от творца, не от скупщика душ — стыдно сказать, от плотины зависим. Вот и стоит рукотворная сушь над белизною песчаных залысин. Волга слепит беспощадней слюды. Ни рыболова на отмелях этих — только цепочкою птичьи следы, словно гулял одинокий скелетик. *** Неба серое болотце. Влажная стена. У балкона чайка бьется, будто простыня. Бедолага, шеромыга, марлевый испод. Это утро. Это Рига. Это Новый год. Дым отечества
(дореволюционные песенки)
Спалили мы Отечество, приятель, — уж больно дым его был сладок и приятен… Первая ваучерная
Я согласился на раздел страны, продался я за ваучер бумажный — и вот латаю старые штаны, а кто-то строит дом пятиэтажный. Зачем на танки с камушком в руках поперся я, поверя в жизнь иную! Был в дураках — остался в дураках. Не привыкать. Стерплю. Перезимую. Но что мне делать в случае таком, когда в окрестной рощице зеленой березка-полоняночка тайком кивнет приватизированной кроной? Я перед ней, дыханье затая, стою, как пень, и м-медленно въезжаю: была ничья и, стало быть, моя; теперь — его и, стало быть, чужая. А он возводит львиное крыльцо, он голубые зафугачил ели. И уж не бросишь ваучер в лицо — грешно сказать, не пропили — проели. Продам пальто (еще не холода). В конце концов не все ему смеяться! Ох, посмотрю я на него, когда наступит год 2017! Вторая ваучерная
(исполняется тяжелым слезливым басом)
Я-то думал, что честно поделим Россию на части: хочешь — сам пропивай, хочешь — внукам оставь на пропой. Накололи, заразы! Опять я поверил начальству. И опять пролетел, как шрапнель над абхазской тропой. В сберегательном банке, куда собрались бедолаги за своим за родимым Расеюшки кровным куском, мне в стеклянном окошке вручили кусочек бумаги и сказали, что эта бумага — моя целиком. Я хожу до сих пор со сведенными тупо бровями. Пропивал и считал: как припомню — стыдом опалит! Всю страну отхватили с морями ее и краями и за все уплатили неполных двенадцать поллитр! Отдаю обстановку за так спекулянтам-уродам, и останутся скоро в дому простыня да кровать. Ты прости мне, Россия, что я тебя дешево продал! Мог продать подороже. А мог бы и не продавать. Допотопно-ностальгическая
Ах какая неудача! Я не знаю отчего, но жилось совсем иначе до рожденья моего. Ледники вовсю катали голубые валуны, а по тундре топотали волосатые слоны. Пробирались тростниками под покровом темноты с неприятными клыками здоровенные коты. А какие были крылья у летающих мышей! Только морда крокодилья и ни шерсти, ни ушей. И наверное к ненастью громко щелкал поутру экскаваторною пастью трехэтажный кенгуру. Был один у всех обычай от громад до мелюзги: если хрумкаешь добычей — так не пудри ей мозги! Даже самый головастый и хитрющий гавиал не цитировал Блаватской и на Бога не кивал. Врубишь ящик — там горилла про духовность говорит… Уберите это рыло! Я хочу в палеолит! Баллада о невидимом райцентре
Год за годом в тихом озерце, обрамлен пейзажиком исконным, отражался маленький райцентр с красным флагом над райисполкомом. Но однажды вздрогнула вода, потемнело озеро к ненастью — передали новость провода, что пошла борьба с Советской властью! Изменились жители в лице. Был намек неверно истолкован. Взбунтовался маленький райцентр с красным флагом над райисполкомом. Демократов вышвырнули прочь, возвели в проулках баррикады, жгли костры и факелы всю ночь, не боясь ни Бога, ни блокады. Отдалось в чувствительном крестце — понял мэр, что быть ему секомым за мятежный маленький райцентр с красным флагом над райисполкомом. А броня-то все еще тверда — и в степных дымящихся просторах потекла десантная орда на пятнистых бронетранспортерах. Озабочен старший офицер — уж не заблудился ли с полком он? — Господа! Да где же здесь райцентр с красным флагом над райисполкомом? Озерцо да роща, благодать, но нигде ни домика, хоть плюньте! И пришлось в итоге докладать о пропавшем населенном пункте. …Иногда лишь в тихом озерце вопреки оптическим законам возникает сгинувший райцентр с красным флагом над райисполкомом. (Эту быль под тихий звон монист в кабаке с названием "Цыганка" рассказал мне бывший коммунист, президент коммерческого банка.) Шизофреническая
Не постигну, черт возьми, я, глядя на иных: у меня шизофрения или же у них? Вот во храме, будто равный, свечку запалит самый главный православный — в прошлом замполит. Залупился и сияет светочем идей самый главный россиянин — в прошлом иудей. И мирского ради блага продает шинель самый главный бедолага — в прошлом инженер. Но, гляжу, спокойны лица, в норме бытие. Чье ж сознание двоится? Стало быть, мое. Господа, не надо денег, вам за так поет самый главный шизофреник — в прошлом идиот. Романс о кожаной куртке
1 В куртке кожаной комиссар, ты остался былым по духу — лишь слегка изменил кликуху: в куртке кожаной коммерсант. 2 В куртке кожаной коммерсант… Ты, былой сохраняя имидж, все равно что-нибудь отымешь, в куртке кожаной комиссар. 3 В куртке кожаной комиссар… Не сморгнешь ты, собой владея. А идея… Да что идея, в куртке кожаной коммерсант! 4 В куртке кожаной коммерсант… Если все полыхнет взаправду, ты пошлешь меня в бой за правду, в куртке кожаной комиссар. Конспиративная
(вполголоса, с оглядкой на стены)
По военной дороге загрохочет в итоге что ни век повторяемый год — и, с народом едины, станут дыбом седины у виновника наших невзгод! Возле волжского плеса приржавели колеса в сорняках, заплетенных плетнем. Мы в преддверии драки сцепим старые траки, в бензобаки соляру плеснем. Грохотать нашим танкам по коммерческим банкам и по биржам греметь сырьевым, где сидят, по идее, иудеи-злодеи: Киллер, Дилер и местный Рувим. Поползут через пашни орудийные башни на столицу в тумане слепом. Трабабахнем, шарахнем, сверху молотом жахнем и дорежем колхозным серпом! Из книги перемен
Черт становится богом, а чет превращается в нечет. Говорили: "оазиc", теперь говорят: "солончак". Или вот саранча… Ну всю жизнь полагал, что кузнечик! А при виде кузнечика злобно цедил: "Саранча…" Тут и раньше непросто жилось, а сейчас-то, сейчас-то!.. Ты к нему — с кочергой, а тебе говорят: "Со свечой!.." Бизнесмены! Родные! Кузнечики нашего счастья! Это ж я по незнанию вас называл саранчой… *** Как вышибают клин? Путем иного клина. А руку моют чем? Как правило, рукой. Когда во всех полках исчезла дисциплина, в святых церквах процвел порядок — и какой! Вы думаете, зря вощеные полы там? Вы думаете, зря поются тропари?.. Плох тот митрополит, что не был замполитом! И плох тот замполит, что не митрополит! Сюжет
Допустим, брошу. Белая горячка дня через два признает пораженье. Из нежно промываемых извилин уйдут кошмары скорбной чередой: пальба из танков, Горби, перестройка, культ личности, Октябрьское восстанье, потом — отмена крепостного права и, может быть, Крещение Руси… Но тут заголосит дверной звонок. Открою. И, сердито сдвинув брови, войдут четыре человека в штатском, захлопнут дверь, отрежут телефон и скажут: "Зверь! Ты о других подумал? Ну хоть о нас — плодах твоей горячки?" — и, с дребезгом поставив ящик водки, достанут чисто вымытый стакан. Золотой застой
строительный этюд
Бухой водитель вывалил вчера полкузова бетона в бункера. Никто не всполошился до утра. Бетон засох. Долбаем бункера. Растет обломков сизая гора. Бетон гудит. Долбаем бункера. Над нами зной звенит, как мошкара. В глазах темно. Долбаем бункера. Глядите все! Поближе, детвора! Вас это ждет. Долбаем бункера. Шло казачье на нас, шли юнкера… Разбили их… Долбаем бункера… Голый сюр
Занавеса нет. На сцене — голый сюр.
Сюр: В хрупком остове пламени все еще бьется пульс. Золотою брусчаткой лысин пройду по толпам, прикурю от тюльпана, выдохну млечный путь — и катитесь вы к черту с вашим правдоподобьем! Слуга (входя): Их правдоподобие, герой труда Социалистический Реализм! Сюр: Хрен с ним, пусть входит, но пива не давать. Входит Социалистический Реализм типа сиамских близнецов. Две ипостаси. На грудях — иконостасы. Следом — две комсомолки Настасьи. Одна — с Уренгою, другая — с древногою (потеряла при героических обстоятельствах). Соцреализм (хором): Такие страсти! Такие дела! У комсомолки Насти нога была — не голенаста, стройна, быстра. Строила Настя в тайге магистраль. Вез агитбригаду на БАМ самосвал. И это ж надо — забуксовал! Подсобили зэки машину качнуть: выпучили зенки, а толку — ничуть! На БАМе — ненастье, без лекций — тоска… И положила Настя ногу под скат. — Мне ноги не надо, дави пополам, но агитбригада прибудет на БАМ! Героизм — профессия. В конце-то концов, пойду и на протезе я дорогой отцов!.. Знают Настю здешние и вся страна. И стремятся девушки быть как она! Сюр (позевывая): Я каждым геном своим надколотым сквозь толщу времени чую, как ступня пророка парит над городом… (в сторону) Еще два баша — и полный кайф! Слуга (ворчливо): Их правдоподобие, их правдоподобие… (Соцреализму) Товарищ гвардии сержант запаса, а что такое — правдоподобие? Соцреализм (компетентно): Правдоподобен тот, кто подобен газете "Правда". Я, например. Куда она — туда и я. Занавес — падает. Баллада о браконьере
Строга статья закона и стара: олень — для королевского стола. Но вот однажды этого оленя ударила каленая стрела. Виновного искали до среды, но были так запутаны следы, что встал король и разразился речью в защиту окружающей среды. Сказал: "Мы забываемся порой! Охотой занимается — король. А если каждый подданый займется, то нам придется завтракать корой!" А браконьер таился в гуще трав и думал так: "Король, конечно, прав. Однажды со стотысячной стрелою уйдет олений топот из дубрав… Но не могу, подлец, жевать мякину, когда король смакует оленину, когда кругом такая даль и ширь!.." Он так решил. Я тоже так решил. Потом прошли не годы, а века. Где лес шумел — там плещется река. А в целом ничего не изменилось: стара статья закона и строга. И браконьер пиратствует в ночи. В него ракеты садят скурмачи. А он, родимый, скорчась за мотором "казанку" молит: "Падла, проскочи!" Строга статья закона и стара. Ему внушает радио с утра, что по вине таких вот браконьеров не станет скоро в Волге осетра. Он думает: "Конечно, это да… Останется в реке одна вода… И что печальней может быть на свете решения народного суда!.. Но как смотреть на голую витрину, когда обком смакует осетрину, когда кругом такая даль и ширь!.." Он так решил. Я тоже так решил. Баллада потусторонняя
Невезение фатальное или чье-то недомыслие — только лайнер комфортабельный пополам переломился. Из него я с криком выпорхнул, улетел навстречу моргу… Жалко только, что не выкрикнул все, что думаю, парторгу! Разумеется, не в курсе я, где упали наши тушки. Но лежим мы всей экскурсией на колеблющейся тучке. Все вокруг — белее сахара. Но увидел я — кого же? Моего парторга с арфою. С перепугу — чуть не ожил! Тянут ангелы сопранами, а парторг октавой выше: мол, на общее собрание, кто трагически погибши! Мол, товарищи, попомните: вы — в Раю, а не в Ростове! Вы — советские покойники, будьте этого достойны!.. Коллектив согласье выразил, содрогаясь от восторгу… Ох и мудро ж я не высказал все, что думаю, парторгу! Песенка о Б.Щ.
Посвящается Б.Щ.
Возле входа в филиал референт торговлю клял: клял базары, гастрономы, клял торговый филиал. Чутко носом трепеща, подходил к нему Б.Щ. — и топырился "макаров" из-под серого плаща. На лужайке Петя Лех совершал смертельный грех — он опять писал романы вдалеке от всех помех. Буреломами треща, выходил к нему Б.Щ. — и топырился "макаров" из-под серого плаща. Шел, нетрезв и светлошерст, Пчелкин, тоненький, как шест, наводя людей на мысли об отсутствии веществ. Коверкотами треща, подбегал к нему Б.Щ. — и топырился "макаров" из-под серого плаща. Я, худой и молодой, смылся к Волге голубой и, нырнув, про Куличенку что-то булькнул под водой. Мерно ластами плеща, подплывал ко мне Б.Щ. — и топырился "Макаров" из-под серого плаща. На дачах
Утро. За ночь став лохматее, выхожу дышать простором. До рассвета Волга (мать ее!) тарахтела рыбнадзором. Дачи. Рощи. Степи русские. И пустые поллитровки. Сохнут розовые трусики на капроновой веревке. Дунет ветер — затрещат они. Вот рванулись что есть силы — и забор, вконец расшатанный, за собою потащили. Но прищепка жесткой чавкою держит трусики из принципа. Не лететь им вольной чайкою над просторами искристыми. Мысль: судьба у всех почетная. Не питайте к чайкам зависти, если призваны подчеркивать очертанья чьей-то задницы! Монолог патриота
Что ты смотришь по-разному, говоришь про топор?.. День Победы я праздновал — занеси в протокол! Бормотуха — извергнута. А напротив, в кустах, дуб стоит, как из вермахта — весь в дубовых листах! А мильтоны застали на том, что сек топором… Так ведь я же за Сталина, блин, как в сорок втором! Я и за морем Лаптева их согласен ломать! Я ж — за Родину-мать его, в корень с листьями мать! Я их эники-беники в три шестерки трефей!.. А изъятые веники — это как бы трофей… Песенка впотьмах
(наивная-наивная)
На ГЭС забастовка, полгорода тонет в ночи, большие турбины вращает вода вхолостую. Бастуют таксисты. Бастуют зубные врачи. И только обком никогда-никогда не бастует. Не пряча обреза, проспектом идет рэкетир, поскольку менты отказались работать вчистую. У рынка бастует последний бесплатный сортир. И только обком никогда-никогда не бастует. А я, многогрешный, признаться, мечтаю об том, что как-нибудь утром прочту на воротах листовку: "Ребята! Свершилось! Бастует родимый обком!" И все остальные немедля прервут забастовку. Мы выправим рубль и наладим красивую жизнь, а если обком осчастливит еще месячишком, мы даже построим ему небольшой коммунизм, посадим туда и показывать будем детишкам. Если в зону придет демократия
Нет, ребята, я считаю, сгоряча погребли мы Леонида Ильича! Помер? Мало ли что помер? Что ж с того? Вон другой Ильич лежит — и ничего. Тот лежит Ильич, а этот бы — сидел, оставаясь как бы вроде бы у дел. И, насупившись, молчал бы, как живой, покачнешь его — кивал бы головой… Я не знаю, что за дурость! Что за прыть! Лишь бы где-нибудь кого-нибудь зарыть! Ни носков теперь, ни сахара, ни клизм… А какой был развитой социализм! *** Если в зону придет демократия, как случилось у нас на Руси, власть возьмет уголовная братия с пребольшим уголовным мерси. *** Я лелею пустые бутылки, Я окурки у сердца храню, Я в коробочку прячу обмылки, Сберегая их к черному дню. Но когда проститутке с вокзала Я платил президентский налог, Как-то больно, товарищи, стало За страну, что любил и берег! Диалог
Следователь: В сарае, где хранится инвентарь, у вас нашли веревку из капрона, большой обмылок и кусок картона с двумя словами: "Первый секретарь". Признаетесь, Петров, или помочь? (пауза) Не думал я, что вы такой молчальник… Петров: А, ладно! Так и быть, колюсь, начальник! Пишите: выступаем завтра в ночь! Как раз в канун седьмого ноября… Сначала — тех, которые с акцентом… Ребята подзаймутся телецентром… А нам с Витьком мочить секретаря. Следователь: Так что ж ты, падла, морду утюгом? Который час? Почти 12.30! Витек уже наверно матерится! Давай хватай веревку — и бегом!
