Толбухин-Призрак

Гарри Тертлдав

Толбухин-Призрак

Генерал армии Федор Толбухин повернулся к своему комиссару:

— Все ли готово по вашей части к наступлению, Никита Сергеевич?

— Все, Федор Иванович, — ответил Никита Хрущев. — Без сомнения, Четвертый Украинский фронт одержит очередную сокрушительную победу над фашистскими вшами, сосущими кровь нашей Родины.

Толбухин поджал губы. По-хорошему, Хрущеву следовало бы обратиться к нему «товарищ генерал армии», а не по имени-отчеству. Почему-то комиссары всегда полагали, что они важней настоящих офицеров. Однако Хрущев, в отличие от некоторых (собственно, от большинства) известных Толбухину комиссаров, не боялся запачкать руки ратным трудом. Или даже взять автомат «ППШ-41» на передовую и лично укокошить пару гитлеровцев.

— Дадите ли вы смотр войскам перед атакой на Запорожье? — спросил Хрущев.

— Дам с удовольствием, — ответил Толбухин.

Конечно же, на смотр собрались не все войска Четвертого Украинского фронта—слишком велика была опасность того, что такое скопление людей привлечет налет «люфтваффе». Однако представители всех соединений, собранных советским генералом в мощный ударный кулак, были налицо, выстроившиеся в ряд вместе со своими знаменами, олицетворяющими славные победы. Да, все были на месте — знамена Первой гвардейской армии, Второй гвардейской, Восьмой гвардейской, Пятой ударной армии и, наконец, 38-й и 51-й армий.

— Бравый вид, товарищ знаменосец! — похвалил Толбухин молодого солдата, держащего знамя Восьмой гвардейской армии, на котором красовались лики Маркса, Ленина и Сталина.

— Служу Советскому Союзу, товарищ генерал армии! — пролаял знаменосец в ответ.

Если не считать его губ, он даже не пошелохнулся. Судя по его широкому славянскому лицу, он мог быть родом из какой угодно республики. Однако голос выдавал в нем уроженца Украины, поскольку в его устах русское «г» звучало скорее как «х».

— Все мы служим Советскому Союзу, — сказал Толбухин. — А что именно мы должны сделать для советской Родины?

— Очистить ее от немецко-фашистских захватчиков, — ответил молодой солдат. — И тогда мы сможем начать на своей земле строительство коммунизма. И этот миг скоро настанет.

— Настанет обязательно, — сказал Толбухин и кивнул идущему вдоль строя за ним Хрущеву. — Если все наши бойцы так же хорошо политически подкованы, успех Четвертому Украинскому фронту обеспечен.

После смотра генерал собрал на военный совет командармов—естественно, вместе с их комиссарами. Все они еле-еле поместились в полуразрушенном сарае. При свете керосиновой лампы Толбухин склонился над картой, указывая, по каким именно направлениям будут наступать те или иные части. Генерал-лейтенант Юрий Кузнецов, командующий Восьмой гвардейской, широко улыбнулся, показав щербатый рот.

— Хороший план, товарищ генерал армии, — сказал он. — Захватчики еще пожалеют, что напали на Советский Союз.

— Благодарю вас, Юрий Николаевич, — ответил Толбухин. — Ваше знание местности на подходе к городу поможет нам успешно провести атаку.

— Фашистские захватчики уже жалеют, что напали на Советский Союз, — громко сказал Хрущев.

Генерал-лейтенант Кузнецов склонил голову, признавая свою ошибку.

— Так точно, товарищ комиссар! — ответил он с таким смирением, как если бы был молодым новобранцем, а не ветераном, борющимся с гитлеровцами уже не первый год.

— Никто не сомневается в вашей стойкости и моральном духе, — сказал Толбухин, и даже при свете лампады стало заметно, что Кузнецов покраснел от удовольствия.

Генерал-лейтенант Иванов, командующий Первой гвардейской, повернулся к генерал-майору Рудзиковичу, который совсем недавно принял командование Пятой ударной, и пробормотал:

— Черт меня побери, если Призрак не даст фашистам прикурить.

Вряд ли это предназначалось для ушей Толбухина. Однако для своего звания он был еще молод—всего пятьдесят три—и со слухом у него все было в порядке. Он любил свое прозвище, заслуженное в предыдущих боях. В бесконечных боях с маньяками, грабителями и убийцами, собранными под знаком свастики. Толбухин всегда умел наносить удары врагам тогда, когда они меньше всего этого ожидали—а потом уходить в тень, не дожидаясь ответа.

— Есть ли у кого-нибудь вопросы, — спросил он, — перед тем, как мы пойдем в бой за освобождение Запорожья и всей оккупированной врагом территории?

Он думал, что вопросов не будет, но Рудзикович нарушил молчание:

— Товарищ генерал армии, есть ли смысл в том, чтобы атаковать город с северо-востока и юго-востока одновременно? Не лучше ли будет сконцентрировать все силы на одном направлении?

— План наступления утвержден военным советом Четвертого Украинского фронта, — гневно ответил Хрущев, — и этот план будет выполнен.

— Спокойно, спокойно, — сказал Толбухин своему комиссару, и повернулся назад к Рудзиковичу. — Когда мы атакуем немцев в лоб, ни к чему хорошему это обычно не приводит. Разве не так, Анатолий Павлович? Вместо этого мы их лучше удивим—посмотрим, как им это понравится.

— Боюсь, нам это слишком дорого обойдется, — ответил Рудзикович. — В такое время нам следует больше ценить солдатские жизни.

— Знаю, — вздохнул Толбухин. — Впрочем, рано или поздно у фашистов кончатся людские ресурсы.

Конечно, советские стратеги надеялись на это с того самого момента, как немцы напали на СССР, вероломно нарушив договор, подписанный фон Риббентропом и наркоминделом Молотовым. Но генерал Толбухин указал на свидетельство своей правоты:

— Посмотрите-ка, сколько тут на Украине венгерских, румынских и итальянских солдат, которыми немцы затыкают собственные бреши.

— А еще им приходится размещать венгров подальше от румын, а то ведь передерутся, — добавил Хрущев. Как любой комиссар, он постарался уязвить Рудзиковича не мытьем, так катаньем. — На воре и шапка горит. Это в очередной раз доказывает, что диалектика обеспечивает нашу победу. Если мы отдадим Родине все свои силы, как стахановцы, перевыполняющие норму, то победа будет за нами.

— Анатолий Павлович, мы обсуждали план уже много раз, — почти умоляющим тоном сказал Толбухин. — Если вы хотите его изменить перед самой-самой атакой, вам нужен лучший аргумент, нежели «боюсь».

Анатолий Рудзикович пожал плечами.

— Боюсь, что вы правы, товарищ генерал, — сказал он, делая упор на первом слове. И снова пожал плечами: — Что ж, ничего не поделаешь.

Это русское выражение было старо как мир.

— Товарищи, отправляйтесь в расположение своих частей, — сказал Толбухин. — Атака начнется строго по расписанию. И мы нанесем в Запорожье сокрушительный удар по фашистам. За Родину, за Сталина!

— За Родину, за Сталина! — хором откликнулись командармы, после чего все они вышли из сарая вместе со своими комиссарами. Все, кроме генерал-лейтенанта Юрия Кузнецова, чья Восьмая гвардейская армия базировалась тут же в колхозе номер 122.

— Мы просто обязаны добиться успеха, Федор Иванович, — тихо сказал Хрущев. — Этого требует обстановка на Украине.

— Понимаю, Никита Сергеевич, — так же тихо ответил Толбухин. — Чтобы обеспечить успех нашей атаки, я собираюсь лично возглавить первый эшелон. Со мной пойдете?

Напрягая глаза из-за тусклого света, он посмотрел на Хрущева. Большинство комиссаров спряталось бы после такого вопроса под ближайшую кровать. Хрущев же лишь кивнул:

— Конечно, пойду.

— Молодец! — хлопнул его Толбухин по плечу и посмотрел в глаза Кузнецову и комиссару Восьмой гвардейской. — Пошли.

Ночь выдалась очень темная. Луна, совсем еще молодая, пока не показалась—её время наступало только перед самым рассветом. Лишь звезды освещали путь Толбухину и его товарищам. Он довольно кивнул. Так немецкой авиации будет труднее заметить армии Четвертого Украинского фронта, идущие на Запорожье. Особенно если идти врассыпную.

Он помечтал о поддержке с воздуха, но потом лишь пожал плечами. Много о чем он мечтал в своей жизни—и напрасно. Однако так уж устроен человек—пока он жив, мечтать никогда не перестанет. «Пусть когда-нибудь,»—подумал Толбухин, — «когда-нибудь в ближайшем будущем, мы увидим небо, полное самолетов с красными звездами». Не будь он марксистом-ленинцем, эта мысль была бы молитвой.

Солдаты Восьмой гвардейской стояли в ожидании у колхоза номер 122. К ним обратился генерал-лейтенант Кузнецов:

— Генерал армии Толбухин не просто посылает нас на битву с гитлеровскими захватчиками и бандитами. Он сам поведет нас в бой. Ура товарищу генералу!

— Ура! — прокричали солдаты, но тихо и осторожно. Многие из них давно уже сражались с фашистами. Они были достаточно опытны, чтобы не выдавать себя врагу раньше времени.

Несмотря на это, Толбухин был воодушевлен.

— Сегодня мы победим, — сказал он таким тоном, как будто другого исхода нельзя было даже вообразить. — Мы окажемся достойными Родины, достойными товарища Сталина, достойными памяти великого Ленина.

— Служим Советскому Союзу! — хором ответили солдаты. Рядом с Толбухиным широкое крестьянское лицо Хрущева расплылось в широкой крестьянской улыбке. Да, эти красноармейцы и впрямь были хорошо политически подкованы.

Кроме того, они были отличными бойцами. С точки зрения Толбухина, это было еще важней. Он сказал одно слово:

— Вперед!

Подчиняясь приказу, солдаты Восьмой гвардейской армии двинулись с места.

Толбухин шел среди них, как и Хрущев. Как генерал, так и комиссар были старше и массивнее своих солдат. Отстань они от общей массы—никто бы не смог их упрекнуть. Однако Толбухин отставать не собирался. Громко стучало сердце, жгло легкие, ноги начинали болеть—но он продолжал идти. Хрущев шел рядом.

Как генерал и ожидал, первая стычка с вермахтом произошла еще на подходах к Запорожью. Немцы патрулировали город с востока—что ни говори, а профессионалами они были высококлассными. Толбухин предпочел бы, чтоб фашисты были дилетантами—это избавило бы СССР от бесконечных напастей.

— Вер гейт хиер? — раздался голос в ночи.

Ответом был град пуль из ружей и автоматов. Толбухин надеялся, что его солдаты успеют прикончить часовых до того, как фашисты включат радиосвязь. Через несколько секунд ответный огонь прекратился, и Восьмая гвардейская армия двинулась дальше.

Не прошло и десяти минут, как с запада прилетели самолеты. Как и другие бойцы в первых рядах, Толбухин бросился на землю. Он сжал зубы и тихо выругался. Неужели патруль все-таки успел послать сигнал? Он надеялся, что нет. Он бы помолился об этом, если б не был атеистом. Если немцы узнают об атаке слишком рано, они смогут подавить ее артиллерией и минометами, понеся лишь минимальный ущерб.

Самолеты, в которых Толбухин распознал по силуэтам «Фокке-Вульфы 190», пролетели мимо. Они не сбросили ни бомб, ни осветительных ракет—и не обстреляли солдат Четвертого Украинского фронта. Толбухин поднялся на ноги.

— Вперед! — приказал он.

Солдаты пошли вперед. Толбухин почувствовал налет гордости. После бесконечной войны, после всего, что произошло, его бойцы остались несломленными.

— Вот они—настоящие советские люди, — сказал он Хрущеву.

Также будучи советским человеком, комиссар кивнул:

— Мы не будем знать ни сна, ни отдыха, пока не выгоним последнего немецкого оккупанта с нашей земли. Как сказал товарищ Сталин, ни шагу назад! А когда фашистов здесь не будет, мы заживем наконец в свое удовольствие.

В данный момент наибольшее удовольствие Толбухину принесла бы гора мертвых немцев в солдатской форме, облепленной мухами, слетевшимися на трупную вонь. Он уже много раз испытывал такое удовольствие. Но сколько фашистов его бойцы ни убивали, все новые и новые орды захватчиков появлялись с запада им на смену. Это казалось просто несправедливым.

Впереди показались жилые дома и фабрики Запорожья, чернеющие в ночи. Обычно немецкие патрули обеспечивали затемнение, стреляя по светящимся окнам. То, что при этом они могут попасть в русскую женщину или ребенка, оккупантов нисколько не волновало. Небось за такое еще и награждали.

— Кузнецов! — позвал Толбухин в темноте.

— Да, товарищ генерал армии? — откликнулся командующий Восьмой гвардейской.

— Ведите первую и вторую дивизии по бульвару Трегубенко, — сказал Толбухин. — Я поведу пятую и девятую дивизии южнее, по улице Металлургов. Соединимся у цели.

— Есть соединиться у цели! — ответил Кузнецов.

Бои за Запорожье проходили уже неоднократно. Дойдя до окраины этого украинского города, Толбухин увидел следы от бомб и снарядов, обезобразившие здания. А между тем люди продолжали жить в этих измочаленных домах и работать на этих полуразрушенных фабриках под дулами немецких автоматов.

В дверях одного из таких жилых домов высокий худой человек в серой гимнастерке и брюках вермахта целовал и щупал блондинку—судя по комбинезону, фабричную работницу. «Фабричная работница, подрабатывающая фашистской шлюхой,»—холодно подумал Толбухин.

Заслышав шум, немецкий солдат отпустил украинскую женщину и что-то прокричал. Советский автоматный огонь сразил его наповал. Упала и женщина, крича от ужаса. Хрущев остановился рядом с ней и всадил ей пулю в затылок. Крик прекратился.

— Мастерски, Никита Сергеевич, — сказал Толбухин.

— Насобачился, — ответил Хрущев. — Я уже многим предателям воздал по заслугам. Приятное занятие.

— Да, — сказал Толбухин. Конечно, для комиссара она была предательницей, а не просто шлюхой. — Впрочем, сейчас нам следует прибавить шагу—ведь шум обязательно привлечет фашистов. Ну да ничего не попишешь. Так или иначе, мы бы наткнулись на новый патруль через минуту-другую.

Впрочем, никого из горожан на улицу шум не выманил.

— Запорожцы, — кричали солдаты на бегу, — Красная Армия в городе!

Однако запорожцы повидали в этой войне уже немало. Без сомнения, те из них, кто еще уцелел, сейчас лежали под своими кроватями, надеясь, что их не зацепит шальная пуля—русская или немецкая.

— Разведка—вперед! — закричал Толбухин, когда его бойцы свернули на юг с Металлургов на улицы Правды. Они приближались к цели. Конечно, где-то здесь фашисты поставили охрану—но где именно? От того, кто кого обнаружит раньше, зависел успех—или неудача—всей операции.

Потом южнее послышалась перестрелка, и Хрущев громко засмеялся.

— Фашисты думают, Федор Иванович, что там собраны все наши силы, — радостно сказал он. — Ну кто ж подумает, что Призрак осмелится разделить войска пополам?

Толбухин побежал вслед за разведчиками. Фашисты действительно перебрасывали солдат в южном направлении, спеша как на пожар. Они не понимали, что пожаров было несколько. И вот наконец по ним ударила не только Восьмая гвардейская, но и бойцы Пятой ударной, да еще и 51-я. Как гитлеровцы взвыли!

Впереди от генерала строчил немецкий пулемет—пока пулеметчиков не вывели из строя гранатами. Затем пулемет застрекотал снова, но уже в руках красноармейцев. Толбухин завопил от восторга. «МГ-42» был очень грозным оружием. Была некоторая ирония в том, что сейчас оно было повернуто против своих создателей.

Один из солдат закричал, указывая пальцем:

— Смотрите, вот наша цель! Арсенал! Гляньте, товарищ генерал, наши уже внутри. Мы добились своего!

— Мы еще ничего не добились, — ответил Толбухин. — Мы добьемся своего лишь тогда, когда доведем до конца то, за чем сюда пришли.

Он повысил голос до предела:

— Оцепляйте здание! Трофейные отряды, вперед! Вы знаете, что делать.

— Помните, товарищи бойцы, судьба Родины зависит от вашей храбрости и дисциплины, — добавил Хрущев.

Как Толбухин и планировал, советское оцепление вокруг фашистского арсенала получилось как можно меньшим, а трофейные отряды, набранные среди всех армий Четвертого Украинского фронта—как можно большими. С одним из отрядов пошел внутрь арсенала сам Толбухин. Эта миссия была важнейшей частью атаки на Запорожье.

Внутри арсенала на помощь Советскому Союзу пришла немецкая эффективность. Фашисты разложили оружие и боеприпасы для своих войск таким образом, чтобы любой солдат мог найти все для себя необходимое в два счета. Красноармейцы с удовольствием реквизировали ружья, автоматы и патроны, не забыв прихватить и парочку «МГ-42». Если им удастся вынести все это за пределы города, фашистам не поздоровится в радиусе ста километров.

— Когда нагрузитесь, уходите! — крикнул Толбухин. — Очень скоро фашисты бросят против нас все силы.

Нисколько не гнушаясь тяжелой работы, он перекинул через плечо немецкое ружье и наполнил карманы боеприпасами.

— Мы разбили их, Федор Иванович, — сказал Хрущев. Не услышав от Толбухина ответа, комиссар ухмыльнулся и добавил: — Сейчас вот унесем кучу добра, и не заплатим за нее фрицам ни лимона.

Конечно, до войны он сказал бы «ни копейки»—тогдашняя одна копейка как раз равнялась по ценности нынешнему миллиону рублей. Опять же, до войны Толбухин не называл бы неполный полк «фронтом». Роты не назывались бы «армиями», отделения—«дивизиями».

— Всюду инфляция, — пробормотал он, и затем обратился к Хрущеву: — Раз уж вы пришли, Никита Сергеевич, так давайте нагружайтесь. А потом уйдем отсюда, если немцы позволят.