Угол падения

Ирина даже не смела ревновать. Бессмысленно быть соперницей той, которая родилась, чтобы ее все любили. Мужчины, разумеется, ибо у Лады никогда не было подруг. Никто из девушек не решался намертво затеряться в тени ее колдовского очарования. Ирина отчетливо представляла, как можно отчаянно любить эти дымчатые глаза и полные чувственные губы. Длинные черные волосы, казавшиеся Ирине бесполезной мукой, Ладе служили обрамлением ее сияющей красоты. Правда, у Лады был жених и он стоял на страже всяких на нее посягательств. Но Ирина понимала, что настоящее чувство не признает официальных уз. У Лады могло быть десять законных мужей, и она наплевала бы на все это ради любви. Эта женщина не была ни расчетливой, ни здравомыслящей, и Ирина по-настоящему испугалась за свое хрупкое счастье.

— Милая девушка, — г сказала она Саше, кивнув на танцующую в кругу молодых людей Ладу. — Нравится тебе?

— С чего ты взяла? — буркнул Серебряков, избегая смотреть в глаза Ирине.

В двадцать лет искусство скрывать эмоции еще не отточено с таким совершенством, как в более зрелом возрасте.

Но, помолчав, Александр с горечью добавил:

— Любить ее — все равно что стоять в очереди за колбасой.

Ирина правильно поняла его слова. Она никогда не видела их рядом: Лада умела держать дистанцию. Попадая в одну компанию, они не разговаривали друг с другом, но все понимали и знали, что между ними существует взаимная симпатия. Чего он добивался, понять не мог никто. Его ухаживания за Ириной отличались своей неискренностью даже среди самых известных институтских донжуанов, которым, в отличие от Александра, было нужно что-то весьма конкретное от своих дам.

В день свадьбы Лады Ирина стала женщиной. Серебряков напился, чего с ним не случалось раньше, и впервые проявил интерес к ней как к женщине. Она была одна в комнате. Соседка уехала к родителям на майские праздники. И у них с Александром все случилось в первый раз, и этот кошмар навсегда остался одним из самых жутких воспоминаний в ее жизни.

Если бы женщина любила телом, для Ирины все счастливо закончилось бы в ту прохладную майскую ночь, когда любимый мужчина пытался вызвать в себе желание и страсть к ее неловкому телу. Восторженные любовные романы, запоем прочитанные в огромном количестве под сенью родительского дома, сконцентрировались в Ирине одним раскаленным словом «ложь». Все оказалось ложью: и умелые раздевания, и. долгие ласки, вызывающие взаимный восторг, и сам акт, преподнесенный как нечто прекрасное, как великий апогей бушующей страсти.

Ирина не почувствовала ничего, кроме боли, отвращения и брезгливости к физиологии. Ирина никому не рассказывала ни о событиях той ночи, ни о последующих попытках полюбить мужское тело. Ирина его так и не поняла, поэтому никогда не возражала против многочисленных любовниц мужа. Переложив на оплаченные услуги жриц любви неприятную ей обязанность, она почувствовала только облегчение. Что значат смешные движения тела в сравнении со святыми порывами любящей души?

После этой ночи Ирина сразу же забеременела. Серебряков оказался джентльменом и предложил законный брак. Глупо было не воспользоваться моментом, и Ирина получила Александра Серебрякова вместе со всем его светлым будущим в законное пользование. Через семь месяцев после свадьбы родился сын, скрепивший их брак. Но даже сына эта странная женщина любила меньше, чем мужа. У нее оказалась слишком цельная душа, чтобы разделить свою — любовь на двоих. Заботы о благополучии мужа поглощали время, силы и чувства. Ребенок получал все, кроме родительской любви. Серебряков был слишком увлечен работой, а Ирина — тем, чтобы его не потерять. Александр никогда не кричал ни на жену, ни на ребенка. Единственное, что Александр не прощал жене, так это полное отсутствие вкуса в одежде и косметике. Ничто не выводило его из себя так, как сочетание розового с зеленым в ее нелепых нарядах. Ирина никогда не могла забыть, как однажды собиралась на деловую встречу, а муж вошел взглянуть на ее платье. Зеркало отразило выражение брезгливости и отчаянья на гладко выбритом лице Александра.

— У меня что-то не так?

— Все, к сожалению, — ответил Александр и метнулся к платяному шкафу. — Снимай эту мерзость и запомни, что- с твоей фигурой вообще не должно быть никаких архитектурных излишеств в одежде. Ажурные черные колготки носят только проститутки, а банты на голове — торговки. И выброси, — бога ради, эту бижутерию. Она мне напоминает станцию метро «Новослободская».

— Что мне надеть? — глотая слезы, спросила она.

— Черное платье, которое я тебе привез из Италии, туфли на шпильке и нитку жемчуга. И сотри ты эту помаду, не твой цвет. Даю тебе пять минут, поторопись.

Она сделала так, как велел муж, и после этого случая наняла личного визажиста. Попробовала было привести в порядок полнеющее тело, но массажисты и тренеры только вздыхали:

— Ирина Сергеевна, здесь нужны радикальные меры. Вы'же никогда раньше не занимались спортом. Вот если все это срезать…

Но к радикальным мерам Ирина была не готова, к тому же Александр махнул на нее рукой и перестал придираться. Она нашла хорошего парикмахера, сшила по рекомендации близкой подруги пару удачных костюмов и поставила точку в поисках собственного имиджа. Жизнь устоялась, как болото, затянувшееся тиной повседневных проблем. Когда муж уезжал в командировки и длительные заграничные вояжи, мадам Серебрякова доставала из глубины роскошного шкафа любимую кофту с люрексом, связанный матушкой пушистый платок и заваривала собранные в родном лесу травы. Сидя на кухне, оборудованной приборами до сих пор непонятного ей назначения, Ирина Сергеевна думала, что живет дорогой, обеспеченной, желанной для многих жизнью, но, увы, не своей.

Кофту в конце концов выкинул неизвестно зачем начавший копаться в шкафу Серебряков, а платок грел ее долгими одинокими вечерами, когда уютно шипел чайник, телевизор показывал очередной слезливый сериал, а приходивший нарядный муж, пахнущий хорошим, по его понятиям, одеколоном, сразу засыпал, свалившись от бешеной усталости на шелковое белье. Ах, если бы не эти деловые ужины, переговоры и дурацкие шляпы на официальных приемах! И разные бокалы, которые злые люди придумали назло уютным глиняным чашкам. Одна такая чашка была тайком привезена Ириной из родной деревни на шикарную кухню. На ней были нарисованы большие глупые розы, а по краю шла блестящая каемочка, которая так ласково касалась губ, когда в рот вливался ароматный лесной чай. Чашка напоминала о деревенском доме с беленой потрескавшейся печкой и деревянным полом. Там, возле этого дома, росли старые яблони, и сочная антоновка осенью сводила скулы приятной кислотой. В этом доме Ирина жила до поступления в педагогический институт и совсем не мечтала о жизни жены бизнесмена. Казалось, ничто теперь не повлияет на семейный уклад.

Но она ошибалась. Пятнадцать лет спустя, после прожитой вместе с ней череды однообразных событий, Серебряков решил измениться. А объяснялось все очень просто: он снова встретился с Ладой, — и встреча произошла на глазах Ирины в модном ресторане, куда они пришли с Александром отмечать очередной юбилей их совместной супружеской жизни. Не сходятся гора с горой, а человек с человеком после долгих лет разлуки запросто могут встретиться. Годы научили Ирининого мужа владеть собой и не показывать на людях свои эмоции. Лицо его почти не дрогнуло, когда в красивой женщине за соседним столиком он узнал свою бывшую любовь.

Они просто не могли не поздороваться, а поздоровавшись, не могли не подойти, знакомство возобновилось. Муж Лады, Андрей. Елистратов, тоже довольно удачно вписался в мир бизнеса. Его небольшая процветающая фирма приносила приличный доход, в наличии имелись все соответствующие обеспеченной жизни атрибуты, как-то: хорошая машина для себя, еще одна для жены, трехкомнатная квартира современной планировки, ежепраздничные заграничные вояжи и бриллианты на шее любимой жены. Красота Лады, конечно, немного поблекла, она приобрела ухоженную банальность дорогих салонов красоты и модных курортов.

Но безупречный вкус и деньги мужа по-прежнему помогали ей выделяться из толпы.

Война была еще даже не объявлена, а хрупкое семейное счастье уже шло ко дну, как ненужный балласт. Украдкой взглянув на мужа, когда тот отвернулся, чтобы взять бокал, Ирина увидела на его расслабленном лице ту смесь азарта и торжества, которая бывает у охотников, знающих, что теперь дичь не уйдет. Щеки Лады пылали под не скрывающим своего восхищения взглядом Александра.

«Крещендо, — сказала себе Серебрякова, — от нечего делать она увлеклась классической музыкой, — когда Лада и муж пошли танцевать. — Кода и оглушительный финал».

Танцующие Лада и ее Александр смотрелись великолепно, Андрей во время танца увлеченно беседовал с Ириной и, казалось, ничего не замечал, Лада склоняла эффектную прическу на плечо высокого партнера, оркестр играл волнующую медленную лирическую мелодию. Все было как в плохой мелодраме: встретившиеся после долгих лет разлуки счастливые влюбленные на фоне нелюбимой жены и ничего не подозревающего мужа.

«Чем там оканчиваются любовные романы? И все утонуло в океане любви? Ну нет, мои дорогие, я не буду вам мешать». Ирина Серебрякова была доброй женщиной, она повернулась к Андрею с улыбкой гостеприимной хозяйки:

— Я толстая и некрасивая женщина, Андрюша, не то что ваша жена, но готовлю я неплохо. Поэтому приглашаю вас на ужин в субботу.

— Ну что вы, Ира, вы такая милая, и я не сомневаюсь, в ваших кулинарных способностях. А по какому случаю ужин?

— Просто так. Я приглашаю вас как доброго старого друга. А теперь, надеюсь, мы будем дружить семьями?

— Обязательно придем.

В субботу Елистратовы пришли на ужин. Ирина постаралась блеснуть и приготовила несколько своих фирменных блюд. Мужчины говорили комплименты и. охотно поглощали кулинарные шедевры. Лада пыталась соблюсти диету и больше нахваливала, чем ела. Пили они в основном сухое красное вино, которое, по словам мужа, было полезно для печени. Беседа вертелась вокруг финансовых проблем. Вскоре у Елистратова зазвонил сотовый телефон, и он, извинившись, уединился в соседней комнате. Ирина, сославшись на подгорающее жаркое, вышла на кухню.

Прислонившись к дверному косяку, она слушала, как рушится ее семейная жизнь вместе с шепотом пылких признаний. А она-то, наивная, думала, что муж не способен на такое сильное чувство, как любовь. Какие слова он, оказывается, знал! И каким голосом умел шептать их в полумраке гостиной.

— Любимая моя, Лада, как я по тебе скучал!

— Где ты был так долго, почему не искал, не звонил, не писал мне писем? Сколько лет прошло, Саша!

— Я знаю. Сломал жизнь тебе, себе. Женился зачем-то, заводил бесполезных любовниц, рожал дурацкие проекты. Сколько счастья мимо прошло.

— У нас обоих семьи, дети, Саша. Ты не думаешь, что поздно что-то менять?

— Ерунда. Я люблю тебя, и пусть все остальное катится к черту. Я все устрою, не волнуйся. Ты-то любишь меня?

— Да, я люблю тебя.

— Ну и все. Этого достаточно, остальное сделаю я сам. Встретимся завтра, я позвоню и скажу где. Договорились?

— Я не могу завтра.

— Хорошо, послезавтра, в конце концов, у меня будет еще один день, чтобы все уладить. Ты позвони мне, на сотовый, я запишу номер. Значит, послезавтра с утра буду ждать. Ты мне позвонишь, Лада?

— Позвоню.

«Вот и все», — подумала Ирина, почувствовав, как сердце упало куда-то вниз, к желудку. Горло свело судорогой, ослабли ноги. Как всегда во время потрясений, у нее началась жуткая мигрень. Стянуло виски, застучали в голове маленькие молоточки. Она вошла в кухню, выпила стакан ледяной воды. Жаркое действительно подгорело, но, похоже, в этот вечер это уже никого не интересовало. Елистратов выглядел озабоченным, наверное, из-за своих финансовых проблем, существенно постаревшие Ромео и Джульетта упивались возрождением былых чувств.

Состояние Ирины окончательно испортило вечер. Видя растерянную хозяйку, гости вскоре откланялись, муж заперся в кабинете. Сын был поглощен компьютером и не показывался весь вечер. Ирина свернулась под теплым одеялом на своем диванчике. Ее колотил озноб. В ход пошли сердечные средства. Она плакала, боясь заснуть. Завтра должно было лишить ее всего, и она не хотела этого завтра.

Через день, двадцать девятого августа, ее мужа, Александра Серебрякова, нашли убитым на полу в лифте, в доме любовницы.

— Я любила… Прощала мужу этих девочек, не имевших ни для него, ни для меня никакого значения. Он и в делах добился такого успеха только потому, что никем не дорожил. Пропадал на работе ночами, домой приходил только спать. Как одинокий волк, рыскал в поисках кредитов и партнеров. Ну и институтские друзья помогли. На студенческих связях многое держится. Но я еще раз повторяю, что вряд ли могу вам помочь. Врагов своего мужа назвать не могу, в делах понимаю мало, к любовнице мужа ненависти не питаю. Убивать его не собиралась. И вообще, поймите меня, я сейчас меньше всего желаю чьего-то общества.

— Это муж так повлиял на ваши привычки? Переживаете в одиночестве, отвернувшись лицом к стене?

— Что? Да, знаете, люди, прожив вместе- много лет, перенимают часть друг друга в собственное пользование. К сожалению, Саша не принял моей доброты и любви к нему…

— Что ж, извините, что побеспокоил в неудачный момент. К кому я мог бы обратиться на фирме с вопросами о состоянии дел?

— К Паше, коммерческому директору.

— Сергеев Павел Петрович, шестьдесят третьего года рождения, не женат, проживает в Ясеневе. Правильно?

— Да, все абсолютно точно. Номер дома и квартиры тоже есть или записать?

— Запишите, Ирина Сергеевна, запишите.

Оперуполномоченный Леонидов брел по увядающей августовской Москве и бормотал про себя запомнившийся вывод из физики человеческих, тел, сделанный красивой девушкой определенного поведения: «Любовь бывает разная: жидкая, твердая и газообразная». Если очаровательная Лана квалифицирует свое чувство как любовь в твердой валюте, а платоническая Ирина Сергеевна явно подпадает под газообразную форму, то не ждет ли его в ближайшем будущем встреча с оставшимся неохваченным жидким видом?

Алексей нашел коммерческого директора Павла Петровича Сергеева в тот момент, когда тот снимал стресс по случаю смерти шефа на теннисном корте.

Теннис прочно вошел в моду как у высших чинов, так и у бизнесменов средней руки. Потея на корте, они верили в собственную исключительность из выхаркнувшей их на грунтовое покрытие среды, на которую теперь они надменно поглядывали сквозь мелкую металлическую сетку, окружающую открытую площадку. Павел Сергеев приобщался к элитарному виду спорта на пару с пузатым, хотя и молодым еще человеком. Был теплый августовский день, и они бегали по корту в дорогих спортивных трусах и белых майках.

Ядовито-салатовый мячик норовил покинуть пределы площадки, с корта доносились слова «болл» и «аут». Противники мучили друг друга, видимо, уже не первый сет. Их красные потные лица выражали явное облегчение, когда мяч попадал в квадрат подачи или после удачного смеша впивался в раздолбанное покрытие.

«Класс игры невысокий, — вспомнил Леонидов слова великого Остапа Бендера, глядя на то, что некоторые смелые люди назвали бы теннисом. — Зато пижонства до фига. Как красиво он замахивается, ракеточку так в наклон, бац — аут. Е ты мое».

Болельщиков и зрителей было немного. У самого корта ленивая блондинка с дорогим лицом и ногтями, явно не предназначенными ни для какого вида спорта, пыталась болеть за Павла Петровича. И похоже было, что это ради нее он так эффектно, хотя и бестолково, бежит к улетающему за пределы корта мячу. Блондинка пыталась изобразить любовь к великой игре, но то и дело подавляемый зевок сводил на нет все ее усилия.

Она явно скучала, и Леонидов отважился присесть рядом на кончик деревянной скамьи. Несколько минут он украдкой любовался красивыми ногами с явно заграничным загаром и почему-то вспомнил ночной разговор с Ланой. Девушки чем-то были удивительно похожи, но чем? Одна брюнетка, другая блондинка. И глаза незнакомки отливали зеленью морских вод, и помада не таила в своем цвете малиновых оттенков. Но выражение ее лица один в один повторяло то, что было у ночной девушки, и оттого они походили на родных сестер. Наконец Алексей осмелился:

— Девушка, вас не Ланой зовут?

— Еще чего! Я Нора, — протянула она сладким, как бисквит, голоском, почти проснувшись.

— А Нора — это производное от чего, простите?

— В смысле?

— Ну, например, Лана, как мне удалось узнать сегодня утром, выводится из Светланы, а из чего же следует такая редкость, как Нора?

— Из Елены. Елена, Элен, Элеонора, Нора — это все одно и то же. — Девушка явно оживилась.

— Ослепительно! У вас великолепно развито чувство прекрасного. Ну а я просто Леша от просто Алексея.

— Вы чей-то шофер?

— Так похож?

— Да вы же без ракетки. Значит, из свиты.

— А если я прохожий?

— Ну и проходите себе дальше. — Она зевнула, сделав новую попытку погрузиться в неприятное созерцание процесса игры.

— Ладно, Нора, карты на стол. Вы меня почти разоблачили. Я здесь жду Павла Петровича Сергеева, коммерческого директора процветающей фирмы «Алек-сер».

— Пашу? Почему тогда я вас не знаю?

— А должны?

— Я Пашина девушка. — Она тряхнула пшеничной копной и, прищурившись, посмотрела на него.

— А я Пашин следователь.

— Как?

— Леонидов Алексей Алексеевич. Об убийстве Серебрякова наслышаны уже, конечно?

Девушка перестала улыбаться и смотрела на него как на некую музейную редкость, случайно выставленную на распродаже. Пауза грозила неприлично затянуться, но тут игравшие мужчины вдруг сочли, что достаточно приобщились к элитарному виду спорта, и двинулись к сетке пожать друг другу руки. Сергеев, подхватив полотенце, пошел к ним.

Вблизи он выглядел не так спортивно и молодо, как на корте. Фигура начала терять стройность, лицо отражало следы переутомления коммерческой деятельностью. Судя по всему, он любил покушать и выпить. Нора обрадовалась, Леонидов поспешил представиться, пока девица не ляпнула какую-нибудь глупость.

— Ну и что вы хотите? — вяло поинтересовался коммерческий директор, выслушав Алексея Леонидова.

— Поговорить с вами, Павел Петрович, всего лишь поговорить. Как я понимаю, вы были не просто сотрудником фирмы, а близким другом убитого, — учились вместе с Александром Сергеевичем, лучше других знали его. Прошу вас уделить мне немного минут свободного от работы и отдыха времени.

— Нора, сходи купи минеральной воды. Пожалуйста.

— А если ко мне будут приставать мужчины? — Она хорошо заучила свою роль очень красивой женщины и даже при работнике милиции продолжала выдавать соответствующие этой великой роли реплики.

Сергеев поморщился, но ответил в тон:

— Задержи их до моего прихода, хорошо?

Нора пошла выполнять просьбу Паши походкой женщины, на которую всегда смотрят и которая вообще делает всем одолжение своим присутствием где бы то ни было.

— Красивая у вас девушка, Павел Петрович.

— Да, ничего.

— И дорогая, наверное?

— Это имеет прямое отношение к Серебрякову, я правильно вас понимаю? — раздраженно заметил Павел Петрович.

— Как знать, как знать. Я просто сегодня наблюдал, как отнеслась к его смерти такая же очаровательная, как Нора, особа, состоящая с ним в близких отношениях.

Вы никогда не задумывались, будет ли ваша девушка оплакивать вас?

По лицу Сергеева Алексей понял, что задел самолюбие Павла Петровича.

— Я, в отличие от Серебрякова, не женат и дурацкими комплексами не страдаю.

— А он страдал? Какими же?

— Это вы у его баб выясняйте, почему они все терпеть Сашу не могли.

— Кто конкретно питал бурную ненависть? Их что, много было?

— Хватало. Ко мне это не имеет никакого отношения. Я с женщинами схожусь для взаимного удовольствия. Взаимного, заметьте.